Я прекрасно помню день, когда Аврора официально снова появилась в моей жизни. Помню, как лежал в больнице, весь в бинтах и вонючих мазях, и медсестра перещелкивала каналы телевизора, пока я не зацепился взглядом за картину. Ничего необычно, ничего революционного, но незнакомка в маске-бабочке, казалось, смотрела мне в душу, и обсидиановые искры ее глаз будоражили чувства глубоко внутри.

С той самой минуты я понял, что эта картина должна быть моей. Как и ее создательница. И Виктор Иванович, мой мозгоправ, категорически не одобрил эту идею. Сказал, что она попахивает маниакальной одержимостью, а в моем теперешнем состоянии категорически противопоказаны любые агрессивные эмоции. Не уверен, что верно запомнил его слова, но, если не вдаваться в медицинские термины, это прозвучало примерно так: «Не становись еще большим психом, чем ты есть».

Поэтому я и струсил сразу сказать Авроре, что знаю ее. Не помню, увы, но знаю (после некоторых поисков вопреки запрету врача), что она была в моем прошлом и что носит подаренное мной кольцо.

Мы едем по ночной столице. Я изредка подсказываю, куда свернуть. Нарочно не называю адрес. Я живу неподалеку от частной клиники, где прохожу терапию. Психиатр говорит, что из моей жизни пропал целый кусок воспоминаний. Так психика защитилась от того, что могло ее разрушить. Не силен во всех этих терминах, но это что-то вроде файервола в голове: фильтр, который не дает воспоминаниям окончательно сломать мою личность.

Что я помню? Почти все, кроме самой Авроры и дня, когда она стала носить мое кольцо на пальце. Я не помню, откуда у меня шрамы. По сути, всего ничего: забыл одного человека и пару дней жизни, но мое лечение будет официально закончено только после того, как все кусочки пазла встанут на свои места, и я докажу, что правда меня не доконает.

Частная клиника находится на охраняемой территории и Аврору все равно туда не пустят. Я уже молчу о том, что выбрался в самоволку. Поэтому прошу ее затормозить перед поворотом и выхожу из машины, чтобы не сделать то, о чем мечтал всю дорогу.

— Ма’ну, подожди! - Аврора выходит следом и догоняет меня. - Может быть…

Я поворачиваюсь, обнимаю ее лицо ладонями и наклоняюсь так близко, что наши лица теперь нос к носу. Так сильно хочу ее поцеловать, что кусаю губы до крови.

— Может быть… что? - напоминаю о ее незаконченной фразе.

— Встретимся еще раз? - с неприкрытым волнением спрашивает она. - Я арендую студию. Можешь посмотреть на рисунки. Эксклюзивно.

— А правду пишут, что ты работаешь совершенно голая? - спрашиваю заговорщицким полушепотом.

— Есть только одна возможность это выяснить, - подыгрывает она.

Мы договариваемся встретиться завтра в шесть часов вечера - я буду ждать ее в кафе «Фонтан».

А утром следующего дня ко мне приходит отец. После того, как я очнулся в клинике, это второй его визит. И я даже не представляю, можно ли еще больше выказывать человеку свое презрение, чем это делает он.

— Я подписал документы об отказе от «Атласа», - говорю, глядя в сторону. - Что ты еще хочешь?

— Какого черта ты лезешь к Авроре Шереметьевой?

— Не твое дело, - говорю самую мягкую вариацию фразы «Пошел ты на хер». - И вообще: откуда ты… Блядь, ты следишь за мной.

— Она сделала с тобой все это. - Он жестко тычет пальцем мне в грудь. - Слава богам, не убила. Мало? Захотелось еще острых ощущений?

Шум в голове мешает сосредоточиться на мыслях, которые бомбят голову направленными ударами ядерных ракет. На несколько секунд начинает казаться, что я снова теряюсь, как в тот день, когда очнулся в клинике и чувствовал себя совершенно беспомощным в незнакомом мире. Но тогда я не знал, как бороться, а теперь у меня есть главное оружие против всего, что может вывести из равновесия.

Я смотрю на отца и говорю ровно и спокойно:

— Я тебе не верю.

Вижу по его глазам, что ответ ему не по душе и мысленно праздную свою первую маленькую победу. Мы всегда ненавидели друг друга, потому что он не хотел, чтобы я существовал, а мне хотелось жить. Потому что он считал, что мой удел - гнить в смирительной рубашке в богами забытой клинике для повернутых на всю голову, а я хотел дышать полной грудью, хотел жить с нормальными людьми, потому что никогда не чувствовал себя совсем уж шизиком. Скорее человеком со странностями, который сможет научиться существовать среди нормальных, главное знать, ради чего или кого.

Мы с отцом всегда хотели противоположных вещей.

Мне казалось, что в этой не оглашенной войне хотя бы мать была на моей стороне. Но, как я теперь знаю, она тоже продала меня, но не ему, а собственным демонам, в обмен на право и дальше существовать в сладком забытье.

— Аврора не хотела быть с тобой, ты ее принудил, - стоит на своем Шэ’ар, и я понимаю, что мне проще звать его по имени, чем и дальше тратить душевные силы, убеждая себя, что эта бездушная тварь - мой отец. - Легко сейчас, да? Прикинуться психом, который все забыл и которому все должны простить, потому что теперь он не такой.

Принудил?

Перед мысленным взглядом возникает огромная красная надпись: «Опасность». Она лупить по глазам пульсирующими алыми вспышками, посылая разряды в ту часть мозга, которая впала в затяжную летаргию. Так говорит врач: я вспомню, но всему свое время. Тормошить память раньше положенного срока все равно, что будить впавшего в спячку медведя - ничем хорошим это не кончится.

Поэтому, хоть мне до смерти хочется узнать, что было на самом деле, я знаю - еще не время. Поэтому буду защищаться.

События текут передо мной, словно замедленное кино. Я с удивлением опускаю взгляд на сжатый кулак, чувствуя приятный хруст костяшек, когда пальцы собираются один к одному. Поднимаю взгляд - и вижу, что уже рядом с Шэ’аром. Замах медленный и плавный, но на самом деле удар прилетает тараном. Хруст сломанного носа, лопнувшая губа. Шэ’ар шатается и падает, словно срубленное одним махом дерево. Я налетаю на него: одной рукой хватаю за горло и сжимаю пальцы, отсекая всякую попытку пошевелиться. А второй продолжаю ритмично колотить его рожу, пока она не становится похожей на бесформенное месиво.

Кто-то хватает меня сзади за руки, пытается оттащить.

Я моргаю - и мир возвращается к нормальной скорости.

Не сопротивляюсь, когда меня отводят в сторону и держат под локти. Странно, что не вкололи какой-нибудь транквилизатор, словно дикому животному. Пара работниц клиники хлопочут над Шэ’аром, словно наседки. Он лежит на спине и еле слышно хрипит.

— Что тут происходит?

Виктор Иванович появляется, когда вся сцена уже завершена и жирная логическая точка отчетливо видна у меня на кулаках алыми пятнами крови. Он хмурится и теребит ус, глядя то на меня, то на Шэ’ара, который уже встал на ноги, правда, не без помощи тетушек-наседок.

— Я говорил, что визиты без моего согласования запрещены, - говорит психиатр и я опускаю лицо, чтобы скрыть улыбку от посторонних глаз. - Вы нарушаете режим. И это частная территория.

— Я за все плачу, - подтирая кровавые сопли, говорит Шэ’ар.

— Насколько мне известно, договор подписан с этим молодым человеком. - Виктор Иванович кивает в мою сторону. - А вам я еще в прошлый ваш визит ясно дал понять, что все попытки пробраться на территорию будут рассматриваться с точки зрения законности вторжения на частную территорию с целью похитить конфиденциальную информацию о клиентах и причинение им умышленного морального ущерба.

Шэ’ар зло скалит окровавленные губы и тычет в мою сторону пальцем.

— Только попробуй, щенок, и я тебя размажу по стенке. И ни одна сраная клиника тебя не спасет.

— Разве похоже, что меня нужно спасать? - огрызаюсь я. Хочу сдержаться, но не могу. Дергаюсь вперед и славные крепкие ребята тормозят меня. Чувствую себя бойцовским псом на цепи: сняли бы с меня ошейник - и я бы просто порвал этого мужика на тряпки. С превеликим удовольствием. - Это вроде у тебя рожа разбита, - насмехаюсь я. - Укрась мой день хорошей новостью - скажи, что я выбил тебе парочку зубов.

Шэ’ар хрипит, но стоит на месте.

— Ма’ну, хватит, - резко стреноживает меня мозговправ. - Достаточно.

Я нехотя киваю, радуясь хотя бы тому, что сбитые костяшки еще долго будут напоминать о сегодняшнем триумфе.

Вот только мне теперь никак не улизнуть на свидание с Авророй, потому что как только Шэ’ара, словно вора, выводят прочь, я остаюсь один на один с Виктором Ивановичем - и его взгляд не сулит ничего хорошего.

— Я говорил, что будет сложно, Ма’ну. И что твой случай - исключительный, потому что ты ходишь по очень тонкой грани между безумием и нормой.

Киваю в знак согласия. Я сам, добровольно захотел здесь остаться. Мои шансы выкарабкаться не так, чтобы очень велики, но они есть, и я ухватился за них, как за последнюю соломинку.

— В твоем лечении наметился заметный прогресс, но только потому, что до сегодняшнего дня и твоей вчерашней вылазки ты следовал всем указаниям. А теперь? Посмотри на себя.

Я правда не вижу ничего страшного в том, что всыпал Шэ’ару. Он заслужил каждый удар. Нет, блядь, он заслужил еще тысячу ударов, заслужил быть куском говна, который как следует отпинают.

— Если ты не готов идти дальше вместе со мной - уходи. - Доктор выразительно сует ладони в карманы белоснежного накрахмаленного халата. - Потому что я не могу гарантировать успех лечения, если ты зайдешь в свое прошлое не через парадную дверь. Есть лишь одна правда, Ма’ну, и она спрятана глубоко внутри тебя. Решай, чего ты хочешь.

Я поднимаюсь в свою комнату, осторожно, до мягкого щелчка, закрываю дверь и сползаю по стенке, словно потерявшая опору бумажная кукла. Мы уже тысячу раз говорили о моем прошлом. О том, что есть причина, по которой я его забыл. И пока я не буду готов встретиться с ней лицом к лицу, мне не нужны контакты с прошлым, потому что каждый из них - это призрачный колокольчик в темноте, где я блуждаю. Они отвлекают меня от настоящей цели, от единственного реального маяка - крохотной серой точки настоящих воспоминаний.

Роняю голову на скрещенные на коленях руки и вспоминаю лицо Авроры. Она такая красивая, что сердце болезненно ноет в груди. Кажется, один лишь взмах ресниц режет его скальпелем, препарирует, как жабу на столе студента-медика.

Я хочу быть с ней. Я должен быть с ней.

И не важно какой ценой.