Наконец-то Съёрг.

Хани вздохнула полной грудью, стоило им ступить за ворота. Воздух, крепкий от запахов свежего хлеба и супа, тянул за нос. И хоть с ним смешивалась еще и вонь нечистот, этого было недостаточно, чтоб испортить сладкое чувство возвращения.

Дорога с шамаи и правда заняла меньше времени. Бурые пустоши в это время лишь хранили лишь название. Голубой лед покрывал всю низину, которая лежала будто в чаше, меж холмов. Воздух звенел в ушах Хани многоголосыми колокольчиками, когда Талах-орль нес ее над просторами, что сверкали в свете дня радужными бликами. Когда приходила оттепель, вода в низине таяла, набиралась глиной и песком из недр земли, отчего долину и прозвали Бурой. Столетние старцы говорили, что когда-то на этом самом месте было озеро, чистое как слеза и полное рыбы. Хани помнила лишь грязную гать, поросшую редкими деревцами и ягелем.

Башня Белого шпиля острой иглой пронзала полные снега небеса. Еще с половины пути, Хани видела путеводный свет, венчавший пик башни: Северная ярость многие годы освещала просторы столицы и окрестных земель.

Город еще дремал. Улицы в Съёрге быль под стать северному нраву артумцев — прямые, широкие, вымощенные грубым камнем, подчас острым даже сквозь подошвы. Дома тесно жались друг к другу, меж ними редко когда оставались переулки, столь узкие, что не раскинуть рук. Столица Артума никогда не хвалилась пышными изваяниями, статуями. Каменный город молчаливым исполином лежал на заснеженной равнине у подножья горного кряжа, за которым, на север, били лишь Пепельные пустоши. Съёрг первым принимал на себя удар вылазок шарашей, стоя непроходимой преградой на их пути. Здесь знали цену крепкому камню и не тратили его почем зря, укрепляя городскую стену, и Браёрон — горный замок Конунга.

— Здесь и воздух слаще, — произнес Талах, шагающий рядом с Хани.

Близнецы сменили обличье как только до городской стены оставалось лишь несколько сотен шагов.

— Ненавижу города, — в противовес брату, сказал Эрик. — Огонь, дым, глотку режет, будто каленым железом.

— Просто брат мой не любит собак — они его запах чуют за сто шагов. Облают всего, почем зря. — Пошутил Талах и лицо его просветлело. Он заглянул в глаза Хани, озадачился. — Тебя что-то беспокоит, эрель?

Северянка кивнула. Она любила Съёрг. В башне Белого шпиля фергайры дали ей кров на весну и лето, здесь она постигала знания и мудрости, и обучалась. Но после фергайры собрались советом и велели ей искать свой путь. Чтоб темная богиня в ней успокоилась, или взяла верх над светлой, если в том ее судьба. К тому времени Рок воротился из странствий и Хани, не мешкая, покинула башню. Иди, чтоб очиститься, или сгинуть, так сказала фергайра Дрия.

Но духи по-прежнему жили с Хани, хоть теперь их голоса стали тише, и появлялись лишь иногда. Однако же, она не избавилась от своей темной отметины, и осталась файари — порченой светлой колдуньей.

В тот день, когда на их пути встретились чужестранцы, они с Роком возвращались домой, но условились, что прежде заедут в Белый шпиль. Хани не знала, что будет, когда она вновь придет к фергайрам, но в ней жила надежда — для нее непременно найдется место в Артуме. Рок, всегда веселый и неунывающий задира, успокаивал подругу и, сотрясая воздух топором, грозил, что пришибет всякого, кто тронет Хани. Северянка знала, что то было лишь мальчишечье геройство, но оно, странным образом, добавляло уверенности.

Теперь же спутником ей стало опустошение. За плечами остался пепел, которым стал Рок, и рассерженный дух-защитник. Не пришло благословения Скальда. Только слова Мудрой из Яркии, что преследовали ее будто бешенные псы: "Тебе нет места нигде в Северных землях".

— Мне нужно в башню Белого шпиля. — Она постаралась, чтоб голос звучал ровно. Рядом с теми, кто добровольно отдал свое тело зверю и обрек себя на раннюю смерть, ее горестям не было места. — Я должна убедить фергайр повернуть Зеркало на юг, но слова покинули меня.

— Фергайрам ни к чему слова, чтоб знать, с чем ты явилась. — Эрик, зверь в котором никак не желал униматься, изредка скалился и негромко рычал.

Хани боялась его, хоть и не чувствовала зла. Прошлой ночью, наткнувшись на редкий молодой лесок, они сделали короткий привал. Хани удалось задремать, но ее быстро растревожил протяжный волчий вой. Открыв глаза, северянка увидела лишь Раша с кинжалом наготове. Когда меж деревьями послышался хруст ломающихся веток и Хани потянулась, чтоб зачерпнуть магии, к месту привала выскочил Эрик, в своем зверином обличии. Пасть его щерилась, перепачканная парившей теплой кровью. На краткий миг северянка поверила, что зверь в шамаи одолел человека, как случалось иногда, если дух воина истощался или был недостаточно силен, чтоб главенствовать над разумом. Поговаривали, что даже орда шарашей не так страшна, как один дикий шамаи.

Но волк-Эрик отступил, вернувшись в лес. Они с Рашем так и не сомкнули больше глаз. Вскорости вернулись оба близнеца. Разгоряченные охотой, они смеялись и шутили, ловко, играючи, распотрошили тугие шишки кедров: семена из них были питательными и вскоре они с Рашем насытились вдосталь, чтоб продолжить путь.

Но та окровавленная волчья пасть, огромная настолько, чтоб с легкостью перекусить человека, виделась Хани каждый раз, когда она смотрела в сторону Эрика.

Дорога уводила глубже в город. Приземистые дома сменили добротные здания, крепко сбитой кирпичной кладки. Никаких внешних убранств, лишь редкие короткие пихты украшенные лентами и глиняными игрушками. Они прошли храм Скальда, с огромным колоколом на башне, потом — площадь с Дровень-деревом, в каменном кольце — говорили, этому древу лет в два раза больше, чем самому городу. Когда путники миновали несколько переулков, путь их перегородил широкий мост через реку, что делила город пополам. Сейчас воды Косицы Мары покрывал лед: гладь в лунном свете вся была исчерчена петлицами от полозьев, которые ребятня привязывала на ноги, чтоб кататься по замерзшей воде.

Хани остановилась.

— Думаю, вам нужно поискать, где провести ночь. За мостом, недалеко, дойдете до площади, там сто шагов на право, гостиница "Мокрый ус" и…

Ее перебил Раш.

— Нам? — Его брови сошлись единой нитью.

— К Конунгу можно попасть не раньше рассвета, а к фергайрам я пойду сейчас. — Хани проигнорировала злость во взгляде чужестранца. Рядом были шамаи, значит Раш не станет лезть на рожон, если только он не растерял по пути весь разум.

— В паршивой деревне остались трое моих друзей, — змеем зашипел парень, но с места не сдвинулся. — Они ждут помощи, потому что их взяли пленными неблагодарные скоты, которым мы помогли спасти их детей!

Слова рассекли воздух, накалили его, нагнав незримого, трескучего грозою, тумана. Эрик, будто только того и ждал, по-звериному оскалился. Даже всегда невозмутимый Талах скрипнул зубами. Однако же Раш словно сделался слепцом — он продолжал уничижать Хани взглядом, словно она стала воплощением всех несчастий.

— Как бы я кой-кому язык не укоротил, до самого корня, — пригрозил Эрик.

Хани сделалось страшно. Что удержит их от перепалки? Раш будто бы и не услышал слов, обращенных к нему, молча ожидая ответа.

— Я не всесильна, — неуверенно ответила северянка. Пар изо рта густым облачком вырвался на свободу. — К Конунгу нас не пустят средь ночи. Или, может, у тебя есть письмо с печатями или какие другие регалии?

Вновь повисла тишина. Раш пожевал губы, негодование сменилось сомнением. Краем глаза Хани заметила четырех стражников, которые направлялись в их сторону. Наверное, решили проверить, кто не спит в такую ночь, подумала северянка. Так и есть — стражники подошли, чеканя шагами мостовую.

— Кто такие? — Спросил один. Его косматые брови кустились над глазами, будто клоки волчьей шерсти.

— Путешественники, — как можно спокойнее, ответила за всех Хани.

Мужчина смотрел с подозрением, громко сопя и не снимая ладони с эфеса меча. Кто-то из его спутников кивнул на близнецов и зашептал на ухо.

— Почтение вам, шамаи, я чту вашу жертву, — поклонился тот, что был за старшего.

Остальные последовали его примеру.

— Так за каким делом прибыли вы столицу? — Глаза под кустистыми бровями по очереди осмотрели каждого, задержавшись Раше.

— Мне нужно к Конунгу, — опередил Хани чужестранец. — Я еду из Яркии, поселении на юге Северных земель. Туда идут орды шарашей, меня послали гонцом, чтоб предупредить вашего правителя об опасности и просить Конунга выехать на защиту своего народа.

За спиной главного раздался смешок, но тот осадил весельчака крепким матерным словом, от которого к ушам Хани прилила кровь.

— Все так, — подтвердила она, видя, что для четверки слова чужестранца едва ли не пустой звук. — Мудрая просила меня говорить с фергайрами от ее имени.

Главный снова осмотрели их, поговорил с обоими братьями-шамаи: услыхав про браконьеров, озлобился, снова выругался, и плюнул себе под ноги.

— Поведем их в замок Конунга, — сказал он остальным и никто не возразил.

— Мне нужно к фергайрам, — упрямилась Хани. — Может быть, если они обратят Зеркало в сторону Яркии, то смогут углядеть шарашей. Мне есть что показать, чтоб убедить их и в башне Белого шпиля меня знают, должны впустить и средь ночи.

Под конец голос предал ее, она нарочно закашлялась, чтоб скрыть дрожь. Пустят ли? Или прогонят с порога, как прокаженную?

— Я могу пойти с тобой, — предложил Талах. Ясно голубой взгляд его гнал прочь все печали, успокаивал. — Хватит и одного языка, чтоб донести весть до Конунга, а брат мой красноречив за двоих. Фергайры, помнится мне, чтят шамаи и не оставят одного из них без крыши над головою. И кто-то должен нести твоего птенца, иначе ты вскорости и спину не разогнешь.

Хани согласилась, скинула с плеч лямки меховой сумы. Птенец спал, укрыв голову крылом, из которого торчали редкие колючие перья. Северянке показалось, что их стало еще меньше. Талах, со всей осторожностью, принял ношу и взвалил себе на плечо — легко, будто та весила легче пуха.

Стражники больше не задерживали их. Братья попрощались, условившись встретиться у храма Скальда после полудня. Северянка нарочно отвернулась от Раша, чтоб не видеть больше тяжелого взгляда чужестранца. Она была рада, что пути их разошлись. Когда Конунг выступит с войском в Яркию, — а Хани не сомневалась, что вскорости так и случится, — они, вероятно, вновь встретятся, но тогда она сможет затеряться между людьми.

— Ты бывала в Белом шпиле? — Спросил Хани северянин.

В то время, как Эрик и Раш, в сопровождении стражи, перешли через мост, на север, они с Талахом остались по другую сторону, повернули на запад, каждым шагом приближая свет Северной ярости.

— Провела там минувшую весну и лето. — Хани отогнала тяжелые мысли.

— Ты файари, ведь так? — Голос Талаха остался невозмутимым, будто он только что спросил, не голодна ли его спутница. Увидев ее непонимающе-удивленный взгляд, шамаи улыбнулся всем ртом. — Я понял это, едва взглянув на тебя.

Хани ждала ответа более полного.

— Просто почувствовал, — пожал плечами шамаи. — Это есть в тебе, глубоко. Я слышу, как пахнет твоя кровь, эрель. Лишь раз такой запах встречался мне раньше. Так пахла моя мать.

— Что с ней сталось? — спросила Хани так тихо, что сама едва услыхала слова.

— Отец отнес ее к границе Пепельных пустошей. А Эрик до сих пор злиться, что я после того перестал называть отца отцом. Он верит, что наш родитель поступил истинно верно.

Девушка больше не спрашивала. Ее могла ждать та же участь.

Они повернули налево, дорога снова сузилась настолько, что идти можно было лишь друг за другом. После — опять вышли на широкую улицу, что дважды пересекалась спящими торговыми площадями, свернули за храмом огненного бога Эрбата.

Шли молча. Несколько раз им попадались патрули, но, завидев воина-шамаи, северяне лишь склоняли головы, не задерживая путников, которые торопливо топтали камень мостовой.

Они прошли грузное здание гильдии кузнецов, на стенах которого, освещенные луной, поблескивали щиты с гербами мастерских, миновали улицу ремесленников: в некоторых окнах плясали тусклые огоньки, тишину нарушали шорохи и покашливания умельцев, трудившихся и ночью. После, путь вывел их на просторную площадь: на черном маслянистом граните раскинулась лучами восьмиконечная звезда белого мрамора. В свете Северной ярости, мраморная звезда сверкала, будто только что отполированная до блеска. В отличие от остальных улиц, площадь эта еще хранила островки не попранного подошвами снега. Луч на запад упирался прямо в череду широких ступеней, которые взбирались вверх. Туда, где горделивою пикой убегала в вышину башня фергайр.

— Я мог бы отнести нас, но зверю во мне не по нраву запах в городах. — Талах, впрочем, не выглядел огорченным. Он первым встал на ступени и поманил Хани рукой.

Чем дальше уносили их каскадные ступени, перемежеванные парапетами со светящимися соляными глыбами, тем больше девушке казалось, что они идут прямо в облака. Хани поймала себя на мысли, что когда поднималась в башню в первый раз, к ногам ее будто приросли крылья. Теперь же она с трудом переставляла ступни. Всему виной тревога, думала Хани, стараясь дышать носом, а еще отчаяние, страх. Она корила себя за слабости с тех самых пор, как Сьёрг распахнулся для путников; для светлой колдуньи, порченой чернью Шараяны, столица казалась большою мышеловкой.

Когда ноги Хани устали, а дыхание сбилось, до башни оставалась еще половина пути. Талах же, как ни в чем не бывало, продолжал коротать путь тем же легким шагом. Расстояние между ними стремительно увеличивалось. Когда северянка остановилась на очередном парапете, прислонившись к соляному столбу, пронизанному сверкающими жилками, Талах вернулся за ней.

— Я… Мои ноги… мне бы… — Слова тонули в шумных выдохах.

— Хорошо, эрель, я понесу тебя, — решил шамаи и, не дожидаясь ее согласия, взял Хани в охапку, прижимая к себе.

Она хотела возмутиться, потребовать поставить ее на ноги, и напомнить, что перед ним все же какая-никакая светлая колдунья, и он обязан чтить и ее отметину. Но стоило шамаи прижать ее к своему горячему телу, как Хани сделалась так спокойно, как не было никогда.

Она и оглянуться не успела, как Талах опустил ее на ноги у самого входа в башню. Двухстворчатые двери светлого дерева, щедро украшенные мозаикой из белого и синего стекла, уходили футов на десять вверх. Вблизи башня казалась просто огромной. Ни охранники, ни животные стражи, не стерегли покой Мудрых. Здесь шумел лишь ветер.

Хани шагнула к дверям, приложила к ним ладони и громко произнесла:

— Я Хани, Говорящая с духами, и со мною воин-шамаи. Мы пришли с прошением!

Мозаичные узоры молчали. Северянка убрала ладони, не спуская взгляда с дверей, и ждала. Фергайры славились мудростью и магией, которую они творили все разом и по отдельности, но вряд ли нашелся бы хоть десяток человек, кто похвалил бы их доброту и отзывчивость. Еще гостьей в башне Белого шпиля, Хани помнила многих путников, что приходили к высоким сводам с просьбами о помощи, но двери открывались едва ли не одному из сотни.

Девушка продолжала молча ожидать. Даже когда время потянулось медленно, будто смола. На небо набежали тучи, посыпая столицу мелкой снежной мукой.

— Может нас не услышали? — Талах подошел ближе и потянулся к двери, но Хани остановила его руку. Ладонь Шамаи была теплой, будто он только вышел из нагретой купели, а не стоял полуголым на морозе.

— Услышали. Фергайры знают, что мы здесь, знают кто такие и откуда. Но не спешат отворять. — Она подняла ладони, собирая снежинки, что таяли, едва коснувшись кожи. — Может, нас вовсе не пустят.

Шамаи нахмурился, лицо его вдруг подернулось злостью, на скулах забились желваки, но он ни проронил ни слова. Лишь отвернулся к башне спиною, будто хотел показать этим свое пренебрежение. Хани не винила его. Она и сама не понимала многого из того, что происходило за стенами Белого шпиля, но ее быстро научили помалкивать. Мудрость не в том, чтоб всюду совать свой нос, помнила северянка слова, что стали ей первым уроком, мудрость в том, чтоб понять не спрашивая.

Холод кидался на них сворой голодных псов. Хани казалось, что прошла целая вечность, ладони ее закоченели и приходилось согревать их дыханием. Она переступала с ноги на ногу, чтоб разогнать кровь, но ступни будто сделались деревянными. Талах же продолжать стоять недвижимо, скрестив руки на груди, словно изваяние.

А потом послышался шум. Грузно, будто на выдохе, отворились двери, гостеприимно разошлись в стороны. В лицо Хани повеяло теплом и знакомыми запахами трав. В дверях стояла фергайра Фо́ира, девушка помнила ее по их долгим занятиям колдовству. Кажется, она была самой молодой средь своих сестер в башне. С тех пор Фоира ничуть не изменилась — тот же живой, настороженный взгляд, темные косы до крестца, и сычик на плече. Хани вновь пришла в голову мысль, что не ее памяти птица эта будто никогда не смыкала глаз. Фергайра была в белом просторном одеянии, доходившем до самых пят, поверх которого надевалась туника, отороченная дорогим мехом и расшитая специально по вкусу хозяйки. Сейчас Фоира была лишь в платье.

— Проходите, — немногословно приказала женщина.

Хани торопливо вошла, Талах следом.

Странное щемящее чувство застонало в душе Хани. Несмотря на горечь и страх, отчаяние неизвестности, на нее снизошло умиротворение. Вернулась домой, лукавил внутренний голос, подмочив глаза слезами. И тут же, услужливый рассудок напомнил, что никогда для такой как она, не найдется места ни в Белом шпиле, ни в родной деревушке.

Стены первого этажа занавесили тяжелые ковры, расшитые непонятными узорами и щедро сдобренные аппликациями из бус. Широкий зал был пустынным и тихим, ни скамеек, ни услужливых угощений гостям.

Единственным украшением ему служила лестница: добротная ледяная спираль, с ледяными же перилами, росла вверх, и терялась где-то меж бесконечных этажей. Многие мастера трудились над каждым завитком прозрачных перил, шлифовали ступени, чтоб те не скользили под ступней. А сильная магия сделала лед достаточно твердым, чтоб он не боялся тепла.

Ничего не говоря, фергайра пошла вверх, Хани и воин-шамаи последовали за ней.

Пока они шли, миновав несколько этажей, свет в башне постоянно менялся, то становясь бледно-желтым, будто лунная ночь, то голубым и снова белесым. Хани потихоньку показала Талаху на ледяные кристаллы, разбросанные по стенам проема, в котором вилась лестница. Северянка так и не поняла, что за сила заставляет кристаллы сиять.

Фоира свернула на шестом этаже, проводя гостей лентою коридора, что убегал в арку. За нею была обеденная — маленький зал для каждодневной трапезы. Пару круглых окон под потолком, украшали мозаичные звезды, похожие на ту, которая лежала в черном граните перед дверями Белого шпиля. Овальный стол из цельного куска кедра, занимал две трети свободного места. Вдоль него, вместо привычных скамей, устроились стулья с высокими спинками, покрытые овчинами.

— Хани… Не думала, что увижу тебя вновь, девочка.

От скрипучего, будто несмазанное колесо, голоса, девушке захотелось тут же кинуться к Краю мира. Во главе стола сидела фергайра, что, казалось, воплощала собою саму старость. Она уже давно не собирала волосы косами, потому что в том более не было нужны. Морщины осели на старушечьем лице, делая его похожим на сухое яблоко. Глаза терялись в складках век, кожа на руках свисала и болталась от любого движения. И, хоть фергайры в Белом шпиле были равны меж собою, Ванда стояла над ними, и ее голос зачастую мог изменить решение совета.

Хани боялась ее больше, чем шарашей, больше, чем неизвестности. Идя в башню она не думала, что фергайре Ванде будет хоть какое-то дело до того, кто пришел и с чем. Самой Хани довелось лишь дважды говорить с нею, но и этого хватило, чтоб навсегда запомнить ее безжизненный хриплый голос, ее лицо без глаз. И ее пророчество.

— Фергайра Ванда. — Хани умолкла, не зная, что говорить дальше. Она поискала глазами ту, что привела их, но Фоира оставила обеденную.

Старуха поманила гостью костлявым пальцем. Северянка послушно подошла к ней, стараясь унять дрожь в ногах. Почему именно она, думала Хани, приседая на колени перед Вандой. Именно та, которая днями напролет читала книги и смотрела в небо за окнами, отрешенная от мира, встревающая в дела сестер лишь после их многократных просьб, вдруг сама встречает полуночных гостей. И не Конунга, не важных персон, а девчонку с порченой магией Виры. Хотя, может все дело в шамаи? Хани сомневалась.

— Выросла ты, я погляжу, — сказала Ванда, громко шлепая беззубым ртом. — Минул малый срок, а в Белый шпиль воротилась не девочка, но женщина. Помнится мне, ты и не кровила, пока была у нас.

Хани готова была провалиться сквозь землю. Лицо полыхнуло жаром стыда, но как только она собралась спрятать взгляд в пол, старуха ухватила ее за подбородок и подняла лицо к себе. Дряблые веки дрогнули, но глаз Хани так и не увидала. Зато кожа под пальцами фергайры заныла, будто сдавленная тисками — откуда только сила взялась в немощном теле.

— Я не вижу с тобою друга-оболтуса, девочка.

— Рок погиб, фергайра Ванда. Шараши убили его.

Их перебил каркающий крик проснувшегося птенца. Хани знала, что он голоден, но без дозволения фергайры не смела сделать и шагу. Старуха поморщилась от неприятного звука.

— Ну хоть этого сберегла, — сказала она голосом, едва ли приятнее, чем крики голодной птицы за спиной воина-шамаи.

Хани попыталась заговорить, но старуха жестом заставила ее молчать.

— Чернь угнездилась в тебе. Но она и не взяла верх, хоть испытания терзали тебя. Знаешь, что за участь тебя ждет, Говорящая с духами?

— Нет, фергайра.

Старуха пожевала сухими бескровными губами, отпустила лицо Хани и возложила руки на подлокотники. Ее крючковатые пальцы вцепились в полированное дерево, ногти заскребли по его поверхности.

— То я велела моим сестрам прогнать тебя из Белого шпиля, — признание вылетело из ее рта. — Ты несешь порчу, девочка, отраву. И пока чернь темной богини в тебе, ты будешь отравлять жизнь всякого, кто приблизиться. У тебя не будет ни семьи, ни детей, ни людей, что защитят тебя от невзгод. Готова ли к такому?

Ванда не отводила от Хани лица. И хоть северянка не видела ее глаз, взгляд старухи жег насквозь.

— Я не знаю, — честно ответила девушка. — Как можно отказаться от семьи, если она отказалась от меня? Есть лишь люди, что приняли птенца альбатроса в свое гнездо. Я никогда не думала о семье, как же возможно потерять то, чего нет?

Сердце ее билось в виски, и, на краткий миг меж двумя ударами, Хан показалось, что губы фергайры тронула улыбка. Однако же, более ни одна морщина не ожила на сморщенном лице.

— Ты за этим приехала нас тревожить?

Хани отрицательно мотнула головой и, как могла быстро и понятно, рассказала все, с того момента, как они с чужестранцами нашли в лесу ловушку шарашей. Фергайра не перебивала. Когда Хани закончила, старуха лишь кивнула, не проронив не слова, и поглядела поверх ее головы, туда, где стоял шамаи. Она отпустила Хани и велела подойти ему. Поменявшись местами с Талахом, девушка отошла, едва ли не прижимаясь к стене. Хотелось поскорее покинуть эти стены, вырваться на волю, туда, где никто не будет напоминать ей, что она — прокаженная. "Есть ли у тебя такое место? — спросил едкий голос сомнения".

Между тем, фергайра и шамаи, что встал пред нею на колени, молчали. Они лишь смотрели друг на друга, долго, не моргая, будто затеяли молчаливый спор. Когда, наконец, Талах поднялся с колен, старуха заговорила. Она велела шамаи подать руку и сопроводить в ее комнаты. Он не посмел ослушаться, лишь оставил девушке меховую суму с неугомонным птенцом.

Оставшись одна, Хани присела на стул, взяла на колени мешок и погладила большеголового цыпленка по кожистой голове, почти такой же морщинистой, как старая Ванда. Достав из мешочка на поясе горсть ягод, по одной скормила птенцу. Но тот продолжал каркать и не успокоился, пока не опорожнил ее запасы.

— Гляди, нет у меня больше ничего. — Хани показала глазам-бусинам порожний мешочек. Ее собственный дорожный мешок был пустым, в нем остался лишь хлеб да немного соленой оленины, но птица все равно не стала бы этого есть.

Птенец повертел головой, недовольный, но, будто поняв, что криком больше ничего не добиться, встопорщил жидкие перья и сунул голову под крыло.

Мысли в голове Хани путались, а веки сделались тяжелыми. Усталость гналась за нею с самой Яркии, настигла жертву и не желала отступать. Северянка еще какое-то время боролась с собой, гнала сон прочь, заставляя себя помнить об обещании. Но дремота обняла как ласковая мать, убаюкала беззвучной колыбельной. Хани сложила руки на столе, прижалась к ним лбом, давая себе обещание лишь немного полежать с закрытыми глазами.

И тут же уснула.

Проснулась она от шума отворившейся двери. Дремота еще стояла в глазах, но даже сквозь пелену Хани различила лица фергайры Фоиры и фергайры Дрии.

— Пойдем, файари, — голос Дрии был строгим, холодным.

Хани всегда казалось, что эта женщина невзлюбила ее с первого взгляда, еще прошлой весной. Хоть фергайра наставляла ее и многому научила, северянка видела в глазах Дрии радость, когда покидала Белый шпиль.

— Поторопись, девочка, ради всех богов, — прикрикнула Фоира, неодобрительно глядя, как сонная гостья пытается взвалить на спину меховую суму.

Хани молчала. Она догадывалась, куда ее отведут. Поэтому даже не удивилась, когда, преодолев много этажей вверх по лестнице, фергайры завели ее в укутанный полумраком зал. Центром ему служила жаровня в виде когтистой руки, вот-вот готовой стиснуться в кулак. На углях плясало пламя, от которого по стенам разбегались бесформенные туманы.

Хани насчитала десяток и еще семеро сестер. Почти всех Хани помнила, не нашла лишь нескольких, на чьи места пришли фергайры, которых она видела впервые. Все они стояли кругом жаровни, храня на лицах задумчивость, а в стенах тишину. Фоира, следовавшая за ней, приняла суму с птенцом, чьи-то руки забрали вещевой мешок. Кто-то поднес травяное питье. Хани опорожнила чашу в несколько глотков и сразу почувствовала головокружение. Земля ушла из под ног так быстро, что северянка не успела понять как оказалась на полу, рядом с пышущей жаром железной рукой.

А потом свет от пламени полоснул по глазам, и мир потерялся где-то за стеною огня…

* * *

Раш подпирал спиною стену тесной комнатушки в какой-то лачуге, куда его определили дожидаться часа, когда Конунг решит говорить с ним. Шамаи увели как только только их пустили за замковую стену. Впрочем, это было едва ли не единственное приятное событие за все путешествие из Яркии. Хмурый увалень смотрел на него так, будто раздумывал, не пустить ли зверя в себе на волю, чтоб тот полакомился человечиной. Поэтому, избавившись от его компании и запаха псины заодно, Раш вздохнул с облегчением.

Замок Конунга, который все звали не иначе, как Браёрон, что означало Медвежье логово, вырос перед ними черной каменной громадиной. Стены его были так искусно замурованы в скалу, что могло даже показаться, будто сама природа дала в горе пристанище владыке Северных земель. Сначала Рашу показалось, что Браёрон будто бы был игрушкой в руках ребенка — башни, огромные и маленькие, толстые и тонкие, торчали из каждого уступа, расползаясь вширь на несколько миль. Остроконечные пики на обледенелых крышах ловили облака. Раш не видел окон, заменой им стали крохотные зарешеченные отверстия. Несколько гребней замковых стен, между которыми присели квадратные башенки для патруля, неровными волнами соединяли западную и восточную часть Браёрона, и соединяли их с основной трехголовой цитаделью. Черный, как ночь, трезубец, будто бы грозил самим небесам. Ветер трепел над трезубцем знамя Артума: темно-синее звездное небо, с восьмиконечной белой звездой по центру.

Раша завели в один из домов во внутреннем дворе и велели ждать. Скоро прибежал заспанный пацаненок, раскланялся, поставил на стол плошку с куском мяса на кости, парой мелких картофелин и ломтем хлеба. Потом убежал и вернулся с кувшином, и снова скрылся в дверях. Глядя на скудное угощение, Раш не без завести решил, что шамаи-то наверняка приготовили более достойный ужин.

Раш прислушался — где-то невдалеке послышался крик петуха, которым шпороногий страж приветствовал рассвет. Надо же, про себя ворчал Раш, безуспешно пытаясь прожевать холодный и жесткий кусок телятины, была ли печаль торопиться, видать, северяне и зад не почешут, пока не засвербит. Проглотив так и не разжеванное мясо, бросил остаток в миску и потянулся за кувшином, в котором оказалось молоко, тоже холодное. Раш заставил себя сделать глоток, пробуя на вкус. За время пути прокисшая козья дрянь ему порядком надоела, к тому ж от нее крутило живот. Молоко оказалось сладким, и Раш сам не заметил, как наполовину опорожнил кувшин.

Чувствуя себя по-прежнему голодным, карманник встал, потянулся, зевнул, борясь с дремотой, и направился к двери. Он был почти уверен, что она заперта, поэтому удивился, когда ничто не сдержало его сперва в комнате, а потом и в доме. У входа в дом не стояли караулом стражники. Казалось, что никому за замковой стеной до него нет дела.

Раш вышел, приминая подошвами молодой снег. Горизонт уже давно стал серым, солнце разгоняло тьму и та убегала, будто поверженный враг. Во дворе уже кипела работа. Овчары выгоняли из сараев овец, слышался звук кузнечного молота. Двое мальчишек тащили колесо от телеги и при этом дружно спорили, кто сильнее.

Но Раш не остался совсем без внимания. Едва увидав ночного гостя, девушки из прислуги обступили его, и засыпали расспросами: правда ли, что дасирийское войско идет войною на Артум? Раш не мог взять в толк, кто им подсказал подобную небылицу, но переговорить раскричавшихся болтуний не виделось возможным. Потому карманник, со свойственной ему прытью, проскочил между северянками и поспешил затеряться в веренице воинов, что как раз вышли из длинного здания, которое Раш сперва принял за сарай. Все они зевали, на ходу зашнуровывали плотные кожи, одетые поверх кольчуг. Кто-то едва не сморкнулся Рашу на сапоги. От нечего делать парень пошел за ними. Но, когда он уже собирался поворачивать за угол, его остановила чья-то крепкая рука. Пальцы сомкнулись не плече Раша с силою кузнечных тисков, карманник выругался и, отработанным движением, разыграл побег: крутанулся волчком, согнул колени, разом становясь ниже, и нырнул под руку захватчику. Оказавшись за спиной северянина, Раш едва не поддался соблазну врезать ему под зад, но вспомнив, что рядом нет никого из друзей и некому прикрыть его, просто сложил руки на груди. Но все-таки позволил себе ехидную усмешку.

— Хорош, — сказал мужчина, обернувшись.

Голос его был таким же тяжелым, как и взгляд. Раш помнил его — именно этот здоровяк, после всяческих расспросов, велел дожидаться, пока Конунг захочет с ними говорить. Медная борода северянина стремилась к животу, Раш даже не стал пересчитывать в ней косицы, так много их было. Нагрудник на мужчине в лучах света бросал солнечных зайчиков и в начищенном железе карманник видел свое отражение.

— Я за тобой. Конунг ждет.

Раш последовал за ним. Задаваясь вопросом, куда же подевался Эрик, решил, что тот трясет постель с какой-нибудь падкой на героев северянкой.

— Ты сказал, что звать тебя Раш, — не поворачивая начал, сказал здоровяк. — И все? Не короткова-то ли имя?

— В самый раз, чтоб запомнить, — беззаботно ответил карманник.

Больше они не обменялись ни словом.

Путь их был долгим: сперва по длинной лестнице до второй череды стен, где их уже ждало четверо для сопровождения. Все они, как и здоровяк, носили у поясов тяжелые секиры, только вместо нагрудников их тела защищали кольчужные рубашки. Они обменялись между собою парой фраз на родном языке и подъем возобновился. Рашу казалось, что стенам, лестницам, арочным переходам между башнями не будет конца. Когда северяне вышли на третий гребень стен, Раш начал стремительно замерзать. Ветер здесь резвился малым дитем, не встречая преграды, способной усмирить его. Он раздувал их одежды, будто парус, трепал волосы и застил взгляд. Карманник шел почти вслепую, каждый раз опасаясь, что свалиться вниз, через край, огражденный лишь каменной каймой не выше двух локтей высотою.

Когда все шестеро вышли к дверям, Раш чувствовал себя одной из тех сосулек, что свисали почти с каждой крыши. Массивные деревянные двери, обитые шипастыми листами железа, напомнили карманнику разозленного ежа. Над дверями нависал куцый смотровой балкон со смотровым. Мужчины обменялись молчаливыми взглядами, тот, что сидел над дверями, выкрикнул несколько слов и двери медленно потянулись в стороны. От скрежета Раш прикрыл ладонями уши, за что сразу нарвался на дружный хохот северян.

Внутри было едва ли теплее, чем снаружи. А еще в Браёроне хозяйничали сквозняки, такие же промозглые и коварные, как северный ветер Артума. Полы серого камня не устилали ковры, стены, такие же серые, не украшали ковры и картины. Зато нашлось много факелов, в кованых сетках пламя плясало от каждого порыва ветра. Единственное, чего нашлось вдосталь, так это оружия. Оно висело вдоль всего широкого коридора, которым вели Раша. Длинные мечи, топоры, копья с двузубыми наконечниками. Был и молот, такой огромный, что Раш невольно вспомнил легенды о великанах, которые пришли в мир Эрбоса задолго до того, как в нем появились люди. Карманник решил, что такое оружие как раз пришлось бы впору одному из них. Но, хоть великаны жили теперь лишь в сказках, молот на стене выглядел настоящим.

Пока они шли, Раш успел насчитать больше десятка дверей: на некоторых висели щеколды и замки, некоторые, наоборот, вовсе не запирались. По пути им попалась толстуха, небрежно завернутая в шкуры. Она несла деревянный бочонок, из которого разило квашеной капустой и карманник решил, что за дверями кладовые.

Коридор закончился грубой каменной аркой, пройдя в которую, они оказались в просторном квадратном зале: на восток и на запад были двери, у северной стены — гранитные ступени, убегавшие вверх. Раш заметил за ними еще одну дверь.

У восточной двери стояла стража, вся в тяжелых панцирях, с увесистыми топорами у пояса и в шлемах, украшенных короткими рогами. Здоровяки стояли широко расставив ноги и скрестив на груди руки в кольчужных перчатках.

Тут увалень в сверкающем нагруднике, повернулся к Рашу.

— Говори по делу, не трепли языком абы что, а если вздумаешь чего худое, — он насупился, — у нас разговор короткий: на пол и голову долой.

Раш кивнул. Что-то было в голосе здоровяка, что отбило у него охоту шутить.

Здоровяк толкнул дверь, вошел и остальные последовал за ним. При этом карманник заметил, как проворно, по двое спереди и сзади, северяне взяли его конвоем.

Бегло осмотревшись, Раш испытал легкое разочарование. Он-то рассчитывал, что хоть в тронном зале будет что-то диковинное. Но и здесь стены оставались голыми, полы бугристыми, а воздух чадили бесчисленные факелы. Скамьи жались к стенам вдоль зала. У противоположной от двери стороны, лежал массивный пьедестал молочно-белого мрамора о трех ступенях. Трон, что стоял на нем, выточили из того же камня. Высокую, совершенно прямую спинку, украшала рунная резьба. Массивные подлокотники оканчивались медвежьими лапами, с когтями из черного обсидиана.

По обе стороны трона стояла стража, одетая так, как и те двое, что стерегли вход. А на троне сидел Конунг — могучий, как старое, закаленное непогодой дерево. Раш никак не мог понять, сколько же лет минуло владыке Северных земель. Его голова была тщательно выбрита, бороду едва тронула седина, лица не коснулись морщины, но в глазах, серых, как штормовое небо, читалась буря. Лоб перехватывала тяжелая тиара выбеленного серебра, каждая косица в бороде заканчивалась серебряным же кольцом. На Конунге не было ни кольчуги, ни доспех, только льняная рубашка, штаны из дубленной светлой кожи и длинная туника, скроенная из меха белого медведя.

Рашу вдруг отчаянно захотелось оказаться в другом месте. Владыка Артума глядел на него так, будто уже подписал чужестранцу смертный приговор и лишь чудо заставит его раздумать.

В тронном зале был и Эрик: шамаи стоял чуть в стороне от трона и встретил Раша холодно, будто видел впервые. Раш не стал гадать, ночевал ли шамаи в замке или его тоже пригласили.

Еще в зале было двое — брюхатый, плешивый мужчина, и высокий лысый бородач с рассеченной нижней губой. Брюхатый уставился на Раша жалящим взглядом, заложил руки за спину, выпятив живот, и улыбнулся.

— Я привел чужестранца, владыка, — объявил здоровяк в нагруднике. — Только он на северном-то и говорить толком не умеет, и понимает плохо.

Человек на троне велел подойти ближе, конвоиры за спинами Раша подтолкнули карманника вперед. Когда он поравнялся с бородачом, тот остановил его ладонью.

— Назови себя, — приказал Конунг. Его общая речь была не в пример лучше той, которую доводилось слышать Рашу здесь, в Аруме. Даже Хани куда отвратнее путала ударения.

— Раш, — отозвался карманник.

Человек на троне ждал.

— Назови свое полное имя, — поторопил Раша "сверкающий нагрудник".

— Я сказал имя, которым зовусь, другого нет. Я человек простой, мне длинные титулы не по плечу.

Здоровяк в нагруднике потянулся, чтоб затрещиной поучить гостя вежливости, но Конунг остановил его.

— Ты мне больше не нужен. Берн присмотрит за мной.

— Как тебе угодно, владыка, — покорился тот и покинул тронный зал. Четверка стражников последовала за ним.

Северянин с рассеченной губой шагнул ближе к трону, положив ладони на топорище секиры, что держалась его пояса. Наверное, он и есть Берн, сообразил карманник.

— А теперь рассказывай, все, что видел, — велел Конунг.

И Раш исполнил его приказ. Слово в слово, то, что видел. Идя по тропе воспоминаний, он поймал себя на мысли, что минувшие события кажутся ему такими же далекими, как и дни детства. А Арэн, Миэ и темнокожий жрец — потерянным эхом где-то в далеких-далеких землях. Сколько времени минуло с той ночи, когда они с девчонкой удирали из Яркии? Он сбился со счету.

Когда Раш закончил, брюхатый переложил ладони на живот, но лицо его сохранило все ту же странную улыбку, за которой карманник не мог угадать ничего, кроме гадостного ощущения, будто его высмеивают.

— Шараши не могли пройти незамеченными так далеко на юг, — наконец, сказал толстяк. Щеки его раздувались, а живот дрожал, будто студень. — Я бы не стал верить чужестранцу, владыка. Мы видим его первый раз. И почтенный шамаи предупреждал тебя, что его нашли в логове браконьеров.

Раш даже не удивился. Подумал только, что не отказался бы услышать собственными ушами, что еще наплел пес.

— Со мной шла девушка, северянка, — вслух сказал карманник. — Она свидетель каждому моему слову. Хани ее зовут. Когда мы прибыли в столицу, она ушла в башню… — Раш попытался вспомнить, в какую башню сбежала девчонка, но память поскупилась на подсказки. Или всему виной было то, что он всегда в пол уха слушал, о чем говорит северянка. — Харст его знает, в какую башню. Вот его спросите, где да что, с нею пошел его брат.

Карманник кивнул на шамаи. Тот едва не разорвал его взглядом.

— Владыка Торхейм, брат мой и девушка, о которой говорит этот человек, направлялись в Белый шпиль, думаю, они до сих пор там. Но девушка эта с порченной белой магией. Она тревожит духи наших умерших, — огрызнулся Эрик, снова поворачивая лицо к чужестранцу.

— Мне дела нет, чьи духи она тревожит, — отдал той же монетой Раш, стараясь избегать смотреть на шамаи. — В Яркии остались мои спутники, среди которых почтенный Арэн из рода Шаам, который несет весть из Иштара — столицы Дасирийскои империи

— Что за весть? — Конунг поддался вперед.

— Я не знаю, меня не посвящают в дела, которые решают меж собой важные седалища на высоких тронах, — соврал Раш.

— Это может быть ловушка, владыка Торхейм, — продолжал брюзжать толстяк. — Если тебе будет угодно, можно просить фергайр заглянуть в Зеркало.

Владыка Севера отмахнулся от него, как от назойливой мухи, встал и сошел вниз. Но он не спешил подходить к Рашу, лишь разглядывал его, будто искал повод объявить пришлого лжецом. Карманник в который раз проклял северянку: пойди она с ним, слова его имели бы больший вес. Может девчонка и была паршивой овцой в артумских снегах, но ее бы выслушали хоть потому, что она своя.

— Хорт, сколько поганые стервятники Шараяны уже не беспокоят Сьёрг? — Конунг обернулся к брюхатому.

— С лета, владыка Торхейм, — быстро ответил толстяк, будто знал заранее, о чем его спросят.

— Долгое затишье. — Конунг помрачнел.

Надолго в стенах тронного зала повисла тишина. Раш успел пересчитать все завязки на одеянии толстяка Хорта, рубины в эфесе меча Берна, а владыка Торхейм, вернувшийся на трон, продолжал молчать.

— Берн, ты что скажешь? — Наконец обратился к прямому, как гвоздь, северянину.

Рашу показалось, что голос владыки в этот раз звучит уважительнее, чем когда он говорил с брюхатым. Карманнику вдруг и саму стало интересно, что же ответит молчун.

— Хорт прав — мы не знаем, что за чужестранец принес нам черные вести с южных границ Артума. Но можно послать кого-то к фергайрам и если девушка там, заставить ее говорить. Осторожность не глупость, никто еще не был за нее высмеян, владыка.

В то мгновение, когда позади Раша раздался шум отворившихся дверей, карманник как раз решил, что нашел северянина, который пришелся ему по душе.

В спину повеяло холодом и запахом морозного ветра. А после мимо Раша проследовали почтенного возраста матроны, одетые в белые мантии без всякой вышивки и длинные туники соболиного меха. Волосы всех троих белых ворон, как про себя окрестил матрон Раш, были заплетены в косы, как у Хани и старухи-колдуньи из деревни. Только фигурки и украшения на кончиках косиц были богаче — нефрит, сусальное золото, алый жемчуг из Кровавого моря. Карманник почувствовал знакомый зуд в ладонях, появлявшийся всякий раз, как он видел наживу, даже если понимал, что никогда не сможет ее украсть.

А потом Раш увидел и саму девчонку. Несмотря на то, что старость гнула матрон к земле, они все равно оставались выше Хани и белоголовая северянка затерялась среди них. Раш почувствовал легкое облегчение: девчонка пришла как раз вовремя, чтоб расспросы и сомнения упрямых дуболомов не затянулись.

— Вы в самое время явились, — отозвался Торхейм. — Я как раз собирался послать гонца в Белый шпиль.

От зоркого глаза карманника не укрылось, каким колючим взглядом Конунг встретил старух. Между Торхеймом и тремя седовласыми матронами будто зарождалась стужа. Раш впервые пожалел, что рядом нет всезнающей Миэ.

— У нас тяжелые вести, Конунг. — Взяла слово та, что шла первой. Она показалась Рашу самой старой, ее спина надулась горбом, что кособоко распластался на правом плече.

— Шараши на юге моих границ? — Торхейм метнул недобрый взгляд на брюхатого Хорта.

Толстяк попятился и подобрал живот, будто боялся, что его могут отнять вместо головы.

Горбунья ответила, и ее короткое "да", взлетело к потолку черным вороном.

— Мы смотрели ее глазами. — Теперь заговорила вторая, такая сухая и тощая, что из-под одежд ее выпирали угловатые плечи. Старушечий костлявый палец указал на Хани. — Южные границы Артума почернели от полчищ отродий Шараяны. Мы глядели в Зеркало — всюду их следы, но самих ширшей нет как нет.

Раш взглянул на Хани и только теперь увидел, какой бледной она пришла. Будто сам Скальд выбелил ее лицо, смыл со щек румянец и украл цвет из глаз. Северянка смотрела себе под ноги, словно боялась оступиться.

— Что с деревней? — Зарычал Раш, двигаясь вперед. — Хани! Проклятая девчонка, посмотри на меня и скажи, что с ними!

Старухи разом поглядели на него и карманника обдало холодом, но он успел сделать еще несколько шагов, прежде чем северянка взглянула на него.

Никогда прежде Раш не чувствовал такой боли. Волна за волной его накрывали отчаяние, ярость, страх, паника. Он будто стал на пути шторма, который испытывал его крепость. Голова пошла кругом, до тошноты, до одури.

Раш увидел пепел. Пепел. Один только пепел. Он летал в воздухе, как мелкая мошкара. Перед глазами карманника замаячили лица, бесконечная вереница глаз и ртов. Люди, длинная живая лента. Они улыбались, но глаза их пожирало пламя, тела вспыхивали и тут же тлели. Вот в веренице промелькнул Банру — грустный взгляд бронзовокожего тутмосийца скользнул по Рашу и на его глазах Банру разлетелся пеплом. И снова лица, лица. Арэн, весь в пепельном саване. Лента скользнула дальше, Арэн растворился в тумане. Пепел, только пепел. Миэ. Красавица Миэ, которую медленно пожирал огонь. Кожа ее тлела прямо на глазах, обнажая мясо, которое обуглилось так же скоро, и вот уже хоровод водит скелет с пляшущей челюстью.

Раш скорчился, поздно понимая, что лежит на полу и трясется судорогами, как в припадке падучей.

Хани отвернулась и боль, преданным псом, отступила вслед за нею.

Карманник перевернулся на живот, подобрался, неторопливо встал сперва на колени, потом на ноги. Зрение вернулось к нему, видения исчезли, но все тело ныло, будто его долго колотили палками.

Никто из стоящих в зале даже не пошевельнулся. Только Эрик неотрывно следил за Хани, и губы его дергались, словно шамаи готовился обнажить волчьи клыки. Девушка вернула взгляд в пол, тяжелые косы закрыли лицо от мира.

— Только смерть, — прошептала она еле слышно.

— Чья? — Раш потирал ушибленный затылок.

Но Хани ничего не ответила или просто не успела, потому что в тронном зале снова зазвучал голос горбатой старухи. В нем карманнику чудилось что-то от вороньего карканья — черное пророчество. На краткий миг Рашу захотелось выхватить украденный кинжал со зловещим пламенеющим лезвием и воткнуть его мегере в рот по самую рукоять, и от такой мысли сделалось неожиданно хорошо. Но тут его спугнул взгляд одной из старух и парень поспешно отвернулся: хоть ничто не говорило о подобном, карманнику чудилось будто белое воронье видит насквозь самое его нутро.

— Нужно ехать на юг, Конунг, — сказала горбунья. — Собирать войско и прогонять скверну с наших земель, пока ее корни не укрепились в чистых снегах Артума. Много времени потеряно, больше некогда ждать. Много невинных умерло.

— Где же были ваши хваленые глаза? — Торхейм метнул в старух огненный взгляд. Лицо владыки Северных земель стремительно багровело, наливалось гневом, как спелое яблоко. — Я чту ваше уединение, колдуньи, исполняю все ваши просьбы, слушаю каждое слово и не вмешиваюсь, когда вы остаетесь глухи к моим просьбам. Но вы клялись не мне, вы клялись Артуму следить за его просторами и охранять покой неустанно, и днем и ночью! А нынче же вы говорите, что юг моих земель обагрился кровью невинных жителей, чьи души навечно попали в гартисову огненную бездну!

Слюна летела из его рта, пальцы сжимались в кулаки и тут же разжимались, чтоб снова собраться разом. Никто не смел перебить Конунга, все мужчины, кроме Раша, потупили взоры. Старухи же, напротив, будто собирались подчинить его сразу в три пары глаз. Горбунья дождалась, пока Торхейм закончил.

— Мальчишка, — презрительно фыркнула она, и Раш готов был спорить, что косы ее зашевелились змеиным клубком. — Благодари Снежного, что здесь так мало людей и никто не узнает, что сильный Конунг верещал, как мальчишка, у которого еще и борода не проклюнулась. Хватит стенать, Торхейм. Нужно звать вождей, пусть дадут своим знаменам ветра, а лошадям дороги!

Раш продолжал ждать, когда же здоровый, как скала, Конунг, ответит ей той же монетой, но владыка Северных земель молчал. Он занял свое место на троне, осматривая старух тяжелым взглядом.

— Будь по-вашему, — наконец, огласил Торхейм свое решение. — Выступим завтра в полдень. И пусть в храме Снежного нынче всю ночь молятся о его милости.

— Мы заговорим погоду, если надобно, владыка Севера, — в этот разговорила третья из старух, что до теперь не проронила ни единого слова. — И сестра наша поедет с тобою, чтоб быть глазами и ушами фергайр.

Торхейм нахмурился.

— Я не малец какой-нибудь, чтоб мне сопли подтирать. Ваша печаль сидеть в своей башне, а войну оставьте воинам.

— Ты сделаешь как велено, — предупредила горбунья. — Или еще до заката у Артума будет новый Конунг. Вон, — тощий палец переместился на Берна. — Погляди-ка на достойного приемника, и хорошо подумай, прежде чем разбрасываться словами.

— Не нужен мне трон, — отсек Берн.

— Если тебя о том спросят, тогда дашь ответ, а сейчас помалкивай. Прибереги слова для отца, раз он сам еще не набрался ума, чтоб понимать. Вечером будет военный совет, как велят традиции. Сестра наша придет и сядет по правую руку от владыки Севера, как должно. И никто не посмеет тронуть ее или прогнать. И будет она ровней тебе, Торхейм, и прежде чем осмеять ее иль запретить говорить, вспомни эти мои слова.

Больше белое воронье не проронило ни слова. Они вышли так же стремительно, как и появились, и ни один звук не потревожил их уход. Только когда стража прикрыла дверь, Торхейм послал в спины старухам проклятия. Брюхатый с готовностью подхватил его, вдогонку поливая фергайр отменной бранью. И как только глотку не боится порвать, подумал Раш, с досадой понимая, что поговорить с девчонкой не удалось. Зачем она послала ему страшные видения? Было ли то сделано нарочно или он сам заглянул, куда не следовало? Тревога надежно угнездилась в нем.

— Берн, разошли вести вождям, пусть поднимают людей и вострят топоры. Мне нужны все. Упрямого Корода притащи хоть бы и за бороду, хоть пьяного из-под бабы, но чтоб его задница сегодня была в Браёороне.

— Сделаю, владыка. Велишь послать птиц в Перст и Острую твердь?

Конунг медлил с ответом. Рашу хотелось раствориться, стать песчинкой, мелкой букашкой, чтоб только скользнуть в одну из щелей и бежать прочь от разговоров, в которых он ничего не смыслил и не понимал, почему его не выставили вон вслед за старухами.

— Нет, я не оставлю Артум без защиты и глаз. Ступай, Берн, только тебе я доверяю равно, как самому себе.

Северянин чеканным шагом пересек тронный зал, последний раз глянул на Раша, уже открыл рот, чтоб что-то сказать, но смолчал.

Когда в стенах остались лишь они вчетвером, Конунг обратился к толстяку.

— Хорт, позаботься, чтоб из казны выделили достаточно золота на фураж и продовольствие.

— Как велишь, владыка. — Брюхатый расшаркался и, спросив разрешения удалиться, покинул их.

Рашу не нравилось, что его все так же не замечают. И то, как Эрик смотрел на него: шамаи словно обдумывал скорую расправу.

Наконец, взгляд Конунга перемесился и на карманника.

— Так что ты делал в логове браконьеров? — Задал он вопрос.

Раш видел его взгляд, видел напряженно ходящие туда-сюда крылья носа. Торхейм совладал с собой лишь внешне, но даже такому слабому знатоку человеческих душ, как Раш, не составляло труда понять, что весь гнев остался при нем. Он клокотал в Конунге, подобно лаве, что ищет путь наружу. И карманнику не хотелось стоять на пути гнева, когда прорвет. Поэтому он, как мог обстоятельно и четко, повторяя то, что говорил раньше, рассказал о холмах, норе в них и мешке с самородками разных пород, который нашел у одного из нечестных рудокопов. Не таясь, рассказал и о том, что собирался поживиться их добром. В другой раз, при других обстоятельствах, Раш никогда бы не сознался, но сейчас, в окружении чужаков, скорых на расправы, всего вернее было не юлить.

— Он вор, владыка Торхейм, — сказал Эрик. — Для вора в Северных землях есть лишь один судья и одна кара. Если будет тебе угодно, я готов… — Шамаи сделал шаг в сторону Раша.

— С каких это пор великие воители Севера стали мясниками? — осадил его Торхейм, чем тут же заслужил немую благодарность Раша.

Карманнику стало не по себе. Он не боялся много раз, даже тогда, кода бежали опытные воины, сильнее, ловчее его. Раш никогда не лез на рожон, считая отвагу и храбрость уделом глупцов и благородных; для себя он всегда находил укромные места за спинами врагов, темные уголки или тени, все, что давало ему преимущество для удара. Один точный выпад — и даже короткое лезвие кинжала становилось смертельной отравой. Удар под колени и враг падал стреноженным, чуть вверх, под бедро — и противник истекал кровью в считанные мгновения. Еще выше: печень, почки, хребет, уязвимое место подмышкой, островок мягкой плоти, часто не прикрытый даже тяжелыми железными панцирями опытных воителей. Уловки, знания, о которых здесь не знал никто. Артерия, вена, спинной мозг, нервы — все они, даже его сотоварищи считали эти слова придуманными, не означающими ничего. И Раш не торопился раскрывать истину. Куда проще быть тем, кто родился из морской пены.

Но здесь, в холодном, продутом сквозняками замке, карманник не чувствовал себя в безопасности. В заснеженных равнинах и на крутых склонах холмов, рядом с сопливой девчонкой ему было спокойнее, чем в Браёроне. В тронном зале будто сгинули все тени, растворился спасительный мрак и Раш чувствовал себя нагим перед голодным зверем. Стоило Торхейму спустить пса и Эрик не станет медлить, он и так едва держался в человеческом теле.

Но Конунг указал волку, где ему место.

— Ты правда вор, чужестранец?

— Я беру лишь столько, чтоб прокормиться, и не вижу стыда в том, чтоб своровать у того, кто сам же нагрел руки. Пусть таким будет природа справедливости. Меня тоже часто обирали до нитки, и я не ропщу.

— Но грабители взяли то, что по праву принадлежало всему Артуму.

— И что мне с того? Я воровал у воров. — Раш понимал, что такие оправдания смешны, но если уж решил признаваться, то до конца.

— Но ты мог сбежать, почему же пошел, зная, что тебя ждет.

Раш хотел было ответить, что от двух увальней вряд ли удалось бы сбежать даже в кромешной тьме, но вдруг понял, что мысль о спасении ни разу не посетила его. А ведь он мог попытаться. В ту ночь, когда шамаи, нарядившись в звериные личины, охотились, был шанс. Или не было? Заснеженные равнины не дали бы убежища ни от зоркого глаза орля, ни от нюха Эрика-волка. Но Раша неприятно удивило другое: он даже не подумал о побеге.

Злость на самого себя залезла карманнику за шиворот липкой мокрой многоножкой и тут же больно впилась в хребет.

— Я еще не решил о твоей судьбе, чужестранец, — объявил свое решение владыка Северных земель. — Шамаи, сейчас ты можешь уходить. Я чту жертву, которую ты принес, и буду просить Скальда продлить твой недолгий век. Не бойся пользоваться моим гостеприимством.

Эрик шумно забрал носом воздух.

— Я хочу присоединиться к твоему войску, владыка Торхейм. И говорю от имени своего брата тоже. Хоть его нет здесь, я чувствую, что злость его готова обрушиться на шарашей. Мы воины Артума, верные стражи Севера и нам до́лжно исполнять свой долг.

— Сразимся же вместе, — согласился Конунг.

Когда в тронном зале остались лишь Раш и Торхейм, карманник приготовился услышать то, что предназначалось только для его ушей. Иначе, зачем бы тогда Конунг сделал так, чтоб никто не стал свидетелем их разговора?

Когда владыка Севера заговорил вновь, голос его вдвое стих, будто Торхейм боялся, что несмотря на все предосторожности, где-то здесь прячется невидимы шпион.

— Я не верю порченой девчонке, фергайры могли высмотреть все что угодно в голове той, чья кровь смешалась с черной скверной Шараяны. Даже они, — Конунг обращал слова в сторону двери, и не скрывал презрения в голосе, — ошибаются, иначе мне не пришлось бы теперь думать, как полчища шарашей прошли через всю страну незамеченными. Они хотят следить за мной, читать каждый шаг и слышать каждое слово до того, как мой рот родит его. А я не вол, чтоб держать меня в ярме. Готов ли ты выкупить свою жизнь поручением, которое я на тебя возложу? Ты, как я погляжу, не чистоплюй.

Раш все отчетливее чуял занесенный над его головою невидимый топор палача.

— Честь мне не по карману. — Он едва сдержался, чтоб не плюнуть на пол. — Что за поручение?

— Избавь меня от приставленной старухами оговорщицы. Никому из северян не станет смелости пустить кровь старой мегере, все бояться божьего гнева. Даже я, — криво усмехнувшись, признался Торхейм. — Сделаешь все чисто и без лишнего шума — сохранишь голову и получишь сто кратов.

— Этого не хватит, чтоб вымолить прощения у Виры, когда она увидит, что стало с одной из ее дочерей.

— Богам на нас насрать, — грубо осадил его владыка Севера.

— Когда? — только и спросил Раш. Старухи ему не понравились, и он не видел ничего зазорного в том, чтоб выпотрошить одну из них.

— Не в Браёроне. Пусть старуха посидит на совете, послушает. А после, когда мы покинем столицу, сделай так, чтоб она нашла смерть. Ты ведь так или иначе поедешь с моим войском, раз у тебя в той деревне остались друзья. — Он в который раз глянул на дверь, остервенело вцепившись в подлокотники трона. — Я владыка Севера, и сам решу, как будет лучше для моего народа. Никакое бабье не станет мне указывать.

В голове Раша крутились многие сотни вопросов, но он не дал жизни ни одному. Зачем спрашивать, что станет залогом сохранности его собственной жизни, когда он старуха будет мертва? Человек этот, в тяжелой тиаре и на каменном троне, не гнушался ничем, и враньем тоже. Все правители скоты, некоторым просто достает ума хорошо маскироваться — так любила говорить его мать. Вместо сказок, она убаюкивала сына истинами, но суть многих Раш понимал только годы спустя. "Ты не убийца", — откуда-то из темных глубин укоризненно шептала недодавленная совесть. Вор, карманник и большой лжец, но не убийца. "И что с того? — злость пнула совесть и та умолкла. — Спасаешь свою шкуру, а если для того, чтоб выжить, нужно пустить кровь карге, так тому и быть". И обещанное золото склонило карманника к тому, что следует ответить на предложение Конунга.

— Хорошо, — согласился Раш. Конечно, то была лишь видимость, будто он и в самом деле может выбирать. Про себя карманник решил, что потом, когда дело будет сделано, он найдет способ позаботиться о собственной шкуре, если вдруг Торхейму захочется вслед за жертвой отправить и палача.

Конунг довольно улыбнулся, кажется, впервые за все время, что Раш провел в зале.

— Я не могу оставить тебя во дворце, поэтому остановись в какой-нибудь харчевне. И не вздумай бежать, — предупредил он, — иначе станешь короче на голову прежде, чем доберешься до городских ворот.

Карманник и не помышлял о побеге. Сотня золотом, которую посулил Торхейм, держала его крепче цепи.

— Не сбегу.

— С рассветом жду тебя в Браёроне. Теперь иди.

Раш с радостью исполнил приказ.

Поблуждав в холодых коридорах, он покинул замок. Долгий спуск по стенам Браёрона, во время которого карманника, казалось, продули все ветры разом. Он смог вздохнуть спокойно, только когда оказался за стенами замка.

Снова шел снег. Раш кутался в накидку, поглубже прячась в капюшон, нырнул в переулок, стараясь вспомнить, каким путем стражники вели их с Эриком в замок. Дневной Сьёрг ничем не отличался от того серого неприветливого города, который встретил их ночью. Правда, судя по тому, что почти на каждом углу путь карманнику преграждала лоточница и предлагала купить к празднику голубых и белых лент, намечалось какое-то торжество. Редкие пихты вдоль домов и короткие елки тоже пестрели лентами.

Раш свернул на нескольких поворотах и когда в нос ударил запах соленой рыбы, понял, что зашел совсем не туда, куда нужно. Первый же попавшийся на пути горожанин плохо говорил на общем, но и этого оказалось достаточно, чтоб понять друг друга. Старик сказал, что впереди гавань и там как раз встречают вернувшихся из-за моря северян, и добавил, что вернулись они полные добра, награбленного у вольных народов. Раша мало интересовал промысел северян, потому, когда горожанин уже порывался уйти, он придержал его за ворот и расспросил, где в столице есть приличное место, чтоб скоротать ночь. Северянин мигом протрещал несколько названий, из которых Раш успел понять лишь одно.

Отпустив бедолагу, карманник продолжил путь, теперь разыскивая конкретное место, харчевню под названием "Два осетра". Свернув направо, как советовал старик, он вышел на набережную, покривившись от запаха рыбы. Крики назойливых чаек над причалом оглушали, вторили им голоса детворы. Ребятни было так много, будто к причалу сбежались разом все дети столицы. Карманник постарался быстрее миновать место, куда сносили добытый скарб: шкуры, бочонки, тканые ковры и одежды, меха. Прямо перед ним, едва не свалив Раша с ног, двое северян воняющих брагой и потом, пронесли тяжелый ларец. Под крышкой позвякивали монеты. Раш мысленно пожелал им дюжину харстов за пазуху, осмотрелся в поисках вывески. В череде зданий, прилипших друг к другу, он заметил вывеску: тяжелые цепи, что держали окованное медью днище бочки, раскачивал ветер. "Два осетра" — было выжжено на общей речи и карманник направился в сторону харчевни.

Внутри, как и на пристани, хозяйничал смрад соли и рыбы, щедро приправленный крепким духом немытых тел. В зале оказалось людно: северяне, почти все в свежих и зарубцевавшихся шрамах, расселись по лавкам, вдоль трех столов, которые протянулись от самой двери зала и упирались в противоположную стену. Если бы живот Раша не крутило от голода, а кости не ждали тепла очага, он бы не раздумывая подался прочь из прокопченных огнем и дымом стен харчевни.

Карманник протиснулся вперед, стараясь не попадаться под руку северянам, многие из которых уже порядочно набрались. Чувствуя себя карликом в логове гигантов, Раш кое-как добрался до сколоченной из досок стойки, за которой хозяйничал одноглазый долговязый мужик в переднике с двумя вышитыми рыбинами. Когда-то вышивка была красивой, теперь же нитки растрепались и в чешуях рыб остались просветы.

— Я хочу снять комнату. — Раш положил на прилавок горсть медных монет. — На день.

Хозяин харчевни проткнул гостя досужим серым глазом. Второй глаз его будто зашивала рука ребенка: слипшиеся навсегда веки еще хранили следы широких стежков, со временем ставших белесыми, будто под кожею заснули тонкие черви.

— Есть комната, — ответил он. — С господина лорн.

Раш с кислой физиономией сгреб медь, швырнул на деревянную столешницу серебряную монету и хозяин ловко смахнул ее в карман передника. После, услужливо предложил Рашу первому идти по лестнице. Ступени противно поскрипывали под ногами, карманник мечтал о горячей еде и постели, чтоб в зад не морозило снегом, поэтому успокаивал себя скорым отдыхом. В комнате оказалось чисто и прибрано, кровать жалась к стене, сбоку нашелся деревянный сундук для вещей, стол и стул. Одноглазый поинтересовался, спуститься ли гость вниз или предпочтет отобедать в уединении. Раш выбрал второе. Хозяин ответил, что немедленно похлопочет об этом и, пожелав гостю отдыха, вышел, на прощание наградив уши гостя протяжным скрежетом дверных петель. Ну хоть никто не влезет ночью, подумал Раш с кривой усмешкой и свалился в постель, лицом в подушку, набитую свежей соломой.

Сон сморил его сразу, потому что когда дверь снова завыла, он схватился на ноги, рефлекторно потянувшись за кинжалом. В пороге застыла девушка, лицо ее отражало всю панику мира, и Раш вовремя подоспел, что подхватить едва не вывалившийся из ослабевших рук поднос.

— Старая привычка, — отшутился он, бесшабашно улыбаясь во весь рот.

— Я растревожила сон господина? — пролепетала она едва разжимая губы.

— Самую малость. — Раш принюхался к еде на деревянном подносе — обжаренный в травах и меду окорок с картофелем и яблоками, маринованные перцы, кунжутные булочки, что еще дышали жаром печи. Желудок гневно потребовал насыщения.

Девица же не торопилась уходить, чуть склонив голову, разглядывая чужестранца. Раш мысленно хмыкнул: наверное, на фоне бородатых и волосатых увальней он казался ей сущей диковиной. Впрочем, так же верно было и то, что карманник никогда не оставался без женского внимания. Горькая насмешка судьбы. Знали бы все эти женщины…

— Ты не принесешь мне горячей воды? — Попросил он, прикидывая, насколько его телу нравится северянка. К низу живота прилила кровь, но утроба продолжала рычать.

— Хорошо, господин, — покорно пискнула девица и шмыгнула в дверь.

Раш быстро схватил кусок мяса за мосол, и, вприкуску с гарниром, умял в один присест. Потом разделался со всем, что нашлось в остальных мисках. Когда девчонка вернулась с кувшином и отрезом ткани, он как раз снимал рубаху. Девушка снова зарделась, торопливо поставила ношу на стол, забрала поднос с посудой и кинулась к двери. Карманник опередил ее, преградив путь.

— Не потрешь мне спину, милая? — Спросил он ни капли не улыбаясь на сей раз. Тело, насытившись пищей, требовало иного удовольствия. Раш бесчисленное количество раз давал себе обещание не знаться с простя́чками, но теперь тело требовало ублажения похоти. И хоть северянка была не ахти, под одеждой ее было то, что интересовало карманника куда больше смазливой мордочки.

Уходила девчонка довольной, торопливо собирала волосы под ленту и хлопала глазами. Раш же, получив то, что желал, теперь мечтал лишь, чтоб она сгинула с глаз долой. Как только комната опустела, он засунул под подушку змеистый кинжал, устроился под шкурами и провалился в сон.