С ложью жить легче. Это аксиома, которую знает каждый из нас.

Но ложь - самый сильный наркотик. На него «подсаживаешься» сразу, с первого раза. Потому что, простите за каламбур, всегда проще, когда проще.

Я смотрю на пустую могилу и вижу там несуществующий труп. Это я там лежу. Частичка меня. Потому что вдвоем мы не могли существовать. Потому что мы никак не могли поделить между собой Аврору.

Мне странно и тепло от того, что моя любовь к ней - длиною в жизнь. С того самого дня, как красивая девочка на детской площадке подсела на скамейку к маленькому уродцу и попросила его почитать ей книгу. Конечно, она могла сама, но она сделала это нарочно, чтобы ему не было одиноко. И не важно, влюбился в нее выдуманный брат или я сам - это все была моя душа. Одна, как я теперь знаю.

Я знал, что обречен на нее. Не в этой жизни - так в следующей. И даже если Аврора Шереметьева станет моей на старости лет - она будет все так же прекрасна, а мое счастье - безграничным. И это никакая не одержимость.

Это Любовь. Ради которой я пройду сквозь огонь, прыгну со скалы и выживу, даже если во мне не останется ни единой целой кости.

— Ты ничего не знаешь о любви, Шэ’ар. - Собственный голос спокоен и звучит уверенно. Ни намека на тревогу или неуверенность. Потому что впервые в моей жизни механизм в моей голове работает четко, как часы. И я в ладу со своими демонами. - Ты даже себя не любишь, потому что не рискнул бы приводить меня сюда.

— Аврора в обмен на твою свободу, - словно и не слышит меня Шэ’ар.

Я улыбаюсь и медленно поворачиваюсь к нему. Внутри загорается огонь. Как будто крохотные человечки пустили пламя по венам моей жизни. Чувство такое невозможно сильное, что я почти с восторгом встречаю первые тяжелые капли дождя. Они падают на лицо, стекают по губам, и я слизываю их, словно живительный эликсир.

— У меня есть встречное предложение, Шэ’ар, - улыбаюсь от уха до уха. Наверняка есть в этом что-то ненормальное, потому что он косится себе за спину и оба охранника тут же становятся позади него. Это просто смешно. - Ты возвращаешь мне наследство, публично каешься в том, что сделал и проводишь за решеткой всю оставшуюся жизнь. Взамен я оставляю тебе жизнь.

Мордовороты синхронно улыбаются, словно они - киборги, и работают по одному алгоритму. Конечно, они же по меньшей мере втрое шире и крепче меня, и даже Шэ’ару я уступаю в массе.

Но мне плевать, потому что только на первый взгляд может показаться, что я здесь один. На самом деле нас тут много: я и правда, и любовь, и желание защитить Аврору даже ценой собственной жизни. Немного пафосно, но именно так и есть.

— Точно придурок, - качает головой Шэ’ар. - Но ладно, ты ведь уже взрослый мальчик. В конце концов, перед богами моя совесть чиста - я предлагал безболезненный вариант.

Наверное, думает, что я не вижу этот короткий кивок, но я ловлю каждое движение. Мир как будто замедляется, и можно даже рассмотреть ниточки дождевых капель.

Мордовороты выходят вперед и точно так же синхронно сжимаю кулаки.

Улыбка все так же приклеена к моему лицу, но за ней звериный оскал. Я готов к чему угодно, я не сделаю и шага назад, потому что здесь и сейчас решается моя судьба. Наше с Авророй счастье. И я выкуплю его кровью, если понадобится.

Когда эти двое идут на меня, почему все, о чем я могу думать - сколько же раз вот так же смотрел в лицо смерти? Многоликая она, сука. В толпе точно не узнать, и невозможно убежать, даже если бы и захотел. Но я не хочу. За моей спиной - Аврора. Я не могу отдать ее без боя. И я не должен оставить ее одну.

Честно говоря, я даже не чувствую боли, когда пропускаю первый же удар. Кулак «прилетает» ровно в челюсть, а второй подхватывает его и отправляет меня в короткий полет прямо в грязь. Есть что-то символическое в том, что сейчас я валяюсь в болоте на расстоянии вытянутой руки от крышки гроба. Внутри она вся в грязной испорченной обивке. Интересно, если я проиграю, меня тут же и закопают? А что, очень удобно, и главное - никто не станет искать свежий труп в старой могиле.

Я понемногу встаю на колени, но парочка остервенело, словно бычье, лупит меня ногами в живот. Нет сил даже послать их на хер. Просто сцепил зубы и мычу, пытаясь хоть как-то держать удар. Это тяжело, потому что каждый новый пинок утраивает боль от предыдущего. И просто чудо, что я до сих пор не отрубился. Но… боль понемногу отступает. Я словно выскальзываю на миг из своего тела и наблюдаю за происходящим со стороны. Шэ’ар кривится и нервно мнет сигарету, потому что его последний нелюбимый сын, кость в глотке его жизни, никак не хочет подыхать. Он даже окрикивает одного из ребят и тот, дав знак напарнику, отступает.

Металлический шепот накручиваемого глушителя режет слух. Я знаю, что буде дальше. Я чувствую вонючий запах триумфа, который расползается от Шэ’ара, словно от скунса. Хотя, зачем же обижать милую зверушку таким мерзким сравнением?

Стоять под прицелом - не слишком приятное удовольствие. Особенно когда понимаешь, что бежать некуда и бежать просто позорно. И правду говорят, что вся жизнь проносится перед глазами: все сделанные ошибки, все несказанные слова, все желания, которых вдруг оказывается так много, что в горле саднит от молчаливого крика. Интересно, что бы сказала Аврора, если бы я предложил завести детей? Если бы у нас родилась девочка, похожая на нее? Почти вижу, как буду носиться с ней и завязывать огромные банты, и драть уши мальчишкам, которые посмеют тронуть мое сокровище хоть пальцем.

Кажется, я и сам не заметил, как повзрослел. И стал сильнее.

И хрена с два я отдам свои мечты просто так.

Это тяжело объяснить словами, но я отклоняюсь в сторону до того, как звучит выстрел. Пуля пролетает в сантиметре от уха, и ее смертельная песня обрывается за моей спиной. Мордоворот ошалело хлопает глазами, потому что не может понять, как могло случиться, что он промахнулся, стреляя почти в упор. Почти жаль, что его последняя осознанная мысль в жизни будет такой бессмысленной.

Я прыгаю на него. Буквально. Отрываюсь от земли, словно тугой мяч и просто падаю сверху, придавливая ногами к земле. Слышу, как под тяжестью моего тела хрустят его ребра, а глаза вылезают из орбит. Я бы с радостью просто вырвал ему трахею, чтобы посмотреть, как его жизнь будет вытекать через дырку в горле. Никогда не замечал за собой такой кровожадности, но теперь упиваюсь силой, которая переполняет мышцы и бьет через край.

Когда второй увалень спешит другу на выручку, я в одно движение хватаю с земли пистолет. Даже целиться не нужно, чтобы попасть. Мы словно одно целое: рука и кусок смертоносного железа. Короткий хлесткий выстрел беззвучно прошибает колено. Амбал воет и заваливается набок, катаясь по земле и скуля.

— Встанешь - убью, - предупреждаю того, кто все еще конвульсивно дергается подо мной.

Для остроты легонько толкаю дулом его между глаз. Здоровенный детина, который без жалости пинал меня, словно использованный гандон, пускает слюни и сопли, и просит его пощадить, потому что у него жена и маленькая дочь. Наверное, я бы пощадил их, если бы вышиб ему мозги, но сегодня на моих руках не будет крови. Я не мясник и не вселенский судья. Да и разговор «по душам» у меня не с ними.

На лице Шэ’ара паника. Он пытается сохранять лицо, но чем ближе я подхожу, тем хуже у него с самообладанием. И я даже понимаю, почему он не пытается спрятаться в машине. Потому что паника сковала по рукам и ногам. Вот он, передо мной, словно груша для битья.

Я улыбаюсь, слизывая с губ собственную кровь. Наверное, совсем ошалевший, раз во взгляде Шэ’ара растекается столько ужаса. Он заполняет всю радужку, до самого зрачка. Хоть снимай кадр для научно-фантастического хоррора.

Кладу ладонь ему на глотку и резко сжимаю. Он хватается за мою руку, пальцы сдирают кожу в бесплодных попытках разжать. Он почти синеет и едва ли может говорить. Момент моего триумфа, который мне даже смаковать не хочется. Потому что я не такой, как этот ублюдок. Я не могу упиваться страданиями и пихать свое я без смазки в каждую дырку.

Возможно, я покажусь слабаком, вещая о великодушии после того, что со мной обошлось это существо, но его смерть не доставит мне удовольствия.

Поэтому разжимаю пальцы и без интереса наблюдаю за тем, как Шэ’ар сползает на землю, жадно глотая жизнь.

— Ты… малолетний… долбоеб, - скалится он.

Я без сожаления ставлю ногу ему на затылок и втаптываю рожу в грязь.

— Приятного аппетита, - говорю глухо.