У меня глотку сводит от потребности выпить ее дыхание досуха.

Скручивает, жжет огнем, словно невидимый палач нахлобучит ошейник с шипами и теперь медленно закручивает его в тугое кольцо, чтобы каждая грань боли показала мне, что я еще жив, и что я слишком ярко чувствую все, что делает со мной Кира.

Эта боль по венам. Боль без крови. Боль от необходимости обладать, получить, заклеймить своей собственностью. Потребность покрыть ее тело несмываемыми отпечатками своих пальцев. Она жрет меня изнутри, прокладывает муравьиную тропу к сердцу и штурмует миллиардами обжигающих взрывов. И я просто рехнусь, если не получу Киру прямо сейчас.

Но сосредоточиться невыносимо тяжело. Я пытаюсь подсчитать в уме дни с момента нашей первой ночи. Сутки? Двое? Или все это случилось в прошлой жизни?

Взять себя в руки так же сложно, как и остановиться.

И меня пугает это бессилие перед мом тощим проклятием и спасением. Она никогда этого не узнает, но сейчас я бы ел из ее рук, как бездомный пес, которого просто позвали лаской.

А еще я умираю. Какая-то часть меня отмирает, опадает мертвыми бесполезным кусками плоти. Что-то рушится, катится в бездну, как будто все это время я был чертовым Прихлопой Биллом и теперь с меня отваливаются коралловые наросты, сухие морские звезды и прочая мерзость, делавшая меня живым мертвецом.

Кира разрывает наш поцелуй и снова этот блядский, охуенно развратный влажный звук, от которого я непроизвольно колочусь затылком в стену. Еще раз — и взвою, рехнусь, сойду с рельсов и вмажусь в стену, чтобы избавиться от его гипнотического влияния на мой член.

Упрямица смотрит на меня так, словно ищет что-то взглядом, ковыряет глубоко под кожей лица. Что ты хочешь увидеть, Кира? Что я стал Принцем? Нет, нее стал. Я все та же мерзкая тварь, беспринципная сволочь и окончательный мудак, и Китайскую стену развалить проще, чем меня переделать. Но я могу быть твоей сволочью, стать твоим мудаком. Примешь?

Я хочу сказать, что она мне нужна. Но правда жжет своей обратимостью, ведь если скажу — пути назад не будет. Признаюсь себе. Признаюсь ей. И сожгу нас обоих, потому что разве мы можем нормально существовать рядом?

Или можем?

Кира запускает пальцы мне в волосы, оттягивает голову назад, открывает доступ к шее и скользит по ней губами до самого ворота. И невидимый кулак на моей глотке разжимается, поэтому вдох получается громкий, надтреснутый. Словно меня треснули по башке и теперь медленно возвращают в реальность живительными прикосновениями. А она целует так горячо и мокро, что мозги плавятся, и на губах неконтролируемые мольбы:

— Еще блядь…

Она отзывается каким-то гортанным смехом, но я хватаю ее за волосы и прижимаю голову сильнее, до рези ее зубов на коже. И смех сменяется глухим стоном, надкушенным рычанием. Ты любишь быть послушной, Кира? Любишь, когда твои волосы у меня в кулаке и я веду?

Она будто читает мои мысли: делает слишком фальшивую попытку освободиться, но я сильнее сжимаю ее локоны между пальцами, и окончательно дурею от клейма ее распахнутого рта у меня на ключицах. Кажется, рубашка в хлам — пуговицы с пластмассовым стуком капают на пол, и поцелуи Киры уже на груди, зубы у меня на сосках. Блядь, почему никто не сказал меня, что я дурею от этого до искр из глаз?

Ее ладони гладят мой живот, и я непроизвольно втягиваю его, чувствуя, как под ее поцелуями под кожей сумасшедше вибрирует артерия. Это почти невыносимо, словно мое собственное тело предало, сдалось на милость победительнице, и кожа вот-вот лопнет, пропуская Киру в самую сердцевину. Она — как отравленный плющ: оплетает собой, душит и оживляет, впрыскивает сладкую отраву, без которой я не протяну и пары минут.

Кира тянет мою рубашку из брюк, но дрожит так же, как и я, поэтому я помогаю. Сам, добровольно, накрываю ее ладони своими и тяну чертовы ткань. Кира полосует меня криптонитовым взглядом. И вдруг медленно, так что у меня дымятся нервы, опускает ткань по моим плечам, ниже, пока она не висит на одних только запястьях. Хочу освободить руки, но Кира останавливает, и вдруг медленно тает, опускаясь передо мной на колени, заново повторяя влажный след поцелуев от ключицы до пупка.

И мы встречаемся взглядами, когда она смотри на меня снизу-вверх, изящно, словно пианистка, укладывает пальцы на ремень, краснея от того, что мой член выпирает под тонкой тканью.

Я сплю наяву?

— Укуси меня. — Я нервно хрипло смеюсь и Кира охотно исполняет приказ, вонзает цепкие зубы в кожу над ремнем.

Я точно не сплю.

И снова затылком об стену до темного тумана перед глазами, потому что она неумело, спотыкаясь, путаясь, убийственно медленно и неловко растягивает мой ремень и тянет молнию на брюках. Может, лучше остановить ее сейчас? Я же не смогу притормозить, если она… Блядь, кем я буду, если кончу в рот вчерашней девственнице?

И подсознанием шепчет: будешь собой, уродом и эгоистом.

Так и есть. Я же подыхаю от одной мысли о ее губах. О горечи влажного рта. Я скорее там сжечь себя заново, чем козырну благородством и подниму ее на ноги.

Она приспускает мои брюки, но они все так же висят на бедрах. Прихватывает пальцами резинку трусов, тащит вниз. Удивительно, что я не взрываюсь как раскаленное солнце, когда член выскакивает наружу, потому что это почти адская боль.

И тут же — сладость от ее дрожащих пальцев на твердой плоти.

Терпение плавится, и мне нечем с ним сражаться. Можно до усрачки смотреть в потолок, или разглядывать калейдоскопические мозаики под веками, но это просто самообман, потому что я хочу увидеть ее. И взгляд опускается, резко, на всем ходу, тормозит о белокурую голову. Мой член стоит прямо перед ее глазами.

Смертоубийство какое-то.

Мне впервые в жизни неловко перед женщиной. Может, потому, что меня впервые в жизни рассматривают так пристально, будто музейный экспонат. И я даже собираюсь пошутить по этому поводу, расколотить неловкость тупой пошлой фразочкой, но Кира вышибает из меня дух, поглаживая ладошками от самого основания вверх. Она никуда не спешит, она ни черта не понимает и не умеет, но моему больному мозгу достаточно просто чувствовать ее запах и видеть бледные пальцы на темно-розовой коже, чтобы кончить меньше, чем за минуту.

Я же себя знаю.

Я вижу, как пробует меня кончиком языка, оставляя влажные следы, и даже сверху я вижу краску стыда на ее щеках. Где-то там, в заднице мыслей, мелькает совесть: нужно сказать, чтобы остановилась. Но Кира открывает рот и вбирает мой член с рвением отличницы, которая хочет получить «автомат» на первой же паре.

В жопу совесть.

В жопу глас рассудка.

Я хочу, чтобы она сосала меня, чтобы брала так глубоко, как сможет, я даже извращенно хочу почувствовать ее зубы. Кончить глубоко ей в горло.

Кира права — я свинья.

Но я хочу ее сильнее всего на свете.

Она так старается: помогает себе ладонями, берет меня глубже, но тут же отстраняется, чтобы судорожно глотнуть воздуха. И я весь в не, мокрый и раскаленный, словно из доменной печи. Другую девку я бы уже заставил, насадил ртом до самых яиц, но с Кирой я готов ждать вечность. Пусть только не останавливается.

И она продолжает, каждый раз пробуя все больше и больше, но ей правда тяжело дышать. И когда мы встречаемся взглядами, она мотает головой, шепчет и почти умоляет:

— Не смотри…

Приходиться поймать ее за подбородок, удержать голову силой, чтобы не отворачивалась и не стеснялась своих желаний. Ее губы уже припухли, и снова они все в красных ранках. Когда-нибудь, я сделаю так, чтобы все они зажили, все до единой.

Но это будет в другой жизни, потому что у моей Киры всегда будут искупанные губы.

Потому что я люблю все ее несовершенства. И даже тощую задницу и воробьиные плечи.

— Попробуй дышать носом, — подсказываю я. — И ненужно стараться так глубоко — это совсем не обязательно.

Она кивает и прежде, чем я убираю руку, успевает прихватить губами кожу у меня на запястье. Я подношу отметку поцелуя к губам и затыкаю ею рот, когда Кира снова всасывает мой член, на этот раз так туго и жестко, что яйца вот-вот превратятся в камни.

Мне нужен кислородный баллон. Хоть на полвздоха, потому что сам я уже никак.

Меня неумолимо несет в какую-то невесомость, словно метеорит. И когда чувствую, как трусь головкой о ее теплое небо — просто раскалываюсь. Где-то там остается терпение, потребность растянуть удовольствие. Во мне нет ничего, я до краев наполнен необходимостью принадлежать ей. Зависим от твердого языка.

Окончательно подсел на эту исполнительную старательность прилежной девочки.

— Еще раз…

И она окунает меня в свой рот почти до самого горла. Делает непроизвольный судорожный глоток.

— Не останавливайся, или я сдохну.

Я громко матерюсь, кажется, самыми погаными словами. Но тормоза остались там, на рельсах, а я же размазан по каменной стене, растерт до бесполезного хлама. Лишен воли.

Кира помогает себе руками, смелеет, как будто чувствует, что я полностью в ее власти, в этих тонких ладонях и жалящих пальцах, и словно припомнив старые обиды, скользит зубами по набухшим венам. Я должен бы протрезветь от порции боли, но кажется, снова прошу еще.

Пот градом катится по позвоночнику, голова гудит от ударов сердца в виски.

Кира сладко стонет — и я до крови во рту закусываю свое запястье. Кажется, без этого мой крик оглушит нас обоих.

Оргазм прожигает мелкой лазерной сеткой. Превращает в тысячи кусков, в каждом из которых бьется сердце и на всю катушку работает генератор удовольствия.

На одних только инстинктах, тело само толкается вперед, бедра загоняют член почти до самого основания, и чтобы не прижать ее голову сильнее, не испугать, цепляюсь второй рукой себе в волосы. Клок между пальцами точно останется.

Это словно оказаться в эпицентре атомного взрыва.

Это словно упасть в небо, и уколоться об каждую из звезд.

Понятия не имею, сколько стою вот так: навалившись лопатками на стену, с совершенно пустой головой и странным облегчением, от которого по коже словно запускают комфортно приятные удары тока, как на чертовой медицинской процедуре.

Но когда до меня доходит, что пора перестать корчить размазанный по стенке томат, я замечаю, что Кира потихоньку поднялась и пятится к стулу. И прячет взгляд, словно ждет, что я буду ее отчитывать.

За секунду натягиваю штаны и тянусь к ней, хоть рубашка чертовски мешает и сковывает движения. Успеваю схватить Киру до того, как она отодвигается, прижимаю ее к себе и почти силой прижимаю ее голову к своей груди. Она не сопротивляется, не пытается укусить, просто с облегчением выдыхает. Как жаль, что невозможно залезть в ее голову и подслушать мысли.

Кира поднимает руки, обхватывает меня за талию, и я чувствую, как кончик ее трется о мою кожу. И непроизвольно вздрагиваю, потому что щекотно.

— Мы обнимаемся, Эл, — почти торжественным шепотом сообщает Кира, и я вместо ответа зарываюсь носом в ее волосы на макушке.

Даже сволочам после такого феерического минета хочется тепла и пять минут эйфории, но сейчас я отдаю себе отчет в том, что хочу растянуть эти пять минут во что-то более долгое.

— Отвезешь меня домой? — вдруг говорит она.

Не то, что бы мне хотелось услышать, наверное, поэтому не сразу нахожусь с ответом.

— Уже поздно, ты можешь остаться у меня.

Она мотает головой и пытается освободиться. У меня руки из плеч выкручивает от желания скрутить упрямую, отнести в комнату и кулем бросить в постель. Еще и пригрозить, чтобы даже не думала о побеге. Но Кира начинает нервничать: переступает с ноги на ногу, поправляет одежду, как будто это я ее раздевал, а не наоборот, скребет ногтями то одну, то другую ладонь. Что, блядь, опять не так? Я знаю, что должен был предупредить, что собираюсь… Ох, бля, ну мы же взрослые люди, кто берется делать минет и боится, что придется глотать? Сейчас запоет песню о том, что я теперь буду брезговать ее целовать или похожую чушь, которую тиражируют просто брезгующие оральным сексом женщины.

Но я все равно стою, как истукан, потому что впервые в жизни понятия не имею, что сказать. Девочкам на раз я обычно просто давал деньги и предлагал валить на хер, не размениваясь на заботу об их чувствах. Тем, что особенно отличились, мог сказать: «Классно сосешь, сучка». А что сказать Кире, чтобы она не чувствовала себя смущенной?

— Эл, пожалуйста, отвези меня домой, — настаивает Кира. Где-то в ее голосе бьется перепуганная птица.

— Ты можешь сказать, в чем дело? Не сложно ведь. — Вряд ли она осознает, что мое поведение сейчас — максимальный уровень терпения, который я вообще проявлял к кому-либо в своей жизни.

— Мне просто… — Она подбирает слова, снова трет переносицу. — Это слишком быстро, Эл. Твой дом, кухня, ужин…

— Который ты так и не закончила, — напоминаю я, сдабривая ее слова шуткой.

— Увлеклась, — в ответ шутит Кира.

— Так что насчет выходных? — Она медлит с ответом, так что приходится уточнить. — Я про Париж.

— С удовольствием, — и не думает «ломаться» она.

Я мысленно перевожу дух. Это звучит искренне, так что, похоже, сейчас ей и правда просто хочется побыть одной. Возможно, я слишком тороплюсь спрятать клад в сокровищнице за семью замками, но, кажется, впервые в жизни готов прислушаться к чужому мнению. И даже — Кира точно плохо на меня влияет — найти компромисс.