Вкус его кожи с дымом и солью. Я слизываю все, жадно выискиваю на шее новые островки удовольствия, которые действую словно афродизиаки самой высшей марки. Голова немного кружится от одурительной смеси дождя, ладана и табака.

Я не знаю, что происходит с моим телом, но, наверное, так выглядит то самое предательство плоти, потому что во мне нет и капли стыда. Я хочу получить эти пальцы: на мне, во мне, везде. Хочу, чтобы он оставил царапины на коже, чтобы довел меня до оргазма тем единственным способом, который для меня возможен, а потом слизал мой вкус со своей кожи так же жадно, как я слизываю его.

Это помешательство.

Тяжелая форма одиночества, помноженная на взрыв гормонов.

Его волосы на ощупь еще лучше, чем у меня в воображении: мягкие, густые, гладкие.

— Перестань дергаться, — слышу хриплое недовольство мне в ухо.

Замираю, совершенно послушная, распластанная на моем мужчине. Мне нравится его властная интонация, этот тотальный контроль. Я не хочу ни нежности, ни трепета.

Господи помоги, я хочу быть трахнутой этим низким тягучим голосом, хочу услышать, как он будет шептать непристойности мне на ухо, как расскажет о пустой постели, в которой думает обо мне и не может уснуть.

Я могу этому сопротивляться, но не хочу. Могу попросить сделать это для меня, но только глотаю порцию отравленной вкусом Адама слюны и еще шире раскидываю колени.

Его палец надавливает на клитор: идеально мягко и упруго. Я вытягиваюсь в струну, сдавливаю крепкое запястье и ненавижу часы, которые мешают добраться до выпуклых вен на коже. Металлический ремешок натирает кожу, защелка оставляет царапины, но это лишь блеклые отклики тела в сравнении с тем, что творят пальцы Адама.

Он надавливает сильнее, потирает клитор влажной подушечкой среднего пальца, постепенно наращивая темп. Я слышу лишь свистящее дыхание и угрожающий хрип, когда снова непроизвольно пытаюсь убежать от слишком острых ощущений. Возможно, это просто самообман, возможно, во мне говорит неудовлетворенная женщина, возможно все, что угодно, почему именно этот мужчина и именно его ласка раздувает во мне пожар за считанные секунды.

Я не стану анализировать.

Я не буду пытаться найти причину, я буду наслаждаться последствиями.

Удовольствие вкручивается в меня внезапно и остро: как будто насадили на нож, но от сладости этой боли я просто кричу: может действительно громко, а может только в своем воображении. Все равно. Бедра сами подстраиваются под темп жестких пальцев, и мне плевать, что мое нетерпение — это как игра не по правилам. Адам лбом прикасается к моему лбу, и я с сумасшедшим удовольствием трусь щеками о колючий подбородок.

— Открой рот, Полина.

Я не знаю, зачем ему это, но губы размыкаются сами собой.

Адам сжимает клитор между пальцами, и я кончаю так сильно, что живот сводит судорога. И лишь угасающей крохой сознания понимаю, зачем нужно было открыть рот: Адам жадно ловит губами мой крик, как будто это что-то равноценное взамен полученному удовольствию. У него бледная кожа — и кожа губ кажется невыносимо сочной.

Я в третий раз готова униженно просить о поцелуе, но, слава богу, все равно не смогу произнести ни слова еще пару минут.

У моего первого за год оргазма вкус июльского дождя, прощенных грехов и мужчины, которому я не нужна.

Я лежу спиной на своем муже и пока пытаюсь отдышаться, Адам ненавязчиво рисует пальцем узоры вокруг пупка, осторожно возвращает вещи на место и, когда опускаю взгляд, к щекам приливает стыд — соски все еще болезненно твердые, торчат под футболкой, словно иллюстрация к порно ролику. Когда пытаюсь прикрыться дрожащими руками, Адам аккуратно, но твердо, толкает меня обратно. Голова снова откидывается ему на плечо — и даже в темноте я вижу влажные следы своих поцелуев на его шее. Хочется пригладить их пальцами, словно случайные складки на идеально отглаженной рубашке, но я оказываюсь совершенно беспомощна перед потоком приятной неги. Меня словно уложили на теплый песок, и мягкий прибой накатывает на кончики пальцев, постепенно поднимаясь выше и выше, каждый раз унося с собой напряжение и нервы.

— Если Додо заплачет, мы услышим, — говорит Адам, и теперь обе его ладони у меня на животе.

Он так и не снимает обручальное кольцо — ни разу не видела, чтобы судорожно тянулся за ним в карман или забывал на столике в спортивной комнате. Нет ни единой причины думать, что Адам может снимать кольцо за пределами дома, это не в его стиле: делать что-то украдкой, прятаться и юлить. Я пытаюсь вспомнить случаи, когда ловила его на вранье — и в голову ничего не приходит. И как будто щелкает что-то — Глеб постоянно мне врал. Даже в незначительных мелочах, даже по таким пустякам, что и сквозь слепую любовь я понимала — он просто не умеет иначе. Я тогда много чего понимала, но как любая безнадежно влюбленная женщина верила, что смогу что-то изменить, стать той единственной, ради которой повеса и лжец станет Настоящим Мужчиной.

— Спасибо, — произношу совершенно невпопад. «Спасибо, что дал мне поплакать»? «Спасибо, что стал жилеткой»? «Спасибо, что подарил удовольствие»?

— Ты не обязана оставаться одна, Полина, — спокойно, будто совсем ничего не произошло, говорит Адам. Он всегда такой сдержанный, что в те моменты, когда я не наслаждаюсь покоем за его широкой спиной, мне хочется ударить его побольнее и увидеть хоть проблеск злости.

— Предлагаешь и дальше плакаться тебе в плечо?

Во мне нет ни капли сарказма, я почти с замиранием сердца жду его короткого «да». Потому что сейчас мне просто невозможно хорошо и спокойно, и в этом целиком заслуга моего мужа, который, похоже, даже не думает о том, чтобы попросить то же самое взамен. А я хочу. Хочу дать ему хоть что-то: пусть хотя бы руками. Я ведь чувствую, что он завелся: достаточно просто «случайно» скользнуть бедрами вверх — и мне в макушку раздается приглушенный вздох.

«Я настолько тебе неприятна?»

— Предлагаю просто не забывать, что у тебя есть муж, а я в это понятие вкладываю больше, чем общий ребенок и официальная регистрация.

— Я тоже, — как эхо, отзываюсь в ответ на его слова.

И на этот раз не умышленно верчу задницей, устраиваясь поудобнее. Адам опускает руку, сжимает пальцы на моем бедре, и я скорее чувствую, чем слышу его предупреждающее: «Не нужно». Его «не нужно» — это как насмешка над влажной тканью шорт у меня между ног. Поэтому я придвигаюсь к его шее и делаю то, что продиктовано лишь импульсом — я делаю ему предложение.

— Завтра суббота, пойдем погулять?

Вот так просто, словно мы самая обычная семейная парочка, которая ждет выходных, чтобы проводить вместе каждую минуту. А ведь я даже не знаю, есть ли у него планы на эти дни. Может быть, у Адама уже есть другая женщина, может быть, Ира снова вернула его в свою постель. Может быть в эту секунду, когда его ладонь поднимается вверх по моему бедру, ныряя в изгиб талии, Адам придумывает формулировку про мою очередную попытку нарушить границы наших деловых отношений.

Плевать. Мне страшно услышать отказ, но после феерического оргазма — так пишут в журналах и на форумах — женщине простительно поддаваться безумствам.

— Я хочу сделать фотографии Додо… с тобой.

— Не люблю фотографироваться, ты же знаешь.

Да, я знаю. Он не любит попадать в объективы случайных фотокамер, он не любит позировать «для дела» и даже для статьи в финансовый альманах.

— Но можно попробовать, раз уж ты даже плюшевую овцу сняла так, что она похожа на Мисс Вселенная.

Адам согласился?

От неожиданности я пытаюсь повернуться, но у меня все еще болят швы, и со стороны мои попытки напоминают возню тюленя на лежбище. Адам откидывает голову назад, но я настойчиво хватаю его за щеки и вынуждаю посмотреть прямо на меня. Он резко уводит голову, но на этот раз он посмотрит на меня, даже если придется расцарапать всю его брезгливость. Мне нужен его взгляд, нужнее, чем следующий вдох. Я как будто впервые в жизни готовлюсь открывать подарок в большой коробке с яркими лентами и точно не готова расстаться хоть с каплей впечатлений.

Только бы Доминик поспал еще немного…

— Полина, что за блажь? — Адам немного хмурится, но мне все равно больше некуда отступать, и через минуту бесплотных попыток он сдается.

У него не просто карие глаза: они похожи на какие-то драгоценные камни того глубокого коричневого цвета, который бывает только у дорогой и редкой породы. Насыщенный цвет, углубленный темными ресницами и капелькой раздражения. Куда я смотрела раньше? Почему не видела?

— Ты пойдешь? Правда?

— Не имею привычки менять решения со скоростью звука.

Он просто непрошибаемый. Что бы там ни пряталось в этой темноволосой гениальной голове, оно скрыто больше, чем за семью печатями — и Адам ревностно охраняет свое сокровище.

Может, если я помогу ему расслабиться, он потеряет бдительность?

Мои намерения слишком очевидны, потому что Адам понимает их до того, как моя рука опускается к поясу его домашних джинсов. Он просто сжимает мои пальцы и предлагает:

— Давай не будем все усложнять.

— Давай! — зло откликаюсь я — и в трубке радио-няни раздается первый, еще не очень громкий крик Доминика.