Я чуть было не совершил глупость.

Точнее, я ее свершил, но не довел до конца, потому что вовремя расклеил глаза.

О чем только думал? Букет, квартира, на, Кира, только перестань быть такой унылой и скучной соплей, и стань, наконец, девчонкой, которая отдается за деньги. Я даже заберу свои слова назад, задарю тебя подарками, как хренов царь Соломон, только перестань делать вид, что именно мои деньги — самые грязные в мире, а мой член — самый противный.

Я почти и не спал, потому что в голову лезла какая-то сюрреалистическая чушь, где Кира спит в свое постели почему-то в идиотской мешковатой пижаме, а ей на голову падает потолок, и весь дом оседает в гору пыли. Всю ночь я убеждал себя, что мне плевать, а утром первым делом дал задание своей секретарше найти хорошую квартиру неподалеку от «ТАР». Эта женщина проела мой мозг. Не знаю, как ей это удалось, но эта одержимость больше не мучает меня. Я ей, блядь, наслаждаюсь!

И что в итоге? Стоит отвернуться — и рядом с ней снова какой-то мужик. И не кто- нибудь, а мой дядя, за которого она собираюсь замуж. И он так на нее смотрит, будто сожрать готов. Я мужик, я понимаю, когда вижу на лице другого самца то, что и сам чувствую.

Я хотел его убить просто за то, что он стоит достаточно близко, чтобы дышать с Кирой одним воздухом. Я правда желал смерти собственному дяде, и до сих пор желаю. убил бы — и на одного придурка, пускающего слюни на мою Киру стало бы меньше.

Стискиваю челюсти так сильно, что зубы впиваются в десны.

Она «не моя». Она мне на хер не нужна «моя».

Машина притормаживает у новостройки. Дом мне нравится: одна квартира — отдельный вход. Два этажа плюс мансарда и подземный гараж. Красивые витражные окна между лестничными пролетами.

— Я никуда не пойду.

Кира складывает руки на груди, так что приходиться обходить машину и за руки вытаскивать упрямицу наружу. Отметина на роже от ремня ее сумки просто зверски горит, как будто у меня под кожей торчит игла толщиной в палец. Я гоню прочь мысли о том, чтоб ы я сделал с кем-то другим, будь он на месте Киры. Об этом правда лучше не думать, потому что следом сразу придут мысли: а какого, собственно, хрена, я не делаю это с ней? Ответ меня вряд ли порадует.

— Ты пойдешь, упрямая гусыня, или я понесу тебя на плече, как истеричку.

Я не преувеличиваю на этот раз и точно не шучу. Если не пойдет своими ногами — я точно лопну, на хрен разойдусь по швам. И я сам не знаю, что за чудовище из меня вылезет.

Наверное, и Кира это чувствует, потому что перестает брыкаться и все-таки выходит.

Послушно идет к двери, где нас уже ждет риелтор: девчонка примерно ее возраста, которая — видно глаз набит — сразу понимает, что к чему и протягивает мне ладонь для рукопожатия и предлагает посмотреть жилье.

Кира молчит, как в рот воды набрала. И не роняет ни звука на протяжении всей экскурсии.

— Нам нужно посоветоваться, — говорю риелтору, и та без разговоров выходит на улицу.

Кира стоит посреди гостиной и смотрит в стену. Тупо в голую стену.

— Тебе нравится? — спрашиваю я, чувствуя себя полным дебилом.

— Нет, — отвечает она с нулем эмоций на лице.

Ну логично, а на что ты рассчитывал, Габриэль? Что она упадет на колени и будет целовать тебе ноги?

— А мне нравится, — наплевав на ее «нет», говорю я.

— Что происходит, Эл?

— Ты переезжаешь сюда. Я так хочу.

— А сейчас ты скажешь про программу поддержки перспективных сотрудников? — жестко улыбается она одними губами.

— Что? Нет, мне бы такая хрень и в голову не пришла.

— Ты женат.

Бля, ну да, я женат, но ей до этого какое дело?

— У меня есть жилье, оно меня устраивает, — бросает вдогонку.

— А меня устраивает приезжать к тебе, когда мне того захочется. И не в хлев, а в цивилизацию. Тут джакузи есть. Трахалась в джакузи? Ощущения непередаваемые.

— Пошел ты!

— Проверь свой телефон, Кира.

Она явно не собирается, но стоит только дернуться в ее сторону, как сразу достает мобильник из сумки и с удивлением смотрит на экран. Хозяйка ее съемного сарая при мне набирала Киру раз пять, но она не ответила. А вот зря.

— Перезвони, грязнуля, и узнаешь, что должна съехать завтра до десяти утра.

Кира не верит на слово, выходит в другую комнату и перезванивает. Разговор не долгий: хозяйка прислушалась ко всем моим внушениям и не дает ей даже рта раскрыть — я понимаю это по обрывкам фраз. Но и это еще не все.

Кира замолкает, и я прокрадываюсь в дверной проем, чтобы подслушать еще один разговор. Что ж, хотя бы в чем-то она предсказуема: звонит маме.

У Киры хорошая мама, и она явно даже не догадывается о «веселом» прошлом своей дочери. И как все хорошие любящие мамы просто невыносимо доверчива. Ну и плюс я хороший лгун.

Кира разрывает звонок, поворачивается ко мне и тихим, просто до шелеста шепотом, спрашивает:

— Зачем ты сказал, что мы встречаемся? Что еще за «решительный шаг вперед»?

Прямо в точности мои слова.

— Потому что твоей маме вряд ли понравилась бы права о том, что ее дочь продает любовь за деньги и я просто очередной щедрый покупатель.

Кира так на меня смотрит, что даже у меня, здорового мужика, липнет между лопатками. Нет, она не злится и не в бешенстве. У нее взгляд пустоты: там вообще нет ничего, за этими криптонитовыми глазами. Она словно пламя на свече, которое ярко вспыхнуло — и погасло, не оставив даже выдох дыма на прощанье. Кира не кричит, не скандалит, не пытается снова меня ударить. Просто стоит почти такая же каменная, как и странная мраморная фигня а ля «импрессионизм в камне» в одном из углов.

— И ты, конечно же забыл ей сказать, что женат? — уточняет Кира.

— Конечно же, я забыл, — пытаюсь огрызнуться я, но чувства гаснут, словно огонь в вакууме. Можно хоть об стену убиться, а Кира не отреагирует вообще ни на что. Как будто прямо у меня под носом величайший фокусник совершил идеальный подлог, заменив живую женщину на недоработанного киборга.

Кира пожимает плечами, проводит мимо, и натыкается на меня плечом и ей все равно, а ведь раньше старалась обходить меня десятой дорогой и от каждого, даже случайного касания, цепенела, краснела и ее глаза загорались, будто подсвеченные изнутри.

В гостиной она подходит к окну, закатывает рукав и выразительно на меня смотрит.

— Кира, что за херня? — начинаю звереть я.

— Доставай наручники, Эл, пристегивай меня к чему-нибудь, — пожимает плечами стерва. — Ты же обо всем позаботился, должен был предусмотреть и такой вариант. Я не останусь здесь добровольно. Мать не выгонит меня на улицу, а даже если выгонит — есть еще метро, вокзалы, скамейки в парке.

— Заткнись!

Во мне термоядерный взрыв и вспышка бешенства такая яркая, что я на миг слепну.

Все исчезает, кроме двух зеленых точек, которые почему-то смотрят на меня фарами несущегося на всем ходу экспресса. И к чертовой матери размазывает по рельсам, рубит на куски, так, что и кишок не собрать.

Кажется, именно сейчас я полностью теряю над собой контроль, потому что, когда пелена спадает с глаз, я уже держу Киру прижатой к стене, прикованной за руки моими ладонями. И ее кости под кожей врезаются в пальцы. И рад бы быть не таким грубым мудаком, но иначе просто не могу: не сейчас и не с ней.

— Значит так, Кира? — Собственный голос крошит нервы. — Что со мной не так, грязнуля? С моими деньгами? Или я рожей не вышел? Что, блядь с тобой такое?!

Она не пытается вырваться. Я бы мог придушить ее на месте — и она бы даже не пикнула, не произнесла ни слова в свою защиту. И реальность делает кульбит: это не она прижата к стенке, это я весь размазан одержимостью, тонким слоем, как кусок масла по огромному батону. Это я тут жертва, зайка в силках, а она — матерый волчара.

Я не знаю ни одной женщины, которая бы отказалась от роскошной дорогой квартиры, денег и да, меня. И ни ради одной я точно так не старался, не получив взамен ничего, кроме пары отравленных ненавистью поцелуев.

— Ты просто мне противен, Эл, — честно отвечает она. Убийственно честно. Глаза в глаза.

Ее запястья у меня под пальцами, я чувствую каждый удар сердца в хрупких венах, но оно бьется ровно, спокойно. Странно, что вообще бьется. — Что ты хочешь, чтобы удовлетворить свою похоть? Секс? Давай, устроим секс: я раздвину ноги и ты сделаешь, что хочешь. Только исчезни из моей жизни, перестань быть тенью у меня за спиной.

Для нас с тобой это ничего не изменит: ты навсегда останешься Габриэлем, а я — Кирой- блядью, грязнулей.

Ее слова будят идиотскую искру ликования, но она тут же умирает в вакууме.

Есть большая разница между тем, чтобы добиться женщину и сломать ее.

Киру я сломал, но она каким-то образом, даже сломанная, доламывает и меня самого.

Сунула свою поганую руку мне в грудь и отрывает по кусочку от сердца, сжирает его, как та драконья королева жрала сердце жеребца.

Она не врет, когда говорит, что отдаст мне себя. И сопротивляться тоже не будет.

Можно прямо сейчас разодрать на ней одежду, прижать к полу это костлявое тело и сделать все, что захочу. Только это уже буду не я и не она.

Я разжимаю пальцы и на мгновение ловлю в зеленом взгляде неподдельное удивление.

— Пошла на хер отсюда, — отворачиваюсь от нее, и отхожу, потому что трясет, как припадочного. — Хозяйка тебя не выгонит, место стажера твое. Трогать не буду, оскомину сбил.

Противен сам себе, но мне хочется, чтобы она осталась. Ничего в жизни так сильно не хотел, как ее сейчас. И не голую, растраханную и порочную Просто ее.

«Почему ты не можешь остаться, Кира? Почему не обнимешь меня сзади и не разделишь эту пустоту во мне? Твои чертовы пальцы предназначены для другого, и я для них недостаточно щедрый и милый?»

Кира стоит на лестнице, но почему-то мешкает. Спиной чувствую ее взгляд и, не поворачиваясь, почти ору:

— Ну?! Убирайся, Кира!

Торопливые шаги, звук закрывшейся двери.

Одиночество сгущается вокруг меня, кладет костлявые пальцы на горло и сдавливает, напевая колыбельную. Уснуть бы — и проснуться в другой реальности, где я вообще никогда не знал эту женщину. И вдруг понимаю: нет, не хочу. Въелась под кожу, как болячка, которую не вырезать скальпелем и не выжечь лазером. И сейчас, когда сука- реальность делает мне кровопускание, из провала в груди все равно вытекает только моя ненависть, а Кира — она глубже, она где-то в костном мозге, в клетках крови, как пузырьки кислорода.

— Я могу показать ещё одну, — вкрадчиво напоминает о своем существовании риелтор.

— Не нужно. — Я оставляю «чаевые» за ее работу и спускаюсь вниз.

Водитель ведет взглядом вправо, показывая, куда ушла Кира, но я нахожу в себе силы даже не смотреть ей вслед. Подсолнухи все еще лежат в машине, но я без сожаления бросаю их в кованную урну. Раф как-то спросил: «Что подарить девушке, чтобы не быть банальным?» Я спросил, какая она, брат пожал плечами и сказал: «Ну… обычная, блондинка, глаза зеленые».

Почему я сказал, что подарил бы подсолнухи?

Почему он послушал, почему не выбрал что-то другое?

Почему, блядь, Кира впервые вошла в мою жизнь именно с букетом подсолнухов и смотрела на Рафа так, будто он ее царь и бог?

Впервые в жизни я избил Рафа в тот день, когда брат, смеясь, сказал, что встречается с девочкой из эскорта назло матери, и что если я захочу, он передаст мне «Киру-блядь» по наследству.

Я был дерьмом, тем, кто не боялся нырять в выгребную яму ради блага семьи.

Шантажом, подкупом, обманом — как угодно, чтобы вытащить бизнес из долгов. Ради того, чтобы Раф был Принцем, которого показывают на публику, как племенного жеребца. Из-за брата я стал говном, чтобы хоть один Крюгер был нормальным.

А оказалось, что все это время я просто смотрел в зеркало. И слова «Кира-блядь» влипли в мой рот, как будто их придумал я.

И где-то громко играет, как назло, почти пророческое: «Never cared for what they do, never cared for what they know, but I know…»

Хочется захлебнуться вместе со скрипками и гитарами, и сердце больно, с каждым ударом в такт барабанам: «Пошла ты, Кира, пошла ты, Кира… Пошла ты… Кира… Кира…Пошла ты, не-моя-Кира…»