— Кошка… — Руслан смотрит на меня так, будто увидел призрака.

В свете рождественской иллюминации его лицо выглядит странно угловатым из-за острых теней и заметной щетины по контуру подбородка и челюсти. Я подхожу к нему впритык и просто смотрю в глаза. Это все равно, что догнать мечту, когда на отметке горючего уже давным-давно пустой бак, шины пробиты и нет запаски, а корпус старенького болида давно проржавел и разваливается по кускам на каждом крутом повороте.

— Я думала, ты умер, — говорю так тихо, что с трудом раздельные слова в собственном шепоте. — Я решила, что ты умер и… забыла тебя. Чтобы не было больно. Это трусость, Кот. Это самая невозможная трусость.

— Никто и не считал тебя смелой, — подначивает он, и немного поворачивает голову, чтобы оставить поцелуй на моей ладони. — Самая смелая трусливая Кошка.

Щурится, моргает, смазывает снежинки с ресниц и вдруг хватает меня в охапку, сжимая так сильно, что в легких не остается ни капли воздуха. И даже вырываться не хочется, потому что мой следующий глоток будет уже совсем другим. Теперь — одним на двоих с мужчиной, к которому я привяжу себя стальными нитками.

— Ничего, что я теперь такая уродина?

— Ничего, что я всегда был уродом?

— Кот скучает. — Я шмыгаю в плечо и морозный ветер студит дорожки слез. Приятно. Господи, до чего же приятно реветь вот так: посреди чужого города, на стареньком мосту, во всех этих пестрых лампочках, под звуки слов случайных прохожих. Приятно обжигаться морозом и согреваться теплым дыханием.

— Ты его привезла? — Руслан нервно смеется мне в макушку.

— Конечно, привезла. Не хотели пропускать на таможенном контроле, потому что слишком толстый. Думали, натолкана в него порошок и всякие веселые таблетки.

Это самая идиотская и не смешная шутка из всех, что я когда-либо произносила, но мы смеемся над ней, как ненормальные.

Потому что мы и есть ненормальные.