Я просыпаюсь посреди ночи от осторожного шороха. Сначала просто моргаю и пытаюсь сообразить, что произошло. Помню, как Адам ушел в душ, а я улеглась читать книгу. Строила планы на тихий вечер в постели: каждый со своей книгой, плечом к плечу, просто лежать рядом с мужем и изредка немного поворачивать голову, чтобы мазнуть носом по крепкому плечу рядом.
А потом, как во сне — его голос, и обещание поскорее вернуться. И я, зачем-то попросившая клубнику.
Когда глаза привыкают к темноте, я сажусь в кровати, чувствуя очень странную, колючую, словно ершик для чистки посуды, тревогу. Машинально смотрю в сторону приоткрой дверцы в детскую, потом — на Адама, который стаскивает через голову футболку и бросает на меня извиняющийся взгляд.
— Я его покормил, — говорит почему-то немного охрипшим голосом.
На часах — три тридцать утра. Воздух в комнате прохладный и влажный, и я морщу нос, потому что есть в нем непонятный, чужеродный нашей спальне запах.
— Я так крепко спала? — Никогда раньше не просыпала плач сына, иногда вообще открываю глаза за пару секунд до того, как он начинает возиться. Говорят, это материнское чутье.
— Нет, просто я взял его раньше, чем Доминик заплакал. Спи, я в душ — и к тебе.
Сон не идет. Адам в ванной: вода громко шумит, но я не слышу ни звука, хоть иногда, когда все хорошо, мой большой молчаливый муж может что-то напевать себе под нос, и при этом бессовестно фальшивит, не попадая в большинство нот. Но голос у него красивый, и это отчасти компенсирует все недостатки.
Сегодня что-то не так. Там просто вода — и гробовая тишина. Не слышно ни возни, ни всплесков, только ритмичные однородные звуки, словно душ лупит вхолостую. Я потихоньку, зачем-то на носочках, иду к двери, проворачиваю ручку — открыто. Адам стоит под душем, уперев ладони в стену, и струи безбожно колотят его спину. Напор такой сильный, что от ударов они разлетаются в микроскопические облачка. Пара нет, и чтобы подтвердить догадку, осторожно поставляю ладонь. Вода ледяная.
Адам лишь слегка двигает головой в мою сторону, наверное, хочет что-то сказать, но я вижу смазанную кровь у него под носом — и, без раздумий, ступаю под воду прямо в одежде.
Холод стремительно обжигает даже сквозь ткань, я сразу начинаю дрожать и тело само кренится вправо, каждой мышцей умоляет покинуть пыточную, потому что меня почти сразу начинает колотить мелкая дрожь. Я обхватываю Адама руками, прижимаюсь так крепко, чтобы он забрал те капельки тепла, которые еще во мне остались.
В жизни редко бывают моменты, когда все слова мира кажутся совершенно бессмысленными, а для того, самое важное, что действительно имеет значение, человечество еще не придумало нужных названий и определений.
Адам обнимает меня в ответ, роняет голову мне в волосы, тяжело дышит, как будто после забега на выживание. Его тоже бьет мелкая дрожь, пальцы непроизвольно стягивают ткань сильнее, пока пуговицы на шелковой кофте пижамы не начинают отлетать снизу-вверх одна за другой. Я потихоньку, очень осторожно, откручиваю вентиль горячей воды.
Оттаивай, мое Сердце, я слышу, как ты болишь.
— Устал немного, — слышу дрожащий шепот мне в губы, когда, наконец, хватка ослабевает и я жадно ловлю рваное дыхание Адама.
Хочу спросить, что случилось, но он как будто чувствует и просто закрывает мне рот поцелуем. Хоть это и не поцелуй совсем: просто мокрые губы к губам, плотно до боли и так сильно, что я чувствую — в эту минуту я дышу за нас двоих. Наполняю его легкие своей любовью, нескладно, как умею.
Мы возвращаемся в постель только чрез полчаса. Адам снимает с меня мокрую одежду и оставляет на полу пастельными лужицами. На руках несет в постель совершенно голую и укладывается рядом, обхватывая меня всем собой, и почти сразу засыпает
А на следующий день в нашем доме появляется странный посетитель. Мужчина с цепким хищным взглядом в дешевом костюме и порядочно заношенных туфлях, который точно не может быть ни коллегой Адама, ни его приятелем. Если его пропустили, значит, охрана получила разрешение, и этому должно быть какое-то разумное объяснение. Они с Адамом пожимают друг другу руки, обмениваются парой фраз, как будто старые знакомые, которые в последний раз виделись еще до вымирания динозавров.
Адам приглашает гостя в кабинет, пытается закрыть дверь, но я простреливаю его взглядом и захожу до того, как он успевает найти повод оставить меня не у дел.
— Сто лет не виделись, — говорит мужчина, принимая из рук моего мужа стакан с коньяком.
Адам улыбается, как всегда на двести процентов контролируя каждую свою эмоцию. Пока я, на правах молчаливой слушательницы, занимаю одно из кресел, они разговаривают. Обо всем и ни о чем. Вспоминают детдомовское прошлое: как громили окна заведующей, как сбегали ночью и до утра просто шатались по всем помойкам в округе. Изредка смеются, изредка грустят, и, казалось бы, нет ни единого повода для беспокойства. Но это пугает сильнее всего.
Потому что Адам полностью и наглухо закрыт.
— Зачем приехал, Сергей? — спрашивает Адам, когда они приговаривают по порции алкоголя и оба явно устают делать вид, что байки из прошлого — единственный повод для встречи.
В ответ гость называет только одно имя, и у меня внутри все холодеет:
— Анатолий Франц.
Почему этот скот снова и снова возвращается в мою жизнь?! Даже просто звуком своего поганого имени, просачивается в крохотною щель, как смертельный газ в камеру.
Я рада, что сижу чуть поодаль, и никто из мужчин не обращает внимание на то, как я неосознанно нервно комкаю юбку на коленях. Всего секунду, потому что сразу беру себя в руки, и пытаюсь понять, причем тут вообще мой. Они ведь даже не знакомы толком.
— Встречались пару раз, — спокойно отвечает Адам.
— Пару раз, — синхронит его слова Сергей.
Перекладывает из ладони в ладонь опустевший стакан и я, как порядочная хозяйка, наливаю еще. Когда передаю обратно, мужчина смотрит на меня таким странно-оценивающим взгялдом, что с трудом подавляю желание выплеснуть алкоголь ему в лицо. Что-то во мне громко вопит и сигнализирует ядовито-красным: «Опасность!» Но я хорошо владею собой, и даже нахожу силы улыбнуться в ответ на его благодарность.
— Я так понимаю, твоя жена знает его лучше.
— Ты к чему вообще, Сергей? — Адам прищуривается, укладывает руки на стол и с поднятой вверх бровью, интересуется: — Может, мне едковатом позвонить?
— Его нашли сегодня утром. То, что от него осталось, — уточняет мужчина.
На этот раз я успеваю предугадать свою реакцию и прячу руку за спину до того, как пальцы судорожно корчатся в дурманящем ощущении облегчения. «То, что от него осталось» — теперь моя личная любимая фраза, потому что за она сулит приятное чувство свободы.
— Что случилось? — спрашиваю немного деревянными губами.
— Кто-то связал его, как мясной рулет, полил горючим маслом и решил подкоптить. Но что-то пошло не так, и от Франца остались рожки да ножки.
Это все звучит очень цинично, но я впитываю каждое слово.
Снова и снова прокручиваю их в голове, наслаждаюсь, словно дегустирую изысканное вино многолетней выдержки. Истома стекает вниз по венам, опускается в коники пальцев, и я с удовольствием, словно окунула ноги в песок, шевелю кончиками пальцев. Хочется и самой выпить. Нет, не шампанское, потому что праздновать тут нечего. Взять вот тот тяжелый хрустальный стакан, наполнить его любимым виски моего Адама и …
Я останавливаю мысль, потому что хоть мысли и успели убежать за горизонт, мозг продолжает переваривать информацию. И зачем-то скрупулезно, как паук, перебирает слова лапками. Как ты было? «Решил подкоптить…» Втягиваю носом воздух, но он пахнет совсем не книгами, дорогим алкоголем и нотками ладана.
Он пахнет гарью.
Именно этот запах был непрошенным гостем в нашей спальне.
— Охрана Франца донесла, что накануне он общался только с тобой, и эта встреча не была совсем обычной. Якобы секретной.
— Секретной? — Адам пожимает плечами, и я замечаю, как тяжело ему даются попытки не смотреть в ответ мой пристальный взгляд. — Франц денег просил взаймы. Сказал, что у него долги. У него там что-то с его новым протеже не срослось и вложение не окупилось, надо было срочно отбить, потому что задолжал. Прости, Сергей, я правда не в курсе подробностей, мне своих проблем хватает. Да и не интересуюсь я всякой шелупонью.
Держится спокойно, но плечи… Черт!
Я все-таки наливаю немного в стакан — ровно на один палец, делаю глоток. Горько, но алкоголь, как бы нелепо это не звучало, отрезвляет. Становлюсь Адаму за спину и как бы невзначай поглаживаю его по плечу: от шеи, медленно, стекающим движением ладони до самого обрыва. Раз и еще раз, пока не чувствую, как под тонкой тканью домашней футболки расслабляются мышцы. Вот так, теперь все хорошо.
— Я под подозрением? — спокойно перебирая мои пальцы, интересуется Адам.
— Просто решил заглянуть по старой дружбе, рассказать, если что, откуда ветер дует. Увидел знакомое имя.
Странный разговор. Короткий, какой-то несуразный, полунамеков в нем больше, чем слов. Мы как заговорщики, которые знают, что их прослушивают, и поэтому не могут говорить прямо, но еще не успели придумать секретную речь и вынуждены играть в игру «Крокодил».
Тот запах, господи.
Сергей поднимается, Адам встает вслед за ним. Они идут до двери и снова говорят о прошлом. Как будто ничего и не было.
Адам возвращается через пару минут. Я стою около стола и встречаю его немного настороженный взгляд, и жду, пока расстояние между нами не сокращается до раздавленного двумя телами миллиметра. Это прозвучит немного странно и нелепо, но именно я, маленькая коротышка, сгребаю в охапку своего большого и сильного мужа, и готова принять любой удар судьбы, если она настолько сука, что решит поквитаться с ним за его поступок. А потом поднимаю руки, обнимаю его лицо и смеюсь сквозь слезы, потому что он снова несколько дней не брился, и короткие волоски щекочут ладони.
«Прости меня, отче… но сегодня я не буду каяться. Сегодня я буду жить».
— Нельзя быть таким убийственно красивым, муж, потому что у меня вот-вот лопнет сердце.
Он улыбается той самой улыбкой от уха до уха, от которой я впадаю в тяжелейшую эйфорию, и вынырнуть уже никак. Заплыв без баллонов на критическую глубину, и еще немного ниже.
— Сколько ты выпила? — Кивает на мой стакан. — Меня минуту не было, жена.
— Явно недостаточно, чтобы не распускать язык, — подначиваю его. Заставляю наклонится к моему уху, и для этого Адаму приходится упереть ладони в стол по обе стороны моих бедер. — Мои крысы заткнулись, муж. Пойдем топить твоих.
Когда-нибудь, может быть — а может и нет — мы ответим за все, что сделали.
Но я планирую наслаждаться любовью своего мужчины еще минимум сто лет.