Мы выбираемся на прогулку только вечером.

Весь день идет дождь, и после обеда я почти готов вернуться в офис и сделать то, его не делал ни разу в жизни — нарушить свое обещание. Хотя, если придираться дословно, я не давал клятв, я просто обозначил, что не считаю идею совместной прогулки чем-то фантастическим. На тот момент действительно так и думал.

Но все оказалось куда хуже.

Потому что я хотел ее, как ненормальный.

Всю ночь.

Так сильно, что нереализованное желание болело сильнее, чем все мои приступы вместе взятые.

Я уже не в том возрасте, чтобы избавляться от стояка холодным душем и «ручными» способы снять напряжение, поэтому до отказа забил голову скучными мыслями о работе: собрание директоров, отчет финансового директора, презентация новой рекламной кампании. Когда и это не помогло, я начал думать о том, что наша Вселенная — чертовски сложная штука, и по сравнению с круговоротом жизни в природе все мои проблемы — просто тлен.

Физически мне стало легче.

Морально — нет.

Утром мы лицом к лицу столкнулись около кроватки Доминика, поговорили о какой-то ерунде, а потом Полина пожаловалась на плохую погоду. Я согласился — просто кивнул, как игрушечный песик. Потом она забрала Доминика и прежде чем уйти сказала: «Все в силе, Адам, и, если что — у меня как раз не было практики фотографий с плохим освещением».

Я жду, что ее взгляд снова станет пустым, что она выдаст притворство, сделает что-то, что позволит мне вернуть мысли на рельсы прежних сухих деловых отношений, но Полина совершенно не помогает. Она все так же насторожена и сосредоточена, не улыбается и не пытается завести разговор, и общение с ней так и осталось похожим на решение уравнения со всеми неизвестными.

Но Полина собирается на прогулку. И когда я случайно застаю ее врасплох, она как раз заливает чай в маленький железный термос. И пританцовывает, отбивая ритм пятками в коротких пушистых носках.

Она выглядит обескураживающе счастливой. Словно у нее под кожей работающая на вся мощь новогодняя гирлянда.

У меня опять ноль версий почему.

Я складываю коляску в багажник, с горем пополам запихиваю пса на соседнее сиденье — Ватсон тот еще домосед — и жду, пока Полина с Домиником устроится сзади. По такому случаю сегодня я поведу сам.

Полина выбирает огромный сквер подальше от дороги, и стоит нам свернуть на аллею, как сразу становится понятно, что его облюбовали семейные парочки. Я качу коляску, Полина идет рядышком и делает вид, что только поводок в ее руке не дает Ватсону устроить забег на скорость. Эта псина официально самое ленивое создание на земле.

А потом Додо устает спать, я беру его на руки — и так наша прогулка превращается в фотосессию. Обычно я всегда закрываю рожу то ладонью, то нарочно опускаю лицо, но Полина каким-то чудом как будто растворяется: она есть, но ее и нет. Только тихие щелчки фотоаппарата выдают ее присутствие. И в принципе мне по фигу, что она в итоге наснимает, потому что мне хорошо.

Когда все заканчивается, Полина останавливается в тени огромного старого клена, забирает за ухо выпавшую прядь и листает фотографии в режиме «просмотра». Мы с Домиником, как два воришки, бочком пристраиваемся рядом, заглядываем через плечо.

— Ты снимала на волшебную пленку? — пытаюсь пошутить я. А когда она непонимающе хлопает газами, расшифровываю: — На некоторых даже…

— Ты красивый, Адам, — резко, как будто я собирался сказать что-то против заповедей божьих, говорит Полина. — У меня руки из задницы растут, я не училась снимать на «зеркалку», но тебе не приходило в голову, что дело не в волшебной пленке, а в том, что я смотрю на тебя вот так?

Она чуть не под нос тычет мне окошко предпросмотра, где в фокусе смеющийся я, потому что Доминик как раз упражнялся в искусстве улыбок, и у него это до сих пор выходит до невозможного забавно.

— Мне не приходило в голову, — мой частный ответ.

Полина не смотрит на меня: только на изображение. И я завидую тому парню из миллиардов пикселей, потому что ее палец гладит его лицо и потирает складку от улыбки.

— Полина? — слышу громкий вопрос за нашими спинами.

Это Поющая голова в компании двух мужиков постарше. И как бы ни странно это звучало, но вопрос принадлежал не Андрееву, а его спутнику: здоровенному мужику лет под сорок с заметным пузом. У него толстая золотая цепь, массивная печатка — готов спорить, там написана пафосная цитата из библии — и костюм на пару размеров меньше. Я допускаю, что у игромана Андреева могут быть общие дела с этим сутенером, но откуда он знает мою жену?

— Эй, в рот воды набрала? — подтягивается он. — Сколько лет прошло, маленькая Полина подросла, похорошела.

В парке много народа, где-то играет музыка и ветер шелестит кронами, но даже так я отчетливо слышу, как у Полины начинают стучать зубы. Она побледнела до цвета яичной скорлупы и с трудом цедит в легкие воздух через судорожно сжатые зубы.

Я никогда не видел ее такой испуганной и потерянной, словно девочка, которая запрыгнула в другой поезда вслед за чужими родителями. С мольбой в глазах тянется, чтобы взять у меня Доминика, но я даже рад, что теперь у меня свободны руки.

— На три шага назад, — говорю спокойно и, надеюсь, внятно, становясь на пути у жирного вездехода. Он морщится, словно ему тут никто не указ, пробует меня обойти, но, к счастью, у меня все равно преимущество в росте. Поэтому достаточно несильного пинка кулаком в плечо, чтобы боров попятился назад, боясь потерять равновесие. И ему это явно не нравится. — Полина, ты его знаешь? — спрашиваю, не поворачивая к ней головы. Слежу за руками жирного и стараюсь не выпускать из виду «сладкую парочку».

Она целую вечность тянет с ответом, а когда нарушает молчание, ее голос похож на вой песчаной бури.

— Это Анатолий Франц, бывший… Иры.

Наверное, я чертовски предвзят, потому что этот боров явно пугает мою жену, но словосочетание «Анатолий Франц» звучит именно, как прозвище сутенера. При том, что в детском доме у меня бы приятель Толик: хороший паренек, совершенно безобидный. Когда его били, я всегда влезал, и получалось так, что мне доставалось за двоих: и за собственные уши, и за слабака Толика.

Но вот этого жирного хочется просто ударить. В большей степени потому, что несмотря на мое недвусмысленное предложение исчезнуть и не портить нам прогулку, он продолжает поглядывать на Полину своими заплывшими жиром свиными глазками. У него явно какое-то нарушение, потому что не такой уж он толстяк, чтобы морда опухла до состояния двух подбородков и бульдожьих щек.

Не знаю, в какой альтернативной вселенной он бывший Ирины, но мне не по себе из-за того, что я стал заменой вот этому.

— Мы просто старые знакомые, Адам Александрович, — кисло улыбается Франц. Намеренно показывает, что узнал меня, но хоть не лезет ручкаться. — Я увидел Полину, хотел поздравить.

Он ищет взглядом моего сына, и Полина за моей спиной вздрагивает: я чувствую это по едва уловимым вибрациям, и в унисон моим догадкам Доминик начинает хныкать. Правду говорят о связи матери и ребенка, которая не прерывается, даже если перерезать пуповину. Сколько раз замечал: стоит Полине заволноваться — и тут же просыпается Доминик. Или просто с пустого места начинает капризничать. А моя жена не из тех женщин, которые стучат зубами от каждого шороха. Кажется, я вообще впервые вижу ее такой испуганной.

— Поздравь лучше Иру — она недавно стала вдовой, теперь наверняка тебя примет, — огрызается Полина.

Я украдкой смотрю на Поющую голову, и даже странно, что он до сих пор не пытается влезть в разговор, и когда замечает, что за ним наблюдают, перестает раздевать Полину глазами. Эта сладка рожа не станет мужской даже если ее «украсить» сломанным в двух местах носом.

— Что происходит? — Голос Полины звучит уже ровнее, но она все равно на взводе. — Почему вы вдвоем?

Андреев пытается вставить пять копеек, но Франц вскидывает руку и тот послушно закрывает пасть. Лично для меня все ясно: один купил другого и теперь дрессирует, как пуделька.

— Я теперь музыкальный продюсер, Полина, — объясняет Франц. — Люблю вкладывать деньги в прибыль.

Она снова вздрагивает.

Все, мне осточертело.

— Мы тут гуляем, если вдруг вы не заметили. — Я нарочно груб до самой крайне степени. Надеюсь, хоть кому-то из них хватит ума услышать в моем голосе прямой посыл валить известным направлением.

Франц на удивление быстро сдается, даже извиняется за беспокойство, но прежде чем уйти еще раз смотрит на Полину. Я бы никогда не стал тем, кем стал, если бы не умел читать по лицам хотя бы на примитивном уровне. И то, что я вижу на лице этого борова, мне совершенно не нравится, потому что это мерзкая грязная похоть. Он даже не трудится скрыть свои мысли, и я жалею только об одном: здесь слишком много лишних глаз, чтобы я мог безнаказанно его кастрировать. Вот это не должно размножаться.

— Полина, — все-таки тявкает пуделек. — Поздравляю.

Только напряженная ситуация удерживает меня от искреннего удивления. Разве они не переписываются? А если переписываются — почему он снова ее поздравляет? Или этот спектакль специально для меня? Вряд ли, ведь Полина знает, что я не буду вмешиваться в ее личную жизнь.

Или буду?

Простой же вопрос, но я сосредоточенно над ним размышляю до тех пор, пока троица не уходит так далеко, что их спины превращаются в черные точки.

— Я хочу домой, — говорит Полина. Не просит — требует.

Соглашаюсь, потому что от хорошего настроения не осталось и следа. Мы еще обязательно вернемся к этому разговору, когда она успокоится и перестанет выглядеть, как соломенная кукла, которую легко сломать даже сквозняком.

По дороге домой пишу своей секретарше задачу с грифом «срочно»: узнать все про Франца, как он связан с певцом Глебом Андреевым, вырыть из его прошлого все, что можно, а за то, что выкопать нельзя, я буду «очень благодарен». Разрешаю использовать все ресурсы.

В ответ она пишет, что все поняла. А еще через минут пятнадцать присылает сообщение, что она все-таки связалась с доктором Берром, но новости неутешительные. Правда, не уточняет какие, но я и так знаю. Я с месяц напрашивался на консультацию с возможностью срочной операции, а в итоге, когда для меня отыскали окно, просто не приехал. И не звонил с оправданиями, потому что мне не о чем сожалеть. Я был именно там, где должен был быть, и ни за что не согласился бы переиграть с новыми правилами. Разве что вообще не садился бы в самолет и был с Полиной с самого начала.