Я знаю, что что-то не так, когда возвращаюсь вечером домой.

Сегодня у меня снова поздняя тренировка, но в последний момент Антон отменил нашу встречу, хоть обычно сам подвозит домой, когда так задерживаюсь. Говорит, что ему спокойнее, когда он видит, что я зашла в подъезд. Но сегодня мы как-то очень скупо поговорили минуту по телефону, Дым сказал, что у него внезапно важные дела и он уже вызвал мне такси. Уже в машине я не выдержала и написала ему, все ли хорошо, и он ответил коротким «Да, просто работа».

Завтра большой день – мои девятнадцать. А у меня нет ни единого повода ускользнуть из дома к Моему Мужчине.

И вообще, после выходных вдвоем все для мня стало очень… сложно. Потому что одно дело видеться украдкой пару часов в неделю, и совсем другое – провести вместе практически два дня, не прятаться и не бояться, что из-за угла покажется кто-то из моих родителей или его коллег.

Мне и раньше было слишком мало моего мужчины, а последние дни стали просто невыносимыми, потому что я вдруг захотела нарушить все условия, на какие согласилась, выйти за рамки, в которые добровольно зашла.

Я захожу в квартиру – и мама встречает меня с кухонным полотенцем на плече. Не улыбается, не спрашивает с порога, что случилось. Просто смотрит на меня осуждающим грустным взглядом. И это очень странно, потому что я никогда ни о чем им не врала, и мне нечего скрывать. Я хорошо учусь и хорошо катаюсь, и…

Хотя нет, я же им вру. Вот уже почти двадцать дней, как вру.

У меня ведь есть «секрет», но я стерегу его как зеницу ока.

— Привет, - с трудом узнаю свой взволнованный голос. – Вкусно… пахнет?

Ерунда – пахнет маминой выпечкой, как обычно, потому что она обожает готовить, и все время находит новые рецепты. Не помню дня, чтобы у нас на кухне не было очередных чумовых пирожных или шарлотки.

— Нужно поговорить, Таня.

— Хорошо, только руки помою.

Быстро бегу в комнату, бросаю на пол рюкзак и пишу сообщение Дыму, что уже добралась и со мной все хорошо. Жду пару минут, что он ответит, но он даже не появляется в сети.

А потом, когда я замечаю, как изменилась моя комната, начинаю медленно соображать в чем может быть дело.

Я всю ночь просидела над идиотскими сердечками, потому что вчера в девичьем чате только и было разговоров о предстоящем Дне Валентина, и подарках, которые нужно готовить своим парням. В общем. Все сошлись на том, что банальность из магазина – это все равно, что «ты такой же, как все», только в упаковке с бантиком. И у меня началась паника, потому что в голове не было ни одной идеи, как показать моему Мистеру Фантастике, что он для меня значит. Поэтому я распечатала его фотографию, откопала прошлогоднюю упаковку сердечек, которыми украшала коробку с подарком для юбилея свадьбы родителей, и просто думала. С ручкой и блокнотом, куда записывала все идеи, какие только пришли в голову, надеясь, что романтичный настрой поможет поймать Идеальную Идею. И не заметила, как уснула почти под утро прямо на полу, в той позе, после которой утром просто не разогнуться. Ну и проспала звонок будильника, потому что, как обычно, оставила его на кровати под подушкой. Помню, что скакала по комнате на одной ноге, пытаясь одновременно одевать и джинсы, и свитер, и завязывать волосы.

А теперь в комнате идеальный порядок, и нет ни намека на обрывки бумаги.

И фотографии Антона тоже нет.

Черт. Черт. Черт!

Я поворачиваюсь на звук двери и вижу, что маме надоело ждать, когда я приду на обещанный разговор, поэтому она пришла сама.

— Мама, я…

— Тебе не кажется, что это уже слишком, Таня? – спрашивает она, протягивая мне чашку с горячим чаем. Не злится и не повышает голос – я такого за ней вообще не замечала – но огорчение в ее голосе торчит наружу терновыми шипами.

— Что «слишком»?

— Увлекаться мужчиной, который намного старше тебя. Который нравится твоей сестре.

Последними словами она словно дает мне крепкую пощечину: наотмашь, до колючих черных мошек в глазах, будто я упала на муравейник и мои «предохранители» вовремя не закрыли веки, и теперь вся злая мошкара лезет мне в голову. Моргаю, чтобы хоть немного от них избавиться, но ничего не помогает, наоборот – становится только хуже, потому что на смену обиде приходит невозможно сильное чувство паники.

— Ты с ним…

— Нет! – громко выпаливаю я. – Это просто фотография.

— Просто фотография? – Я вижу, что она немного расслабленно выдыхает.

И меня скручивает тошнота, потому что впервые в жизни, вот так, запросто, я соврала своей маме. Не «не сказала» о чем-то важном, хоть иногда пользовалась этим нечестным приемом чтобы честно спрятать что-то такое, о чем не хотела ей говорить, а солгала, глядя в глаза. И она поверила, ведь за все свои девятнадцать лет младшая дочь не давала повода сомневаться в ее словах.

— Твоя сестра уже не первый год увлечена этим мужчиной, - продолжает мама, и я цепляюсь в стул, что не поддаться желанию закрыть уши ладонями. – Ты же не стала бы…

— Это просто фотография, - роботическим безэмоциональным голосом отвечаю я.

— Ты всегда была такой влюбчивой, Ребенок. – Мама обнимает меня, гладит по голове и шепчет: - Я все выбросила, хорошо?

— Хорошо.

«Нет, мамочка, все совсем не хорошо».

*********

Потом она уходит, и я думаю, что этот день уже просто не может быть хуже, но снова оказываюсь неправа, потому что случайно слышу разговор родителей, где они коротко обмениваются нашим маленьким семейным «секретом»: Таня снова увлеклась мужчиной, но на этот раз все снова несерьезно.

И когда я, загрызаемая совестью, собираюсь закрыться в ванной, мое внимание привлекают слова отца: «Заставила меня пойти к человеку с твоими подозрениями. В жизни так стыдно не было!»

В ванну я действительно иду. Или бегу, но со скоростью один шаг в минуту, потому что ноги перестают держать, а голова кружится, словно яркая сфера в ночном клубе, только блики почему-то режуще-красные, яркие до рефлекторных попыток зажмуриться.

Я забираюсь в душевую кабинку, включаю воду и скручиваюсь на полу, снова и снова прокручивая в голове слова отца. И как бы мне не хотелось обратного, все становится на свои места. Он был у Антона. И, видимо, после этого разговора мой Мистер Фантастика вдруг превратился в Айсберг.

Я всегда была немного паникером, особенно в тех ситуациях, где мне совершенно не на что было опираться, чтобы увидеть более-менее адекватную картину происходящего. И, конечно же, там, где были замешаны эмоции. Перед соревнованиями я вообще могу на сутки выпадать в режим молчания, когда просто физически не могу говорить. Но Антон – это не соревнования. Антон – это мое сердце, без которого я просто не смогу существовать, даже если мне сделают самую удачную в мире трансплантацию. Я просто не знаю, как жить в мире, где у меня не будет наших переписок, наших коротких звонков, его запаха на кончиках пальцев после наших встреч, его улыбки уголком рта.

Проходит куча времени и только занемевшие плечи и болезненные судороги сигнализируют моему мозгу, что все это время я сижу под ледяным душем. Выбираюсь наружу практически на четвереньках, хватаю все полотенца с сушилки и заворачиваюсь в них, как гусеница.

В комнату иду украдкой, но, кажется, мой стук зубов слышен даже соседям через стенку. Забираюсь в кровать, ныряю под одеяло с головой и проверю телефон. Вижу, что нет ни фиолетового огонька сообщения, ни синего от пропущенного вызова (хоть мы с Антоном не созваниваемся в то время, когда я дома и рядом мои родители), но все равно на что-то надеюсь.

Последнее сообщение в вайбере – от меня. Он ничего не ответил и так и не появился в сети.

Уже одиннадцать, но я все равно пишу ему, потому что не могу молчать, и жить неизвестности для меня равносильно выходу в космический вакуум без скафандра.

Я: Я ничего не сказала о нас. Я соврала матери.

Я: Прости, пожалуйста.

Я: Мне так плохо… без тебя.

Первый раз в моих сообщениях нет ни черных, ни красных сердечек.

И даже единорожек, без которых не обходится ни одна наша переписка.

Я гипнотизирую телефон взглядом, надеясь, что Мой Мужчина хотя бы прочтет то, что я написала, а в голове пульсируют строчки попсовой песни: «К черту эту гордость… Ведь в его объятьях все можно…»[1]

Засыпаю только под утро, так его и не дождавшись.