Такие истории — далеко не редкость.

Работая с Клейманом, я навскидку могу вспомнить минимум десяток случаев, когда причиной развода становились внезапно всплывшие от постоянных или случайных любовниц дети. Так что с разгульным образом жизни Червинского, появление вот такого подарка было лишь вопросом времени.

С другой стороны, хоть у Червинского явно порвало его аппетитную задницу, он не струсил, не стал прятать голову в песок и вообще вел себя на удивление ответственно. А ведь я была уверена, что Червинский и Ответственность — два слова, которые не могут стоять в одном предложении.

Пока я хожу с корзинкой по супермаркету, складывая все, что может пригодиться на первое время, в голове уже зреет план действий. По-хорошему, нужно заявить в полицию, но в таком случае ребенка заберут до выяснения обстоятельств и установления отцовства.

А это долгая и тяжелая процедура, а для ребенка так совсем некомфортная. С другой стороны, Червинский не может держать у себя ребенка, словно приблудившегося щеночка.

Вот найти бы мамашу-кукушку да врезать пару раз, чтобы через голову до матки дошло, зачем женщине дана детородная функция.

В общем, набираю своему знакомому из органов, вкратце обрисовываю ситуацию и прошу совета, как ее можно замять: мы с Антоном работает уже с фактом развода из-за «кукушат», а вот что делать с их оформлением — мягко говоря, совсем не наше.

Толик дает пару дельных советов и обещает до завтра разузнать что и как.

Так что к Червинскому я возвращаюсь на такси, с полными пакетами детских принадлежностей и примерным планом действий.

— Оно все время орет! — с ужасом в глазах, летит мне навстречу Марик.

— Не «оно», а Лиза, — недобро зыркаю в его сторону. — И привыкай — тебе с ней вот так лет двадцать… пять, пока не выйдет замуж за кого-то вроде тебя.

Марик внезапно меняется в лице, корчит страшную рожу и тоном «Я тут всех порву за свою кровинушку», выдает:

— Только через мой труп!

Я вручаю ему упаковку памперсов и подбадриваю:

— Ты эволюционируешь буквально на глазах.

Марик распрямляется, как будто получил королевскую похвалу и его глаза снова становятся того самого цвета, от которого у меня приятно теплеет в области сердца. Даже хочется взять паузу в наших боевых действиях и поцеловать его, но детский крик вторгается в минутную романтическую тишину, и Марик нервно сглатывает.

Я захожу в комнату, и прикрываю рот ладонью, чтобы не засмеяться.

Малышка лежит на диване, с одной стороны старательно «замурованная» подушками, чтобы не упала, а сверху укрытая пледом.

— Дети же мерзнут, да? — с надеждой спрашивает Марик, когда я разглядываю эту оду заботе.

— Ну, некоторые рождаются с мехом, — с философским видом говорю я, — но твоей дочери повезло.

Судя по недоверчивому взгляду Червинского, скажи я это чуть поубедительнее, он бы безоговорочно мне поверил. Вот как так можно: быть финансовым гением и в тридцать четыре года ничего не знать о детях?

Но шутки в сторону — девочку нужно кормить, тем более, она как раз начинает ворочаться и за секунду снова на всю громкость врубает «сирену». Марик заступает мне за спину и всем видом дает понять, что лучше пройдет без страховки по канату над пропастью, чем возьмет ребенка в руки. Мужчины так беспомощны, когда речь заходит о детях.

Особенно, бабники.

Хорошо, что у меня было много возможностей попрактиковаться на младенцах своих подруг, а в нашей болталке девчонки любят пообсуждать всякие «мамские» темы: какие соски крепче, какие смеси лучше и какие памперсы удобнее.

В общем, хоть приз «Мать года» я и не возьму, но что делать с грудным ребенком знаю.

— Поставь чайник, Червинский, а я пока переодену Лизу.

Второй раз просить не приходится — от радости, что его отпустили в тыл, Марик чуть не вприпрыжку сбегает с поля боя. А я быстро набираю номер своей подруги Нины и вкратце обрисовываю ситуацию. Нина — педиатр, а еще мать близнецов, так что на ее мнение можно положиться. Даже обещаю оплатить ей такси туда и обратно, чтобы приехала поскорее. Хоть девочка и выглядит здоровой, мало ли какие мелочи я могла упустить из виду.

Я успеваю переодеть Лицу в новый комбинезон карамельного цвета, и когда малышка снова начинает пищать, вместе с ней на руках иду на кухню, чтобы простерилизовать соску с рисунком в виде маленькой громко орущей гусеницы. И, конечно, Червинский снова бледнеет, когда я передаю ребенка ему на руки. Я бы сказала, что нашла универсальную пугалку для холстиков: суньте ему под нос плачущего ребенка, и он превратится с покладистого барашка.

— Сейчас приедет моя подруга, посмотрит Лизу, — озвучиваю план действий на ближайший час, — а потом один знающий человек скажет, как лучше оформить ребенка, чтобы девочку не отдали в приют.

Пока стерилизую соску и бутылочку, Червинский ходит из угла в угол и трясет бедного младенца с силой десятибалльного землетрясения.

— Перестань ее трясти, — прошу я, внимательно изучая инструкцию детской смеси.

— Ей нравится, — гордится Червинский, — видишь, даже плакать перестала.

— Слышу, что обделалась от страха.

Марик снова выкатывает глаза и отодвигает ребенка на вытянутых руках.

— Может ты поможешь? — спрашивает с надеждой во взгляде.

— Нет, Червинский, давай-ка сам, пока я буду готовить ужин нашей Дюймовочке. С этой задачей ты точно не справишься. Подгузники, детские салфетки и присыпка — на столе возле дивана.

Уже когда он уходит, я ловлю себя на отголоске собственных слов.

Я сказала «наша»?

Ну, такой вариант тоже возможен, раз уж перед Мариком забрезжила перспектива стать отцом, а я решительно настроена проучить бабника, став его женой.