Я люблю семейные праздники и когда за столом собираются старые друзья. Можно слушать байки из прошлого, старые шутки, истории о веселой молодости взрослых. Сколько себя помню, у нас в семье не было принято усаживать детей за отдельный стол. Просто при нас никто не распивал: ждали, пока детворе надоест слушать взрослые байки, и мы сами сбежим.

Новый год в компании бабули – это отдельный сорт удовольствия. Особенно, когда она и ее подружки начинают рассказывать о романтике своих лет. И я не чувствую себя старомодной, проводя время так, а не в клубе с кальяном и дурацкой музыкой, похожей на дуэт перфоратора и циркулярной пилы.

Но сейчас, хоть компания самая подходящая, мне невыносимо тяжело усидеть на месте.

Во-первых, потому, что Антон вернулся за стол позже всех и занял единственное свободное место - по правую руку от моей сестры. Во-вторых (оно же вытекает из первого), потому что теперь они сидят плечом к плечу, и большую часть времени заняты разговором друг с другом, напрочь игнорируя общую беседу. И еще есть «в-третьих»: я слишком хорошо знаю свою сестру, умею отличать ее вежливый интерес от настоящей симпатии. И то, как она поглядывает на Моего Мужчину – это не просто симпатия, это «ты должен быть моим» в чистом виде.

Ну почему?! Почему она не выберет того, другого? Он тоже красавчик, у него тоже голубые глаза и светлые волосы, и тот же рост, и почти такие же широкие плечи. Даже бородка есть, и еще…

Я мысленно вздыхаю, потому что не нужно бежать за тридевять земель, чтобы найти ответ. Он очевиден: Антон – это Антон. Он такой один на всем белом свете, и дело совсем не в цвете глаз.

Время тянется слишком медленно. Оно меня убивает.

В какой-то книге читала о средневековой пытке, когда человека привязывала под капающую ему на макушку воду и в конечном счете бедолага просто сходил с ума. Я чувствую себя так же: каждая улыбка Нины, каждый взгляд Антона в ее сторону. А я сижу на другом конце стола, между своей и его мамой, и чтобы не сойти с ума, делаю из салфеток журавликов.

Взрослая половина компании начинает громко смеяться, и Нина пользуется моментом: тянется к уху Антона, что-то ему говорит, он кивает в ответ. Он даже не притронулся к спиртному. И не притронулся ко мне – даже случайным взглядом.

Это какой-то кошмар.

Вспоминаю, что обещала позвонить бабуле, извиняюсь и сбегаю из-за стола.

Но и разговор не спасает, и даже час спустя, когда я пытаюсь сделать вид, что готовлю план по отвоеванию своей территории у собственной сестры, я все еще способна думать только о его поцелуе. Иду на кухню, беру из корзины с фруктами мандарин, уныло счищаю с него кожуру и прижимаюсь губами к душистому «боку». Закрываю глаза, вспоминаю настойчивый язык с железным шариком у себя во рту и снова превращаюсь в поплывшее желе.

Забираюсь ногами на табуретку, усаживаюсь на край стола и с тоской смотрю в окно. Мандаринка – это хорошо и вкусно, но губы Дыма – это просто фантастика. И если я срочно что-то не придумаю, то потеряю его навсегда. Тот взгляд в ответ на мой возраст был слишком очевидным и громким «Нет», чтобы надеяться на продолжение. А я нуждаюсь к нем так сильно, что хочется реветь белугой от одной только мысли, что сегодняшняя ночь закончится – и «нас» не случится.

Возможно, мне стоило бы стесняться своих желаний, но я хочу ими наслаждаться.

Ложусь спиной на стол, закрываю глаза, представляю, как обниму его ногами, прижмусь всем телом. Как медленно, пуговица за пуговицей, буду расстегивать его рубашку, проведу пальцами по твердой груди. И все те мышцы, которые я чувствовала даже через варежки, будут моими и только моими.

— Значит, Таня.

Я резко сажусь, только чудом не опрокинув корзину с фруктами.

В тусклом освещении пары ламп, тени делают лицо Моего Мужчины более резким и жестким, и мне приходится вцепится ладонями в столешницу, чтобы не потянуться к нему с немой просьбой разрешить прикоснуться к жесткой щетине на его лице. Уверена, это то, что сведет меня с ума. Первая стадия «Антонопомешательства».

У него в руках пустая бутылка из-под шампанского и мое буйное воображение – «Он хотел побыть со мной наедине!» - портит понимание того, что Дым здесь совсем не за этим.

С другой стороны – мы снова одни.

— Туман мне нравится больше, - отвечаю на вопрос, пока Антон убирает бутылку в мусорное ведро. – Мне будет девятнадцать через месяц.

— И? – он опирается бедрами на кухонную тумбу, скрещивает руки на груди.

Боже, у него такие руки! Такие плечи!

Я краснею и снова хочу плакать и смеяться одновременно. Сжимаю ноги до боли в коленях.

— Это значит, что я уже взрослая женщина, - развиваю свою мысль.

— Женщина? – Иронично выгибает бровь.

— Девственность не делает меня не-женщиной.

— Девственность, - повторяет Дым.

— Вы же Мой Мужчина, значит, должны это знать. – Никогда не понимала девушек, которые стесняются сказать своему мужчине, что он будет первым. Я горжусь тем, что буду принадлежать ему во всех смыслах этого слова. Ему и только ему.

— Мне тридцать два, Туман, и твой отец – мой друг и учитель.

— Значит, у нас не будет проблем с тем, чтобы заявить о наших отношениях.

Антон отходит от тумбы, приближается ко мне, и я прекращаю дышать, чтобы не спугнуть момент, потому что он кладет руки по обе стороны моих бедер и, хоть я сижу на столе, все равно смотрит на меня сверху-вниз.

Мой Мистер Фантастика.

— Ты мне «выкаешь», Туман. - Он аккуратно заводит прядь волос мне за ухо.

Жмурюсь и подставляю губы для поцелуя.

— Вас нужно штрафовать за незаконное использование голоса, - мурлычу, разглядывая его лицо из-под полуприкрытых ресниц.

— «Тебя», - поправляет Антон.

— Тебя, - охотно соглашаюсь я.

Привет, бабочки в животе, теперь я знаю, что вы существуете.

*****

Он продолжает рассматривать мое лицо и не делает ровным счетом ничего, чтобы воспользоваться моими гостеприимно подставленными губами. Я пытаюсь растянуть это предвкушение, любуясь его лицом, впечатывая в сердце каждую его черточку и цвет глаз. Но время тянется, а Дым просто становится все более серьезным. Он и раньше не походил на человека, который любит улыбаться, а сейчас его губы словно запечатали. И не только для поцелуев со мной.

— Что такое? – спрашиваю я, немного сдвигаясь на край стола, чтобы сократить расстояние между нами. Хочу потрогать хоть пуговицу на его рубашке, но Антон отодвигается и снова прикладывается бедрами к стойке. И этот его взгляд… - Дело в разнице возрасте? – без труда угадываю я.

— И не только в ней, - добавляет он, вряд ли представляя, что в эту секунду режет меня без ножа.

— Для меня это просто цифры в паспорте – и не более, - озвучиваю свою позицию.

— Я рад за тебя, Туман, но не все люди живут так же легко и беззаботно.

— Это такой вежливый способ назвать меня ветреной дурочкой? – уточняю я.

Мне кажется, что сейчас сбывается наяву мой самый страшный кошмар: тот, в котором я оказываюсь голая перед сборищем все людей. И, хоть в реальности все совсем не так, мне все равно хочется найти хоть что-нибудь, чтобы укутать плечи.

— Таня, если я хочу сказать человеку, что он дурак, поверь, я скажу это в самой точной формулировке и без «смягчающих обстоятельств».

— Это… вселяет надежду, - немного расслабляюсь я, хоть это все равно не отменяет нашего предыдущего разговора. – Потому что все остальное…

Мы оба слышим быстро приближающиеся шаги и, хоть сейчас между нами пара метров расстояния, все равно подбираемся. Через секунду на кухне появляется… Нина. Она быстро оценивает взглядом наше уединение и напоминает Антону, что он сам вызвался принести женщинам шампанское.

— Ты и в суде такой небыстрый? – пытается пошутить она, но эта шутка даже мне кажется, мягко говоря, странной.

Антон оставляет ее слова без ответа: достает бутылку из холодильника и проходит мимо, забирая с собой свой потрясающий запах и наш незаконченный разговор, оставляя взамен полный раздрай у меня в душе. Нина еще минуту смотрит ему вслед, потом поворачивается в мою сторону и вдруг цепляется за что-то взглядом. Быстрее, чем я успеваю сообразить – моя голова все еще целиком занята словами Антона – берет меня за запястье. Пытаюсь вырвать руку, но теперь это просто не имеет смысла – Нина увидела все, что нужно. Но продолжает рассматривать подаренные Антоном часы.

— Это «Брайтлинг», - говорит сестра с такой интонацией, будто у меня на руке красная кнопка[1]. – Ребенок, ты в курсе, сколько стоят эти часы?

Я все-таки высвобождаюсь и прячу свое сокровище под одеждой, для надежности сжимая края рукава в кулаке. Нина продолжает сканировать взглядом мое запястье.

— Откуда они у тебя? – Она явно не собирается позволить мне хранить эту тайну.

— Они мои, я их не крала, - обижаюсь я.

Обычно, когда между нами возникает напряженная ситуация, я отделываюсь шутками. Мы все же сестры, пусть и с десятилетней разницей в возрасте, и нам положено иногда шипеть друг на друга. Но сейчас у меня полная душа слез и отчаяния, и я даже говорить нормально не способна, не то, что юморить. Даже чтобы сгладить парочку острых углов.

— Я и не думала, что ты их украла, - обижается Нина. – Просто хочу, чтобы ты не забывала думать головой, Ребенок. Сердце плохой советчик.

Она оттаивает и обнимает меня, чмокая в макушку. Несколько минут мы сидим в полной тишине, а потом я задаю свой самый болезненный вопрос:

— Он тебе очень нравится, да?

— Он? – переспрашивает сестра, отстраняясь. То, как Нина прикусывает губу и вдруг берет из корзинки яблоко, хоть она их не любит, говорит о многом.

— Все видели, как вы шушукались за столом, - подсказываю я.

Нина нервно смеется, откусывает и энергично жует, вряд ли чувствуя хоть тень вкуса. Потом издает тяжелый вдох.

— Ты же видела его, Ребенок, - грустно улыбается, глядя вслед давно ушедшему Антону. – Как он может не нравится.

«Видела! И еще целовала! И он меня поцеловал!» - кричу в ответ, проклиная себя за этот вопрос. Одно дело просто догадываться, что нам нравится один и тот же мужчина – это меня, как бы, ни к чему не обязывает. И совсем другое – услышать о симпатии от нее самой.

Теперь мы с ней не покупательницы, случайно схватившие на распродаже одно платье.

Теперь мы Грифиндор и Слизерин в схватке за золотой снитч. И я, кажется, именно нечестный Слизерин.