По дороге до его дома я понимаю, что уже знаю, куда мы едем. Знаю, что он живет в большом новом небоскребе, который выстроили совсем недавно. Живет на самом верхнем этаже и часто любит смотреть на город через панорамные окна. Так же, как любила смотреть я.

Мы отваляем машину на стоянке, заходим в холл и дальше — к лифту.

Консьержка провожает меня неодобрительным взглядом, но я посылаю ей самую позитивную улыбку. Люди злые и завистливые от того, что их никто не любит, и потому что в их жизни плохого больше, чем хорошего. А у меня сейчас такая эйфория, что готова обнять и поцеловать весь мир.

Мы долго стоим около лифта: мужчина чуть позади меня, за плечом. Его дыхание щекочет плечи и шею, и когда я немного поворачиваю голову, то в ответ слышу его довольно властное:

— Не шевелись, Овечка.

Я почти не чувствую его прикосновений: только легкий шелест лент корсажа, характерный звук молнии. Хочется, чтобы пальцы были выше, притронулись хоть бы к кусочку оголенной кожи, как будто от этого зависит моя жизнь.

Дверь лифта открывается, мужчина подталкивает меня зайти внутрь. Я делаю шаг — и платье сползает на пол ненужной тряпкой. Оно — как кожа, которую сбросила прежняя я, чтобы стать кем-то другим. Смотрю на испачканные дорогие кружева и в груди совсем ничего не ёкает, хоть еще вчера я чуть ли не ритуальный индейский танец вокруг него выплясывала, воображая, как войду принцессой в новую счастливую жизнь.

Оказалось, что в свое счастье Александра Романова должна войти… почти голой.

Поворачиваюсь сразу же, как только створки лифта закрываются за нами.

Мужчина наваливается плечом на стенку, скользит взглядом по моим ногам, задерживается на белоснежном треугольнике трусиков, выше — на живот, грудь, шею. Снова фокусируется на моих губах, и я непроизвольно облизываюсь, потому что в голову ударяет невыносимая потребность… Чего? Господи, я не знаю чего!

— Александра… — Мужчина зло втягивает воздух сквозь зубы. — Я, блядь, шесть месяцев… Без тебя… Подыхал каждый день! А ты замуж собралась?!

— Классно злишься! — Чувствую, как у меня мгновенно загораются щеки. От радости, от какого-то больного на всю голову счастья, от пузырьков возбуждения, которые щекочутся под кожей и не дают сосредоточиться ни на одной трезвой мысли.

Он хватает меня за плечи, впечатывает спиной в стенку лифта и прижимается всем телом, как будто хочет втянуть меня в себя, словно я — соринка, а он — желейный пудинг.

И я заливисто хохочу от пришедшего в голову образа. Обнимаю знакомого незнакомца за шею, подтягиваюсь — и он легко угадывает мои желания: подхватывает под бедра, поднимает без всякого труда и громко выразительно стонет, когда я обхватываю его замком из ног.

— Мое имя, Овечка, — требует мужчина, дразня меня горячим дыханием на чувствительной коже моих губ. — Как меня зовут?

Я мычу, тянусь к нему с жадными поцелуями, но от уворачивается и, в конце концов, просто обхватывает мое скулы пальцами, фиксируя голову в одном положении. Наощупь находит красную кнопку «Стоп» и бьет по ней ладонью. Кабинка замирает, свет становится тусклее.

— Имя, мой Бермудский треугольник, я хочу трахать тебя, а не твое тело.

В этих бессмысленных на первый взгляд словах скрыт особый код, который я должна разгадать.

— Мы будем… заниматься любовью? Здесь?! — Я немного паникую.

— Когда ты будешь лежать в моей постели, Овечка, я обязательно напомню тебе все, что говорил и о занятиях любовью, и о сексе, и о других вещах, которые нормальный здоровый мужчина делает со своей женщиной.

Я неуверенно выдыхаю, и он вопросительно вскидывает бровь.

— Понимаешь, — я краснею, мне жутко стыдно, но почему-то нет ни единого здравого повода не озвучить вслух свои опасения. — Не хотелось бы лишиться девственности в лифте. Даже таком… — провожу взглядом по зеркалам и отделке из дорогой древесины и бархата. — Шикарном лифте.

Мужчина отстраняется и смотрит на меня так, будто у меня внезапно заколосились лосиные рога. Если бы не желание ни за что не размыкать рук у него за шеей, я бы обязательно проверила, не выросло ли ничего на моей светлой головушке.

— Что? — настороженно переспрашиваю я.

— Ты девственница?

— Вот уж не думала, что придется за это оправдываться, — злюсь в ответ на его недоумение. Бью его пятками по копчику, а когда он начинает до неприличия громко хохотать, просто зверею: — Хватит вести себя, как засранец! Я тебе не какая-то там девочка с Улицы красных фонарей! Я, если хочешь знать, буду хирургом! Прославлю нашу фамилию, между прочим!

— Нашу фамилию? — сквозь смех переспрашивает он.

— Конечно, нашу, муженек, — прищуриваюсь и ловко, пока он явно не ожидает, подцепляю пальцем цепочку у него за воротом рубашки. Поднимаю и не без удовольствия рассматриваю красивое женское кольцо из белого золота с большим безупречно-чистым бриллиантом. Я заметила его, когда мой Мужчина помогал мне сесть в машину. — Красивое кольцо. Я согласна. И платье уже есть. Пошли в ЗАГС, Локи.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Локи.

Я как будто произнесла то самое слово, которое старый волшебник в остроконечной шляпе долго не мог прочесть перед дверью в заколдованное гномье царство.

— Локи, — произношу уже медленнее, смакуя его имя. — Мой Лоооокиии…

— Я скучал, Овечка, — выдыхает он, легко рвет цепочку и протягивает кольцо, в которое я без тени сомнения вдеваю свой безымянный палец.

— Заметь, и снова я тащу тебя к алтарю, — тихонько смеюсь, прислоняясь лбом к его лбу.

— А мне снова придется лишать тебя невинности. — Паршивец самодовольно играет бровями, и я тут же снова щедро вколачиваю пятки ему в поясницу.

Я чувствую себя полностью освобожденной.

Сны, которые были неясными образами, превращаются в жизнь, которую я прожила рядом с моим демоном. Маленькую, но лучшую на свете.

— Локи, ты… — Не продолжаю, тянусь к рубашке на его груди, от нетерпения рву пуговицы.

На его коже в области сердца круглый ожог. Идеально ровные края, как будто его выжгли лазером. Совсем как у той статуи, которую я видела в музее Тени. Сглатываю, провожу пальцами по горячей темно-красной плоти, и сердце сжимается, как будто это все случилось только вчера.

— Что ты сделал, Локи? — Моргаю, чтобы не плакать, потому что это слишком сильные эмоциональные качели, и меня шатает из крайности в крайность.

— Это фигня, Овечка, — отмахивается он, незаметно нажимая кнопку лифта, и кабинка снова везет нас вверх.

— Это твое бессмертие.

— Зачем оно мне без тебя? — Простой вопрос. Ни капли пафоса, ни намека на требование преклоняться его геройскому поступку.

— Но ведь я даже…

«Не помнила тебя», — хочу добавить, но лифт останавливается — и Локи берет меня на руки, выразительно переступает через порог и говорит:

— Только не кричи, хорошо?3ec623

Даже не успеваю спросить, с какой стати я — сама трезвость и здравомыслие — вдруг начну орать, как нам навстречу вылетает псина.

И я все-таки ору, хоть бедное животное покорно усаживается перед нами и приветливо разевает пасть.

— Спокойно, Овечка, он просто немного вырос.

Чтобы вы понимали примерные габариты, скажу вам, что теперь мой малыш Рамштайн размером примерно с лошадь, а может и больше. То есть если бы он вдруг был не рад меня видеть, что сожрал бы одним глотком, а я бы еще долго и меланхолично переваривалась в его брюхе. И, кстати, он совсем не маскируется, и пасть у него, как у акулы — с тремя рядами зубов. А на голове, рядом с ушами, черными пиками тлеют небольшие рожки.

— Большая собачка, — сглатываю я, не уверенная, что хватит смелости погладить этого троглодита.

— И это еще не предел, — усмехается Локи. А в ответ на мою возмущенную икоту добавляет: — Ты сама выбрала чистую породу.

С цербером все же пришлось познакомиться заново. Он долго меня обнюхивал, а потом смачно лизнул горячим шершавым языком.

— Отлично, — развожу руки, демонстрируя Локи гирлянды собачьих слюней.

Демоняка снова смеется и вдруг заявляет:

— Вот и хорошо, что ты теперь совершено не секси.

— Это еще почему? — подозрительно щурюсь в ответ.

— Потому что в этот раз никакого секса до свадьбы.

Что он сейчас сказал?

Напираю на него, по пути хватая с дивана какую-то подушку и обтирая с себя следы церберовской любви.

— Ты серьезно болен? — спрашиваю я.

— Да вроде здоров. — Локи запросто уходит в сторону, игнорирует мои объятия.

— Тогда что за ерунду ты сейчас сказал, муженек? Мы и так женаты.

— Формально — пока нет. — Он вздергивает палец, потом запросто сбрасывает с плеч рубашку, растрепывает волосы, превращаясь в ходячий секс. — Смотреть, но не трогать, Овечка. Я может двести лет мечтал о нормальной брачной ночи.

— Я тебя убью, Локи, — с истым сердцем обещаю ему и легко перемахиваю через кофейный столик. — Или свадьба завтра.

— Хрен тебе, Овечка. На этот раз Фер притащит свою жопу и кольца, как положено.

— Плохой, очень плохой жадный демон, — ворчу я и с надеждой интересуюсь: — А поцелуи и обнимашки?

Локи идет к шкафу, достает оттуда колоду карт, делает какие-то немыслимые фокусы и, вдергивая бровь, с явно садистским наслаждением говорит:

— Только карты, мой Бермудский треугольник. Хочешь сыграть с Великим обманщиком? Выиграешь — и я весь твой.

Да запросто!