После пролога
Я кое-как поднимаюсь сперва на колени, упираюсь ладонями в пол, балансируя на нетвердых конечностях, над которыми пытаюсь вернуть контроль. Как будто я — марионетка, которой только что отсекли все веревочки, и приходится срочным образом учиться двигаться самостоятельно.
Мне больно. Боль такая сильная, пронзительная и горячая. Не моя.
Совершенно точно не моя. Я привык к тому, что меня за двести лет, как только не пытали и чем только не убивали. А эта боль — она как будто в первый раз. Знаете, все равно, что порезанный палец: когда первый раз видишь кровь — это страшно и, кажется, от этого непременно умрешь. А потом просто относишься философски: наматываешь пластырь и живешь себе дальше.
С чувствами во мне — совсем другое. Они на грани, в той острой точке, когда понимаешь, что еще немного — и провалишься в самую агонию, и хочется, чтобы это случилось поскорее, потому что терпеть больше невозможно.
И когда догадка приходит в мою голову, я чувствую слабое прикосновение холодных пальцев к своему запястью.
— Локи…
Поворачиваюсь — и впервые в жизни, впервые за всю мою пустую и бессмысленно жизнь, мне хочется закрыть глаза и сказать: «Это — не правда».
Александра — эмпатка. И она чувствует не только мои эмоции, мою страсть и желание.
Она чувствует и мою боль тоже.
Настолько сильно, что та отпечатывается на ее теле каждой из моих ран, проступая на одежде бурыми пятнами.
— Я… не очень… хорошо себя чувствую… — шепчет Овечка стремительно синеющими губами. — Бинт бы… помог…
И улыбается, чтобы приободрить меня.
Моя маленькая храбрая Александра хочет, чтобы я не боялся ее потерять.
Я прижимаю ее к себе, прячу лицо в темных волосах.
— Все будет хорошо, Овечка…
Она кашляет и выдыхает:
— А еще… великий… обманщик…
Становится тихо-тихо. Так тихо, что слышу, чего больше нет в этой тишине: рваных и медленных ударов сердца.
В этой проклятой тишине больше нет моей Александры.
Когда я был совсем маленьким, какая-то из матерей рассказывала мне притчу о человеке, который хотел доказать Создателю, что его работа не так уж сложна, и не придумал ничего лучше, чем перетаскать горстями снег из пустыни в океан. Не знаю, что было у чудака в голове, но у него ничего не получилось, потому что идея была с самого начала обречена на провал. В детстве эта история — основанная на реальных событиях — казалась совершенно безумной. Но если бы кто-то сейчас предложил разменять жизнь моей Александры на то, что я потрачу бессмертие, наполняя Тихий океан песком из Сахары, я бы даже не стал торговаться.
Только никто не предлагает.
Она умерла из-за меня. Не потому, что фанатики поймали ее и устроили пытку. Как раз нет: никто ее не увидел и не услышал, и я знаю, в чем причина. Кулон У, который до сих пор на моей Овечке. Кулон богини Удачи, который помогает во всех начинаниях, личный флакон бесконечного везения. Везения во всем: в том, чтобы под рукой оказался полезный демон, который за пару часов переделает всю работу с базой, в том, что ее не выгнали с работы за прогулы. В том, что «проклятие» моего отца обходило ее стороной. В том, что она прошла мимо охраны, которая ни за что бы не пропустила ее в святая святых этого клоповника.
Но так получается, что убил ее все-таки я.
За стенами трухлявого создания слышны крики и возня. Воздух медленно наполняется запахом бензина — и по полу начинает ползти дым. Очень быстро подбирается к моим ногам, лижет Овечку за пальцы лежащей на досках ладони. Ревниво подтягиваю мою девочку выше, к себе на колени, и качаю, как ребенка, хоть она спит самым крепким сном в мире, и больше всего на свете мне хочется ее разбудить.
— Так и будешь тут сидеть? — слышу знакомый голос и даже не поднимаю голову.
— В кои-то веки ты — и не ерничаешь, — говорю с заметной иронией. Хорошо, что Александра лежит в моих руках, иначе я бы попытался его убить, даже зная, что это невозможно ни одному смертному и бессмертному существу на земле.
— У тебя все равно ничего не получилось бы, — бросает отец, присаживаясь на корточки. Смотрит на Овечку долгим взглядом, потом с горечью изучает месиво в моей груди. — Оставь ее, Локи, все кончено.
Так просто, да? «Оставь ее, Локи?» «Все кончено?»
Я смеюсь, как ненормальный. Слишком громко, но это все равно не глушит боль. Наоборот: сжимает глотку стальным обручем, давит до судорог в голосовых связках, и я все-таки ору. Не кричу, не вымаливаю прощение. Просто ору, потому что мне на хер не нужно это сраное бессмертие, если я буду в нем один.
— Локи…
— Пошел на хуй отсюда. Я не знаю, в чем был твой великий замысел, но ты забрал невинного светлого человека только потому, что хотел чему-то научить своего бестолкового сына. Кто-то должен уравновешивать этот твой сраный неидеальный мир, Создатель. Кто-то должен заплатить за твои игры со смертными. Думаю… — смотрю ему в глаза, но даже сейчас там нет ни капли сострадания, — жизнь твоего бессмертного сына — адекватная цена.
— Думаешь, я буду просто стоять и смотреть, как ты корчишь из себя влюбленного дурака? — недоумевает он.
— Думаешь, мне не плевать, что ты будешь делать?
Дым поднимается выше, и я просто не могу поднять Александру над молочно-белой завесой, которая поглощает ее с неумолимой быстротой.
— В одном ты точно ошибся, Создатель. — Я отвожу волосы с лицо моей Александры и поглаживаю ее щеку, проклиная себя за то, что не делал этого раньше каждую минуту, которую мог делать. — Я не корчу влюбленного дурака. Я и есть влюбленный дурак.
Дым ползет еще выше и путается между темными прядями моей Александры, как любовник. Ревниво стряхиваю белые хлопья с ее локонов, но это напрасная трата времени.
— Кто тебе сказал, что я ошибся, Локи?
Его слова словно активируют заклинание остановки времени. Воздух между нами кристаллизируется в мириады мелких льдинок. Дым замерзает у меня на пальцах.
Ненавижу эти его фокусы.
Ненавижу то, что чтобы я ни делал — он снова впереди.
А сейчас к этой ненависти прибавляется поганое чувство, что все это время не я играл с ним, а он играл со мной. И что я был просто гончей, которая бежала за кроликом его замысла, хоть думала, что поступает по своей воле.
— Надеюсь, Локи, теперь ты понимаешь?
— Ни хера я не понимаю, — вру я. Понимаю, сукин сын, теперь-то все отлично понимаю. — Ты привел ее сюда? На заклание?
— Это ты, а не я придумал назвать ее Овечкой. — На этот раз он не скрывает, что даже в таких мелочах облапошил меня, как желторотика, севшего играть в покер с «Акулой». — Скажи мне, сын, каково это — чувствовать себя обманутым и использованным? Чувствовать себя носовым платком, в который высморкались и бросили в урну?
Херовее не придумаешь, но у меня язык не повернется произнести это вслух.
Хотя, это же Создатель: он знает мои мысли до того, как их узнаю я сам.
— Каково это: быть обыгранным игроком, у которого невозможно выиграть?
— Если бы ты только знал, как меня затрахала твоя философская чушь, — отмахиваюсь от него.
«Просто уйди, Создатель. Я не стану ничего у тебя просить, только дай мне сгореть в тишине, а не под аккомпанемент твоего морализаторства. Поверь, хуже, чем сейчас, ты мне уже не сделаешь».
Он слышит мой внутренний монолог и медленно, красуясь, качает головой.
— Хочешь контрольный выстрел? — усмехаюсь я. Нет, правда, он и так вырвал у меня сердце. Что может быть хуже?
В памяти всплывает тот день, когда я водил Александру в музей.
Статуя, возле которой она стояла с полными глазами слез.
И наш с ней разговор.
«Что плохого в том, чтобы прожить одну жизнь с любимым человеком вместо сотен жизней одному?..»
«Ни одна не стоила того, чтобы прожить с ней одну единственную жизнь от начала и до конца?..»
— Ты стоишь, мой Бермудский треугольник, — говорю шепотом, и в моей разодранной груди пульсирует режущая, раскаленная боль. — Ты стоишь миллиона жизней.
Я ведь могу расколоть душу и…
— … и я верну ее взамен на эту жертву, Локи, — продолжает Создатель. — Но ты забыл, что у истории Нежности и Гнева нет конца. Почему?
— Потому что они стали смертными, а до возни смертных в Тени уже никому нет дела.
— Нет, Локи. Потому что можно вернуть жизнь, но нельзя вернуть человека, Локи.
— Можно, блядь, хотя бы сейчас без ребусов?
Отец смотрит мне в глаза и тихо, как будто ему надоело надо мной издеваться, говорит:
— Она будет Александрой, но она не будет той Александрой, которую знаешь ты. И в какой-то совсем другой ее жизни она, возможно, будет учиться в консерватории и жить на другом континенте, будет страдать от аллергии на арахисовое масло и жить в счастливой семье. И в ее жизни не будет тебя, Локи. Все, что произошло, останется только в твоих воспоминаниях. И ты проживешь с ними всю свою, может быть, очень короткую или очень длинную смертную жизнь.
Но она будет жива.
Я снимаю с шеи Овечки ошейник и отдаю отцу. Он молча сжимает его в кулаке и от адской вещи не остается и следа.
— Я никогда ни о чем тебя не просил, Создатель. Но если ты не полный засранец, то выполнишь мою просьбу.
Сглатываю, потому что жжение в груди становится просто невыносимым, но дело совсем не в том, что моя душа вот-вот лопнет надвое. Плевать на это. Я как полоумный трясся над своим бессмертием, а теперь не могу дождаться, как бы поскорее избавиться от этой ноши.
Я не знаю, смогу ли жить в том мире, где мой Бермудский треугольник будет улыбаться другому парню. Будет любить какого-то так же сильно, как любила меня.
Но одно знаю точно.
— На этот раз сделай ее счастливой.