С рассветом боль в щеке стала меньше. Карманник, на которого сперва сошел беспокойный сон, скоро проснулся и остаток ночи коротал вертясь на постели волчком. Боль пронзала до самой кости, точно разом разболелись все зубы. Когда стало совсем нестерпимо, Раш зажал меж зубами подушку и просидел так до тех пор, пока снова не забился сном. Засыпая, он подумал, что кинжал мальчишки мог быть и отравленным, и если уж ему суждено загнуться, то смерть его будет не геройской. Незавидная участь, которой Раш не пожелал бы никому из тех, кто становился на тропу странника.

Но тот сон не стал последним в жизни карманника. Раш проснулся, когда за дверью его комнаты раздались шаги. Карманник приподнялся на локтях, поблагодарив всех богов разом и особенно Каритту, что сохранили ему жизнь. Дверь открыла девчонка-прислужница, отчего-то смурнее тучи. Оставила на столе кувшин и отрез ткани, и удалилась, даже не пожелав доброго утра. Раш попытался вспомнить, чем бы мог так прогневить служанку, но, не найдя ответа, махнул рукой и на нее, и на все невзгоды разом. Девчонка скоро вернулась, всунула ему миску с едой — ноздри Раша сладко забрали аромат хорошо запеченной маринованной свинины, прожаренного лука, картофеля и моркови.

Умывшись и позавтракав, Раш отбыл из "Двух осетров". Гавань с рассветом точно преобразилась. Море еще дремало, хмуро-серое и гладкое, точно зеркало. Длинные, что селедки, драккары, каждый украшенный на свой лад, кучно сбились у пристани и мочили хвосты в Остром море. Раш насчитал почти два десятка. Длинные весла сушились под скудным солнцем, колодочники гремели цепями и бранились — за все время, что Раш был в Северных землях, он впервые видел здесь рабов. И то лишь на тех судах, что были самыми громоздкими и тяжелыми, раздувались вширь, точно набухшие тыквенные семена. Скорее всего, на них повезут припасы, решил Раш, останавливаясь чуть в стороне, чтоб не мешать снующим туда-сюда северянам складывать снасти. На днище пузатых суден сносили мешки и корзины, тучные бурдюки, набитые стрелами колчаны, веревки. Последними, с особой осторожностью, внесли небольшие сундучки. За колодочниками шел мужчина в алых одеждах служителя Эрбата: он то и дело прикрикивал на невольников, чтоб шли осторожнее. Глядя на него Раш вспомнил минувшую ночь и в который раз проклял мальчишку, что наградил его ударом кинжала.

Самый грозный драккар, из беленого дерева, выкрашенный причудливыми мордами зверей и рунами, стоял в центре, у выступа пирса, что заходил далеко в воду. Головою судну стал ящер: огромная распахнувшую пасть клыкастая морда будто готовилась изрыгнуть пламя. Выточенные умельцами, чешуйки неприветливо топорщились. Воины свешивали вдоль бортов щиты, занимали места на лавках, выглаживали точильными камнями лезвия мечей и топоров.

В изголовьях других драккаров пристроились волки, соколы, медведи.

Раш любил и не любил море. Иногда запах прибоя приносил воспоминания о детстве и юности, о высоких волнах, что штурмовали утес близ родного дома, о штормовых ветрах и низких черных тучах.

Карманник развернулся на пятках, оставляя вместе с солеными брызгами и старые воспоминания. Самое время схоронить их в море.

Путь его лежал в Браёрон и Раш пожалел, что остался без лошади. В отличие от дасирийской столицы Иштара, где улицы были такими узкими, что верхом ездили разве что зажратые благородные задницы, на дорогах Сьёрга запросто могли разминуться два всадника.

Сегодня в северной столице царил покой. О минувшей разгульной ночи напоминали лишь разноцветные ленты на деревьях. Впрочем, тишина скоро разрушилась настойчивым гулом. И, хоть Рашу было совсем не по пути, отдаленные крики: "На кару ее!", "Предать смерти!", заставили карманника повернуть. Голоса умножились, раздаваясь откуда-то с того края улицы, куда и направился карманник. Мощенная дорога опрокинула его в орущую на все голоса толпу. Люди текли вперед, точно снежная лавина. Раш кое-как расталкивал их руками, плечом прокладывая путь ближе, туда, где высилась глыба черного камня. Достигнув цели, примерно на две трети, карманник остановился. Дальше ряд человеческих тел становился настолько плотным, что штурмовать его было бесполезно, разве что по головам. Карманник осмотрелся: горожане, еще вчера улыбчивые, все в парах хмельного веселья, сегодня преобразились. На их лицах багровела ярость, рты, точно заговоренные, выкрикивали призывы предать смерти отмеченную Шараяной. Все, от малых детишек, оседлавших родительские плечи, до стариков и старух, требовали мук и смерти. Уж не девчонку-северянку вздумали предать гневу, пронеслась мысль. Карманник попытался вышвырнуть ее, но та, словно репей, ухватилась за самое нутро и крепко угнездилась.

А потом Раш заметил знакомое лицо. Тот, кого звали Берном, высокий северянин с рассеченной губой, поправил сброшенный чьей-то неосторожной рукой капюшон темно-серой простяцкой накидки. Раш пробился к северянину, становясь рядом и, изловчившись, скинул тому капюшон. Мужчина повернул лицо, процедил какие-то проклятия, но, завидев знакомое лицо, осекся и умолк, нахлобучив капюшон по самые брови, теперь предусмотрительно придерживая его рукой.

— Господин Берн, если мне память не отшибло? — Обратился Раш, не сводя взгляда с каменного постамента, который пока оставался свободным. Карманник не боялся говорить в полный голос — громкий ор горожан перекрывал всякие попытки подслушать, если такие и были. Ведь не зря же этот приближенный к Конунгу человек вдруг вздумал нарядиться в крестьянскую накидку.

— Чего тебе? — Угрюмо бросил тот.

— Мне было велено явится в замок с рассветом. А тут такое… Не подскажешь, что?

Раш поднял взгляд на собеседника, выше его на целую голову и вдвое больше в плечах. "Скорее бы обратно, надоело чувствовать себя полумерком", — подумал Раш, дожидаясь ответа.

— Казнь, — коротко ответил тот.

Раш собрался спросить, как принято расправляться с отмеченными темной богиней в Северных землях, но не успел: крики удвоились, перекрывая всякие попытки говорить. Берн поддался вперед, попробовал втиснуться меж горожанами, но тщетно. Раш мог спорить на еще неполученные золотые краты, что та, кого собрались предавать смерти, важна хмурому северянину. Мужчина, понимая, что пробиться ближе никак не получится, отступил.

Тем временем чернокаменный пьедестал заняла процессия. Высокий жрец в синих одеждах служителя Скальда шел впереди. Рука его сжимала тонкий как игла посох, сверкающий и прозрачный, точно сотворенный изо льда. За ним следовал длинноволосый сухой старец, с пергаментом в руке. Следом, толкаемая двумя стражниками, вышла маленькая женщина — в туманном сером утре ее серебряно-белые волосы полыхнули будто снежный пламень. Раш моргнул, рванулся вперед. Неужели дикари и впрямь вздумали лишить девчонку жизни?! Плотный строй горожан отшвырнул его обратно, прямо на Берна. Северянин отодвинул карманника и, на краткий миг, Раш увидел в его серых глазах муку.

Женская фигура поравнялась со жрецом, стражники повалили ее на колени. Нет, это была на Хани: Раш видел достаточно хорошо, чтоб заметить разницу. Хотя, женщина походила на Хани так, как выглядела бы девчонка, будь ей десятка три лет. Отмеченная Шараяной, проскользнуло в мозгу, но карманник не успел сосредоточиться на мысли. Старик со свитком поднял руку и толпа умолкла. Он развернул пергамент, прочистил горло кашлем и заговорил. Раш помянул харстовы задницы — северянин говорил на северном наречии, из которого карманник успел выучить не так много слов. Раш хотел попросить Берна пояснить, но тот глядел лишь вперед, недвижимый, словно гранитный обелиск.

Старик говорил и говорил. Иногда делал паузы, давая толпе поддержать его речи одобрительными криками. Когда он закончил, слово взял жрец Скальда. Служитель в синих одеждах указал посохом на женщину. Когда заговорил, слова его не звучали собачьим лаем, подобно тому, как хрипел предыдущий оратор. Речь жреца оказалась короткой. Карманник решил, что служитель просит Гартиса не быть слишком жестоким к той, что вот-вот шагнет в его царство. Толпа не разделила его просьб, угрюмо промолчав.

После слово опять взял старик. Один из стражников протянул ему топор — лезвие покрылось пятнами ржавчины. Старик что-то выкрикнул в толпу и люди снова загудели, вскидывая руки горе. В голове Раша родилась смутная догадка.

— Спрашивает, кто совершит правосудие, — блеклым голосом вдруг сказал Берн, подтвердив то, о чем прежде подумал карманник. — Тот, кто избавит Артум от отмеченной темной богиней, накличет на себя проклятие Шараяны. Мы не приказываем кому-то взять на себя такое тяжкое бремя. Нужен доброволец.

— И их оно не страшит? — Раш недоумевал.

— Нет. Потому что тогда их детям и детям детей зачтется милость Снежного. И десять кратов от служителя в придачу.

Раш в который раз уверился, что ему никогда не понять северян. Так не стоит и пытаться.

Между тем старик выбрал одного из толпы. Здоровяк с выпуклым пузом, лысою головой, вытянутой, точно яйцо, вскоре появился ка каменной глыбе. Он с поклоном принял топор и благословения служителя: жрец назвал его "истинным сыном Севера", протянул кошель. Старик передал топор. Раш хотел уйти, — он никогда не понимал безумцев, которым нравится глазеть, как другого лишают жизни, — но горожане, предвкушая кульминацию, ринулись вперед. Человеческие тиски сжались. Оставалось одно — дождаться, когда кончиться расправа.

Женщина продолжала стоять на коленях. Один из стражников схватил ее волосы, завел их назад, оттягивая так, чтоб обнажилась шея. Толпа застыла. Даже ветер притих, слушая, как оборвется человеческая жизнь. Раш слышал шепот Берна, что неотрывно глядел на нее одну. Молился ли он или говорил с женщиной в последний раз, карманник не понял.

Новоиспеченный палач засучил рукава, поплевал на ладони, схватился за древко, несколько раз примерился, как будет лучше, и кивнул стражнику. Тот снова дернул за волосы, да так сильно, что жертва качнулась. Карманник даже удивился, что за все время, женщина не проронила ни единого звука. Северянин занес топор.

Раш отвернулся.

Раздался хруст. Противный, мерзкий звук не до конца лопнувшего хряща. Толпа будто вся разом вздохнула. И снова свист занесенного карательного лезвия и удар.

— Во имя всех богов, дай же ей смерть! — выкрикнул Берн.

"Ржавым, да еще видать и тупым топором-то?" — мысленно переспросил Раш. Почему-то карманнику казалось, что оружие выбрано не случайно, наверняка чтоб больше помучить поганое тело, в котором угнездилась черная магия.

За третьим ударом тишина разродилась воплем многих голосов.

Все кончилось. Горожане, получив зрелище, разбредались.

— Пойдем, — сухо позвал Берн.

Раш послушался.

— Что будет с телом? — Поинтересовался он.

— Положат в мешок вместе с топором, и отвезут к границе Пепельных пустошей. — Берн скинул дешевую накидку, под которой сверкнул начищенный до блеска нагрудник, наплечники и наручи. Все более грубой работы, чем делали дасирийские и рхельские мастера-бронники, известные на весь Эрбос своим искусством. Единственным украшением брони Берна был след медвежьей лапы в правом углу нагрудника — белое золото словно вобрало в себя весь хлад артумских снегов.

В конце улицы, той самой, по которой пришел Раш, Берна ждали несколько северян. Один, ровесник карманника, с бритой головой, покрытой глубокими свежими шрамами и ухоженной светлой бородой с десятком кос, сидел на странном жеребце: над ушами коня росли рога, длинные, забирающие назад, на манер тех, что Раш видел у антилоп, только больше и завитые точно раскрученная лента. Всадник держал под уздцы еще и точно какую же жеребицу. Парень так же был в доспехах, на манер тех, что носил Барн, отмеченных медвежьей лапой. С ним были четверо стражников, чьи плащи так же отметил медведь. Раш заметил, что даже в столице Северных земель не пользовались седлами; вместо этого круп лошадей заворачивали целым куском шкуры и крестообразно схватывали ее ремнями.

— Все? — Только и спросил парень, когда Берн поравнялся с ними.

Мужчина молча кивнул и забрался на лошадь. Раш озадаченно поскреб затылок, ощущая себя без лошади, точно хромой. Должно быть северянин подумал о том же, потому что велел одному из стражников спешиться и отдать коня чужестранцу. Тот исполнил приказ. И, хоть даденый жеребец не носил рогов и ростом был меньше, Раш искренне поблагодарил северянина.

Всадники направились в замок.

Во внутреннем дворе Браёрона толпился народ: огромные, как каменные идолы, северяне шумели, обмениваясь крепкими словами под дружный хохот сородичей. Солнце, что изрешетило утренний туман, скользило по броням северян. Выверны, росомахи, горделивые орлы — Раш перестал различать зверей, что угнездились в железе доспехов и щитов. Карманник выискивал взглядом фергайру. В толпе мелькнул Эрик-волк, рядом — его брат. Карманник сжал челюсти, пожелав им провалиться к Гартису.

— Мы чтим шамаи, — сказал Берн так, чтоб слышал только Раш. — Только этот сдается мне бешеным псом, а не благородным волком.

— Мне тоже, — охотно согласился Раш.

Во дворе они остались верхом, как и все остальные северяне. Наверное то и были вожди, о которых говорил Конунг — все с лысыми черепами, с тонкими насечками шрамов на скулах и бровях. И все выпячивали вперед себя бороды, будто знамена, которых Раш так и не разглядел.

— Фергайра! Почтение северной колдунье! — выкрикнул кто-то, и все повернулись в сторону ворот.

Раш пожалел, что северяне пренебрегают стременами, потому что за горой спин бородачей, он не стразу разглядел ту, что Торхейм велел лишить жизни. Только северяне расступились, образуя проход для фергайры, карманник увидел свою жертву.

Под колдуньей была белоснежная лошадка, с тонкими серыми рогами. Через спину жеребицы лежал отрез шкуры белого медведя, опоясанный тремя парами ремней. Кобыла шла послушно, ее длинная грива курчавилась, точно дорогое руно, ноги, мохнатые от колен, чеканили камень новыми подковами.

А всадницей была девчонка-северянка, Хани, Говорящая с призраками.

Раш сглотнул. Голова загудела растревоженным пчелиным ульем. Он не сразу расслышал ее слова, когда девушка поравнялась с ними и поприветствовала улыбкой.

— Спасибо за подарок, Берн. — Хани потрепала жеребицу по голове.

Раш понял, что только ради него она говорила на общей речи, отдавая уважение чужестранцу.

— Животному, достойному колдуньи Севера, не должно застаиваться в стойле воина, — как-то слишком степенно, на общем, отвечал северянин. — Это сын, мой, Фьёрн, — Берн указал на парня, что был вместе с ним. Молодой северянин склонил голову и попросил благословения, на что Хани ответила вереницей слов на северном наречии.

Девушка будто нарочно избегала смотреть на Раша, но карманник был даже рад этому. Ему казалось, что стоит их взглядам встретиться — и Хани сразу все поймет. Кто знает, что она теперь такое — осталась ли трусливой девчонкой или стала одной из старух белых ворон, при виде которых северяне умолкали. Насмешкою какого бога стал такой оборот, гадал Раш, когда девчонка отъехала, приветствуя остальных вождей. Он мог представить, как засадит кинжал в спину какой-нибудь сморщенной старушенции, допускал, что свернет шею или придушит. И, хоть мысли эти вызывали отвращение, Раш готов был запачкаться, чтобы выкупить собственную жизнь, а заодно наполнить оскудевшую мошну монетой. Но колдуньей оказалась девчонка. Сколько она говорила ей лет? Пятнадцать? Шестнадцать? Разглядывая спину в белом меховом одеянии, Раш вспомнил, как они коротали заснеженные степи несколько дней подряд, вдвоем. Почти не разговаривали, грелись скудным огнем и делили пищу. Хани не нравилась ему: она предпочитала отмалчиваться, если он первым не поддергивал девчонку, та могла молчать часами напролет. Свою ненормальную кобылу и облезлую курицу северянка чаще баловала разговорами, чем его. И, когда пути их разошлись, — тогда Раш еще не знал, что ненадолго, — карманник почувствовал облегчение.

Но Раш не мог представить, как убьет ее. Может теперь северянка стала другой, но он не хотел становится тем, кто отправит ее к Гартису. Он даже не хотел представлять ее мертвой. "Харстов зад!" — про себя выругался карманник. Да она же всего лишь ребенок! Некстати вспомнился и утыканный стрелами Рок, и тела мальчишек, которые обороняли Яркию наравне со-взрослыми.

А еще он вспомнил, как дернулся, когда решил, что это ей, молчаливой угрюмой северянке, хотят снести голову на каменном помосте.

Вожди зашумели, приветствуя владыку Северных земель. Голоса их громыхали, распугав все тяжелые думы Раша. Конунг проехал под поднятой замковой решеткой и ответил своим людям громким выкриком. Даже скудных знаний Раша хватило, чтоб понять — он желал всем славного рассвета. Карманник проследил за Хани, которая уже подвела лошадь к Конунгу. Мужчина спешился, двое мальчишек, что бежали в хвосте его лошади, простелили отрез шкуры, на которую Торхейм преклонил колени. Дождавшись тишины, Хани благословила его. Молитва длилась долго, но ни один звук не прервал девчонку. Рашу показалось, что даже солнце затихло, перестав баловаться солнечными зайчиками.

А еще его глодала мысль о той несчастной, которой сняли голову. Когда Хани подняла лицо к небу, Рашу пришлось сморгнуть, что избавится от назойливого наваждения.

Когда Хани умолкла, Торхейм поднялся, горделиво расправил плечи, будто разом стал выше. Под решеткой показалась еще одна процессия. В этот раз вела ее женщина, чье чело венчала серебряная тиара, а платье богатого синего цвета, украшала золотая вышивка. Раш решил, что она жена Конунга. Следом ехали несколько служителей Скальда, за ними двое северян несли носилки крытые шкурой снежного льва. Замыкали процессию служители Виры.

На шкуре лежал молот. Рукоять его была обита черной сталью, в двух местах Раш заметил "талии" для ладоней. Оголовье молота было поистине колоссальным, Раш с трудом представлял человека, способного поднять молот. Даже Арэну, которого он привык считать образчиком мужественности и силы, вряд ли была по плечу такая ноша.

После церемоний, которых карманник в который раз не понял, носилки с молотом поднесли к Торхейму, и тот, перехватив рукоять, поднял молот к небу. Густая рунная вязь кольцом вилась по оголовью, место, где оно встречалось держаком, скрадывали кожаные ленты. Не было заметно, что Торхейму приходится туго стоять вот так, держа молот на вытянутых руках.

Отбыли из Браёрона после того, как северяне отпили огненного бри из одного меха, пустив его меж собой.

Путь лежал в гавань. Всюду, где появлялись всадники, на улицы высыпал народ, чтоб приветствовать и славить защитников Артума. Горожане следовали за правителем, собираясь, точно снежный ком — весь Сьёрг провожал сыновей Севера. Раш старался держаться рядом с Берном, но когда того призвал к себе Конунг, карманник нарочно придержал коня, чтоб забиться в хвост веренице всадников. В первом ряду ехал Конунг с Берном и жрецом Скальда, чья цепь со святым символом была отлита из красного золота. Несколько раз карманник чувствовал на себе волчьи взгляды Эрика — шамаи будто учуял неладное. Талах взял по правую руку от Хани, они ехали во втором ряду всадников, вместе с Фьёрном и двумя вождями, один из которого носил на броне гарцующего коня, второй — горную кошку. Хани и шамаи обменялись парой слов и Талах, как бы невзначай, коснулся ладони девушки — бледные щеки северянки расцвели румянцем.

Раш отвернулся, раздумывая, когда же эти двое успели настолько сблизиться. Еще не решив, что делать дальше с приказом владыки Севера, карманник знал наверняка, что не станет поперек дороги шамаи. А может так статься, Раш снова нашел взглядом Талаха, что он уже встал на его пути.

Горожане провожали воинов. Жрецы Велаша, испросили у морского владыки позволения выйти судам на воду. Раш несколько раз слышал недовольный ропот в толпе, мол, худое дело идти не узнав ответа, но никто не смел роптать в полный голос.

Драккары, под командованием своих вождей, прощались с берегом. Раша и Хани определили на корабль к Берну — красногрудое судно на три десятка весел, с забранным парусом багряного цвета. Раш слышал, что меж собою северяне звали кораблю "Красным медведем". В носу судна устроился отбивающий ритм и гребцы дружно дали веслам воды.

Только к концу дня Рашу выпал случай поговорить с Берном. Гребцам дали короткий отдых, поставив ветру парус, и громогласные песни сменились чавканьем и жадными глотками. Раш нашел северянина на корме: Берн, скрестив руки на груди, разглядывал идущие следом корабли. Стоило спуститься сумеркам, как места в обоих концах корабля заняли волшебники из храма Виры. Они колдовали путеводные шары и судна продолжали тянуться по воде длинною цепью.

— Морская хворь? — Покосился Берн, как только Раш встал рядом. — Говорят, нужно выпить три кружки морской воды, чтоб полегчало.

Карманник вспомнил, что видел Фьёрна, который тягал ведром воду, стоило драккарам набрать скорости. Парень то и дело перегибался через борот и кормил рыбу содержимым своего желудка.

— У меня крепкое нутро, — ответил Раш. И, немного помедлив, не зная, как лучше начать, спросил прямо: — Кто была та женщина?

Лицо Берна осталось безучастным. Он продолжал глядеть вперед, где в туманной дымке сумерек желтел свет путеводного шара над носом идущего следом корабля. Щека Раша снова заныла предзнаменованием бессонной ночи.

— Все несчастья Артума — вот кто она была, — ответил северянин, когда карманник уже собирался оставить его. — Черная отметина поздно раскрылась в ней. А потом тело взял добаш.

— Добаш?

— Демон. Он овладевает всяким, в ком есть черная отметина, извращает душу и заставляет творить злодеяния. — Было видно, что Берну неприятно каждое сказанное слово, маска спала с его лица, обнажив тоску. — Фергайры велели убить ее, пока не сталось непоправимого.

Надо же, про себя подумал Раш, оказывается, не все северяне скроены из толстых шкур.

— Она сделала что-то плохое? — снова задал вопрос карманник.

— А этого мало? — Северянин, наконец, глянул на того, с кем говорил.

— Конечно, — пожал плечами Раш. — Зачем судить того, кто не совершил злодейства? Только потому, что он может его сделать? Так всякий может, неужто в Северных землях все преступники — помеченные Шараяной?

— Не все. — Берн отвернулся, с остервенением вцепился в просмоленное дерево. — Так решили фергайры. Никто в Артуме не пойдет против их воли. А колдуньи не захотели сохранить ее жизнь. Потому-то Торхейм так строптиво говорил с ними. Наши традиции всегда будет превыше всего, даже крови, но какою ценой…

— Так владыка… — Раш, пользуясь тем, что никто не слышит их разговора, не стал величать Торхейма как положено. — Якшался с нею?

Берн неодобрительно насупился, шрам на нижней губе побелел от натуги.

— Она дочка его была, — сказал коротко и вновь напустил безразличие.

Больше Раш его не расспрашивал. Он вернулся на отведенное ему место, устроился на сеннике, и подпер спиной борт. Теперь-то он понемногу понимал, почему Торхейм хотел крови одной из старух. Где-то здесь была и жажда мести, и отчаянная попытка избавиться от влияния колдуний. Раш вспомнил, как злился эрл в Яркии, когда приходилось делать так, как велела Мудрая.

И все же, — карманник прикрыл глаза, игнорируя боль в распоротой щеке, — почему девчонка так похожа на ту одержимую? Может ли так быть, что Хани тоже от крови Торхейма? Или его внучкой, от крови порченной северянки — это объясняло и отметину Хани. Раш понял, что ничего не знает о девчонке. Но даже если так — что изменилось бы?

Карманник спал мало. А то время, что спал, сквозь пелену сна разглядывал гребцов, что налегали на весла даже ночью, правда, с меньшим усердием. Бой в барабан сделался реже, воины переговаривались в полголоса, хоть и продолжали травить байки. Пару раз карманник улыбался даже через туман сна. В конце концов усталость предыдущей бессонной ночи взяла свое.

Уже когда небо сделалось светло-серым, а солнце за снежными тучами степенно взбиралось вверх, послышались крики: "Парус, парус!" Раш проснулся, зевнул.

— Разлегся тут! — Ворчливо ругнулся кто-то из воинов, едва не прицепившись через ноги карманника, которые тот вытянул во сне.

— Гляди, куда прешь! — огрызнулся Раш. И тут же пожалел о том, что сказал вслух — северянин мог запросто полезть в драку.

Но сегодня богиня удача решила побаловать карманника: воин оставил слова чужестранца без внимания. Северяне все разом поднялись, приложили ладони ко лбам, вглядываясь вперед.

— Чей парус-то? — Спрашивал кто-то.

— Серый вроде, больше хрен увидишь, — ответил ему другой.

— Та-хирцы, — подхватил следующий и смачно плюнул. — Я их задом чую.

— Не, не та-хирцы — у тех парус прямой, а этот — клином, высокий. Не иначе вылупки драконьих яиц пожаловали.

Раш, решив, что так северяне называют выходцев из Народа дракона, заинтересовался, поднимаясь на ноги. Потянулся, вскользь проверил, все ли кинжалы на месте, осмотрелся в поисках, чем бы промочить горло. В бурдюке, что лежал неподалеку, на сумках с кукурузными хлебами, оказалось прокисшее молоко. Раш сделал пару глотков и протянул бурдюк Фьёрну, что выбрался из самого дальнего закоулка драккара. Молодой северянин был зеленее морской воды, веки и кожа вокруг них вспухли серым пятном, губы и того хуже — почти посинели, будто разом лишились всей крови. Раш хотел было сказать, что сейчас тот похож на бродячего скомороха, но смолчал. Парень принял мех и жадно приложился к нему.

— Худо мне, — буркнул нехотя, словно бы признавался в чем-то дурном.

— Ты больше воду из моря не хлещи, бестолку. — Карманник разглядывал пару острых парусов, что виднелись впереди. Достаточно далеко — как не смотри, а не видать рисунка на парусине, но уже близко, чтоб разглядеть корабль. Однако же туман, что стелился по воде, будто бы нарочно скрывал утренних гостей. И Рашу это не нравилось.

— А ты, по всему видать, часто ходишь под парусом. — Фьёрн облизал с обветренных губ капли молока и отрыгнул.

— Я в пене родился, вода мне мать. — Отшутился Раш, впрочем, довольно грубо, потому что, наконец, понял, что его взволновало в парусах. — Ветра нет.

Фьёрн вскинул бровь, не понимая.

— Идут так, будто у них в парусе ветер на привязи, — сам себе сказал Раш, не обращая внимания на северянина, и быстро пересек палубу.

Он всмотрелся в туман, выискивая зорким взглядом хоть что-то, что могло развенчать страшную догадку. Тщетно — ни шума весел, бьющих воду, ни самого мелкого огня.

— Герги! — что есть мочи выкрикну Раш и стремительно обернулся. — Двое, может трое!

Северяне молчали. Первым очнулся Берн.

— Велите трубить остальным, пусть уходят к берегу! — Громогласно приказал он. — Лечь на весла!

— Не успеем, — тут же вмешался Раш.

Его перебил протяжный стон рога. Троекратное гудение раздавалось с носа корабля — северяне предупреждали остальных об опасности. Не прошло и нескольких мгновений, как им ответил другой рог, двумя короткими хриплыми выкриками. Потом еще один, и еще, и еще, каждый слабее и дальше другого.

— Левая сторона — расселись на два борта, остальные — молитесь, закладывайте стрелы и готовьте копья!

Раш спешно прижался к борту, когда северяне бросились в рассыпную. Даже зеленый от тошноты Фьёрн проявил прыть. Воины разделились: половина редко расселась по обе стороны драккара, налегла на весла, вторая доставала из-под лавок сундуки со снаряжением и копья. Карманник успел заметить, что в Северных землях их делали короче, но зато наконечники ковали по форме рыбины — длинными и плоскими.

— Велашова кара… Проклятие Одноглазого на наши дурные головы… И что за напасть…

Раш стряхнул голоса, что так и сыпались со всех сторон, постарался сосредоточиться. Многие называли гергов цепными псами Велаша. Огромные рыбины, размером иногда с две трети драккара. Раш видел, как эти твари заглатывали людей целиком. Однажды, довелось поглядеть и на то, как герг надвое раскусил когг. И, хоть то было лишь раз и многие потом говорили, что явился сам Одноглазый, Рашу стало не по себе, когда заметил знакомые плавники — темно-серые с белыми пятнами.

Впереди замаячили светлые косы. Хани переоделась в тот же самый дорожный костюм, что был на ней всю дорогу до столицы Севера. Теперь, когда северянка рассталась с белым балахоном, а заодно и частью неприступности, она снова стала той самой угрюмой девчонкой. Воины, забитые суматохой, не признавали в ней фергайру, дважды валили с ног, но каждый раз Хани молча поднималась.

— У нас есть три зажигательных горшка, — краем уха услышал Раш.

Возле Берна топтались оба волшебника, по случаю тоже вооружившись копьями. Глядя на их немощные тела, карманник сомневался, что чародеям станет сил сделать замах для удара достаточной мощи. Он и сам вряд ли сможет достать — толстая шкура глубинных рыбин часто зарастала мелкими ракушками и становилась пристанищем для морских звезд, что надежно покрывали тело герга, точно панцирь — воина. Поэтому, хоть кожа этих рыбин не знала чешуи, достать их копьем, а тем более стрелой, было не так уж просто.

— Придержите на черный день. Надеюсь, что от вас будет проку ровно столько, сколько запросила за ваши услуги гильдия.

— Пустая бочка есть? — спросил Раш, но ответа услышать было не суждено.

Судно тряхнуло. Вода, до этого покладистая, укрытая периной тумана, взбрыкнула норовистым мерином. Раш раскинул руки, сохраняя равновесие. Кое-кто из воинов упал, остальные хватались за борт. Хани тоже зашаталась, но смогла устоять на ногах. Берн проревел, чтоб убрала парус.

"Красный медведь" накренился, мачта забрала влево, гребцы дружно заматерились: кое-кто таки сполз с лавки и кубарем покатился к другому борту. Остальные спешно обвязывались веревками, что крепились прямо около весельных отверстий.

Воины кое-как выстраивались в ряд, широко расставляя ноги, чтоб выдержать лихорадку трясущегося корабля. Раш тоже вооружился копьем — тяжеловато, как на его руку, но все же лучше, чем попросту тратить кинжалы, которые, вернее всего, сгинут в пучине не достав цели. Карманник высмотрел еще несколько "парусов", что мелькнули в волнующемся море, и ушли куда-то на запад. К тем двоим гергам, что шли прямо на них, присоеденился еще один. Откуда-то издалека раздался крик и вспышка озарила серый рассвет: бирюзовый хвост кометы зашел высоко и обернулся, сделав дугу. Набрал ходу, разгораясь с новой силой, и шлепнулся в воду. Море точно разорвалось изнутри в том самом месте, где синяя комета встретилась с водой, подняв на прощание высокий столб воды. "Слишком близко! — с досадой подумал Раш, закрываясь от соленых брызг, — только раззадорили!" Волшебники, увидав комету сотворенную их собратом, и себе вскинули руки, но Берн велел не спешить.

— Пусть фергайра успокоит велашовых псов, — выкрикнул рассерженный голос.

Раш посмотрел на девчонку и ему вдруг стало жаль ее: короткая, карлица средь своих земляков-верзил, она будто сделалась еще меньше. Косы вскидывались от каждого толчка, звенели побрякушками, а руки судорожно выхватывали из воздуха темные клочья, совсем как тогда, в лесу. Только теперь она выглядела совсем растерянной, будто впервые собиралась воспользоваться чародейством.

Плавники стремительно секли воду. Вот уже показались округлые гребни спин и громадные тени в воде. Раш нетерпеливо вскинул копье, покосился на Берна — почему северянин медлит, чего ждет? И не вовремя понял, что то, что видно его глазу, северяне еще не могут разглядеть.

Хани вышла вперед — от нового толчка споткнулась, но Фьёрн вовремя подхватил ее и отодвинул себе за спину.

— Нечего женщине лезть вперед мужчины, хоть бы и в морское царство Одноглазого, — сказал и вдруг засмеялся.

Северяне приумножили его смех.

Острое море закипело. Вода пошла буграми, будто-то кто-то нарочно волновал ее снизу. Ветер вырвался на свободу, заревел. Он принес с собою колючий дождь и молнии, собрал тучи, точно овчар овец. Непогода подхватила корабли, как малый ребенок игрушки. Раш успел разглядеть два драккара, что шли позади: неимоверная сила развернула их, подняла на волне и стукнула друг об друга, добавляя к реву штормящего моря треск древесины и сноп щепок.

Герги разделились, обходя сразу несколько кораблей с двух сторон. Берн скомандовал и стрелы запели. Им глухо вторили копья, а кометы, синяя и желтая, раскрасили небо, точно радуга. Раш швырнул копье туда, где в воде виделось белое пятно на черной тени — та часть рыбин, что находилась чуть выше головы. У молодых гергов кожа там была мягче, и если повезет… Впрочем, судя по плавникам, Одноглазый "чтил" незваных гостей и встречал проверенными слугами.

— Еще! — приказал Берн и первым потянулся за следующим копьем.

Кометы достали воды, вспенили ее, разрываясь. Море застонало, над волнами родилось густое облако пара. Наверное, одна из комет достала рыбину, потому что в следующее мгновение герг вскинулся, являя себя, устрашая людишек своим величием. Раш застыл, не в силах оторвать взгляд, прикованный ужасом.

Длинное серое тело свернулось дугой, как лук с невидимой тетивой. Широкий хвост полыхнул белым, разошелся надутым парусом, плавник распорол воздух. Рыбина была не меньше "Красного медведя", с длинною головой, продолжением которой стала широкая пасть, полная острых зубов. Герг, точно хвастаясь, громко клацнул ними в воздухе, поглядел на смертных и вернулся в родную стихию. Но прежде, Раш успел рассмотреть на его спине ошметки разорванной кожи и несколько копий с обломанными древками. Заметили и другие, потому что победный клич разнесся над кораблем.

От удара герга об воду, родились новые волны. Они накатили на "Красного медведя", точно лавина, накрыли соленой шапкой. Раш в последний момент успел ухватиться за цепь, что опоясывала мачту. Некоторых унесла вода, кто-то, проклиная всех и вся, становился на ноги. Берн содрал мокрую накидку, тяжелую от воды, и громкими молитвами Скальду подбадривал своих людей.

— Снежный не оставит нас! — Громыхал северянин и выбросил руку, отпуская копье в полет.

— Фергайру унесло! — откликнулся Фьёрн.

Раш выругался и не усел прикрыть рот, когда вслед за одной волной пришла вторая, еще выше, еще холоднее. Карманник заглотнул соленого моря, почувствовал, как драккар клониться на бок. Но им повезло и в этот раз — судно отчаянно трепыхалось и вырвалось из плена волн, но теперь людей на палубе стало еще меньше. Раш недосчитался одного волшебника, второй кое-как нашел опору меж лавками для гребцов и, едва вода отступила, громко распевая слова заклинания, принялся творить новые чары.

Сетка молний озарила черное от туч небо, гром оглушил. Казалось, что следующего раската Эрбос не выдержит, и лопнет по швам. Раш уже не понимал, в какую сторону глядит медвежья голове на носу корабля — стихия трепала судно из стороны в сторону, и только неведомая сила удерживала его на поверхности. Карманник видел, как в гребнях волн мелькали человеческие тела, весла, обломки кораблей и разорванный парус с орлиной головой. Герги вскидывали пасти, вылавливая людей, точно мелкую рыбешку.

Где-то над головой яростно закричал орль.

— Фергайра! — Снова закричал Фьёрн, как только выплевал всю воду изо рта.

Раш мысленно обложил его на чем свет стоит и попытался сориентироваться. Он продолжал держаться за цепь, что опоясывала мачту. Правда, теперь от мачты остался лишь куцый обрубок, верхушка торчала тут же, проломив часть настланных для палубы досок, а заодно и брюхо воину, которому не посчастливилось унести ноги. Кишки его уродливыми червями расползись по сторонам.

Только Берн остался там, где и стоял, будто заговоренный. Рядом с ним толпились выжившие, хватали и метали копья в напирающий плавник. Спина герга уже ощетинилась деревянными древками, будто ехидна, но того было слишком мало, чтоб остановить рыбину.

И в это время, между обломками мелькнула белобрысая голова девчонки. Кажется, она пыталась всплыть, но морская пучина не желала расставаться с пленницей. Еще немного — и темное пятно герга достанет северянку. "Может, то судьба? — мелькнуло в голове карманника, — лучше так, чем…"

Раш и сам не понял, как ноги понесли его вперед. Ловко, выверив каждое движение, справившись с качкой, карманник вскочил на борт, оттолкнулся, складываясь прямой стрелой, и ушел под воду, напоследок глотну воздуха. Где-то шевельнулась мысль, что тот вдох может стать последним.

Он плыл вперед, делая широкие замахи руками, стремясь туда, где мелькали косы Хани. Северянка тянулась к нему руками, но воля Велаша тянула ее все дальше, все глубже. Почему-то карманнику показалось, что теперь ее глаза сверкают. Он почти настиг ее, их пальцы соприкоснулись. Боковым зрением Раш увидел серую тушу герга, всю рябую от налипших ракушек, и зубатую пасть с обрывками человеческой кожи на зубах. Рыба готовилась заглотить их, она будто даже ухмылялась. Карманник потянулся за северянкой, в последней отчаянной попытке потянуть на себя, хоть знал, что вернее всего погибнут они оба.

Но, вместо того, чтоб напасть, рыбина дернулась, резко ушла вправо. Вода окрасилась кровью: Раш чувствовал ее кожей, каждым оголенным куском тела. Он чувствовал, что легкие начинают поддаваться, требовать спасительного глотка, но Хани уходила все глубже, ее косы потускнели, глаза закрылись. Только безвольные руки, словно водоросли, продолжали тянуться вперед.

Вода пошла частыми толчками, вторя ударам в груди Раша. Тьму глубин разрезали множество светлых лучей. Многие из них прошили герга, будто не встретив препятствия. Рыбина забилась агонией, пошла к поверхности, подгребая хвостом. Раша забрало в поток, потащило следом. Карманник попытался противиться, но тщетно — он потерял девчонку из виду быстрее, чем понял, что вслед за рыбиной вскинулся вверх, подлетая на добрых несколько футов. Память подстегнула тело собраться, и только благодаря этому Раш не распластался на бурлящей воде. Он снова с головой ушел в Острое море, но тут же вынырнул, отгребая в сторону. Герг бился в агонии, щелкал челюстями, будто стремился напоследок забрать с собой как можно больше душ в услужение Одноглазому хозяину морей и океанов. Лучи, — теперь Раш видел, что их сотворил волшебник с "Красного медведя", его руки продолжали светиться и с них сочились остатки света, — наделали в рыбине дырок, и та сделалась похожей на решето.

Рядом мелькал второй герг, чуть меньше, но его настигли когти орля. Раш снова бултыхнулся, опрокинутый волнами, которые нагнали крылья птицы-оборотня. Когда карманник вынырнул, орль держал рыбину лапами в том месте, где тело сужалось к хвосту, и поднимал в небо, яростно вырывая клювом куски мяса с боков. Рыба билась, старалась ухватить противника зубатой пастью, но хватала только воздух.

— Сюда, сюда, чужестранец!

Раш не сразу различил в круговерти звуков голос Берна. Но, услышав его, поплыл так быстро, как позволяли уставшие руки. Карманник стремительно коченел. Когда он был уже достаточно близко, в воду шлепнулась веревка. По ней Раша затянули обратно на борт.

Несколько коротких мгновений он выплевывал из нутра воду, после отжал воду из узла волос и только тут понял, что кинжала в них нет. Невелика потеря, решил Раш, радуясь, что пока жив.

— Где колдунья? — Не дав ему опомниться, налетел Фьёрн.

— Рыб кормит, — угрюмо ответил Раш.

И почувствовал облегчение. Все решилось так, как решилось. Девчонку было немного жаль, но может быть Одноглазый владыка будет к ней благосклоннее, чем харсты в мертвом царстве Гартиса.

"Красного медведя" опять повело. Обломок мачты "присел", распорол дощатый настил, и замер всего в паре шагов от того места, где собрались выжившие. Новый гребень воды поднял судно, но, смилостивившись, почти нетронутым вернул морю. В воде, хватаясь за доски, трепыхались северяне. Воины с "Красного медведя" спасали, кого могли, но таких было не много. Волны раскидывали людей в стороны, насаживали на обломки драккаров, — Раш насчитал уже три разбитых корабля, что чудом держались воды, — и топили, точно котят.

Но все же обе рыбины, что вертелись около "Красного медведя" перестали досаждать. Одна, та, что поменьше, трепетала под ударами орля. Птице-оборотень взлетал и бросался камнем вниз, терзал жертву крючковатым клювом и раздирал когтистыми лапами. Второй герг и вовсе исчезла из виду.

Карманник уже собрался благодарить Близнецов и леди Удачу, что не дали ему сгинуть в пучине, когда в ноздри ударил тяжелый запах ила. Не успел Раш подумать, откуда бы ему взяться, как буря улеглась. Так же скоро, как и началась. Вода сделалась гладким шелком, ветер и дождь убрались восвояси. Остались только непроглядные тучи и противная до тошноты, вонь.

— Что за новая напасть? — неуверенно сказал один из воинов.

Северяне оглядывались, ждали подвоха. Раш и сам озирался по сторонам, нащупав за пазухой пламенеющий клинок. Однажды он уже спас ему жизнь. Конечно, дело было вовсе не в кинжале, но ртутная змея в ладони придавала уверенности.

Где-то по обе стороны от драккара, темными силуэтами мелькали уцелевшие корабли. Раш не знал наверняка сколько их, надеялся, что живых окажется больше чем тех, что пошли на дно. В груди зашевелилась жалость — крохотная змейка, что дремала в нем, до этого надежно схоронившись в самом закутке. Хани. Раш посмотрел на мутную воду — частые ручьи стекали по растрепанным волосам, волнуя море разбегающимися кольцами, каждое из которых делала отражение Раша почти неузнаваемым. "Нет места жалости, помни это, когда будешь тянуть ладонь утопающему". Так когда-то сказала мать и теперь слова ее стали пророческими.

— Глядите! — Выкрикнул кто-то и северяне дружно прилипли к борту драккара.

Вода медленно поднималась вверх, надувалась горбом, точно мыльный пузырь, расходилась вширь. Еще и еще, пока завороженные непонятным явлением люди продолжали глазеть, разинув рты.

И из воды, где-то с краю стремительно росшего горба, разрезая гладь точно вострый нож, вынырнул еще один плавник.

— Бочка! — Берн схватил Раша за грудки и тряхнул с такой силой, что шея карманника хрустнула. — Есть пустые бочки!

— Нужно переложить зажигательные горшки тряпками и сложить в пустую бочку. — Раш быстро пришел в себя. Он стряхнул руки вождя. — Если поджечь все разом — бабахнет лучше. Это… — Карманник покосился на плавник, что набирал высоту и несся прямо к ним, — только рыбина, хоть и очень большая. Может получится оглушить.

Раш сам не верил в такую возможность. Оглушить такую громадину тремя горшками? Это работало в прошлой его жизни, только тогда в ход шли вовсе не зажигательные горшки. Но может быть удастся спугнуть, хоть бы на чуть-чуть, чтоб приблизить корабль к берегу.

Драккар медленно сползал вниз по гладкому склону воды. Что бы там не росло в глубинах Острого моря, оно обещало быть гораздо больше герга, которого Острое море только что спустило с цепи. И Берн не мешкал. Северянин быстро отдал приказы: двое налегли на рулевые весла, — благо, что оба остались целы, чего нельзя было сказать про весла для гребцов, — кто-то отыскал бочку. Она оказалась вместительная, просмоленная и до одури воняла рыбой. Копья закончились, кому хватило луков, заложили стелы на тетиву, остальные вооружились мечами. Волшебник, узнав про задумку Раша, приободрился. Фьёрн бережно, насколько позволяла обстановка, принес сундучок — один из тех, которые Раш видел накануне отплытия. Наверное, подумал карманник, их взяли с запасом, а часть раздали на корабли. Берн сунул в бочку несколько накидок, что валялись на палубе и остатки паруса. Фьёрн аккуратно расставил горшки, так, чтобы ткань не дала им стукнуться друг о друга. Раш закрыл крышку и попросил волшебника наложить охранительные чары. Хуже, чем гвозди, но зато крышка держалась бочки.

Закончили вовремя. Плавник теперь уже был так близко, что Раш мог рассмотреть светлый наконечник на его вершине и покатую спину, всю в острых наростах ракушек. Шар же стремительно вытянулся, став похожим на грушу. Из его вершины будто бы показалась голова — вода сотворила лицо, дала ему один единственный глаз во лбу и беззубый рот. После появилась шея, руки, словно невидимый мастер ваял прямо из самой стихии.

— Великий Велаш! Одноглазый сам пришел за нами!

Северяне кричали. Их вопли были такими отчаянными, что глушили все остальные звуки. Пока фигура набирала черты, Раш ухватил за шиворот волшебника, который пошатывался на некрепких ногах. Пришлось влепить ему пару затрещин, чтоб привести в чувство. Лицо, до того скованное ужасом, сделалось синим, словно чародея взял невыносимый холод.

— Берн, бросай бочку на воду! — Закричал карманник, чуть не силой волоча за собою волшебника. Тот упирался, царапался, его пальцы разбередили свежий шрам на щеке.

Северянин подхватил бочонок и легко швырнул его за борт. Раш даже зажмурился, вдруг подумав, что они сунули недостаточно тряпок и бочка полыхнет прямо тут же, под боком "Красного медведя". Но ничего не случилось.

— Ветер! — Раш снова затряс перепуганного жреца. — Нужен ветер. Сделай так, чтоб бочка достала хоть бы наполовину до того! — Он указал пальцем на плавник.

— Не могу, — волшебник едва мог говорить.

— Чего? — Карманник затрясся от ярости и собственного бессилия.

— Фергайры и Мудрые — они умеют заговаривать погоду! — Выкрикнул волшебника и задергался в руках Раша. Вырвавшись, он поскользнулся, упал плашмя на спину и зарыдал.

Только теперь до Раша дошло, какую неимоверную глупость он совершил. Снова разволновавшаяся вода отбросила бочку на пару десятков футов, та медленно накренилась, стала клониться к низу, наполовину осев в воду под тяжестью содержимого. Карманник, не долго думая, сиганул следом. Вода приняла его с охотой. Выловив драгоценный бочонок, Раш огляделся, выискивая, за чтобы ухватиться. В голове бился вопрос: и что теперь? Герг продолжал лениво идти на драккар, а громадина, росшая из воды, студила кровь в жилах одним своим видом. Раш никогда не видел богов, но всяк в Эрбосе от мала до велика знал, что те могут явиться, если им вздумается. Поговаривали, что Велаш чаще приходит огромной рыбиной, такой большой, что в ее пасти корабли гибли целыми десятками. Но карманник привык верить только своим глазам. К тому ж, многое из того, что он видел, непосвященным могло казаться божьим промыслом.

Однако же водяная человеческая фигура, что по пояс высунулась из Острого моря, была не обманом испуганного разума. Раш продолжал озираться, выискивая хоть что-то, что могло удержать его наплаву.

Вода принесла внушительных размеров доску: дерево точно глодали жадные псы. Оно скалилось острыми зазубринами и напирало на Раша, словно собиралось нанизать на острый край. А на доске, ухватившись руками за другой ее край, висела мокрая девчонка. Ее косы прятали лицо, словно клубок угнездившихся змей, а руки побелели и покрылись тонкой коркой инея — Раш только теперь понял как стремительно менялась погода. Тучи продолжали застить небо, но стали светлее и прорвались густой снежной завесой. Хлопья валили и валили, точно кто-то сверху щедро сыпал пух из подушек.

Раш не стал думать, как северянка, которую он видел уходящей ко дну и бездыханной, вдруг снова оказалась на поверхности. Одно карманник знал точно — она могла заговорить ветер, как та старуха в Яркии. Должна заговорить, чтоб он отнес проклятый бочонок как можно ближе к гергу. А великан, Велаш он или нет — какая к харстовым задам, разница?! Нужно драться до последнего, сопротивляться, вырывать зубами свою жизнь из цепких лап Гартиса.

— Хани! Да очнись ты, девчонка! — Раш чувствовал, как неудержимо коченеют ноги, как судорога нет нет, да и уколет под дых. Изо рта вывалилось облачко пара, зубы застучали. — Хани, чтоб тебя!

Девчонка дернулась, косы разошлись, пуская вперед лицо — бледнее бледного, ровно в цвет волосам, фиалковые глаза сверкали точно так, как Рашу показалось еще тогда, когда она тонула. Губы окрасились в густой синий. Она пыталась что-то сказать, но рот лишь беззвучно открылся.

— Хани, ты должна помочь, слышишь меня? — Карманник и думать забыл, что ему велел Торхейм. Девчонка жива, девчонка владеет чарами, которые нужны, чтоб отбросить треклятую бочку как можно дальше.

— Холодно, — прошептала северянка на своей речи, но Раш смог понять.

Карманник проглотил искру жалости, обплыл доску и взгромоздил на нее бочонок. Другой рукой схватил Хани подмышку и пару раз приложился ладонью к ее щекам. Девушка снова открыла глаза, посмотрела на него так, будто впервые видела.

— Хани, — Раш старался говорить как можно разборчивее, хоть губы закоченели и рот не слушался, — ветер. Я не знаю, что или кто вот там, но нужно, чтоб ты призвала ветер. Та старуха в деревне — она умела. А ты — фергайра, колдунья Севера. Ну же. Не вздумай закрывать глаза!

— Снежный заступится, снежный нас не оставит… — словно в бреду повторяла она.

— Да приди же в себя! — Раш залепил ей звонкую пощечину.

И Хани очнулась. Мгновение или два смотрела на Раша с непониманием, потом нахмурилась и карманнику стало легче, когда лицо ее нарядилось в прежнюю угрюмость. Девушка хотела отодвинуться, оттолкнула руку, что держала ее, но тот час клюнула носом под воду. Раш едва ли не за волосы выволок ее обратно.

— Колдуй, — зарычал он. — Иначе все тут подохнем, и твой птицелюд тоже!

Слова подействовали как чудодейственное зелье. Хани отбросила назад мокрые косы, велела Рашу держать ее так, чтоб руки ее были свободны. И, когда карманник выполнил пожелание, сложила ладони разом.

Раш не видел ее лица, слышал только непонятную речь, тягучую и резкую одновременно. Волосы Хани зашевелились, зазвенели серебряные амулеты, запылали всеми цветами точеные из камня обереги. Карманник нарочно не смотрел вперед, не хотел видеть, что сталось с водяным великаном. Может он вырос и уже заносит кулак над их головами, чтоб сокрушить смертных, а может готовится топить корабли. Интересно, сколько их осталось? Карманник не слышал ничего, кроме отдаленных молитв и голоса Хани. Он нашел взглядом место на шее девчонки, там, где кожа встречалась с кромкой волос, и уставился на него.

И улыбнулся, когда первый рожденный ветер хлестнул его по лицу тяжелыми косами. Даже когда одна угодила в разорванную щеку. Воздушный поток стал сильнее, обнял из обоих, заверток воду волчком, спрятав от мира, точно заботливая мать. Доска, за которую держался Раш, отлетела в сторону. Чтоб не упасть, карманник крепко ухватился за девчонку: Хани перестала дрожать и голос ее обрел крепость.

Водяной волчок вокруг них бешено вился, расходясь вширь, а головы посыпал густой снег. И, когда Раш перестал понимать, на каком свете находится и что происходит, северянка отпустила ветер. Тот рванулся вперед, подхватывая все, что попалось на пути. Бочонок поднялся вверх на добрый десяток футов.

Водяной гигант продолжал стоять в воде ровно по пояс и глядел в небо единственным глазом. Шамаи-орль отвлекал его ударами крыльев и когтей, но они никак не моли принести вреда тому, что сотворила сама вода.

Герг шел ровно на бочку. Раш вдруг подумал, взрыв, если все выйдет как он задумал, станет для рыбины не опаснее назойливой мухи в знойный день. Но ничего другого у них не было. Даже волшебник на "Красном медведе" не показывал нос за борт: карманник позвал его, но крик отнесло куда-то в сторону.

— Нам нужно его поджечь, — громко сказал Раш прямо в ухо северянке. — Сейчас, пока еще не поздно.

— Я… я не могу, я еще не…

— Ложи бочку на воду, только осторожно, — скомандовал Раш и ветер, точно невидимая рука, опустил бочонок на воду, на самом пути герга. — Хани, нам нужен огонь, молния, что угодно.

Девушка задумалась, а потом, когда Раш уже готовился почить в пасти герга, выбрала самое очевидное решение. Ветер, до сих пор послушный приказам, опять подхватил бочонок, поднял высоко, раскружил и, что есть силы, швырнул аккуратно на покатую спину.

Раш видел вспышку, яркую, будто родилось второе солнце. Пламя разошлось во все стороны, с громким гулом вылилось хищным огнем прямо на спину рыбины. Искры сверкнули звездами, запели прощальные песни.

Раша и северянку накрыло волной, и они пошли под воду. Раш, почти полностью окоченев, едва мог шевелиться, и теперь уже девчонка тянула его вверх. В тощей соплячке словно проснулась нечеловеческая сила. Когда карманник открыл глаза, он не сразу смог видеть. Вспышка на короткое время сделала его слепым и лишь темные блики ходили на белом поле, которым стал для него мир. Когда вернулись цвета, карманник разглядел лишь спокойное море и густой снегопад. В стороне, словно напоминание о взрыве, плавал ошметок плавника герга.

— Может мы подохли? — Сам себя спросил Раш и, когда щека отозвалась болью, выругался.

"Красный медведь" подобрал их на борт и северяне рассказали, что произошло. Правда, карманник мало что понял из их слов. Рыбина повернула, оглушенная взрывом, а небеса полыхнули ледяной молнией и поразили водяного гиганта. Воины утверждали, что за их души спорили меж собой боги.

Когда снег немного утихомирился, спереди и сзади подобрались оставшиеся корабли.

— Много осталось живых? — Сквозь зубы спросил Раш.

Девчонка как раз обрабатывала его рану, густо натирала ее мазью от которой разило хуже чем нынче от моря. Раш никак не мог заставить себя поверить, что сегодня увидал божественный лик.

— Не знаю, — голос северянки был бесцветным.

— Я видел шамаи в птичьем обличии, живой он. — Раш и сам не знал, зачем сказал это. Просто брякнул, что первое взбрело в голову.

— Знаю, — сказала она с теплотой. А потом, подождав немного, заговорила вновь. — Я ничего не смогла сделать, чтоб спасти их. Сколько ушло в подводное царство Велаша? Три, четыре десятка человек? А может и больше. Славные молодые воины, защитники Северных земель, чьи-то мужья и отцы, чьи-то дети.

— Знали на что шли, пожал плечами Раш. Сейчас его больше заботла потерянная серьга с изогнутое кольцо в губе. Кривясь от боли, карманникдостал его и без сожаления швырнул за спину.

— Они верили, что с ними фергайра, великая колдунья, и она защитит их. — Северянка вздохнула.

Опять затянулось молчание. Щека Раша онемела так сильно, что он перестал чувствовать боль. Тогда Хани достала из вещевого мешка костяную иглу, забрала в ушко тонкую жилу и принялась штопать карманника, словно прохудившуюся рубаху.

— На корабле Торхейма есть служители Скальда, они зачаруют шрам так, что от него и следа не останется, — сказала Хани, пряча все мази, моток с жилами и иглу обратно.

— Надеюсь, скоро этим займется Банру. — Раш поднялся, размял ноги. После того, как тело его покусала ледяная вода, карманник никак не мог согреться, постоянно чувствуя неприятное покалывание под одеждой. Пришлось натянуть все, что было в вещах, а мокрое разложить на пустых лавках. Команда "Красного медведя" уменьшилась втрое, теперь на весла сели даже Берн и Фьёрн. Последний, как только миновала стихия и жизням перестала угрожать опасность, снова позеленел в приступе морской болезни. Но ему удавалось сдерживаться.

Хани забилась в угол палубы, туда, где под досками нашла меховый мешок с птенцом. Судя по тому, что из глаз ее лились слезы, уродец тоже не пережил сражение. Раш поравнялся с ней и глянул на птенца: тот весь промок, почти лишился перьев и даже не открывал клюва, когда северянка попыталась скормить ему кусок какой-то сморщенной дряни. Кожа немощного, раздутого точно мех, тела, сделалась синюшной — ни дать, ни взять старая туша индюшки, месяц пролежавшая во льду.

— Брось его в море, — посоветовал Раш. — Сдох твой уродец.

Северянка даже не подняла головы. Она продолжала настойчиво тыкать корм в закрытый клюв.

Раш мысленно махнул на девчонку рукой и занял место за спиной Берна. Поплевал на ладони, крепче ухватился за весло и влился в ритм гребцов. До того места, где планировали высадиться северяне, оставалось полдня по воде.

* * *

— Неужто и впрямь выбрались?

— Тише ты, — прикрикнул кто-то. — Не видать ничего толком.

— Я воздух чую, морозный, аж сладко на языке.

— А мне мертвячиной несет от шарашовых туш.

Миэ, устав слушать перепалку северян, только мысленно пожелала себе терпения.

Волшебница смертельно устала. Сколько уже они идут по долгим лабиринтам под землей? Она сбилась со счета — тут не было ни солнца, ни луны, чтоб считать дни и часы. Таремке казалось, что они меряют шагами саму бесконечность. Сначала коридоры просто петляли: уходили то на запад, то на восток, выходили к маленьким подземным озерам. В одном из них вода оказалась достаточно теплой и чистой, чтоб кое-как смыть с себя грязь. Когда они покидали благодатное место, вода сделалась бурой от смытой старой крови и грязи.

Банру, наконец, пришел в себя настолько, чтоб идти самому. Жрец хорохорился, но Миэ старалась держаться поблизости. Тутмосиец, который снова лишился лика своей солнечной богини, подлечил раны мужчин, а потом еще долго рылся в сундучке с зельями, выискивая меж разных склянок вторую настойку хасиса. Словно подозревая что-то, жрец поглядывал на таремку, но вопроса так и не задал. А Миэ сделала вид, что ей нет до его поисков никакого дела.

Когда впереди замаячило пятно света, путники оживились.

Первым вышел Дорф. Он велел всем оставаться в горе, до тех пор, пока не пройдет разведкой. Мало ли куда вывел нас лаз, сказал он, и серое пятно поверхности проглотило его. Остальные остались ждать, кучно рассевшись в нескольких шагах от выхода из горы, жадно глотая чистый воздух.

— Мне грезилось будто я умер и Солнечная леди взяла меня в свое теплое царство за облаками, — сказал Банру.

— Так я и дала тебя ноги протянуть, — фыркнула Миэ. Теперь, когда жизни тутмосийца ничего не угрожало, она перестала переживать и к ней вернулась прежня язвительность. Чтобы не начать срывать злость, таремка занялась деревянно коробкой, которая все никак не желала открываться.

— Может кочевая жизнь не для меня, — продолжал рассуждать темнокожий жрец. — Может, я рожден для спокойного служения своей богине в храме ее?

Волшебница тряхнула коробку с новой силой, сделав вид, что слова Банру остались неуслышанными. Она не знала, что ответить и нужно ли. Когда на них напали тароны, в какой-то миг Миэ самой показалось, что она так и останется навечно погребенной под каменной шапкой Хеттских гор. Но думать верно ли поступила, приняв предложение Арэна ехать на самый север Эрбоса, тогда было некогда. Позже, волшебница много раз возвращалась к тем мыслям, что метались в голове, когда в начарованной тишине по стенам пещеры мелькали черные тени летунов: тот ли выбор сделала? Она не давала себе ответа.

— Дай я. — Жрец взял коробку и, повертев ее немного, сунул ноготь в узкую расщелину.

Ничего не случилось. Миэ вскинула бровь, мол, думал ты тут самый умный, а между бровями тутмосийца появилась борозда. Но Банру не сдавался. Он обхватил коробку с обоих боков, потянул в стороны, словно преодолевая невидимое препятствие. От натуги даже пальцы побелели. А потом, когда и эта мера не принесла результата, повернул обе половины в разные стороны.

Миэ даже рот раскрыла, когда коробка, со-щелчком, поддалась. Щель сделалась шире, но половинки продолжали держаться вместе. Банру поставил коробку на пол и потянул за крышку. Теперь она поддалась охотнее — странный механизм из железных трубочек и крючков поднял верхнюю часть достаточно, чтоб пропустить ладонь. Внутри, на нижней половине, в бархатном ложе, покоился шар. Ониксовая сфера размером не больше кулака, отполированная так, что в ней отразились лица жреца и волшебницы.

— Глаз, — охнула таремка. Она вытянула шар — тот был холодным и тяжелым как для такого небольшого размера. — Никогда прежде не видела таких маленьких, хотя… — Миэ задумалась, разглядывая свое отражение. Где-то на заднем фоне появилась мысль, что выглядит она как никогда паршиво, но таремка отогнала ее прочь. Не до того сейчас было. — Видела, однажды, но тот все же был больше.

— Что это? — Банру потянулся было за сферой, но Миэ ловко отодвинула его руку, а заодно осадила взглядом всех любопытных северян, которые, завидев непонятный предмет, поддались вперед.

— Это, друг мой, ониксовый "глаз". Удобная штука для того, чтобы не мучить птиц и гонцов по пустякам. Или, что будет вернее, схоронить свои вести от всяческих подсматриваний, чужих рук и глаз. Стоит сказать нужные слова — и шар покажет того, кто владеет его братом-близнецом. Впрочем, — волшебница переложила находку в другую ладонь, — их может и три, и четыре.

Жрец, как ей показалось, ничего не понял, но переспрашивать не стал. Вместо этого снова полез в ящик со склянками. Миэ даже стало жаль бронзовокожего спутника, но она не отдала бы настойку и за сотню дмейров.

— Чудное, — рядом оказался Ярос. Северянин плохо говорил на общем и, скорее всего, не разобрал ни слова из речи Миэ. — Эрель, что оно?

Таремка не хотела объяснять. Но с другой стороны, северяне смотрели на нее с видимым недоверием. Те, кто нашел "скарб" в пещере с таронами, могли по праву считать его своим, а волшебница прибрала к рукам и книги, и ящик.

— Это черный артефакт Шараяны, — брякнула Миэ первое, что пришло на ум, и всех любопытных отбросило назад, точно волной. — Я не уверена, что он безопасен, нужно время, чтоб как следует посмотреть. Пока будет лучше, если спрятать черный артефакт обратно.

Банру неодобрительно посмотрел на нее: жрецу не нравилась ложь и упоминание при нем темной богини.

Таремка поспехом сунула ониксовый "глаз" обратно в бархат, надавила на крышку коробки и та, послушная, поддалась, закрылась с тихим щелчком. Миэ надеялась, что тот фокус, что проделал Банру, не был разовым и теперь, зная секрет, она в любой момент достанет шар. Интересно, откуда мог взяться "глаз" да еще и такой маленький? Пусть и небольшой, но все же ониксовый шар стоит дорого, что объясняет хитрость шкатулки, в которой его хранил прежний хозяин. Небольшой размер наверняка выбран для удобства — "глаз" привычного размера будет слишком тяжел, чтобы носить его в вещевом мешке за плечами. И в пути с ним может приключится всякое: трещина, царапина, сильное магическое действо поблизости. Все из этого способно навсегда испортить дорогую вещь.

Но откуда он взялся в Хеттских горах? Таремка вернулась мыслями к книгам, пальцы принялись зудеть от нестерпимого желания сию минуту достать один из фолиантов и перелистнуть страницу. Откуда-то взялась уверенность, что стоит лишь взглянуть на них — и все станет ясно. Ее останавливали северяне — мужчины неодобрительно косились на них с Банру и о чем-то шептались. Несколько раз Миэ слышала поминание добаша и черной гадости Шараяны. Так что, как не сильно было желание, женщина сдержалась.

Когда снаружи послышались шаги, Ярос велел всем помалкивать.

— Я это, — раздалось сверху, и в пещеру сунулся Дорф, целый и невредимый.

— Ну, не томи, — раздраженно уставился на соплеменника Ярос.

— К озеру мы вышли, аккурат пешим тут недалеко. Только тама того… — Лоб северянина то бороздился морщинами, то снова делался гладким. — Шараши тут прошли, везде нагадили, животину убили в лесу, костей и шкур полно.

Северяне переглянулись, а Миэ тем временем выбралась из-за широких спин.

— Какое озеро? — Спросила она, где-то в глубине души понимая, о чем идет речь. В этих краях упоминали только одно озеро, то, мимо которого лежал их путь в Яркию.

— Сиграл, возле Высокого леса. — И будто поняв зачем чужестранка переспрашивает, добавил: — Отсюда до Яркии часа два пешими.

— Ты видел их, людоедов, хоть одного живого? — Снова задала вопрос таремка.

Дорф отрицательно махнул головой.

— Значит, нам нужно выбраться и спешить, — стремительно решила Миэ. — Если все так, то где-то впереди будут те, кто не погиб под камнепадом.

— С чего бы им там быть… — забубонели мужчины на все голоса, но Ярос снова прикрикнул на них, приказывая дать слово эрель, как того требуют обычаи. Не сразу, но северян успокоились.

— К морю они пошли, если не совсем спятили, — буркнул Урт. — В холмы не сунутся, на тракт тоже только за смертью идти в шарашовых брюхах. А к Острому морю самое оно. Да и бояться эти твари воды, чтоб им пусто было.

Мужчина сплюнул, кривясь так, словно мог подхватить порчу от одного упоминания людоедов. Миэ тоже поежилась, вспоминая бойню в Яркии и поганые зловонные глотки, которые норовили ухватить ее то за руку, то за ногу. Таремке меньше всего хотелось напороться на людоедов. Она не сомневалась, что северянам станет храбрости не испугаться и биться до последнего, вот только вернее всего, никому не суждено будет выжить. Но и вечно прятаться в горах, как крысы в норах, она не собиралась.

Убедив себя в правильности решения, таремка кое-как расправила волосы, стараясь не думать о грязи под куцыми ногтями и потрескавшихся губах. Улыбнулась — светло и сладко, пока все до последнего не уставились на нее, внимая каждому слову.

— Непристало славным воинам прятаться от кучки глодателей костей, — сказала Миэ и голоса поддержали ее, все до последнего. — Пойдем к Острому морю. Что-то мне подсказывает, что нас уже давно дожидаются.

Дорога спорилась не так хорошо, как думала таремка. Потеплело, снег растаял, и даже ночная изморозь лишь слегка взяла грязь коркой. Ноги вязли в жиже, шаг замедлился, но решено было идти всю ночь, без остановок. Вскоре добрались до озера. Даже в черноте ночи было видна мутная корка на поверхности воды. Немного поразмыслив, поглядев следы, решено было идти дальше, на север. Кто-то предложил пойти через лес, на запад, чтоб не делать крюк и скорее добраться побережья.

— Ловушки в лесу. В такой-то темноте нам их не разглядеть, а обождать до рассвета — только время зазря потеряем.

— Да и здесь могут быть, глядите куда претесь, — предупредил Ярос.

— Знать бы еще, как они выглядят, ловушки эти, — сетовал кто-то позади.

— Так и шел бы первым, — предложил другой голос, обращаясь к Яросу.

Миэ чувствовала недоверие, что зародилось между северянами. Когда опасность миновала и прошла первая радость от встречи, все встало на свои места. То, что Ярос и двое с ним выжили, принимали с благодарностью, но во взглядах Миэ все чаще видела немой укор.

— Будем держаться леса, а перед Яркией повернем к берегу. — Наконец, решил Дорф. — Заодно и поглядим, куда шараши пошли. А то куда ни глянь — всюду наследили, твари поганые.

Кругом на пути появлялись зловонные лужи и куски обглоданных костей. Северяне начали перешептываться, уж не идут ли они прямиком в пасть людоедам, но Дорф, который взял на себя роль вожака, упрямо вел людей дальше. Когда он остановился, разглядывая что-то в грязи, мужчины мигом схватили кто чем вооружился и настороженно обступили Дорфа со всех боков. Между тем северянин вытянул то, что таремка сперва приняла за кусок оборванной ткани. И только присмотревшись, разглядела чешую. Крупную, хоть и не плотно сбитую, и порядком потрепанную.

— Тролль у них, — сказала волшебница и на всякий случай потрогала кусок шкуры пальцами. Чешуи оставались довольно тугими, но все же не такими крепкими, как должно быть. Судя по их размеру, чудище подошло к зрелому возрасту. — Линяет видимо.

Она нахмурилась.

— Плохо это, эрель? — Виля ее озадаченность, переспросил Урт. Банру шел своими ногами и в его помощи не нуждался, но северянин все время крутился возле волшебницы и после каждого случайного шороха, норовил прикрыть собой, словно взялся добровольным охранником.

— Плохо, — не стала лукавить Миэ. — Тролли в линьку злее натасканных псов становятся. Этот, — она потрясла ошметком старой кожи, — больше того, что пришел в Яркию в первый раз. Против него никакие мечи не помогут и остроги, и вилы.

Северяне тут же притихли. Даже безучастный ко всему происходящему Банру с любопытством посмотрел на таремку, так, будто она говорила на непонятной речи.

— Если будет достаточно огня, то и тролля можно одолеть, — степенно сказал жрец. Он потеребил переброшенный через плечо ремень сумки, задумался, отчего крылья его носа стали с шумом расходиться, выпуская тонкие струйки пара. — Масло нужно, смола. И много огня. Если найдется сера и воск, и еще немного кремневой пыли, я могу смастерить жгучие липкие смеси. Проку от них мало, но ноги вязнут, если угодить по неосторожности.

Миэ не очень понимала, какой из этого будет толк, но тутмосиец, наконец, очнулся от хасисова забытья. А раз так, то можно снова рассчитывать на жреческую святую магию.

— Нужно идти дальше, — решил Дорф. Он больше не спрашивал Миэ, что делать — роль вожака пришлась северянину по душе и остальные приняли его главным над собой. — Тут и свернем. Острое море уж близко.

Стоило путникам свернуть на запад, как буквально за сто шагов появилась первая туша. Мамонт издох давно, гнилостное зловоние расползлось много шире того места, где тухло порченное мясо. Таремка порадовалась, что сберегла катушки овечьей шерсти, которыми затыкала уши. Сейчас они пригодились в самый раз и, заткнув ноздри, Миэ шагнула ближе, чтоб осмотреть зверя. Мамонт был большим, его бивни почернели, истерлись и стали короче от времени. Старый, про себя отметила таремка, приложила ко рту рукав, и сделала вдох. Привкус во рту был такой, точно там испражнился свиной выводок. Северяне предупредили чужестранку, чтоб не совалась от лиха подальше, но Миэ собиралась сама убедиться, от чего умер такой гигант.

Ее опередил Урт. Он пошел следом, но задержался у головы мамонта. Поворошив острогой облезлый мех на голове, нашел меж глаз обломок древка. О чем тут же сказал волшебнице. Миэ мало что смыслила в оружии, но даже ее скудных знаний хватило, чтоб понять — древко выстрогали наспех, сделано оно было для кого-то вдвое выше человека. Да и походило скорее на наспех остроганное от лишних веток молодое деревце.

— Шараши их убили. — Урт выглядел озадаченным и изо всех сил прятал испуг.

— Вижу, — отвечала Таремка. — Знать бы еще, куда после пошли.

— Нужно обождать. Пусть несколько из нас выйдут вперед и разведают, — предложил Ярос. — И еще бы хорошо к Яркии сходить. Странно мне, что дымным смрадом не несет, тихо да ладно, будто шли твари Шаряны, шли, и сквозь землю провалились.

В этот раз Миэ поддержала предложение разделиться. Ей не нравилось, как солнце, которое стремительно выбиралась из-за горизонта, делает их видимыми. В случае чего они могут спрятаться в лесу, но таремке вовсе не хотелось угодить еще раз в ловушку. И что за напасть, думала волшебница, глядя, как Банру совершает поклонение первым солнечным лучам, с одного боку людоеды, с другого — их ловушки. А в Хеттских горах гнездились тароны. Надежда на то, что где-то впереди есть живые, а вместе с ними и Арэн, таяла так же стремительно, как артумский снег.

Банру поклонился солнц, поднял к нему ладони, будто полной пригоршней черпал золотое тепло. Постояв так какое-то время, нараспев проговаривая слова молитв, жрец приложил ладони к лицу. Такое повторилось трижды. А после, когда янтарные глаза тутмосийца загорелись праведной яростью, вернулись северяне, которые ходили к лесу.

— Чисто все, Дорф, — сказал один. Он запыхался, глотал слова, и лоб его налился кровью. — От шарашей ни следа, птицы не пуганные, ветки целые. Я не читатель троп, знамо дело, — тут же добавил мужчина, мол, я предупредил.

Дорф посмотрел на Миэ, дожидаясь ответа. Таремка же неотрывно смотрела вперед, в ту сторону, куда ушли другие. Тревога нашептывала, что им тоже пора бы вернуться.

И тут, как будто бы ее мысли услыхали высшие силы, со стороны Яркии появились первые черные точки. Одна, две… Волшебница, уже собравшись вздохнуть с облегчением, замерла, когда к первым неясным силуэтам, добавился третий, четвертый. Еще и еще, пока они не стали походить на ползущую прямо в северян кучу гигантских муравьев.

— Бежииим! — Во всю глотку закричала таремка.

Северянам не пришлось объяснять в чем напасть. Только Банру замешкался. Не найдя тутмосийца рядом, Миэ остановилась, обернулась. В первое мгновение появилась злость, что жрец, почуяв опасность, с новой силой кинулся на поиски спасения в хасисе, и в который раз выворачивает вверх дном ящик с зельями. Но нет — Банру широко расставил ноги, ладони его встретились, локти разошлись в стороны. Со стороны могло бы показаться, что жрец опирается на невидимый парапет. Тутмосиец весь изучал магию, казалось, сам солнечный свет потянулся к нему. Когда Банру произнес первые слова молитв, воздух сделался сухим. Впереди, всего в нескольких шагах, прямо на раскисшей грязью земле, появилась огненная змейка. Она извивалась, ловко скользила туда-сюда, выводя хвостом треугольный символ. На вершине его полыхнул пламень, два других заискрились и потухли.

— Это задержит их, — сказал Банру и улыбнулся, умиротворенный.

Миэ поблагодарила товарища одним взглядом. Охранный огненный глиф может причинить много неприятностей всякому, кого угораздит в него попасть, а тем более людоедам севера, которые от огня делались беспомощными и дохли. Когда глиф стал таять, растворяясь, будто его и не нет, таремка поторопила жреца. Они и так отстали от остальных, один Урт нервно топтался впереди, дожидаясь. Миэ только сильнее уверилась, что мужчина всерьез взялся оберегать ее.

Уже когда бежала вперед, таремка подумала, что ей, со всей ее чародейством, впору защищать северянина, у которого только и было, что острога да отвага.