Я немного удивлен, видя Ирину, пробирающуюся к нам сквозь плотный строй гостей. Наверное, даже не предполагал, что Полина не вычеркнет ее собственной рукой из списка гостей. А потом вдруг понимаю, что и Ирина здесь совсем не случайно, что и она — часть устроенного моей Пандорой представления. Все-таки мы с Ириной раньше довольно часто пересекались на благотворительных мероприятиях, а парочку, организованных ею, она нарочно провела дуэтом только со мной. А еще мы в прошлом были любовниками и новости о нашей помолвке появились на следующий же день после того, как я озвучил свое желание узаконить наши отношения. Тогда это казалось логическим продолжением нас, и я даже не особо рассердился, когда Ирина слишком поспешила выкладывать счастливую новость и фото с кольцом на своей странице в социальной сети. Хоть и предпочел бы повременить с объявлением еще хотя бы пару месяцев.
Если бы Ирины не было здесь сегодня, нашлись бы желающие расчленить этот факт и подать на тарелке под соусом из небылиц.
Я чувствую, как напрягается спина Полины у меня под ладонью, и надеюсь, что твердое поглаживание позвонков большим пальцем немного ее успокоит.
— Рада, что мы все-таки смогли увидеться, — немного натянуто говорит Ирина и протягивает мне коробочку, перехваченную лаконичными золотыми лентами. Почти уверен, что там — запонки или булавка для галстука, что-то вызывающе дорогое, поэтому даже не тружусь открывать. Роняю подарок в карман, сдержано благодарю и интересуюсь ее самочувствием.
Ирина убирает за ухо несколько прядей, чуть склоняет голову, демонстрируя плохо прикрытый косметикой синяк. И тут же снова прячет его за волосами, чтобы заискивающе посмотреть мне в глаза. Что она ожидает там увидеть? Какой, по ее мнению, должна быть моя реакция?
— Это просто синяки, они пройдут. — Это куда грубее, чем самый неприглядный вариант, к которому она была готова: все настолько очевидно, что без труда читается в беззвучном возмущении ее губ. — Надеюсь, его уже поймали?
Что-то мелькает в ее взгляде. Злость? Негодование? Возмущение? Наверное, с таким же лицом старшая сестра Золушки сидела на лавке, пока усердная замарашка пыталась втолкать ее лапищу в крохотную стеклянную туфельку.
— Это не быстрый процесс, — бросает с заметным раздражением.
— Может быть… — Полина пытается отстраниться, но я нарочно еще сильнее прижимаю ее к себе, надежно фиксирую рядом.
— Спасибо за подарок, Ирина.
— Адам, я хотела… — Она говорит это слишком громко, и сразу несколько голов с любопытством поворачиваются в нашу сторону. — На следующей неделе будет благотворительный вечер, я уже связалась с твоей помощницей и дала ей всю информацию. Но все равно, раз уж мы здесь и есть возможность обсудить детали в неформальной обстановке, то… — Ирина косится взглядом на сестру и до натужных складок между бровями растягивает губы в жалкое подобие вежливого снисхождения. — Наверное, Полине это будет совсем не интересно и нам стоит…
— Наверное, — перебиваю я. — Поэтому, чтобы не рисковать нагнать на любимую жену скуку, я вынужден отклонить твое предложение. Ты знаешь, что Марина всегда в курсе всех моих планов и с ней можно согласовать даже цвет скрепок и узор на салфетках.
Я чувствую расслабленный вздох моей жены и делаю себе мысленную зарубку обязательно поговорить с ней на тему «я давно не интересуюсь твоей сестрой». И на многие другие темы, которых у нас накопилось непростительно много.
— Адам! — Ирина пытается поймать меня за локоть, когда я отворачиваюсь, чтобы увести жену через незаметную дверь справа. — Ты не можешь… всерьез…
Жаль, что приходится выпустить Полину из хватки, но только так я могу жестко стащить пальцы Ирины. Она возмущенно дышит и явно покраснела от негодования, но под слоем штукатурки ничего этого не видно. Мне жаль ее, как было бы жаль любую другую женщину, пострадавшую от насилия, но во мне ничего не ёкает и не горит праведным гневом в попытках защитить и обезопасить. Мне совершенно ровно до нее.
— Хватит, — приходится надавить на Ирину безапелляционной интонацией и приколотить ее бедро ее же рукой. — Просто хватит.
Наверное, будь я моложе и не такой эмоциональный кастрат, я бы вывалил ей на голову тираду о том, что некоторым женщинам нужно просто вовремя отойти в тень, чтобы остаться в жизни мужчины хотя бы приятным воспоминанием.
Я даже не ожидаю, что она отступится вот так сразу: у нее уже что-то похожее на одержимость, и мне не очень нравится, что этот симптом прогрессирует в опасно похожую на преследование болезнь.
Полина даже не сопротивляется, когда подталкиваю ее к двери: открывает, скользит в прохладный и плохо освещенный коридор. Знаю, что Ирина и несколько журналистов уже ринулись за нами, поэтому перекрываю дорогу нарочито громким и выразительным щелчком замка. Мы идем дальше по коридору, минуем несколько поворотов, оттуда в тусклый холл и через заднюю дверь — на крыльцо, во внутренний двор.
Тепло, но Полина вздрагивает под резким порывом ветра. Ночное небо полностью затянуто грозовыми тучами и в воздухе уже пахнет дождем. Я едва успеваю накинуть ей на плечи пиджак, когда первые тяжелые капли опускаются нам на головы. Хочу увлечь ее под козырек, но она упрямо топчется на месте.
— Тебе вообще не стоит переживать насчет сестры.
— Разве? — Она даже не хочет смотреть в мою сторону, но все так же жадно дышит, глотая — теперь я это точно знаю — мой запах. — У вас три года за плечами. Три года счастья и идеальных отношений. Я не умею воевать зубочисткой против мельниц, Дон Кихот.
— Да, три года. — Глупо делать вид, что ничего этого не было, и совершенно не по-мужски говорить, что те годы не имели для меня значения.
— Я просто не хочу ничего знать, — отчеканивает Полина. — Это ведь не сложно, да? Я не собираюсь больше вторгаться на территорию твоей личной жизни.
— Может еще и по разным постелям снова разбежимся? — подначиваю я.
— Это здравая идея.
Вижу, что она злится, что эмоции вот-вот превратят мою Пандору в Везувий. Можно ведь и остановить, сказать два-три слова, которые заморозят ее эмоции. А заодно просрать наш шанс выговориться.
— Ты стала хорошей матерью, Полина, — говорю в пику тем словам из ее признания. — И ты стала хорошей женой.
Она не сразу понимает, к чему эти слова, но по мере того, как подбирается к правильному ответу, вдруг бледнеет и еще яростнее вгрызается в свои несчастные губы. Просто какое-то испытание для моего терпения.
Дождь внезапно обрушивается на наши головы. Полина судорожно вздыхает, открывает рот — и я пользуюсь моментом, чтобы вложить между ее губами большой палец. Мы смотрим друг на друга и бессмысленно делать вид, что сейчас я думаю о погоде или финансовом успехе моей следующей сделки, потому что мы оба вспоминает ту ночь. Вода стекает по ее ресницам, немного пачкает макияж и смывает напускную холодность.
— Осталось последнее, — развиваю мысль. А ведь хотел поговорить о другом. Серьезно разложить все по полочкам, препарировать ее и себя, показать, что где-то внутри мы накрепко срослись нервами. Все планы коту под хвост. Ее губы в дожде творят со мной просто невероятные вещи, хоть Полина даже не шевелит ими. — Стать хорошей любовницей.
Я жду, что она «услышит» меня, но пауза угрожающе затягивается, словно пружина в заводе часов. Дурной знак. И я, ожидаемо, совсем не успеваю подготовиться к последствиям, потому что моя Пандора взрывается к чертовой матери, и от ящика, в котором пряталась столько дней и ночей, остаются только щепки.
— Мне не нужна твоя жалость! — контузит меня громким криком, бьет таким чистым концентрированным гневом, что почти причиняет физическую боль. — Не нужны твои попытки стать правильным мужем! В чем дело, Адам? Ты же никогда не притворялся. Зачем сейчас начинать? Только чтобы отблагодарить? Не старайся: я наврала все до последнего слова. Мы деловые партнеры, ты отец моего ребенка и так уж вышло, я в полной зависимости от тебя. Считай, что просто защищала свое благополучие и будущее сына.
Она тяжело дышит, вода стекает по подбородку в ложбинку на груди. Ткань уже намокла и соблазнительно облепила кружевной бюстгальтер. Это заводит даже сильнее, чем если бы Полина стояла передо мной совершенно голая, и мысли разом стекают ниже пояса.
— Оригинальный способ сказать, что ты меня любишь, — говорю в ответ на ее гневное заявление.
— Как-то много слов, не находишь? А как же коронное: «У тебя истерика» или «Остынь, Полина»?
Хоть бы не рассмеяться ей в лицо, так хочется подразнить злую кошку. Но все равно делаю приглашающий жест и лениво говорю:
— Остынь, Полина.
— Издеваешься? — с новой силой зажигается она.
— Всего лишь даю то, что ты хочешь.
— Я хочу тебя, а не твое напускное благородство! — Поразительно, как она открыта в каждой из своих сверкающих, как читая эссенция, эмоций.
— Я тоже тебя хочу, моя Пандора, без платья, без белья, без чулок, но в туфлях.
— Две недели закончились неделю назад, — вдруг заявляет она. Отводит со лба мокрые волосы и настороженно хмурится, как отличница у доски.
Еще бы я не знал, когда закончились эти долбаные две недели.
Она просто смотрит на меня из-под мокрых ресниц и иногда моргает, стряхивая дождь на мокрые щеки. Я видел ее в той записи: совершенно открытую, без скорлупки. Испуганную, но готовую огрызаться до самого конца, до последнего вздоха идти в бой. Бороться за меня. И все, что она сказала минуту назад — просто защита. Попытка спрятаться за безразличием, потому что даже цирк тараканов у нас с ней один на двоих, настолько мы схожи в своих страхах и попытках отгородиться от всего, что может причинить боль. Мне тоже не нужна ее жалость и ее сочувствие на хрен на нужно. Мне нужна она без своего защитного панциря, без дурацких мыслей о том, что какие-то поступки превратили ее в падшую женщину.
— Мне тебя совсем не жаль, — говорю безапелляционно твердо, чтобы ей сразу расхотелось спорить, хоть, зная Полину, шанс, что она угомониться с первого раза практически равен нулю. — И я не собираюсь отпускать тебе грехи. А если вдруг ты надумаешь пригласить в наш дом экзорциста, боюсь, мне придется его пристрелить.
— Не учи меня, что делать с моей жизнью, Адам, — немного спокойнее, но все еще на взводе отвечает она.
— Мне придется, Полина.
— Решил превратиться в рыцаря и сделать из ведьмы принцессу?
Я пытаюсь не улыбнуться, но эта попытка прокусить мою толстую шкуру заслуживает искренности. Как кошка: сначала вонзит зубы, потом с виноватым видом будет долго зализывать рану.
— Мне ведьма больше нравится, — отвечаю я.
Полина снова хмурится, но на этот раз не боится смотреть мне в глаза. Она совсем намокла, и с меня вода градом, но мы стоит под дождем, как будто заново рожденные в купели. Я бы хотел знать, о чем она думает, но не хочу спрашивать. Пандора потеряла свой бесценный ящик, и ей больше не спрятаться.