Я возвращаюсь в воскресенье, около семи вечера: злой, уставший, голодный как зверь.

Замученный. Нет, совсем не работой, не тугодумием некоторых людей и не их вечными попытками сначала вручить мне свои проблемы, а потом начинать рассказывать, как им бы хотелось, чтобы я их решал. Бич нашего времени: любой, кто в состоянии пользоваться гуглом, мнит себя специалистом почти в любой области.

Меня мучит Таня. Пусть это приятно, но все же – мука, потому что когда я говорил о ее девятнадцатилетии, то даже представить не мог, что сам в итоге начну считать дни. Но теперь, благодаря ее постоянным напоминаниям и провокационным шуткам, которые Туман умудряется вставить практически в каждый наш разговор, я тоже зависим от этих чертовых дней.

Хоть я был уверен, что разговоры о котах и улитках просто ее шутки, переступая порог квартиры на всякий случай смотрю под ноги. Улитки, серьезно? Они же не должны ползать повсюду? Или должны?

Но улиток, как и кота, к счастью нет. Не буду думать, был бы я удивлен, расстроен или зол, если бы все было наоборот. Есть маленький круглый кактус, весь покрытый каким-то белым пухом. Стоит на подоконнике в кухне, под стикером на которой написано: «Поливать раз в неделю, ответственность на Т». Ну хорошо, Т, я его и пальцем не трону.

В гостиной ничего нового, по крайней мере вот так сразу не бросается в глаза. В моем кабинете тоже порядок – все на своих местах. Это хорошо, потому что кроме того, что я педант и перфекционист, именно кабинет – моя и только моя территория. Здесь даже ручки лежат именно так, как должны лежать, на удобных мне местах.

Зато в ванной сразу чувствуется «Таня»: на полках куча женских принадлежностей. И оранжевая с желтым зубная щетка рядом с моей. Поворачиваюсь: на сушилке пара полотенец, одно с бегемотом, другое – с единорогами.

Эта малышка надо мной явно издевается.

Остается спальня и я стою на пороге, не решаясь зайти.

Стаскиваю галстук и пиджак.

Вынимаю запонки.

Не думаю о том, что на моей кровати Туман лежала практически полуголая.

Совсем не думаю.

Захожу в комнату и первое, что бросается в глаза – желтый квадрат стикера, прилепленный к моей футболке на кровати. Распирает любопытство, что бы это могло значить.

У Тани красивый почти каллиграфический почерк, но с девичьими завитушками: «Не трогать! Пижама принадлежит Т!»

Пижама? То есть это и есть та самая моя футболка, в которой она фотографировалась и теперь это ее пижама?

Достаю телефон, нахожу ее номер в вайбере и пишу:

Я: Нашел твой стикер в спальне, Туман, и на всякий случай уточню, что предпочитаю, чтобы женщина спала голой в моей постели.

Статус «Туман печатает…» появляется почти мгновенно. Снимаю рубашку, сажусь на кровать, но так и не решаюсь снять стикер.

ТУМАН: Альтернатива мне нравится^^ А в чем спишь ты?

Я: А какие есть варианты?

ТУМАН: О, вариантов много. Начну с первого: монашеское одеяние?

А ведь она и правда может перечислять до бесконечности. И теперь я точно знаю, что обязательно найдет повод сказать что-то такое, из-за чего я в который раз за эти пару дней буду совать руку в карман брюк не за носовым платком, а чтобы поправить член.

Я: Я сплю голый, если сплю с женщиной и иногда я так же сплю голый, когда сплю один.

ТУМАН: У тебя есть под рукой ручка?

Даже не буду пытаться узнать, к чему этот вопрос, просто пишу: «да» и жду.

ТУМАН: Перечеркни слово «пижама» и напиши сверху «халатик» ^^

Я соображаю, что именно так и делаю только когда держу стикер в руке.

ТУМАН: Дым, осталось 12 дней до Дня Х.

Я: Вряд ли я забуду даже без твоих напоминаний.

Двенадцать дней. И главное: я же сам это придумал.

ТУМАН: Ну и как тебе мой халатик?

Бросаю взгляд на часы: семь тридцать. Еще не очень поздно, но…

Я: Отличный халатик, Туман, только теперь мне придется тебя убить, пока ты не разболтала, что Клейман носит женские шмотки.

ТУМАН: Ты улыбаешься сейчас?

Я: Ничуть. Пакую в черный мусорный пакет изоленту и бельевую веревку.

Смотрю на себя в зеркало: на роже ухмылка. Я ведусь все на это, как пацан.

ТУМАН: Последнее желание для приговоренной предусмотрено, господин Важный Адвокат?)))

Я: Нет, приговоренная, ты доигралась.

ТУМАН: Свяжите меня, господин Важный адвокат *представь, что я произнесла это с придыханием*

Снова смотрю на часы.

Нет. Точно нет.

Я: Доберешься за тридцать минут? В девять тридцать отправлю тебя домой.

Я все-таки это написал.

ТУМАН: Кажется, я прыгнула в такси в домашних тапочках)))

Не удивлюсь, если в самом деле приедет в домашних тапочках.

И так, что в итоге? За окнами темно, у меня стоит так, что самое время забивать гвозди и я только что пригласил в гости малышку, от который рвет крышу. И эта малышка даже не скрывает, что собирается заставить меня нарушить еще одно мною же созданное табу: запрет на секс до ее девятнадцатилетия. Запрет на поцелуи я благополучно провалил.

******

Конечно же, Таня не успевает за тридцать минут: в час пик она неизбежно застряла бы в пробке. Но за это время успеваю принять душ, забросить вещи в стиралку и критично оценить содержимое своего холодильника. Я не то, чтобы мастер готовить, но могу справится с мясом и какими-то простыми «мужскими» блюдами. Но сейчас на это нет времени, так что на помощь приходят конфеты и фрукты. Как раз заканчиваю разделывать ананас, когда слышу звук проворачивающегося в замке ключа. Честно говоря, был уверен, что туман позвонит, но даже рад ее инициативе, потому что руки прилично испачканы: разделывать ананасы я не большой мастер.

Таня стоит в коридоре и зеленые глаза жгут меня из глубины капюшона с меховой оторочкой. На всякий случай опускаю взгляд на ее ноги, с облегчением выдыхаю: она все-таки обулась в сапоги.

— Я подумала, что заболеть сейчас было бы очень неинтересно, - понимает мой взгляд Туман и быстро стряхивает с плеч куртку.

Я выразительно показываю на свои руки, но малышке все равно: несется и выпрыгивает мне на шею, чуть не валит с ног. Только чудом сохраняю равновесие и, стараясь не испачкать ее одежду, поддерживаю ее под задницу одной ладонью.

— Теперь на твоих джинсах будут следы преступления, - говорю в ее восторженно улыбающееся лицо.

— Хочу знать подробности, раз уж мы теперь в одной лодке, подельничек, - подыгрывает она.

Делаю хищное лицо, клацаю зубами у нее перед носом, но она и не думает отклоняться.

— Я только что прикончил ананас, малышка, - стараясь подражать голову гангстера, «сознаюсь я».

— Дело тянет на электрический стул, малыш, - изображая раскрепощенную подружку мафиози, подмигивает Таня.

Она ведь понятия не имеет, что я впервые в жизни играю с женщиной, и мы не в постели и это не игра из разряда «непослушная ученица». Это просто мы, и «просто мы» за секунду состряпали диалог, под напором которого отступает вся накопившаяся за последние дни усталость.

— Я не обнимала тебя три дня, - шепчет мне на ухо Туман. – Очень сильно соскучилась по тебе. В моем сердце радужный мыльный раствор, и кто-то дует в него через трубочку, потому что у меня под кожей миллиарды пузырьков счастья, и в каждом твое имя. Мне хочется просочиться тебе под кожу

Никто никогда не говорил мне ничего и близко похожего.

И дело даже не в словах.

Дело в том, с какой интонацией она их произносит.

Я прижимаю ее спиной к стене, фиксирую своей грудью и, пока Таня снова не начала говорить, хрипло отвечаю:

— Двенадцать дней, Туман, а потом ты будешь моя всю ночь.

— Повтори еще раз, - жмурится она, податливо откидывает голову.

— Хочу тебя трахнуть, малышка.

Она так невыносимо дико ерзает в моих руках, что напоминает бракованную петарду, которая просто вертится на земле со скоростью реактивной юлы.

— Неприемлемая формулировка? – уточняю на всякий случай.

Таня выразительно колотит пятками по моей пояснице.

— Неприемлемые двенадцать дней, Дым.

Она делает все, чтобы показать злость, но я вовремя беру себя в руки и спускаю малышку на пол, чуть не в спину выпроваживая в сторону ванны мыть руки. Сам ухожу на кухню, упираюсь ладонями в столешницу и начинаю хаотично перебирать в голове всякие юридические термины, кадры из фильмов ужасов и прочую хрень, лишь бы успокоиться.

Молодец, Клейман, понадеялся на выдержку и фору в тринадцать лет опыта. Опускаю взгляд на свои домашние полотняные штаны. Хрен тебе, а не фора: Туман уделала за минуту, а впереди еще целый час.

Сам не знаю как, но все-таки беру себя в руки, раскладываю ананас на большое блюдо к другим фруктам и ставлю чайник.

Она возвращается из ванной… и хорошо, что я не держу в руках ничего хрупкого, потому что кулак рефлекторно сжимается до хруста костяшек. Она в одном очень простом розовом белье: маленькие трусики и розовый бюстгальтер на узких бретелях. Волосы распущены и я только сейчас фиксирую, что они у нее длинные, немного вьющиеся, почти до середины спины.

Малышка подходит ближе, неуверенно протягивает пальцы к пуговицам моей домашней рубашки, а я даже рта не могу раскрыть, чтобы не сказать, что в гробу я видел и ее белье, и свои запреты. Просто смотрю, как она расстегивает рубашку – аккуратно и неторопливо, прижимаясь губами к моей шее. Ниже и ниже.

Меня валит обратно, к столу. Приходится опереться рукой на столешницу, чтобы не запустить руку ей в волосы и не прижать к себе еще сильнее.

— Ты такой… - тяжело дышит малышка, пробегая пальцами по небольшой поросли у меня на груди, целует прямо над сердцем. – У меня от тебя голова кружится сильно-сильно.

Закрываю глаза, посылаю все на хрен и запускаю пальцы ей в волосы. Прижимаю голову сильнее. Мы одновременно сжимаем зубы: она на моей груди, я от проклятого удовольствия, которая растекается под кожей, словно яд.

Нам нужно притормозить.

Хотя бы на пару минут.

Таня стаскивает с меня рубашку, и я ловлю этот момент передышки, чтобы отодвинуть ее от себя, и даже боюсь смотреть в ее лицо, потому что это будет настоящая Хиросима для моего терпения и самоконтроля. Просто отмечаю, что малышка влезает в мою рубашку, поворачивается спиной, немного возится – и бросает на кухонный диванчик верхний предмет своего белья, застегнув рубашку только на одну пуговицу.

Даже полностью голые женщины, которых я видел на своей кухне, выглядели и в половину не так сексуально, как Туман в моей рубашке.

И сейчас мне совсем не хочется шутить о единорожках и бегемотиках.

Мне до одури хочется быть у нее между ног.

— Дым? – Туман смотрит на меня с таким желанием, будто от моего «да» зависит ее жизнь. – Поиграй со мной.