— Мы все заменили, Полина Александрова, как вы хотели. — Администратор на полусогнутых наяривает вокруг меня круги. — И заменили часть…

— Спасибо, я рада, что недоразумение исправлено.

В холле гостиницы «Корона» достаточно просторно, чтобы вместить всех высокопоставленных гостей. Из будет несколько сотен, и, если бы не Даниэла и ее подруга Ева — теперь уже и моя подруга Ева — я бы ни за что не справилась сама.

Адаму исполнилось тридцать семь ровно неделю назад, через день после его отъезда. Он не давал указаний насчет того, хочет ли устроить пышный праздник, но я решила, что праздник быть должен. Эгоистично, в одно лицо и даже не посоветовавшись с ним, как привыкла делать всегда, когда считала, что поступаю правильно, без скидок на «но» и «если».

Потому что в мире, где существует мой муж, стервятников нужно бить по клюву показательно сильно. Когда его похоронили в прессе, чуть не прямым текстом называя «нежильцом», я собрала адвокатов и вместе с ними устроила зарвавшимся СМИ порку с элементами такого БДСМ, что редактор одной такой газетенки наверняка будет видеть меня в кошмарах до конца своих дней. Надеюсь, что будет, и надеюсь, что эти кошмары передадутся по наследству его детям, чтобы у них на генетическом уровне отложилось аксиома: Романовых трогать нельзя.

Праздник будет с размахом. А-ля плевок в лицо всем, кто думал, что Адама можно списывать со счетов и тянуть поганые ручонки к его империи. Я поняла, что это нужно сделать, только пару дней назад, написала Даниэле и пожаловалась, что у меня нет никакого опыта в организации подобных праздников. Даниэла тут же сказала, что ее подруга просто собаку съела на таких вещах — и познакомила меня с Евой Садировой, женой известного своим крутым характером Наиля Садирова, человека, с которым, как говорили, лучше не пересекаться на узкой дорожке. Да и на широкой тоже. Первое, что сказала Ева, когда Дани нас познакомила, было: «Невозможное делать куда интереснее, чем возможное и скучное». Так я поняла, что у моего Адама будет праздник по высшему классу, и показательный плевок удастся на славу.

Если бы не заботы этих дней, которые сжирали все мое время, я бы точно сошла с ума. Потому что моя жизнь превратилась в маску двуликого Януса: днем я была деловой хваткой Полиной Романовой, стервой, которая не любит компромиссы и звереет от слова «невозможно», а ночью становилась разбитой в хлам одинокой замужней женщиной. Ночью у меня был только Доминик, с его уже таким отчетливым сходством со своим отцом.

Оставалось одно «но»: я понятия не имела, как сказать об этом Адаму. Тянула буквально до последнего, оправдывая себя тем, что такие вещи должны быть сюрпризом.

А потом Адам прислал сообщение.

То, чей смысл я до сих пор боялась пускать в свою душу. Не хотела анализировать и понимать, поэтому оставила его без ответа. Закрыла на самом интересном месте, выдрала те страницы, в которых до остроты красивый романтический момент обрывается внезапной смертью главной героини.

Вместо этого отправила то, в котором призналась о празднике по случаю его Дня рождения. Как-то… сухо и официально, почти теми же словами, которые придумала для пригласительных. Адам уточнил время. Я ответила четырьмя цифрами. Он написал, что все равно опоздает минимум на час.

В шесть вечера я уже в зале, в платье, которое Даниэла сшила специально для меня. Что-то совершенно невероятное в своей элегантной простоте, цвета персиков со сливками, голыми плечами и волнами шелка вдоль ног до самого пола.

В шесть тридцать зал уже заполнен гостями, а я чувствую себя Маргаритой в известной сцене из шедевра русской классики: улыбаюсь, приветствуя новоприбывших, пытаюсь отыскать хотя бы пару уникальных фраз для каждого. И все время держу в голове, что это все — одна большая показуха. И для этого здесь столько фотографов и журналистов. Завтра, когда новости расползутся даже по самым глухим уголкам страны, ни у кого не останется сомнений, что Адама Романова рано списывать со счетов и делить кусок его пирога.

Около семи приезжает Ира. Пришлось ее пригласить, потому что ее отсутствие сразу бы заметили и не оставили без внимания. Они с Адамом часто были меценатами всяких социальных проектов, и, если бы ее «вдруг» не оказалось среди приглашенных, эту странность обглодали бы со тройным усердием. Незачем давать повод для лишних сплетен, и ради этого я готова поступиться своими амбициями. И своей болью.

Ира хорошо выглядит, хоть даже невооруженным взглядом видно огромное количество плотного грима на ее лице. Она в закрытом платье, под руку с каким-то парнишкой, по меньшей мере лет на десять младше ее. Ведет себя, как петух, когда сестра подходит ко мне — и мы, как две гремучих змеи, шипим друг на друга показными улыбками на камеры. Два «чмока» за ушами, она с фальшивым восторгом показывает маленькую стильную коробочку, интересуется, где я прячу именинника, пока наша встреча обрастает плотным комом журналистов и светских обозревателей. Я отвечаю на автомате какую-то ерунду, улыбаюсь — и чувствую мягкий ненавязчивый аромат ладана, от которого внутри все обрывается, а сердце, которое давно умерло и засохло, как цветок дицентры, внезапно оживает и жадно пьет кровь из вен.

Адам в зале. Я еще не вижу его, но чувствую. Возможно — даже скорее всего — этот запах — лишь плод моего воображения, рожденная тоской иллюзия, которая заставляет думать, будто что я могу почувствовать своего мужчину даже в другом конце зала. Но я беззаветно отдаюсь этому самообману.

Темная голова мелькает над толпой, и я инстинктивно сжимаю ладони в кулаки, сглатываю фантомное воспоминание о его прядях у меня между пальцами. И в голову хлещут образы этой головы где-то у меня между ногами, и кофейного взгляда снизу-вверх, и вопроса на губах: «Любишь смотреть?»

— Люблю смотреть на тебя, — шепотом повторяю тот свой ответ.

Адам потихоньку пробирается ко мне, но это невыносимо медленно, потому что его постоянно останавливают, поздравляют, заваливают сотнями слов, словно нарочно возводят между нами шлагбаумы. Мой муж улыбается. Иногда вежливо, иногда официально, иногда просто кивает, обозначая, что услышал и принял к сведению.

Он снова весь в черном: костюм, шелковая рубашка, модные туфли. В образе лишь редкие мазки света: серебристые запонки и часы на сухом крепком запястье. Поправляет волосы, прочесывая их всей пятерней. Я поджимаю губы, стягиваю зубами помаду, обнажаю еще плохо зажившие ранки и безнадежно порчу свой идеальный образ.

«Я видел твоих демонов, моя Пандора…»

Правда, твоя?

Мне почему-то хочется сбежать. Трусливо, как девчонке, которая увидела на домашней вечеринке короля школы и вдруг поняла, что он тоже увидел ее. Потому что пока вот так, просто глаза в глаза, я могу притвориться, что Адам рад меня видеть, даже если я пополнила ряды тех, на кого он пожалел тратить улыбку. Я могу закопаться в самообман по самые пятки, но это все равно будет больно.

У него походка ледокола: разрезает плотный строй, замагнитив меня взглядом.

И я к нему, на дрожащих ногах, как хромая. Сколько между нами осталось? Три-четыре метра? Я успеваю сносить три пары железных сапог и стереть три железных посоха, пока расстояние не сокращается до его пальцев у меня на щеке. Не особо ласково, по-мужски жестко чертит линию по скуле до самого уха.

— Просто Маргарита, — говорит не особо стараясь, чтобы его слова остались в тени.

— А ты — Мастер?

Он секунду размышляет и с осколком улыбки на губах, которую мне не разгадать без его подсказки, отвечает:

— Воланд мне как-то ближе.

Я знала, что у нас похожие литературные пристрастия еще с момента, когда обнаружила «Бойцовский клуб» у него на тумбочке, и позже, изучая полки в библиотеке, снимая наугад свои любимые книги, даже не удивлялась, когда находила на страницах выделенные карандашом цитаты. Те, что когда-то выделила и я.

Мне стоит больших трудом спрятать странную глупую улыбку, когда на ум приходит мысль о том, что у нас была очень откровенная интимная близость, но почему-то именно любовь к одним и тем же книгам кажется мне настоящим откровением. Тем, от которого зудят и наполняются теплом ладони.

— Все… хорошо? — спрашиваю я, пытаясь вложить в два простых слова все свое беспокойство. Пора бы уже привыкнуть, что Адам не из тех, кто откроет душу для посетителей, словно Винздорский замок, но мне все равно необходимо узнать, как прошла его поездка.

Он делает шаг ко мне, перекладывает ладонь на талию и чуть разворачивает в сторону журналистов, которые тут как тут и слепят яркими вспышками фотокамер. Привычный жест, которым Адам и раньше подсказывал, что мы сейчас на публике и должны правильно улыбаться. Его ладонь всегда на том же месте, моя улыбка всегда в той же наигранной тональности, и во рту вдруг становится горько от того, как бы мне ни хотелось обратного — ничего не меняется. Хочется бессильно прикрыть глаза, спрятаться за шорами, чтобы продолжать идти по намеченному пути, не отвлекаясь на глупые фантазии.

Но в этот раз что-то не так. Его ладонь все так же, чуть-чуть, в рамках приличий, ниже моей поясницы, но лежит она жестче. И большой палец поглаживает кожу свозь дым тонкого платья. Нужно улыбаться и дальше, нужно просто растянуть чертовы губы и постараться не моргать, чтобы не «подарить» фотографам парочку дурацких фото. Но губы словно деревенеют, и голова сама собой поворачивается к Адаму. Даже на каблуках я куда ниже его, и очень тяжело сопротивляться потребности прижаться носом к тому месту, где кромка воротника «обнимает» шею.

А ведь он так и не ответил на мой вопрос.

Фотовспышки продолжают съедать наше терпение, какая-то белобрысая коротышка прорывается вперед и сует диктофон прямо мне под нос. Задает вопросы про Гнездо птицы Додо. Я отвечаю заранее приготовленными фразами: нетрудно догадаться, о чем будут спрашивать жену богатого человека, которая особо ничем и не известна кроме того, что ведет инстаграмм своего сына и изредка занимается благотворительностью.

Еще несколько вопросов Адаму о его семейной жизни, о том, каково это — быть отцом малыша, который чуть ли не так же популярен, как звезды шоу-бизнеса. В отличие от меня он ограничивается парой предложений и на всякий случай напоминает, что уже не раз говорил журналистам о своем законном праве держать свою личную жизнь от любопытных носов. Пока рыжая выскочка пытается придумать каверзу в ответ на неприкрытую грубость, Адам притягивает меня ближе, поворачивается и уводит в сторону, подальше от готовых урвать от нас хоть по куску газетчиков.

— У них ограничено время, — говорю я, пока мы осторожно лавируем между гостями, теряясь из виду. — Через двадцать минут служба безопасности всех выведет.

— Если раньше я не превращу вот того козлобородого в паштет, — спокойно сообщает Адам, взглядом перетягивая мое внимание на мужчину в пиджаке и джинсах, у которого в самом деле до смешного похожая на козлиную бородка.

Но других подробностей его внешнего вида я не успеваю рассмотреть, потому что за нашими спинами раздается знакомый мне голос, который зовет моего мужа по имени.