«Я действительно это сказал?»

Одно слово, но оно вяжет язык почему-то терпко-сладким привкусом, словно кальянный дым, которого я по неосторожности глотнул слишком много.

— Габриэль Александрович, — встречает начальник службы безопасности, когда я захожу в один из номеров, где мои натасканные псы устроили настоящий шпионский штаб. Если бы не был так взвинчен, наверняка бы отпустил пару шуток по поводу того, что с такими тылами можно начинать холодную войну.

— Он передал информацию, — говорит мой главный эСБэшник. — Сливает все.

— Те же координаты?

— Как всегда. Хорошо, что попался.

Я киваю, тру пальцами переносицу и пытаюсь вникнуть в то, что мне говорят.

Интересно, что скажет мать, когда узнает, что если бы не она, для нас с Кирой все могло бы закончиться не так радужно? Что именно ее выходка стала той каплей, которая склеила нас намертво? Клок волос точно себе выдерет.

— Можно его брать? — спрашиваю, когда эСБэшник заканчивает с деталями.

Мы две недели отслеживали Киру, чтобы взять засранца на горячем, и мне натерпится лично разъебать ему рожу, затолкать в глазные дыры стекла от очков и посмотреть, как тварь заплачет кровавыми слезами.

— Все доказательства тут, — молодой пацан из айтишников довольно стучит пальцем по съёмному жесткому диску, на который скидывает что-то прямо с ноутбука. — Хватит, чтобы пришить промышленный шпионаж и миллионный ущерб.

Киваю, тянусь, чтобы поправить галстук — и в друг с опозданием понимаю, что оставил его в кладовке. Мысли о Кире, сидящей на столе в открытой развратной позе, заставляет захотеть одернуть пиджак. Сукин сын очень дорого заплатит за то, что лишил меня моей Косточки на эти две недели.

Косточка. Ну надо же.

Откуда что берется?

— Пойдем распаковывать подарки, ребята, — говорю я, и мои цепные псы — вышколенная охрана в количестве шести человек — идут следом.

Морду мудаку Морозову я точно разобью собственными руками, а эти парни просто проследят, чтобы он не унес ноги до того, как мизансцена подойдет к концу и сраное ружье, наконец, выстрелит.

Я холле уже не протолкнуться, но охрана в считаные секунды находит знакомую башку.

Снова рядом с Кирой, снова держит ее за локоть и наклоняется к уху, словно собирается нашептать ей признание в любви.

Хорошо, блядь, что у меня есть законный повод его убить. Клянусь, если б у подонка не было маленькой дочери, я бы точно сделал так, чтобы остаток дней он провел со сломанными конечностями и адской болью там, где даже болеть нечему.

Я даю знак охранникам, чтобы нашли мою мать и отвели в заранее подготовленную комнату. Там все проверили на предмет прослушки и в тех стенах кристально чисто.

Как в исповедальне, мать его.

Но Морозова я возьму сам, прямо сейчас, пока он думает, что можно безнаказанно использовать мою Косточку и превращать ее в инструмент для собственного обогащения.

— Кира, а я тебя везде ищу. — Почти грубо вырываю ее из рук очкарика.

Она поворачивает голову, топит цунами криптонитовой страсти. Еще не остыла, еще пахнет мной. Наверняка между ногами тоже весь я. Бля, мы уже дважды трахались без защиты, и мне в общем, плевать, даже если завтра она скажет, что залетела. Точнее, мне совсем не плевать, но я убираю неожиданные сантименты в самый дальний угол своей души. Это подождет.

— Она со мной, — влезает Алекс, но я толкаю его в грудь, отправляю прямиков м «нежные и ласковые» руки моих двухметровых гоблинов в черном. Очкарик окидывает их нервным взглядом, и я нее без удовольствия замечаю нервную испарину у него на лбу.

— Ты потеешь, как свинья, — говорю коротко и кивком даю ребятам знать, что жертву можно тащить в клетку. Киру веду сам, и она очень-очень быстро, чуть не падая, переставляет ноги следом.

— Какого хрена? — возмущается Морозов.

— Что ты нервничаешь так, Морозов? — говорю в его перекошенное паникой лицо.

Удивительно, что в нашу прошлую встречу он так не дергался. — Не хочешь лично поздравить именинника? А я вот как раз хочу увидеть твой подарок лично. Надеюсь ты разучил поздравительную кричалку, потому что придется встать на стульчик.

— Кира, ты в порядке? — спрашивает он с такой заботой, что его рот хочется заткнуть кулаком. Заодно и проверить, можно ли одним ударом вышибить все зубы.

Кира вопросительно ловит мой взгляд, а я просто таращусь на ее искусанные мною губы.

— Просто не спорь с этим ненормальным, — отвечает Кира, вздергивая нос.

Моя мать уже на месте: охрана безуспешно пытается заставить ее сидеть на месте, но она и сама останавливается, когда на «арене» появляюсь я, Кира и Морозов.

— Габриэль, что за спектакль?! — не разобравшись в чем дело, набрасывает она.

— Сядь, — приказываю я. — Сядь!

Она проходит по Кире злым взглядом, но все-таки опускается в кресло. Морозова тоже отпускают, и он раздраженно потирает запястья, которые мои гоблины не слишком ласково ему заломили.

— Кира, дай мне свой телефон, — протягиваю ладонь.

Она молча раскрывает сумочку, достает его и вкладывает мне в ладонь. Но мне даже не нужно его включать: последние две недели он был полностью у меня перед глазами.

Все звонки, сообщения, исходящий и входящий трафик, социальные сети, почта.

Абсолютно все. Моя служба безопасности разве что не научила этот маленький гаджет становиться на задние лапки и лаять за кусок сахара.

— Кому ты давала свой телефон? — спрашиваю четко, по слогам.

— Не понимаю, — хмурится она. Все-таки она не умеет врать, совсем. Просто удивительно, что продержалась так долго. Видимо, Морозову пора подумать о новых очках.

— Ты давала свой телефон кому-то в последние минут тридцать?

Она молча смотри на очкарика.

— Что за херня? — «не понимает» он.

— Кира, ты занимаешься производственным шпионажем? — игнорю его реплику. — выносишь секретную информацию?

— Нет, — прямо и совершенно бесхитростно отвечает моя Косточка.

— Я звонил домой, — снова встревает Алекс. — Что за цирк без клоунов, Крюгер? Совсем двинулся, потому что тебя отшили?

Охранник собирается поучить его смирению кулаком, но я останавливаю здоровяка.

— Кира, скажи ему.

— Уже можно? — улыбается она с облегчением.

— Скажи сейчас, пока он еще может слышать.

Я сказал ей, что люблю, но на самом деле, я осознаю это чувство только сейчас: ярко, сочно, пока Косточка идет ко мне уверенным шагом. Становится рядом, чуть-чуть заходя за спину, где ей самое место — сейчас и на всю жизнь.

— Я его не отшивала, — говорит Кира. Морозов сопит, тянет носом, словно ублюдок, который вдруг понимает, что вместо подарка ему под елку положили большой резиновый хер. — Я сказала ему «да».

Флешбек: Кира

Две недели назад…

Я не помню, как ловлю такси: кажется, просто выбегаю на улицу и машу рукой всем проезжающими мимо машинам. В голове бьется что-то тяжелое, горячее, слово металлический шарик в невесомости, чувствительный к каждому моему шагу. Машина притормаживает не очень аккуратно, окатывает меня водой из грязной лужи. Водитель бормочет извинения, но не очень старается, хоть мне плевать: ныряю в салон, трясущимися руками только с третьей попытки нахожу ручку, чтобы захлопнуть дверь.

Должно быть какое-то разумное объяснение всему происходящему. Потому что если его нет… Этот поступок Габриэля — он перечеркивает все, он словно отпечаток грязной обуви на моем признании. Как будто все, что я сказала утром, мои слова о прощении и о том, что я буду любить его таким, как есть, значат не больше, чем выстрел выхлопной трубы.

Но я не знаю, что думать. Все попытки мыслить трезво, искать логику и закономерности выскальзывают, словно песок сквозь пальцы, и остается только колючее недоверие, сумасшедшая ревность и обиды прошлого, которых так много, что игнорировать их равносильно танцу на заминированном поле.

«Зачем ты так со мной, Габриэль?»

В квартире собачий холод. Кажется, на двери в подъезд еще днем висел объявление о прорыве и ремонтных работах. Я снимаю обувь, но так и хожу по дому в куртке: ставлю на плиту чайник, держу над теплом трясущиеся пальцы и думаю о том, что Габриэль, должно быть, позвонит и скажет, что занят. Или даже не будет звонить, потому что он никогда не станет оправдываться. Это не в его природе. Наверное, разговор с матерью расставил все на свои места. Матери умеют быть убедительными, тем более Валентина, у которой полный рот аргументов, почему бедный монстр, уложивший в могилу его брата, точно не лучшая партия для завидного холостяка.

Я уже давно сняла пальто, выпила две чашки кофе, но руки дрожат до сих пор, и нервы так натянуты, что, когда в дверь раздается звонок, я подпрыгиваю на месте, словно у меня над ухом выстрелили из ружья. Почему-то боюсь пошевелиться. Может быть, просто соседка? Иногда она заглядывает, чтобы одолжить соль или сахар. Но звонок повторяется, и на этот раз он настойчивый.

Только один человек может приехать ко мне почти в полночь и так настойчиво проситься войти. Я подхожу к двери и, поймав паузу между звонками, говорю:

— Уходи, Эл.

— Открой, Кира, нам нужно поговорить. Не веди себя, пожалуйста, как ребенок.

Я хочу огрызнуться, напомнить ему утренний разговор, но вместо этого прикусываю губу и открываю дверь.

Габриэль переступает порог и на ходу кладет мне что-то в руку, отдает короткую команду:

— Пока не открывай.

Я опускаю взгляд на ладонь: еще одна квадратная бархатная коробочка. Моргаю, потому что кажется — это просто галлюцинация. Но коробочка никуда не девается, и бархат приятно трется о тонкую кожу.

— Не открывай, Кира, — слышу голос Эла из кухни. Он хозяйничает: тарахтит чашками, ставит чайник. — Иди сюда.

Я сошла с ума, потому что на цыпочках крадусь в собственную кухню и замираю в дверях, разглядывая, как преображается Габриэль, занимаясь бытовыми мелочами: раскладывает чай по чашкам, сыпет по ложке сахара в каждую, а потом останавливается. Вздыхает, сжимает ладони на столешнице и мотает головой, словно у него там так же много паршивых мыслей, как и у меня.

— Кира, это был просто блеф, — говорит он, не поворачивая головы. Габриэль снял пиджак, и под рубашкой спина так сильно напряжена, что ткань натянута туго, как на барабан. — Прости, что не позвонил и не сказал по телефону — тебя «слушают». Не хотел рисковать. Но… — Он в последний момент ловит ругательство зубами, прикусывает до неприятного скрипа. — Ты могла бы просто доверять мне. Тем более после всего, что было утром.

Чайник закипает, и Эл отвлекается. Чтобы разлить кипяток по чашкам. Вряд ли кому-то из нас хочется сейчас пить, это просто механические действия, чтобы успокоиться.

— Что значит блеф? Кто меня слушает?

Я прячу лицо в ладонях, надеясь, что выгляжу хотя бы в половину не так глупо, как себя чувствую, задавая эти дурацкие вопросы. Умудряюсь стукнуть себя по лбу, и коробочка вываливается из рук. Габриэль успевает раньше: поднимает, осматривает меня с ног до головы и ставит свой «подарок» на стол.

— Эту запись прислала моя мать, Кира. Айтишники настоящие ищейки, если им хорошо платят и дают посильные задачи.

Почему я не удивлена? Потому что эта выходка очень в духе его матери. Наверное, она из тех, у кого гипертрофировано силен материнский инстинкт, и она защищает старшего сына от «убийцы» еще яростнее, чем защищала младшего, потому что теперь знает, что я могу «убить». Наверное, тяжело жить вот так: каждый день просыпаться и засыпать с мыслью о том, что единственный сын прямо сейчас увязает в паутине распоследней дряни.

— Я стал мешать им с Рафаэлем после того, как вытащил компанию из банкротства и отказался подарить брату на блюдечке с голубой каемочкой. — Эл пытается казаться безразличным, даже улыбается, но я чувствую, что он кровоточит, словно свежий порез.

— И они решили, что меня нужно взять под контроль.

— С моей помощью? — не понимаю я.

— Кира, ради бога, с самого начала было ясно, что я запал на тебя, как голодный волк.

— Вот теперь он улыбается по-настоящему, и ерошит волосы, как будто пытается скрыть смущение, хотя это же Габриэль Крюгер, и он не будет краснеть даже если придется бегать голым по центральной площади. — Мои спецы взломали ее переписки. — Габриэль вздыхает, хмурится. — Она делала тест ДНК. Хотела проверить, действительно ли я тот младенец, что вылез из нее в роддоме.

Я невольно смотрю на его темные волосы, смуглую кожу и вспоминаю, как Рафаэль несколько раз говорил, что брат среди них «белая ворона», потому что единственный, кто не такой белокожий и светлоглазый как остальные Крюгеры.

— Понятия не имею, на что она рассчитывала, — продолжает Эл. — Возможно, как-то оспорить завещание отца, но это все равно бессмыслица, потому что даже если бы я не был ее сыном, это все равно ничего бы не меняло: бизнес в моих руках целиком и полностью, я обезопасил себя со всех сторон. Но я оказался ее сыном. И поэтому она сделала еще один тест, в другой клинике. Так хотела, чтобы я был подкидышем. Был бы повод с чистой совестью свалить все грехи на мою дурную наследственность.

Он еще не закончил, а я уже несусь к нему со всех ног: обнимаю так крепко, что выкручивает плечевые суставы. Наверное, испачкаю тушью его безупречную рубашку, но мне все равно. Мой Крюгер такой одинокий, что я прямо сейчас — и навсегда стану для него якорем, причалом, островом в безбрежном океане. Я буду для него всем: огнем, когда холодно, льдом в самый изнуряющий зной. Кем угодно, лишь бы навсегда погасить одиночество в его взгляде.

Габриэль обнимает меня, тянет к себе, словно цепляется за соломинку в шторм.

Дрожит. Дрожь — это единственная слабость, которую он может себе позволить. Я успокаивающе глажу его по спине, и мышцы понемногу расслабляются. Мы медленно, как последние листья октября, опадаем на пол, обнимая друг друга болезненно крепко.

— Она хотела, чтобы я был подкидышем, — бормочет Габриэль. — Чтобы я больше не пачкал фамилию своими дерьмовыми поступками. Но, наверное, ей просто хотелось знать, что такое чудище не могло выйти из ее живота.

— Ты не такой, — шепчу наперекор его словам. И сердце болит за него так сильно, что я готова прямо сейчас, босой и раздетой, по стеклу, по углям, бежать к суке Валентине и собственными руками вырвать ей сердце.

— Я Чудище, Кира, мы оба это знаем. Я не ищу себе оправданий. К черту, оправдания для слабаков. Мой замок никогда не превратится в диснеевский домик, а поцелуй не превратит в Прекрасного принца.

Я отодвигаюсь от него, упрямо поджимаю губы, пока мой Агрессор сидит на полу, обессиленно разбросав руки по обе стороны бедер.

— Кто-то должен любить Чудовище, — говорю тихо и твердо, обхватывая ладонями его колючие щеки. — Даже если оно рычит, ругается и колотит хвостом.

Эл хохочет, а я реву, потому что вот таким его точно никто и никогда не видел. Это как будто отрыть сокровище Атлантиды и потихоньку спрятать его под подушку, чтобы жадно, ночью, любоваться только самой.

— Она была уверена, что ее выходка вычеркнет тебя из моей жизни, и я стану покладистым щеночком в руках ее новой протеже — Анечки. — Эл закладывает локон мне за ухо. — Я позвонил дяде. Он, как ты понимаешь, не горел желанием со мной разговаривать, но я умею быть убедительным. Почти уверен, ту блядь под него тоже подложила моя мать. Наверное, хотела добыть деньги, чтобы перекупить «в черную» часть акций, чтобы вернуть себе право голоса. Она же знала своего брата, как собственную пятерню.

— Это слишком даже для нее, — не хочу верить я.

— Просто бизнес, Кира. Бизнес и жажда власти, ради которой можно пойти на сделку с совестью. Я такая же расчетливая тварь, если ты вдруг думаешь иначе, но разница между нами в том, что я никогда не повернусь против своих. За своих я спущусь в ад и пошлю на хуй сатану. — Он тянется, чтобы почесать шрам, но я в последний момент ловлю его ладонь и отвожу от лица. — Ты даже не представляешь, как она тебя боится, Кира. Кажется, еще ни один человек на свете не доводил Валентину Крюгер до такой паники, раз она забыла о предосторожности.

— Я — Кира, Великая и Ужасная.

— Ты просто охренительная, Бель, - улыбается Эл. Закрывает глаза, и черты его лица, наконец, расслабляются. Он откидывается затылком на тумбочку, трет глаза костяшками больших пальцев и, забыв о приличиях, зевает, даже не потрудившись прикрыть рот. — Когда вся эта херня закончится, Кира, пойдем в ЗАГС, распишемся, а потом полетим на самый охуенный тропический остров, какой только есть на этой планете, и я возьму тебя в жены в венке из живых цветов, прямо на берегу океана.

Я сглатываю так громко, что Эл слышит и снова улыбается, явно довольный произведенным эффектом.

— Слушай, ну ты же знала, что выбросила в окно моей машины. Думаешь, та выходка меня бы остановила?

Я много чего думаю, но просто теряю дар речи.

Флешбек: Габриэль

Я нарочно не хочу открывать глаза, ведь то, что я увижу, точно вышибет из меня весь дух и терпение. А я еще не закончил эту чертову исповедь, и нам так о многом нужно поговорить, что по моим примерным подсчетам, на это уйдет вся жизнь. Так что сейчас будет просто короткий блиц, и я должен буду убраться куда подальше, иначе забуду о том, что моя упрямица еще не до конца зажила, и точно сделаю ей больно еще раз.

У меня дурацкая фантазия, но именно такой я вижу Киру: на берегу океана, в соленых брызгах, в белых цветах. Она врезалась мне в башку в тот наш поцелуй на пляже.

Именно тогда я увидел ее вот такой: невинной, будто слеза. Увидел и понял, что она меня в итоге приручит, даже если буду сопротивляться. И я сопротивлялся, яростнее, чем хотел.

— С твоего телефона сливают информацию, Кира, — говорю я, нарочно резко меняя тему разговора. — То, что моя мать хотела просто сделать мне назло — это херня, но она не ударила по моим деньгам. Зато айтишники попутно вычислили исходящий трафик твоего телефона. Письма, которые отправляли и удаляли. Фотографии документов.

Производственный шпионаж. Знаешь, что это такое?

Кира жует губы, нерешительно кивает, так что я трачу еще немного времени, чтобы объяснить ей, что это значит.

— Кто-то передает третьим лицам важные финансовые документы, информацию о предстоящих сделках, даже стратегию развития.

— Эл, я этого никогда бы не сделала! — Она говорит так громко, что я глохну и ковыряю ухо, чтобы вытравить противный звон. — Я бы никогда не стала такое делать.

— Даже если бы я и дальше продолжал тебя мучить?

— Тем более, если бы продолжил, — совершенно серьезно отвечает она. — Сбежала бы от тебя на край света, но я не умею… вот так.

Волосы снова выползают у нее из-за уха, и на этот раз я медленно накручиваю их на палец. Тяну к себе, и Кира послушно наклоняется. Если поцелую ее сейчас — все разговоры пойдут глубоко в жопу, а мы пойдем сперва на пол, потом в постель, а потом, видимо, в анабиоз, потому что сил не останется даже, чтобы дышать.

— Кто-то в твоем окружении сунул тебя ко мне. Нарочно. Кто-то, кто знает о наших непростых отношениях и знает, что, если шпионаж раскроется, я подумаю на тебя и это будет самое логичное решение. Есть варианты?

Она делает лучше, чем если бы просто озвучила пару фамилий. Она просто шаг за шагом рассказывает о том, как попала в «ТАР»: с самого начала, буквально с того дня, как подруга приволокла ей букет от Морозова, из-за которого ее вышибли с работы. И я вспоминаю, где я видел этого очкарика: на корпоративах, потому что он работает в «ТАР» внештатным фотографом. Вспоминаю громкий скандал вокруг его развода, вспоминаю. И в голове крутится еще что-то, что тяжело поймать вот так сразу. На часах уже первый час ночи, но я все равно звоню начальнику службы безопасности: он как будто и не спит вообще, голос четкий, без намека на сон.

— Виктория Викторовна и этот ублюдочный очкарик — как-то связаны?

— Габриэль Александрович, она же его мать. Но Морозов на отцовской фамилии. Я же докладывал еще когда.

Матерюсь и одними губами говорю Кире: «Извини».

— Они шпионят, Саныч, — говорю ему и он матерится в ответ. — В семь утра у меня в кабинете.

С минуту мы с Кирой просто сидим в тишине, а потом она сама, словно любопытная кошка. Начинает распутывать клубок: как подружка Вера «вдруг» притащила веник, как потом ее фотография «вдруг» попала на глаза директору частной школы, как потом Морозов «вдруг» нашел такое чудесное место работы, и как ее «вдруг» взяли даже без номинального собеседования. И что много раз забывала телефон, когда бегала по заданиям Виктории.

Я слушаю и киваю, поправляю, делая свои пометки, но в итоге картина настолько четкая и ясная, что я почти уверен — внутреннее расследование подтвердит ее почти в точности. Возможно, выцарапает наружу какие-то дополнительные детали.

— Против этой парочки пока нет явных доказательств, — говорю я, и Кира кивает, соглашаясь. — И мне нужна твоя помощь, Кира.

— Я вся твоя, Крюгер, — без раздумий соглашается моя упрямица.

— Ты хоть понимаешь, что это звучит просто как удар током прямо в член? — признаюсь я, и Кира краснеет. — Можешь посмотреть, что в коробке.

Она взвивается на ноги со скоростью сквозняка, берет подарок, снова садится около меня и медленно открывает. Это кольцо лучше того, что было в прошлый раз, и если так подумать, то я даже рад, что первое она вышвырнула. Кира долго не решается достать его, так что приходится ей помочь. В полной тишине, надеваю кольцо на ее безымянный палец, радуясь, что угадал с размером — кажется, меньше просто не было.

— Я согласна, Крюгер, — говорит она, улыбаясь, сидя передо мной на коленях, словно прилежная школьница.

— А я вроде не спрашивал, — подначиваю ее.

— Я ведь и это кольцо вышвырну, Крюгер.

Приходится заставить ее подняться, а самому, нарочно охая и хмурясь, встать на одно колено.

— Будешь жить в моем мрачном замке, Кира?

— Буду, Агрессор, — снова разводит мокроту она.

— Выйдешь за меня замуж?

Да ну на хер, хватит с меня колен.

Ее соленое от слез «да» я ловлю жадным поцелуем.