Доберман несет меня на руках. Ровным шагом, уверенно, как будто это привычное дело. У него даже дыхание не сбивается.

И зачем я вляпалась в это пари?

— Я не буду спать в твоей постели, — говорю я, когда мы оказываемся в доме, он сажает меня на диван и на минуту исчезает в ванной, откуда появляется уже с парой пузырьков, ватой и эластичным бинтом. — А то, знаешь, эти ваши мальчуковые поллюции… — Делаю многозначительный жест рукой. — Не хочу ставить тебя в неловкое положение.

— Вот и ладно, Бон-Бон, — спокойно реагирует Рэм, открывая пузырек с прозрачной жидкостью и быстро, почти профессионально смывает грязь с моих счесанных колен. — Дело в том, что я тоже не собирался отдавать тебе машину. Я отдам ее Ольге.

Ах ты… псина!

Я сжимаю руки в кулаки, собираясь врезать ему как следует, но резкая боль пронзает ладони. Стону, закусывая губу, чтобы не выдать себя.

— Сиди смирно, малышка, а то я перестану быть Плохим братом, и стану Хорошим братом, который из исключительной заботы о твоем здоровье зальет ноги «зеленкой» от трусов до ступней. Устроить тебя такое?

— Да пожалуйста.

Он не обращает внимания на мои слова, достает второй пузырек, смачивает ватный диск и прикладывает к ране. Я пищу от боли. Боль — единственное против чего я бессильна и перед чем всегда пасую.

И вдруг чувствую прохладу. Опускаю взгляд, и вижу, что мой рычащий доберман, стоя на одном колене, дует на мою рану. И снова прикладывает проклятый жгучий раствор, и снова дует. Потом принимается за второе колено, и практически сводит боль на «нет».

— Мурррр, — щурюсь я.

— Что? — злится он.

— Ап — и доберманы у ног моих сели! — напеваю старую песню, которая невесть откуда всплывает в моей голове.

Кажется, он как никогда близок к тому, чтобы взорваться, но звонок в дверь вносит коррективы в его планы.

— Кто в такую рань приперся, — бормочет доберман, бесцеремонно хватая меня за руку, поворачивая ладонью вверх.

— Это мой Тапочек, — лучезарно улыбаюсь я. — Мы катаемся на велосипедах в выходные.

И то, как он воспринимает эту новость, подсказывает, что она, в общем-то, для него и не новость вовсе. То есть, про Тапочка Рэм в курсе. Ну, Лилёк, ну получишь ты у меня за длинный язык.

Я вырываю руки из хватки добермана, бегу к дверям, практически наплевав на хромоту. Это больно, но не страшно. Куда неприятнее то, что Костик увидит меня в разорванных гольфах. Моих любимых гольфах, которые мамочка привезла мне с какой-то модной выставки год назад. С тех пор они — любимая вещь в моем гардеробе. Были.

Я стираю с лица грусть, распахиваю дверь — и таю.

Мой Тапочек. Как всегда идеален: белоснежный тонкий свитер, темные джинсы, чуть взлохмаченные каштановые волосы, сумка через плечо и кеды. Он у меня любитель кедов. Ни у одного человека в мире я не видела такого их количества, как у Кости. И, пожалуй, когда-нибудь, я научу его правильно подбирать их под одежду, а не брать те, которые хочется. Как сейчас: синие, с зелеными шнурками.

Но в остальном, мой Тапочек просто образец того, каким должен быть парень в двадцать три года. И все это — моих рук дело. Потому что когда мы познакомились два года назад, он был совсем не тем, кем стал сейчас. Потому что сейчас вслед моему Тапочку поворачиваются женщины, потому что теперь его тело выглядит так, что впору рекламировать дизайнерские плавки, потому что я все-таки добилась того, чтобы он сменил очки на контактные линзы и теперь его глаза самого умопомрачительно орехового цвета, какой только существует в мире. И самое главное: в этой голове под модной прической скрывается потрясающий мозг. А в груди бьется сердце, а не орган, служащий для подкачки крови к гениталиям.

Мы познакомились два года назад, когда я носилась по всем ВУЗам в поисках своего призвания в жизни. У меня никогда не было четкого понимания того, чем бы я хотела заниматься, потому что я одинаково хорошо делала совершенно разные вещи: математика, литература, языки, история. Я умею чертить, хорошо пою, играю на пианино и немного на гитаре. Занималась скалолазанием, плаваньем и фигурным катанием. Я люблю театр и до сих пор хожу в маленькую саморганизованную труппу. Обожаю фотографию и рисование, но не настолько, чтобы посвятить этому свою жизнь. Единственное, что мне всегда было по-настоящему интересно — балет. Но я не хотела заниматься им профессионально, опасаясь, что единственное в жизни пристрастие превратится в рутину.

В общем, в поисках вдохновения и озарения, я просто ходила по ВУЗам, брала рекламные проспекты, смотрела аудитории, надеясь, что судьба подаст мне знак, когда нужно остановиться. И она подала. В лоб. Буквально. Выходя из аудитории, я от всей души припечатала ею парня, который как раз собирался войти. Бедняга так оторопел, что не мог произнести и пары слов, а шишка на его лбу росла буквально на глазах. Я поволокла раненого в столовую, на ходу расспрашивая всех встречных, как туда добраться. Уже там усадила на стул и, смочив холодной водой моток влажных салфеток, приложила к его лбу. И от всей души обозвала неуклюжим валенком. Но, когда увидела его глаза за стеклами очков, поняла, что ну какой же он валенок — он Тапочек. Мой Тапочек.

— Привет, Ени, — здоровается он, как всегда жутко краснея, когда я подставляю губы для поцелуя. — Что с тобой?

Глаза Тапочка наполняются такой искренней тревогой, что за одно это хочется расцеловать его всего. Но выразительное покашливание за нашими спинами портит романтический флер моего настроения.

— Рэм, это — Константин Никольский, мой молодой человек. Костик, это — Роман Даль, мой брат.

Костик протягивает ладонь для рукопожатия, а доберман продолжает таращиться на него странно офигевшим взглядом, как будто ожидал увидеть кого-то другого. Хммм… Чую, здесь без подвоха Лилёк не обошлось. Возможно, прощу ее и выволочку устраивать не буду.

— Рэм, — называется доберман и, наконец, пожимает руку. — Бон-Бон счесала ладони и разбила колени, ни о какой прогулке на велосипедах и речи быть не может. Покатаетесь в другой раз.

Вот, снова он рычит и командует, словно кому-то здесь нужно его благословение.

Я поворачиваюсь к Тапочку, собираясь сказать, что это пустяки и ничто не помешает нам насладиться утром и нашими прогулками, но вижу на его лице полное согласие со словами добермана. Даже думать не хочу, что это проклятая мужская солидарность.

А потом Тапочек берет мои ладони в свои руки и на его лице мелькает такая грусть, что мое сердце превращается в плавленый сырок.

— Позаботишься обо мне? — подсказываю я, потому что он явно оторопел.

Костя кивает, и мы идем к дивану, рядом с которым, на туалетном столике разложены медицинские принадлежности. Когда Тапочек нежно обрабатывает мои ладони, я мечтаю только об одном — чтобы доберман исчез. Но он стоит рядом, и мокрая после бега футболка облепила его грудь и плечи. И он смотрит не на меня: он продолжает таранить Костю непроницаемым взглядом, а я ловлю себя на мысли, что многое отдала бы, лишь бы узнать, о чем он думает.

— Я отвезу ее в больницу, — вдруг говорит доберман, и эта «забота» огорошивает даже меня.

— У меня просто царапины, — огрызаюсь я, почему-то пятой точкой чувствуя, что просто так он не отступится.

— Любая простая царапина может закончиться летальным исходом, если в кровь попадала инфекция. У кого-то из присутствующих есть медицинский диплом, чтобы утверждать, что этого не произошло?

— Я думаю, твой брат прав, — соглашается Костик. Он всегда так волнуется, когда со мной что-то происходит, даже если это просто комариный укус. — И чем раньше, тем лучше.

— Вот и ладушку, — откликается доберман, — я отвезу ее.

И делает шаг ко мне.

Но я его опережаю: цепляюсь в свитер Кости, моля небеса, чтобы он правильно понял мой немой зов. И он понимает: берет меня на руки.

Все-таки хорошо, что два года назад я подарила ему абонемент в фитнес-центр и с тех пор мой долговязый очкарик превратился в настоящего «качка». Милого, очаровательного «качка», который не разбалован женским вниманием и знает, что весь этот путь он проделал рука об руку со мной.

Счастье существует, и сейчас я — всецело в его руках.