Я крайнее терпеливый человек. То есть, чтобы разбередить мою злость, нужно еще крепко постараться. Кроме случаев, когда дело касается жопоруких сотрудников: тогда я зверею.
Но заслуженно: если я плачу человеку — крайне прилично, между прочим! — то пусть он будет готов ответить за каждую копейку, которую я теряю по его вине.
Но не суть и не об этом речь.
Если покопаться в памяти, хорошенько и даже с фонариком, то я не могу вспомнить случаев, когда бы меня выводили женщины. Когда бы я бесился из-за того, что они говорят или делают, или, наоборот, не говорят и не делают. Всегда либо пропускал мимо ушей, либо просто не обращал внимания. Подумаешь, что говорит какая-то безмозглая малышка? От ее слов мне ни холодно, ни жарко. Главное, что она хороша в другом, а если через пару недель мы разбежимся и я даже имени ее не вспомню — чего зря переживать?
Однако, Молька, чтоб ее, уникальна во всем.
Сначала, по ее милости, я превратился в ревнивца, который чуть не убил человека с особой жесткостью, а теперь…
У меня даже слов нет.
Настолько нет, что стакан с коньяком, который я вливаю в себя, чтобы перебить послевкусие Риткиных губ, превращается в упрямый эспандер для ладони, который я в конечном счете сжимаю. В тот момент, когда Молька смеется и называет меня неисправимым бабником. И это после того, как я уже которую неделю храню ей физическую и моральную верность. А с последним у меня вообще впервые, потому что если в моей жизни встречались красотки, затрахивающие меня до потери физического желания, то тех, которые так же затрахивали бы мой мозг, еще не было. Ни одной. Куда бы я ни смотрел, о чем бы ни думал — моя адская козочка всегда рядом, и мне тупо не хочется никого. И все женщины вокруг стали автоматически не красивыми и не сексуальными, потому что на фиг вообще другие красотки, когда от одной мысли о Мольке у меня тупо встает.
И после всего этого, я, оказывается, бабник.
— То есть ты меня приговорила и осудила, да? — Ну и голос у меня сейчас — можно камни дробить. — То есть, ты решила, что я бегаю за каждой юбкой?
— Ну бегал же. Долго. — Я не могу этого видеть, но понимаю, что она пожимает плечами.
Так и вижу, как смотрит в потолок, улыбается и с полным пофигизмом выслушивает мое признание насчет Риты. Ей же все равно, она же вся такая независимая и эмансипированная.
— Знаешь, что? — Стакан лопается у меня в руке, и я шиплю от боли, когда осколки режут руку. Матерюсь на чем свет стоит, а Вера обеспокоенно спрашивает:
— Что там у тебя случилось?
— Да увидел тут короткие ноги и блинную юбку, побежал, споткнулся…
— За короткими ногами? — Ее голос потрескивает от едва сдерживаемого смеха.
Что, блин, я сказал?
— В общем, можешь и дальше думать, что я бабник, — огрызаюсь, хоть вряд ли она это слышит, потому что как раз взрывается заразительным смехом, от которого мои губы предательски растягиваются в улыбку.
— Червинский ты что, обиделся?
— Нет, нашел ноги красивее, — отбриваю ее последнюю попытку меня уколоть, и кладу трубку.
Правда обидно.
Я мужик или где?
Замуж позвал, кольцо подарил, секс устроил, накормил-напоил — и все равно, блядь, недостаточно хорош для Ее королевского Высочества Моли Великой и Ужасной. Она тоже дурочку валяла, но я же не тычу этим по поводу и без. Пусть подумает над своим поведением, загнет рожки в обратную сторону и, как послушная девочка, вернется в мои объятия со словами извинения. Иначе мы так и будем всю жизнь доказывать друг другу, что я не бабник, а она — не обиженная на весь мир девочка.
Но проходит час, два и даже три — а от Мольки никаких вестей. Ни звонка, ни сообщения.
Обычно девушки начинают штурмовать СМСками в духе «Сам ты дурак!», но моя же, блинский фиг, уникальная, существо из Красной книги, размеров в три тысячи страниц, где Молька — единственный экземпляр.
Так бы и затрахал всю, чтобы больше не думала всякие глупости!
Я торчу на работе до семи вечера, и только краем уха слышу, как моя умница-секретарша шепотом советует всем, кто суется в приемную, сегодня не ходить в клетку к тигру, даже если это очень важные дела, потому что «начальник злобствует».
Поэтому, когда в приемной раздается ритмичный цокот каблуков, и очередное, заученное до автоматизма предупреждение, я удивляюсь, слыша в ответ знакомым женским голосом:
— Да пусть злобствует, господи…
Вера?!
Дверь кабинета широко открывается, и моя адская девчонка появляется на пороге, словно Черная вдова. То есть красная, потому что на ней какое-то микро-платье яркого алого цвета, с таким декольте, что я начинаю желать смерти всему мужскому населению земли уже за то, что, хотя бы гипотетически, они могли видеть вот эту красоту и сексуальную ложбинку. И эти бесконечные ноги.
Блин.
У меня снова встал.
За секунды полторы.
Хорошо, что сижу за столом, плохо, что столешница стеклянная. Человек, который придумал прозрачные офисные столы, был евнухом.
— Ты не могла бы закрыть дверь? — предлагаю сквозь стиснутые зубы. Где она откопала эту красную тряпку для моего быка?
— А что, есть какие-то проблемы? — Адская козочка делает круглые удивленные глаза и ведет плечом, отчего ее грудь мягко покачивается, гипнотизируя меня, словно проклятый сексуальный маятник.
— Вижу, кто-то не одел лифчик на мирные переговоры, — прищелкиваю языком. — Грязная игра, Молька.
Она спокойно прикрывает дверь, я бы даже сказал — слишком спокойно, а потом так же медленно и спокойно достает из сумочки что-то черное, прозрачное и кружевное. Держит на пальце, словно белый флаг, немного раскачивая из стороны в сторону.
— Если тебе слабо говорить вот так, то я могу облегчить задачу, — улыбается это адское создание, ничуть не смущаясь того, что от каждого движения и даже просто тембра голоса, ее грудь вздрагивает, превращаясь в боль для моих натруженных нервов.
— Прямо здесь и переоденешься? — подстрекаю я. — Помочь?
— Буду очень признательна, — мурлычет Вера, подбираясь к моему столу сексуальной походкой «от бедра».
Святые яйца!
Я почти слышу, как жалобно, раскрываясь, трещит моя ширинка.
Фантазия рисует все самые невероятные сцены секса на столе, куда Верочка сейчас ляжет, словно персональный десерт. Что под платьем я не обнаружу даже трусиков, а только чулки и подвязки. С такими крохотными атласными бантиками, которые потяну зубами вниз, и…
— А теперь, Червинский, ну-ка объясни своей будущей жене, что это за «ноги покрасивее» ты нашел?!
— Что? — моргаю я. — Ты серьезно пришла выяснять отношения?
— Я бы назвала это «профилактической установкой мозгов»! — орет моя сексуальная ведьма, и я едва успеваю пригнуть голову, когда в нее летит… даже не знаю, что, но какая-то большая и тяжелая штука с моего стола. Но вместо того, чтобы разозлиться, меня взрывает дурной смех до колик в животе. — Не попала!
— Ну, Червинский! Ну… — Она швыряет сумку, но этот снаряда легко перехватываю на лету. — Только попробуй еще раз бросить трубку, когда я с тобой разговариваю!
— Только попробуй еще раз назвать меня бабником, — выдвигаю встречные условия.
— Бабник! — зло щурясь, выкрикивает она.
И я обескураживаю ее пазухой. Просто стою и ничего не делаю. Улыбаюсь во весь рот, словно она только что меня похвалила, а когда Молька начинает щуриться, быстро обхожу стол и успеваю перехватить обе ее руки, когда она пытается защитить свое личное пространство от моего вторжения.
— Ты что делаешь? — Ее злость быстро сменяется паникой, стоит подтолкнуть Мольку к столу.
Нагло ухмыляюсь и, усаживая Веру задницей на столешницу повторяю за ней:
— Я называю это «профилактической установкой мозгов».
Любой мужчина, когда получает собственный отдельный кабинет, мечтает о том, что когда-нибудь, прямо на вот этом рабочем столе, у него случится крутой быстрый секс с роскошной и на все согласной женщиной. Он думает об этом почти каждый раз, когда в завалах бумаги разных отчетов намечается просвет полированной или покрытой лаком древесины. Думает о том, будет мифическая красотка лежать или сидеть, или просто упрется ладонями в стол, призывно отклячив задницу.
Я — не исключение.
И секс в кабинете у меня был. Много раз. В таких позах, что об этом даже порно не каждый отважиться снять. Все мои сексуальные фантазии осуществились с избытком.
Но с Молькой все равно какая-то мистика, потому что с ней у меня каждый раз — как первый. И даже несмотря на каменный стояк и реально трещащие по швам трусы, я конкретно очкую, когда двигаю ее роскошный задок дальше, «вглубь» стола, вынуждая развести ноги на максимальную ширину, иначе мне просто не притиснуться к манящей развилке.
— Червинский, если ты прямо сейчас не остановишься…
Я сглатываю, уговаривая себя не обращать внимания на совсем не игривый тон ее голоса.
Это же притворщица Молька: она несколько лет успешно дурачила меня, прикидываясь страшилищем, так что я не поведусь на смену интонации. Даже если она звучит весьма правдоподобно. До такой степени правдоподобно, что мои яйца обретают способность телепатической передачи мыслей и настоятельно требуют не повторять прошлый подвиг и держать их подальше от острых колен ненормальной козочки.
— Марик, я же не шучу, — еще на полтона понижает голос Вера, но я решительно и бесповоротно проталкиваю бедра между ее ног.
И почти готов к тому, что через секунду два острых каблука гвоздями впиваются мне в лодыжки. Пока отчаянно жую нижнюю губу, сдерживая болезненный вопль, моя адская козочка «крайне удивленно» вскидывает брови и явно раздумала бежать, потому что как раз примерятся ладонями к столешнице, опираясь назад ровно под таким углом, чтобы с высоты моего роста открывался самый лучший вид на ее грудь. С тугими сосками, которые бесстыже торчат под тканью маленькими косточками.
Жертва вдруг поняла, что Хищник не то, чтобы очень клыкастый и можно попытаться загрызть его на его же территории — вот как называется это взгляд. И вряд ли я когда-нибудь придумаю более короткое определение.
Если каждое наше занятие любовью будет сопровождаться такими фейерверками, мое либидо будет живо до ста лет!
Но шутки в сторону, Марик. Пока показать этой засранке, кто в доме хозяин, потому что она, судя по триумфальной ухмылке, решила, что секс будет только после ее «хочу» и так, как ей захочется.
Хрен там плавал.
Я нарочно провожу языком по нижней губе, на которой у меня конкретная рана от зубов.
Завтра заставлю целовать меня целый день, буду корчить грустные рожи и требовать обезболивающее. А сегодня, пожалуй, начну с рубашки. Точнее, с галстука.
— Червинский, ты совсем двинулся? — уже не так смело спрашивает Вера, наблюдая за тем, как мои пальцы распутывают узел галстука. — В приемной сидит твоя секретарша.
— Она умница и не ломится в кабинет без приглашения, если знает, что я не один.
На самом деле — пару раз ворвалась, и получила за это «на орехи», так что теперь, я уверен, от греха подальше просто тихой сапой сбежит пораньше, тем более, время как раз подходящее.
— Я тебя не хочу, — очень смело заявляет Молька, стараясь на смотреть на пальцы, которыми я нарочно медленно выталкиваю пуговицы из петель рубашки.
От ворота вниз, по одной, даже не трудясь раздвинуть полы, потому что сегодня на мне белый шелк, а загар с поездки на острова приобрел именно тот оттенок, который заставит Мольку хотеть облизать меня с ног до головы.
Ну и что, что позерствую?
Хочу видеть, как упрямая коза снимет маску пофигизма и вопьется в меня взглядом. А потом хорошо бы и губами. Ниже пояса.
— Если ты не прекратишь раздеваться… — Голос Мольки срывается, она сглатывает и пробует повторить предложение с начала, но на этот раз не может одолеть даже первое слово.
— Ты меня зацелуешь до смерти? — предполагаю я, расправляясь с последней пуговицей.
Лениво вынимаю полы рубашки из-под ремня, и снова кривлюсь, потому что Вера еще сильнее вжимает каблуки мне в ноги. — Копытца убери, козочка, а то придется найти твоим ногам более подходящее место.
Она фыркает, сверкает темным взглядом.
Понятия не имею, что за каверзу задумал ее гениальный мозг, но точно что-то покруче моего недо-стриптиза.
Вера тянется навстречу, хватко сжимает в кулаке ткань рубашки и ведет каблуком вверх по моей ноге, пока я не чувствую острый угол где-то почти возле задницы. Она нажимает сильнее, вынуждая толкнуться бедрами у нее между ног. Такая горячая, порочная и каким-то непостижимым образом совершенно невинная. Словно танцующая стриптиз монашка!
Обувь медленно падает на пол, но расслабиться мне не удается, потому что через секунду Вера валится спиной на столешницу, ерзая задницей так, словно под ней шипи раскаленная сковорода. А мне достается роль зрителя, пока она приспускает платье с плеч.
В гробовой тишине тихим шелестом ткань ползет ниже и ниже, пока ореолы сосков темно-коричневого цвета не проступают наружу призывными полумесяцами.
У меня нервы плавятся, а ей хоть бы что — лежит словно на нудистском пляже, и вместо того, чтобы окончательно избавиться от одежды, вдруг сует в рот большой палец, и улыбается совершенно сладкой ухмылкой. Остатки моего разума растягивают большой транспарант с лозунгом: «Трахни ее или умри!»
— Дальше сам, — предлагает Адская козочка, и снова ведет бедрами, слишком недвусмысленно потираясь крохотной черной полоской трусиков об мой вставший в брюках член. Хоть зубами скрепи, лишь бы не сорвать с себя штаны и не показать ей, что все эти игры хороши на сытый желудок, но ведь тогда мне автоматом зачтется проигрыш.
Я на секунду крепко жмурюсь, даю себе обещание довести задуманное до конца и в один рывок тяну ее платье с плеч, до самой талии.
Сглатываю, впиваясь взглядом в безупречную светло-карамельную грудь, с сосками, от вида которых у меня мгновенно полный рот слюны. Блин, ну я же не животное, я разумный человек, я вообще имел стольких женщин, что вот так дуреть просто тупо стыдно, но… Да ну на хрен! Это самые шикарные сиськи, какие я видел: большие, тяжелые, полные. В своих порочных мыслях я уже тысячу раз загнал член в ложбинку между ними и как следует отодрал, кончая прямо на сморщенные вершинки сосков.
Завтра. Я обязательно сделаю это завтра. Не имею привычки надолго откалывать свои сексуальные фантазии, особенно те, от которых мозги в хлам.
Я опираюсь на руки, зависаю на долю секунду на расстоянии пары миллиметров от ее сосков, наслаждаясь тихими постаныванием в груди моей горячей малышки. А когда она звереет и начинает рычать, опускаю рот на тугую вершину, затягивая ее с такой силой, что Вера громко чертыхается и больно сгребает мои волосы на затылке. В отместку прикусываю ее, оттягиваю и выпускаю изо рта, любуясь влажными следами на сморщенной шоколадной плоти.
— Червинский, ты гад… — тяжело дышит Молька.
— Но ты меня хочешь, — подытоживаю я, и на всякий случай, чтобы ни у одного из нас не осталось сомнений на этот счет, запускаю руку между нашими телами, нащупывая влажную ткань трусиков. Поглаживаю сверху, безошибочно угадывая уже набухший от желания клитор даже сквозь тонкие кружева. Нажимаю пальцем, позволяя шершавой ткани добавить толику болезненной пикантности в тонкое блюло звуков, которые Вера беспорядочно бросает с полураскрытых губ. — Так хочешь, что готова на все.
— Заткнись. Червинский! — злится она, но я уже слышал эту злость, и теперь знаю, что с ней делать.
Кладу ладони ей на грудь, зажимаю соски, потягивая и перекатывая их между шершавыми пальцами, понемногу заставляя Веру тянуться навстречу, пока она не садиться на столе, практически прилипнув ко мне грудью. Пытается что-то возразить, но я уже сгреб в охапку ее волосы и выразительно толкаю вниз. Темные глаза похотливо блестят, взгляд наполнен вызовом. Думает, беру ее на слабо?
— Давай, моя строптивая, поработай ртом, — ухмыляюсь я.
Мелькает мысль, что это слишком грубо и сейчас вся красота момента полетит к чертовой матери, но адская козочка только стряхивает на пол платье, оставаясь в чулках и трусиках, и тут же беспрекословно подчиняется. Стоит передо мной на коленях, а когда я выразительно толкаю ее голову, болезненно прикусывая за бок.
— Завтра, Червинский, я тебе за это припомню, — озвучивает свои планы на утро.
— Я постараюсь тебя затрахать до состояния «не могу встать с постели», — предлагаю свой вариант решения проблемы.
Хочу сказать, что в крайнем случае всегда могу привязать ее к батарее, но Вера уже расправилась с ремнем и «молнией», и когда мой член оказывается в ее ладонях, все, о чем я могу думать — надо продержаться. Хоть десять минут.
Но где-то здесь теряется извечная истина о том, что мужчина любит глазами, так что, когда Молька медленно насаживается ртом на мой член, я вынужденно «срезаю» срок до пары минут. А она, как нарочно, заводит руки за спину, позволяя мне регулировать ритм, надавливая ей на затылок.
Будь моя воля — загнал бы по самые яйца и кончил, и умер к херам собачьим, потому что это будет долбаный рай!
Но вместо этого я жмурюсь до боли в глазах, и пытаюсь контролировать собственные стоны.
Я точно сегодня не жилец.
Пусть и фигурально.