— Ради чего все это?! — орет Ира. Ее взгляд мечется по мне, словно ищет, за что зацепиться. И находит: сестра хватает меня за руку, тычет мне под нос мой же собственной окольцованный палец. Бриллиант размером с ноготь мизинца такой чистый, что достаточно капли света, чтобы миллионы искр рассыпались по стенам радужной проекцией. — Ради вот этого? Ради денег?

— У тебя истерика, — говорю спокойно.

— Я люблю его, понимаешь? — Она заглядывает мне в лицо, долго что-то там высматривает, а потом шарахается в сторону, словно получила крепкую затрещину, хоть я и пальцем ее не тронула. — А ты просто захотела его деньги. Вдруг решила, что Адам больше не урод, и он как раз хорошо вписывается в твои планы сделать себе обеспеченную сладкую жизнь.

Просто пожимаю плечами, потому что глупо отрицать очевидное.

— Я жду от него ребенка, — говорю с расстановкой, чтобы до сестры точно дошел смысл этих слов. Пусть они станут финальным аккордом. Она поплачет, возможно, она будет плакать по этому мужчине всю оставшуюся жизнь, но ей придется смириться с тем, что я стану его женой и матерью его ребенка.

Ира моргает, потом остервенело машет руками, как будто ее атакует невидимый рой пчел.

— Ты… что? — Я знаю, что она прекрасно поняла с первого раза, но это же Ира — она с детства прячет голову под подушку. Ей скоро тридцать, а она ничуть не изменилась.

— Это было условие Адама: либо я даю, что он хочет, либо… — выразительно выпячиваю указательный палец с кольцом, — … никакой свадьбы. Вы были вместе три года, Ира, два выкидыша — хороший повод задуматься над тем, способна ли ты вообще родить.

— А ты хорошо подготовилась, сопливая дрянь.

Я пожимаю плечами. Двадцать шесть не тот возраст, когда слово «сопливая» будет уместным, но мне все равно. Пусть говорит, что хочет. В конце концов, сестра имеет право злиться. Только меня ее злость давно не трогает. Как, впрочем, не трогает почти ничего в моей повседневной жизни. Есть цели, есть средства, которые позволяют достичь желаемого. Я выбираю тот вариант, который больше всего подходит лично мне. А руины будут всегда — это неизбежность, этакая декорация, задний фон любых отношений.

Кто-то скажет: дрянь, сука, двуличная тварь.

И этот «кто-то» будет полностью прав.

— Когда? — коротко спрашивает сестра, и я вздыхаю, потому что прекрасно вижу, как ее взгляд падает на календарь у меня за спиной. — Он был в отъезде и…

— Ты правда думаешь, что в наше время нужны годы, чтобы пересечь океан? — Не хочу усугублять ситуацию, но смешок вырывается сам собой. — Правда, Ира, в твоем возрасте нельзя быть такой наивной.

Она все-таки срывается: бьет меня по лицу. Раз, второй. Хлещет пощечинами так сильно, что голова мотается из стороны в сторону. На одних инстинктах ставлю ногу назад, вывожу себя из-под удара. Щеки горят, перед глазами скачут красные огоньки. Сглатываю металлический вкус крови и с вызовом жду, когда Ира ударит снова. Она уже занесла руку, но кривит рот от невыкричаной обиды.

— Будем считать, что мы в расчете, — говорю с полным безразличием.

Я научилась контролировать каждую толику своих эмоций.

Я дозирую слезы и смех, порционно раздаю улыбки, а сейчас точно не тот случай, когда стоит выходить из себя.

— Убирайся! — Ира яростно тычет пальцем в сторону двери. — И больше никогда…

Она жмурится так сильно, что глаза утопают в мелких морщинках.

— Я была тебе вместо матери, Полина. — Сестра глотает слезы, и ее рука беспомощно опускается, ударяется о край тумбочки.

— Поэтому я не буду приглашать тебя на свадьбу.

На самом деле не будет никакой свадьбы, не будет никакого белого платья, романтического медового месяца. Будет просто две росписи в журнале регистрации. Адам не захотел, я согласилась. Мне плевать на платье, на воздушно-зефирную романтическую чушь.

Я давно не сплю в обнимку с плюшевым медвежонком.