Эвелина от старания смешно выставляет кончик языка, пока медленно ведет станком по моей щеке. Я бы и рад сказать, что делать это нужно быстрее, но мне и самому охота потянуть время. Чувствовать себя лентяем, сидя на пуфике в ванной, пока Кошка ходит вокруг с деловым хозяйским видом.

Я не хотел рассказывать о Тане, но все равно рассказал. Думал, будет хуже, но облегчение свалилось так внезапно, что сейчас мне хочется только одного: просто перевернуть ту страницу моей жизни и сделать вид, что у меня было обычное пацанское детство. Что где-то там, в нормальном возрасте, у меня случился первый секс с симпатичной девчонкой, которая умела вкусно целоваться и от которой пахло сигаретами, потому что мы зажимались за школой в «курилке». Первый раз в жизни испытываю потребность «придумать» нормальное прошлое. Хотя бы для того, чтобы вонь Таниных духов навсегда выветрилась из моей памяти.

Эвелина продолжает орудовать надо мной станком и изредка чуть отклоняется, чтобы полюбоваться на результаты своей работы. Судя по триумфальным искрам в глазах, результат ее радует.

Она промокает мое лицо полотенцем, стряхивает на руку пару капель лосьона после бриться и прикладывает к щекам.

— Ну как я? — Хочу попробовать щеку, но Эвелина отводит руку и укладывает ладони мне на плечи, разглядывая сверху вниз.

Я бы мог поспорить, что точно так же она смотрела на те картины в музее, и точно так же, как находила смысл в мазках великого художника, находит смысл в чертах моего лица. Синяки уже немного сошли, но я все равно выгляжу полным уродом и даже не представляю, что должно случится, чтобы ей захотелось меня поцеловать, но если я хоть что-то смыслю в женщинах, в эту минуту Кошка думает именно о поцелуях.

Медленно наклоняется к моему лицу и упавшие на лоб волосы щекочут кончик моего носа.

Приходится взять себя в руки, чтобы встать без ее помощи. Кошка сердито фыркает, но тут же успокаивается, когда беру ее за руку и вывожу в комнату. Веду к постели, словно первую женщину в своей жизни, и меня нехило трясет от мысли, что сейчас у нас все равно ничего не случится, но, возможно, я сдохну даже от полной фигни вроде поцелуев или если она вдруг решит засунуть руку мне в штаны.

Сажусь на край кровати и подтягиваю Эвелину за бедра, усаживая себе на колени.

Она не садится всем весом, опирается на согнутые ноги, поэтому приходится потянуть ее за бедра и прижать к себе так плотно, что острая боль в груди зло напоминает о себе.

— Между прочим, Руслан Морозов, — Снежная королева медленно запускает пальцы мне в волосы, — я так и не получила приглашения в эту постель.

* * *

Я открываю рот, чтобы произнести те самые слова, но Эвелина мотает головой с какой-то по-девичьи задорной улыбкой, и прерывает мои так и не озвученные слова.

— Только не говори, что ты собирался сказать то же самое. — Она прикусывает губу, чтобы сдержать смех, но все, о чем я могу думать в этот момент — эти искусанные губы на моей коже.

Мечтать просто о поцелуях в моем возрасте — это такой детский сад, что смешно признаваться даже самому себе. Но у меня есть оправдание: мы оба знаем, что на полноценный секс я просто не способен, потому что и так еле шевелюсь, и ненавижу мать-природу за то, что я не ящерица или не волшебный дракон, который регенерирует со скоростью звука. За последние пару лет у меня было особенно много женщин, но у меня не было желания затрахать кого-то до сорванного горла, до криков, от которых оглохну, до саднящей промежности. Я просто пахал, хоть звучит это немного тупо.

Эвелину я хочу. Так сильно, что мозги плавятся и штаны вместе с ними. И после всего, что у меня было и что я ей говорил открыто и без прикрас, мне вдруг становится немного неловко, что она ерзает на мне и чувствует, что у меня стоит, словно у жеребца.

— Я не знаю других приглашений для тебя, Кошка. — Она дерзко выгибает бровь и трется об меня так сильно, чтобы у меня не осталось сомнений — мы взрослые люди, она оценила мой член, а я оценил ее желание им заняться.

— А как же «Давай займемся любовью»? — Хрустальный взгляд наполняется влажным голодным блеском.

Этот нервный хриплый смешок — он мой. В жизни не издавал таких жалких звуков.

У нас не может быть полноценного секса сейчас, но мы оба заведены до верхнего предела, и эту пружину нужно спустить с крючка, иначе она разорвет нас изнутри. И если уж мы скованны, как школьники, то никакие сломанные ребра, колотые раны и множественные гематомы не помешают мне хотя бы поиграть со своей Кошкой.

Она не ожидает, что я не настолько слаб, чтобы не поднять руку, поэтому удивленно охает, когда моя ладонь укладывается ей на затылок сзади. Фиксирую шею у самого основания с головой двумя пальцами. Так, словно держу бокал с самым дорогим в мире алкоголем и собираюсь сделать первый глоток, но нарочно не тороплюсь, чтобы растянуть предвкушение сочного вкуса.

— Ты хочешь заняться со мной любовью, Кошка? — мой вопрос в ее распахнутые губы. Хочется лизнуть каждую ранку, сделать так, чтобы темные пятнышки исчезли с кожи.

Эвелина медлит, пробует мои слова на вкус и — слава богу — морщит нос.

— Я хочу грязный… — она пробует освободить голову, но я держу крепко, и взамен мучительница выписывает задницей восьмерку на моей напряженной ширинке. — Развратный… — Еще одно движение бедрами, убийственно плавное и горячее, от которого теперь уже я прикусываю губу, пряча сдавленный стон. — Секс.

— Кошка, я в штаны кончу, как пацан, — признаюсь я, закрывая глаза, чтобы не видеть ее лица в этот не самый героический момент в моей жизни.

В этом — вся разница между тем, чтобы иметь кого-то за деньги и трахаться в свое удовольствие с той женщиной, от которой мысли в хлам. Ей можно говорить не то, что она хочет услышать, а то, что я хочу сказать. И она будет так же заводиться от моих грубостей, как я завожусь от нее хрупкости.

Эвелина перестает улыбаться, как будто эти простые слова заводят ее внутренний взрывной механизм до предела подготовленного выстрела.

— Штаны у нас пока только одни, — ничуть не играет она, медленно соскальзывая с моих колен. — И тебе в них еще ехать со мной за покупками. Поэтому штаны нужно спасать.

Все, что я могу сказать на этот неприкрытый сигнал — пару матерных слов.

Эвелина быстро справляется с пуговицей и молнией, я опираюсь на здоровую руку, задерживаю дыхание, чтобы не потревожить ребра и приподнимаю зад, помогая ей стаскивать с меня джинсы вместе с трусами.

— Кошка… — кажется, я рехнулся, раз пытаюсь остановить ее, но она уже между моими коленями.

Смотрит так, что яйца сжимаются от предвкушения. Плавно — блядь, а как же еще, она же балерина! — заводит руки за голову, стаскивает резинку. Я даже жмурюсь, потому что кажется, будто в потолке разверзлась дыра и мне на колени валит девственно чистый снег.

— Кошка… — Глотаю судорогу, когда она обхватывает пальцами мой член. — Может, поцелуешь меня, прежде чем отсосать? Мы даже не целовались ни разу. — Она медленно скользит ладонями по стволу. — Ну, Кошка, бляяя…

Это смешно, потому что взрослый мужик выпрашивает слюни, но мне нужны ее губы на моих губах. Мне необходимо попробовать вкус ее дыхания, позволить ему наполнить мои легкие. Она очистит меня от прошлого, прежде чем мы шагнем дальше и на моем теле не останется ничего из того, о чем мне больше не нужно будет вспоминать.

Она прищуривается, перекладывает ладони мне на живот.

— Я бы тебя всего облизала, Кот, — говорит глядя прямо мне в глаза, позволяя пальцам медленно перебирать дорожку волос ниже моего пупка. — Выздоравливай, пожалуйста, быстрее.

Мне кажется, даже если бы она сказала, что даст отыметь себя везде, я бы завелся меньше, чем от простой просьбы.