Я знаю, что он привез эту женщину не просто так.

Это его мне: «Я все ему расскажу».

Поэтому я очень опрометчиво говорю те слова, хоть минуту назад пообещала себе сделать вид, что Габриэля здесь просто нет, что он — лишь дурной сон, химера, которая ходит за мной попятам, но совершенно не реальна до тех пор, пока я сама не поверю в ее существование.

Но он всегда знал, куда и как морально ударить. А меня бил больнее всех.

И все же… что-то там, у меня в груди, в крохотной точке под медальоном из полированного перламутра, чешется, словно свежая рана от пули. Невольно прижимаю ее ладонь, потому что кажется: кожа лопнет от напряжения и все мои боль, и ненависть, которые я испытываю к этому человеку, просто его изрешетят.

Я не верю в совпадения, и то, что Габриэль здесь — что угодно, но не случайность. Не удивлюсь, если и поселился по соседству, возможно, через стену, и тогда я буду слышать, как он потащит свою «зверушку» в постель, и их звуки…

Мысленно заглушаю дурацкие мысли беззвучной считалочкой про негритят, пока Дима спокойно, с достоинством, отвечает, что прибавление в семействе — это точно не его, Габриэля, дело.

— Мы здесь с друзьями, так что, если ты не возражаешь… — Дима нарочно делает выразительную паузу, с тонкостью блестящего дипломата выбирая именно ту интонацию, которая явно унижает собеседника, но не дает ему повода плевать ядом в ответ.

А потом у Димы звонит телефон, и он с сожалением шепчет мне на ухо, что не ответить нельзя, потому что это его помощник, и звонит он на личный номер, а значит, что-то стряслось. И как только Дима уходит, Габриэль, не поворачивая головы к своей «зверушке», приказывает ей:

— Сходи в дамскую комнату.

— Я не…

— Просто исчезни, — грубо отшивает он ее.

Девушка даже не кривит губы, просто за секунду теряется где-то между столиками.

Мы с Габриэлем смотрим друг на друга, как охотник и жертва, и я слышу, как судьба вложила два патрона в свое фатальное ружье и с подло выстрелила мне в спину, между лопатками.

Габриэль кладет ладони в карманы подвернутых полотняных брюк и, качнувшись на носках в мою сторону, зловеще шепчет:

— Помнишь, я предлагал тебе деньги, грязнуля?

— Лучшее воспоминание моей жизни, — огрызаюсь я.

— Рад быть твоим лучшим, — хмыкает он. — Так вот, Кира, нужно было соглашаться тогда, потому что до конца выходных я тебя все равно трахну, а ты будешь рыдать и умолять повторить. И хрен ты что от меня получишь, грязнуля. Впрочем, — Габриэль облизывает большой палец, кладет его мне на нижнюю губу и чуть оттягивает. — Зависит от того, как хорошо ты умеешь просить.

Я зажмуриваюсь, считаю до трех — и сбиваю его поганую руку ударом ладони. Шлепок привлекает внимание посетителей, но мне плевать.

Габриэль до хруста зубов сжимает челюсти, нависает надо мной, словно зловещая черная тень, но я опережаю его.

— Пошел ты, Эл, вместе со своим золотым членом и миллионами. Пошел ты! Тронь меня еще раз — и я отгрызу тебе руку, пока ты будешь спать. Хочешь испытать меня? Давай, попробуй.

Он тяжело дышит, воздух со свистом выходит через стиснутые зубы, а на руках от напряжения вздуваются вены, канатами натягиваются жилы, и волоски поднимаются дыбом.

Есть одно «но» в моем пламенном спитче.

Я хочу эти поганые руки. Всегда хотела.

Но лучше лягу в гроб, чем признаюсь в этому даже самой себе.

— Стала такая смелая, как легла под очередного олигарха, — наконец, находит слова Габриэль.

Я знала, что не услышу ничего хорошего, но он оказался слишком предсказуем. И эта боль меня отрезвила, как утопленницу выволокла за шиворот из черной бездны и отхлестала по щекам.

— Ничего нового, — отвечаю с улыбкой, а у самой сводит живот от слишком частых спазмов. — Ты повторяешься, Эл.

— Не смей так меня называть, — угрожает он.

Никто и никогда не называл его Элом. Никто, кроме брата. Это Рафаэль придумал такое прозвище, и хвастался, что когда-нибудь подарит ему сделанный на заказ кулон с буквой «L», и будет всем говорить, что его брат — жутко романтичный и на самом деле Эл — это первая буква слова Любовь. Рафаэля собственная выдумка очень веселила, и я, сама того не желая, зацепила этот отголосок прошлого, чтобы напомнить Габриэлю о брате.

Напомнила, на свою голову.

Габриэль делает шаг вперед и мне, чтобы сохранить лицо, приходится мысленно приклеится к полу, чтобы не поддаться искушению сбежать. Я боюсь его так сильно, что между позвонками с частотой раз в секунду случаются хаотические разряды короткого замыкания. И с каждой волной, живот сжимается все сильнее, тошнота, словно забродивший сок, булькает уже почти у самого горла.

Я боюсь его, но не потому, что Габриэль может причинить мне физический вред. Для такого, как он, это слишком грубо и не азартно. Он — игрок, знаток более изощренных наслаждений, мастер «пикантных» пыток, игры на нервах и использования людей для собственного удовольствия. Я видела, что он делает с девочками, которым не хватило ума держаться от него подальше. Габриэль их брал, словно одноразовые гигиенические салфетки, а потом протирал обувь и вышвыривал в ближайшую урну. И никогда, ни с кем — ничего больше.

— Ты меня не получишь, Эл.

— Что? — Он хмыкает, а потом, понимая, что не шучу, начинает смеяться, словно я рассказала анекдот века. — Ты думаешь, меня интересуют твоя тощая задница и плоские сиськи? Кира, ты не в себе.

Я поджимаю губы, чтобы не напомнить, насколько он был не в себе, в тот день, когда Рафаэль привел меня в их дом, чтобы познакомить с семьей. И что через полчаса Габриэль перегородил мне выход из ванной, где я мыла руки перед ужином, и сказал, что заплатит за мою «работу ртом». А когда я врезала ему по роже, очень зло пообещал, что купит меня в агентстве вместе со всеми потрохами.

Он знал, что я работала в эскорте, но не знал, что тот день был моим первым и последним. И он при всем желании просто не смог бы меня купить.

Я морщусь, когда в ушах начинает звенеть эхо мерзостей, которые он пообещал со мной сделать, как только купит «лицензию». Но мне внезапно становится легче.

Ненамного, но достаточно, чтобы избавиться от дурацких мыслей о его руках и ладонях.

Это просто… я не знаю, что-то животное? Первобытное? Просто инстинкт, потому что этот самец слишком хорош, чтобы отрицать его очевидный природный магнетизм. И я — не особенная женщина, которая родилась с иммунитетом к красавчикам, поэтому будет большим самообманам отрицать это влечение. Но мне по силам ему сопротивляться.

Габриэль — не его младший брат.

Габриэль — не Дима.

Он просто изуродованный собственным ядом монстр. Чудовище, которое, возможно, когда-нибудь найдет свою Красавицу и обретет с ней мир в душе. Но это — точно не про нас.

— Ну вот и хорошо. — Натягиваю на лицо «вежливость» и молю бога поскорее вернуть в эту реальность Диму и Снежану. — Я тебя не привлекаю, меня от тебя тошнит. Надеюсь, в следующих жизнях мы больше не будем пересекаться.

Я даже пытаюсь уйти, потому что мой желудок горит так, будто я выпила подожженный керосин. Еще немного — и меня ничто не спасет от позора. Меньше всего мне хочется, чтобы Габриэль был рядом, когда еще одно мое «психологически- физиологическое отклонение» заявит о себе громкой рвотой.

Опозориться перед ним сейчас, когда я почти вышла из этой перепалки королевой — слишком жестоко даже для насмешки судьбы.

Я пытаюсь найти взглядом Диму. Он же должен быть здесь, не мог просто так оставить меня рядом с этим чудовищем. Пытаюсь подсчитать время с момента его ухода — и с ужасом понимаю, что прошла минута, максиму две, а обычно по работе Дима может говорить даже по часу.

Не надеясь на лучшее, просто иду в сторону ступенек, которые выводят прямо на пляж.

Мне бы сбежать отсюда подальше, чтобы вдохнуть, заставить свой желудок думать, что со мной все в порядке, и те пара килограммы на моих костях — они «не уродство», и все это просто выдумки моей подкошенной после пожара психики.

Я не уродина, я не уродина, я не уродина даже с ожогом…

Я уже на ступенях, и зачем-то сбрасываю босоножки. Почти со стоном окунаю ступни в прохладный песок и готовлюсь поблагодарить небеса за эту передышку, когда Он хватает меня за локоть и рывком поворачивает на сто восемьдесят градусов.

Габриэль. Я чувствую его запах, потому что от него несет чем-то жутко дорогим, настоянном на злости и отвращении. Глаза будто живут своей жизнью, шатаются в глазницах высохшими вишневыми косточками, и от этой болтанки живот возмущается новым приступом спазмов.

Теперь мне точно конец.

Потому что меня выворачивает наизнанку. Прямо Габриэлю под ноги.