Отчитывать меня за то, что не стал «ручкаться» с ее шнурком — это как раз тот пример женской логики, которую даже не нужно пытаться анализировать. Максимум — принять как факт, что где-то в голове Полины случился сбой, из-за которого она потеряла свою блестящую способность мыслить рационально. Надеюсь, лишь на время.

Они выглядели как классическая парочка из романтической фотоссесии женского журнала. Я испытал почти садистское удовольствие, вторгаясь в эту идиллию. Правда, до сих пор думаю, что нужно было пожать коротышке руку исключительно с целью вырвать ее на хрен. Терпеть не могу таких людей. У этого горе-певца на лбу написано, что он стандартный приспособленец: немного таланта плюс смазливая внешность — и он разводит на деньги всех недолюбленных дам. Про его трофеи я наслышан с тех пор, как Ира рассказала, что ее сестра встречается с эстрадным идолом. Не знаю, почему запомнил его имя, с тех пор непроизвольно стал отмечать все, где оно так или иначе мелькало.

— Глеб не мой любовник, — заводится Полина. Попытка ее успокоить с треском проваливается. — Я ни с кем не была, кроме тебя в тот день, ясно тебе? Я не шляюсь по ночам по чужим койкам, мне вся эта ерунда даром не нужна! Не все люди живут на одних только инстинктах, не всем остро чешется спариваться во имя удовлетворения первобытных потребностей. Не суди всех по себе, Адам, потому что если ты трахаешь мою сестру, это не делает меня автоматически шлюхой, которая рада беременной прыгнуть под другого мужика!

— Полина… — Она орет так громко, что даже ко всему привычный водитель косится на нас в зеркало заднего вида.

— Я тебе не грязная маленькая Полина!

В ее голосе так много слез, что мне инстинктивно хочется ее обнять, успокоить, но руки опадают, когда Полина кривит рот и, глядя прямо мне в глаза, признается с оглушительной честностью:

— Как же ты мне противен. Господи, как вы все мне противны!

Она вряд ли соображает, что делает, потому что слепо шарит ладонями по дверце в поисках ручки. Даю знак водителю, и он притормаживает у обочины. Полина выходит, на ходу вынимая из волос шпильки — и ее волосы рассыпаются по плечам и спине шоколадными волнами. Пока я выхожу следом, она отходит на пару метров и смотрит в сторону света фар. Я опираюсь на машину, закуриваю, вместе с горьким дымом глотая ее: «Ты мне противен». Как будто мне не по фигу.

Я успеваю разделаться со второй сигаретой, прежде, чем Полина перестает изображать прибитого к асфальту призрака и, судорожно вздыхая, поворачивается, сокращая расстояние между нами. Становится так близко, что приходится избавиться от сигареты и последнюю порцию едкой отравы выпустить в сторону.

Полина судорожно всхлипывает, потом трясется, как от холода. Снимаю пиджак, накидываю ей на плечи и просто жду, когда она скажет, что хочет домой. Даже если она скажет это через час.

— Прости, пожалуйста… — едва различаю в ее дрожащем шепоте. Полина слизывает слезы с губ, отчаянно цепляется в мой пиджак и буквально утопает в нем. — Это… Это отголоски тяжелого детства. Ты ни при чем.

— А на самом деле ты думаешь, что я чертов красавчик?

Капля иронии, секунду назад казавшаяся уместной, заставляет Полину крепко зажмуриться, как будто из всех возможных ответов именно этого она боялась больше всего. Она трясет головой, костяшками указательных пальцев подтирает лужи на щеках и, когда снова на меня смотрит, я осознаю, что уже видел этот взгляд. Правда, лишь однажды. В тот день, когда она пришла заключить сделку.

— Поцелуй меня, Адам.

«Поцелуй меня, Адам?» — мысленно повторяю ее слова и подавляю желание хорошенько ее встряхнуть. У Полины все так просто: хочет мои деньги — отдает себя в вечное пользование, хочет извиниться и доказать правоту — приносит себя в жертву жабе.

Даже спустя несколько минут, Полина все еще верит, что я приму этот бесценный дар, оценю ее жертвенность и растекусь по самому дну бесконечной глубины ее раскаяния. Понятия не имею, на что она надеялась. За семь месяцев могла бы выучить меня хоть на элементарном уровне.

— Выговорилась? — уточняю на всякий случай, пока Полина медленно обходит машину, но вместо ответа слышу ее сухое:

— Спасибо за еще один урок, Адам.

Тишина становится третьим пассажиром на заднем сиденье машины. Она втискивает между нами свою жирную задницу, и я почти чувствую, как щупальца растягиваются в разные стороны, оплетая меня и Полину узами молчания.

Это, в сущности, даже хорошо. Мне не интересны отношения с человеком, которого так запросто штормит из крайности в крайность. То она смотреть на меня не может, то вдруг готова устроить ванильную романтику с поцелуями. И все это после безобидного замечания о мелком придурке, от которого она удрала ко мне. Но злит даже не притворство Полины и не ее желание мною манипулировать. Злит то, что она снова «прячется» за меня. Не в состоянии разобраться со своим мужиком и опять пытается использовать меня как громоотвод.

Что бы я почувствовал, если бы поцеловал собственную беременную жену? Что бы я почувствовал, поцеловав нелюбимую Полину? Никаких предположений. Ноль вариантов.

Что бы я увидел на ее лице после этого поцелуя?

Я позволяю себе слабость забыться, потому что в звонкой тишине болезненный смешок звучит слишком чужеродно, и я скорее слышу, чем чувствую, как вскидывается Полина. Кажется, поворачивает голову в мою сторону, но я не предпринимаю никаких попыток снова наладить контакт.

Мы приезжаем домой, и Полина выходит из машины раньше, чем я успеваю подать ей руку. Я понимаю, что у нее тяжелый период: врач регулярно со мной на связи и я знаю обо всем, что происходит с организмом моей жены и моим сыном в ее животе. Могу запросто по памяти назвать как изменялся уровень гемоглобина в ее крови с первого дня беременности и до последних анализов на прошлой неделе. В прошлый звонок Тамара Сергеевна в лоб спросила: кто будет с моей женой на родах? Мол, первые роды — это всегда стресс. Намек на то, что хорошо бы мне быть там, прозвучал настолько непрозрачно, что я с трудом сдержался, чтобы не выложить все, как есть: жена не хочет меня рядом, а я не хочу лишний раз «стрессировать» ее своим видом. Сошлись на том, что Полина — взрослая девочка и хочет справиться со всем сама. Даже пришлось наврать, что жена стесняется, что я увижу ее некрасивой в такой момент. На следующий день я передал разговор Полине, и она только кивнула, принимая мою отговорку. Сказала, что и сама собиралась сказать то же самое.

Так я понял, что в самом деле ей не нужен.

Мне не спится. Завтра выходной, гидрометцентр передал хороший теплый день — и все нормальные люди выезжают загород. У меня есть дом рядом с лесом и речкой, и там как раз закончили отделочные работы. Утром я собирался предложить Полине выбраться на природу, подышать воздухом, поваляться в гамаке. Смена обстановки пошла бы ей на пользу, а я все равно собирался закопаться в работу.

Больше я ничего никогда ей не предложу.

Просто не хочу.

До самой поездки мы с ней видимся максимум десяток раз. Даже не разговариваем, ограничиваемся безликими кивками, после которых Полина сбегает к себе в комнату или в библиотеку: в последнее время она любит проводить там дни и ночи. Много читает. Много читает Паланика, которого я считаю гением современной литературы. Однажды забыла в библиотеке свою записную книжку, в которой я нашел выписанную неряшливым почерком цитату: «Мы любим трагедию. Мы обожаем конфликты. Нам нужен Дьявол, а если Дьявола нет, мы создаем его сами». И рядом — вырезанная из журнала фотография ее любимой «поющей головы».

Я знаю, что они общаются. Мы почти не видимся, но, когда возвращаюсь домой, такое чувство, что этот придурок везде: пьет мой японский виски, трогает мою шахматную королеву в золотой короне посреди вялотекущей партии на доске, оставляет после себя невидимый след из грязи.

Пока меня физически трахает опухоль в моей голове, этот придурок морально трахает мою жену.