Мне неуютно в этом платье.

Мне неуютно в этой компании.

Мне хочется просто сбежать, но я не могу этого сделать просто потому, что у меня туфли на тонких каблуках, а с тех пор, как я вошла в зал, меня преследует запах одеколона Габриэля. Преследует — и сбивает с толку, кружит голову одним только острым цитрусовым послевкусием на языке, как будто глотнула текилу с лаймом. Я и шагу без поддержки ступить не смогу, поэтому приходиться держать Алекса под локоть, хоть меня выворачивает от того, как запросто, словно мы обозначили наши отношения, он пытается меня обнимать.

Я нарочно не осматриваю зал, потому что чувствую взгляд Эла, словно он шарит у меня под платьем.

— Выпей, — Алекс протягивает бокал с шампанским. Кажется, это второй за вечер, а я от волнения так и не смогла ничего проглотить с самого утра.

Может, оно и к лучшему, потому что тяжесть понемногу выветривается из головы, и даже появление певички не ввергает меня в праведный гнев. Я все так же ненавижу ее, но теперь нахожу забавным мысленно разделывать ее на кусочки столовым ножом.

Интересно, если ткнуть вилкой ее декольте, она сдуется и полетит, как воздушный шарик?

— Черт, — бормочет Алекс Морозов, шаря по карманам своего пиджака. А потом с надеждой смотрит на меня, спрашивая: — Можно позвонить с твоего? Забыл телефон в машине, а у дочки новая няня и я немного волнуюсь.

Я протягиваю ему телефон и с облегчением выдыхаю, когда остаюсь одна.

Сколько я уже тут? Почему-то стрелки на часах плывут, но я точно не пьяна до такой степени. Все дело в запахе, в том, что его вдруг становится оглушающе много, и я инстинктивно ухожу подальше из центра зала. Шаг за шагом, медленно переставляя ноги, туда, где меньше света и людей, где есть небольшая ниша в стене, частично скрытая бронзовой скульптурой почти в мой рост.

Я слышу, что он уже сзади: знакомое хриплое дыхание вырывается сквозь стиснутые зубы, шаги становятся быстрее. Наверное, самое время повернуться, посмотреть в его лицо и сказать…

Не успеваю. Эл быстрее: одна его ладонь уже у меня на горле. Другая обхватывает подбородок, заставляя до отказа запрокинуть голову ему на плечо. Большой палец затыкает рот, оттягивает нижнюю губу, пока я, словно наркоманка, впитываю сумасшедше сексуальный вид его запястий. Смуглая кожа перечеркнута белоснежной тугой манжетой с черной запонкой, стильные часы отсчитывают такт ударов моего собственного сердца.

У мерзавца Крюгера даже руки особенные, я могу запросто представить эти пальцы везде, даже там, где подумать стыдно.

Кажется, я все-таки немного пьяна, но совершенно точно — шампанское тут ни при чем.

— Знаешь, как называется это платье, Кира? — шепчет мне на ухо, и колени подгибаются, словно из меня вынули кости и растворили суставы.

— Оно называется: «Пошел ты куда подальше, Крюгер», — бормочу я, потираясь губами о подушечку его большого пальца.

— Нет, упрямица, оно называется: «Трахни свой подарок, Крюгер».

Он больной на всю голову. Здесь столько людей, что кто-нибудь обязательно нас заметит. Кто-то прямо в эту секунду видит нас, следит за нами пристальным взглядом, возможно даже направив камеру мобильного телефона. Но… но мне ведь все равно? Или нет? Или я просто цепляюсь за повод, чтобы вырваться из его рук. Оправдать свой страх, что он снова — в который раз — контролирует меня одним своим взглядом. Я как под пагубным наркотическим влиянием его взгляда и запаха, который жадно глотаю ртом, словно рыба на берегу. Хочу надышаться перед падением, хочу, чтобы этот мужчина был во мне: в легких, в крови, глубоко в душе и в сердце.

— Ты для кого так вырядилась, Кира? — зло спрашивает на ухо Габриэль, продолжая пятиться вдоль по стене. — Для кого выставила эти чертовы ноги, упрямица?

— Уже не грязнуля? — зачем-то напоминаю я.

Я всегда ненавидела это слово, потому что им одни Крюгер размазывал меня по стенке, словно букашку, которая портит собой идеальный прилизанный порядок его жизни.

— Напрашиваешься? — хмыкает Эл.

Еще два шага — и мы оказываемся в коридоре. По случаю Дня рождения Габриэля, сняли весь холл пятизвездочной гостиницы, и сейчас мы в одном из служебных коридоров. Света совсем немного — всего пара ламп в потолке и острые тени прячут лицо моего Крюгера, словно страшная маска. Я смазано скольжу ладонью по его щеке, большим пальцем прочерчиваю линию шрама. Эл, хоть и намного выше, смотрит на меня из-под ресниц, и я понятия не имею, что за человека он там прячет.

Бесчувственного дельца? Мужчину, который не привык к женским отказам? Или там все тот же Эл, который запер меня в проклятой комнате и от которого — я знаю — мне никогда не дождаться извинений за тот поступок. Поэтому и не жду.

— Ты в курсе, что этот очкастый урод сжирал тебя глазами? — нависая надо мной, словно роковое проклятие, продолжает допытываться Габриэль.

— Тебе не все равно? — бросаю в ответ. — ты же тоже пришел… в приятной компании.

— Не начинай, Кира, — глухо, словно камнепад в горах, рокочет он.

— Или что? — Я отталкиваю его руки, когда Эл пытается взять меня за плечи, но это помогает лишь раз, да и то как эффект неожиданности — он не знал, что буду сопротивляться, не был готов, что после всего между нами, я захочу и смогу ем отказать. — Не трогай меня.

— Ты нарываешься…

Это предупреждение. Два слова, где одно похоже на удар кнута по моим внутренностям.

Я слишком поздно замечаю его по-змеиному быстрый взгляд вправо: на дверь, в которой торчит ключ. На табличке написано: «Служебное помещение». Хочу попробовать сбежать, пока окончательно не запуталась в сетях Крюгера, но он всегда, всегда на шаг впереди.

Берет за руку, словно окольцовывает стальным браслетом, заставляет идти следом, хоть каблуки тонут в плотном ковролине. Эл открывает дверь, вынимает ключ и практически вталкивает меня внутрь. Проворачивает защелку и металлический щелчок поет о том, что я снова попала в клетку. Пячусь назад, налетаю бедрами то ли на стойку, то ли на стол, но Габриэль не дает упасть — крепко держит за запястье.

— Что у тебя под платьем, Кира? — жжет взглядом.

— То, что ты не увидишь, — отвечаю с вызовом.

Он просто смотрит на меня и тянется к галстуку, развязывает узел и шел почти поет, когда Крюгер медленно вытаскивает его из-под воротника. Снимает пиджак и расстегивает пуговицы: одна, вторая. Когда останавливается на третьей, я невольно с шумом втягиваю носом воздух, потому что мне мало — так невозможно мало! — его ключиц, обтянутых смуглой коже в контрасте с белоснежной рубашкой.

— Все еще не хочешь говорить, что у тебя под платьем? — хмыкает он.

Куда-то падают запонки, манжеты скользят вверх, обнажая жилистые руки. Ответить не могу, но быстро, до сверкающий мошек перед глазами, мотаю головой. У меня должно быть достоинство, он не может просто так взять меня в какой-то кладовке, как будто я…

Он жестко проталкивает ладонь между моими ногами, и шершавая кожа скользит вверх по внутренней части бедра, до самой кромки чулок. Я судорожно сжимаю колени, цепляюсь ладоням в его запястье и пытаюсь убрать руку, но второй рукой Габриэль берет меня за подбородок и заставляет нырнуть в его взгляд.

— Чулки, — растягивает с таким намеренным удовольствием, что мои ноги вот-вот раздвинутся сами. — Раздвинь ноги, Кира.

И снова у меня нет силы на связный ответ, и снова мотаю головой.

— Брось, я же все равно тебя поимею, — хищно улыбается Крюгер. А потом вдруг отступает, складывает руки на груди и командует еще раз: — Хочу, чтобы ты задрала свое блядское платье. Ну? Либо сама, либо я порву и весь остаток вечера ты проторчишь в кладовке.

У меня есть минутка на вдох, но я уже не могу — мне слишком мало просто кислорода.

Мне нужен запах моего Агрессора, его терпкая убийственная горечь в горле.

Я сделаю все, что он прикажет. Приму из рук любое наказание, любое поощрение, и мы прекрасно это понимаем.

— Две недели, Кира, я каждое сраное утро просыпаюсь от того, что могу долбить членом херовы доски, — медленно, со злостью, как на исповеди, рассказывает Крюгер.

— Каждый день ты торчишь в моей голове, как наваждение. Поэтому, поверь, надевать это платье было большой ошибкой, потому что я трахну тебя в нем. Здесь и сейчас.

Такая одежда, Кира, предназначена для провокаций.

Я берусь за столешницу сзади, стряхиваю с ног туфли и медленно опускаю ступни на холодный пол. Габриэль тянется к ремню на брюках, но медлит, выжидает, пока я исполню приказ.

Платье слишком узкое, поэтому приходится водить бедрами из стороны в сторону, пока упрямая ткань нехотя ползет вверх. Первый раз Эл бормочет что-то очень грязное, когда показываются резинки чулок, второй — когда я задираю его до талии.

Что, Крюгер, нравится твой подарок?

— Ты смерти моей хочешь? — глухо интересуется он, разглядываю крохотный черный треугольник шелка, весь усыпанный крошкой кристаллов «Сваровски». — Не смей даже шевелиться, упрямица, — замораживает мои попытки вернуть платье на место.

Вынимает ремень из брюк, подходит ближе и медленно, словно цедит терпение тонкой струйкой, ведет по моей ноге кожаной петлей. Огненные мурашки разбегаются вверх от колен, до треугольника между ногами.

Кого я обманываю?

Я хочу быть в этой клетке. Хочу быть в его клетке, и вошла сюда добровольно.