Президент Планеты, с кем-то посовещавшись и оторвавшись от телефона, сообщил:

— Первым с вами будет говорить господин Питер Писофчок!

— Писофчок! — воскликнула Алена с надеждой в голосе. — Лешик, ты слышал? Слава богу, с ним будет говорить сам Писофчок. Мы спасены.

— Вот видишь, я же говорил, что все разрулится. Питер Писофчок — это интеллектуальный Бэтмэн, известный своей потрясающей гибкостью ведения дискуссий, и еще не было случая, чтобы он не нашел общий язык с террористами. Мы станем свидетелями его мастерского триумфа! Они сейчас договорятся. Смотри.

На экране, у самого нижнего края, открылся малюсенький квадрат — в нем был Писофчок.

— Господин Эдисон Десницкий? Вы видите меня? Это говорит Писофчок…

— Йес, господин Писофчок. Я тебя плохо вижу, но очень хорошо помню. Не раз наблюдал в деле. Психолог ты, конечно, хороший — террористов разводил, как детей — становились послушными и шли за тобой, как крысы под дудочку. Уважаю. Но что ты МНЕ можешь предложить? Радетель и спаситель ты мой.

— В первую очередь успокоиться…

— Да спокоен я, разве не видно? Это вы все вокруг нервничаете, а я уже принял в душе свою близкую смерть. Вот передо мной, видишь, хронометр — осталось меньше двух часов. А точнее час сорок пять, и затем эти нанохищники, которые пока ничем себя не выдают, но они уже давно во мне, они ведут свои подготовительные работы, расползаются по всем кровеносным сосудам и капиллярам, занимая позиции в наиболее удобных местах моего тела, – так вот, затем они, как по сигналу, набросятся на меня изнутри и за секунды — хрум-хрум! — сожрут, раскрошив на молекулы, а затем на атомы. Видишь, как хладнокровно я об этом рассказываю? А ты говоришь, что мне надо успокоиться. Я видел одиннадцать смертей своих коллег. Эти нанотвари действуют строго по времени. Вот-вот меня не станет — ЧТО ты мне можешь такое предложить, чтоб я передумал?

— Я хочу вам напомнить о моем Фонде.

— Ты предлагаешь мне его возглавить?

— Нет, я предлагаю вам им воспользоваться. Давайте поразмыслим, на что вы его хотели бы употребить, и поговорим о той сумме, которая для вас или, допустим, для людей, вам небезразличных, может быть интересна. Я предлагаю пока не спешить…

— Гениально! Это именно мне, которому уже ничего почти не осталось, предлагают не спешить? Ха-ха-ха! Это очень смешно, но я последую вашему садистскому совету и попробую не спешить, попробую помечтать, трезво порассуждать. Что я могу, как террорист, как вы меня почему-то называете, взявший в заложники все человечество, у этого человечества потребовать для себя — взамен сохранения жизни этому самому человечеству? Заметь, только для себя — близких у меня давно нет. Денег? Сколько? Про твой фонд давай сразу забудем — он был хорош для начинающих, для тех, кто детсадик взял. У меня масштаб не тот — скидываться должно все человечество. Давай разомнем извилины. Итак, сколько? Допустим, ты говоришь: дорогой Эдисон, мы предлагаем тебе восемь миллиардов глобаксов? Хорошо, я считаю в уме, получается — по глобаксу с носа? Маловато выходит, жадные скупердяи, дешево. А ты тогда в ответ предлагаешь восемьсот миллиардов. Чтоб по соточке получилось. Чтоб и вам не очень накладно — подумаешь соточка, да каждый ее выложит, — и мне, чтоб капиталец максимальный поиметь? Это уже теплее, говорю я. Это уже совсем неплохо, но вы бы и по штуке собрали, не правда, Писофчо-о-к? А тот, кто совсем беден, так за него более богатый отдаст, дело-то общее — шкуры свои спасать. Так вы рассуждаете обычно, когда торгуетесь с террористами, когда прикидываете на чаше весов тяжесть последствий от их действий и тяжесть затрат на предотвращение этих действий? О, я бы много мог запросить, да только, внимание, на что они мне? и как я это всё потрачу? Если я даже и за триллион глобаксов не смогу купить себе хотя бы одну единственную дополнительную секунду жизни, то это — хреновое предложение. А что еще ты, жалкая пустышка, мне можешь предложить? Ты привык предлагать только вертолеты, деньги, оружие, наркотики. Лететь мне некуда, деньги мне не нужны, оружие у меня есть, причем самое мощное, а наркотик для меня — это, уходя, забрать вас всех с собой. Это меня немного успокаивает, что не зря я родился и жил, я верил, что мне предназначена серьезная миссия, я просто не знал, какая. Теперь знаю. И я счастлив. А не то, что мямлит этот дурачок Писофчок. Писофчок, ты еще на связи?

— Да. Я к вашим услугам.

— А зря, мне с тобой говорить больше не о чем. Проваливай — спеши потратить свой фонд! Один — ноль, в мою пользу. Следующий!

Алена закрыла глаза. Алеша сжал ее руку. Писофчок, великий и непобедимый Питер Писофчок оказался бессилен и был удален после первой минуты, как недоучка-лицеист с экзамена! Ему даже не дали толком высказаться. Террористу, который обречен и у которого нет родных, деньги оказались не нужны.

— С вами будет говорить, — сразу произнес Президент Планеты, — пастор Шпак, Координатор Совета мировых религий, и он же представитель самой распространенной — христианской. Вы человек крещеный, кажется?

— Да хоть сам Господь пусть говорит! А я, действительно, зачем-то крещеный. Да только креста на мне нету. Глупости это все.

Из верхнего правого угла выдвинулась картинка с пастором. Чуть-чуть выдвинулась, чтобы не заслонить даже волоска на макушке Десницкого.

— Сын мой, одумайся, еще есть время уразуметь: даже одно убийство — страшный грех… — пастор Шпак решительно начал свою речь, густым и сильным голосом.

— Да ну?

— …а убийство миллиардов людей, убийство жизни на Земле — это грех, какого еще никогда не было.

— Святой отец, — перебил тираду Десницкий, — ты сам понимаешь, что говоришь?! Голос у тебя хоть и слоновий, но мозги куриные. Если никого не останется, то кто сможет сказать, что это грех? Кто будет оценивать плохо это или, может, наоборот хорошо? А вдруг это вообще часть замысла Божьего — наказать человечество, и он это сделает моими руками? Ты что, батюшка, против Бога? Про конец света в Библии четко написано: очередной ангел вострубил и всем — акбар! Я, может, и есть тот ангел и своей праведной десницей (недаром же у меня фамилия такая) ставлю точку в истории человечества, которая сплошь состоит из взлетов гордыни и грехопадений. Да и вообще, чего это вы так все засуетились и забегали, как тараканы по сковородке? По всем вероучениям жизнь человека на Земле — это только часть его жизни — дальше ждет другая, уже вечная жизнь. Так ведь? Это я в подобную чушь не верю, я атеист, а вы то чего, задергались, как на веревке? Рай ведь впереди, ну, если более-менее праведно жили. А если, кто верил, но сомневался в вере, то тем более — радуйтесь: сомнениям вашим приходит конец, и мы сейчас все вместе дружненько, несколько миллиардов, возьмем и удостоверимся, кто был прав и где мы окажемся после смерти, кто нас встретит там и что скажет. Хватит гадать! А кто не верил вообще ни во что, как я, кто понимал, что впереди пу-сто-та, то какая разница, когда канешь в небытие, годом раньше годом позже — все одна бессмыслица. Чего цепляться, цыплята?

— Сын мой!..

— Отец, не тряси рясой, ты выглядишь идиотом. У вас, у  церкви, было столько лет времени убедить людей в существовании Бога, вы столько столетий боролись с наукой, столько ее тормозили и — ничего не смогли. А знаете, почему не смогли? Потому что того Бога, о котором вы талдычите — нет. Ну нет, понимаешь? Был бы — он бы показался, он бы прямо заявил о себе: вот, мол, я, и прекращайте споры и сомнения — молитесь на меня и выполняйте заповеди. А не открывался бы исподтишка, только всяким избранным. Вот солнце есть, так оно есть — его все видят и ощущают. Луна есть. Земля, мы по ней ходим. Я всегда хотел его спросить — чего он прячется? Он что, издевается над нами? Пастор, я знаю, что у тебя найдутся ответы, но они меня не устроят. Мне не понятно, если есть Бог, то зачем тогда нужен прогресс, зачем тогда это очевидное развитие цивилизации? Мы ведь явно к чему-то идем. Не к тому ли, чтобы заодно еще с какими-то там целями, найти-таки с помощью науки этого виртуального шалуна. Найти и спросить: ты почему прятался? ты почему в бирюльки с нами играл и в жмурки? Эх, ты! А нам ведь так не хватало твоей поддержки. Да если бы был Бог, он бы не позволил мне сегодня, всего через полтора часа, уничтожить жизнь. А ведь он позволит. Не придет ко мне — прямо и без намеков и не скажет: а ну оставь человечество в покое! Выдумали вы его. По глупости по собственной. Устал я от дураков. Хватит. Два — ноль, я веду. Не трать времени, пастор, как тебя, Шпак, иди готовься ко встрече с Создателем, можешь ему на меня пожаловаться. Все! Второй переговорщик изошел. Циркачи церковники! Кто следующий? Только повеселее, конферансье, а то я стал от вас утомляться.

Президент Планеты, ошарашенный скоростью ведения переговоров, замешкался, хотел было что-то сказать сам, но, заметив нетерпеливый взгляд Десницкого, напомнивший, что сейчас он всего-навсего конферансье, объявил:

— С вами будет говорить ученый с мировым именем профессор философии гуманист Жан Поль Жапэ.

— Алеша, это тот Жапэ, который написал книгу «Куда идет человечество»?

— Да, Аленушка. У Жапэ светлая голова, он суперполемист. Этот не должен оплошать.

— Господин Десницкий! — обратился философ к террористу. На экране он открылся в маленьком кружочке в не совсем удачном месте. Казалось, как будто он сидит в одной из пробирок за спиной Десницкого.

— О, Жапэ! Бонжур, Жапэ, я слушаю тебя. Я даже читал твой опус. Обожаю философов. Они такие мудрые. Всесторонние.

— Господин Десницкий, да, я — философ. Я привык во всем искать смысл. Так, в принципе, устроены все люди, не только философы, — мы во всем должны видеть какую-то рациональность. Я вас хочу спросить просто как человека, вот случилось несчастье в вашей лаборатории, вы, к сожалению, обречены, вас очень жаль, и все вам очень сочувствуют. Вы скоро погибните, но объясните, какой вам смысл уничтожать заодно все человечество?

— Мюсье Жапэ, у меня есть встречный вопрос: а какой мне смысл его оставлять? Ведь, смотри, когда любой человек умирает, для него умирает и весь мир, так же? Ты, я надеюсь, в большей степени атеист, чем тот пастор? Так вот, так было всегда: человек умирал, и с ним умирал весь мир. Для него он переставал существовать, да? А сегодня, когда я исчезну, для меня так же исчезнет весь мир, только я хочу, чтобы исчез он теперь сразу для всех, по-настоящему исчез, по честному. Это будет, по крайней мере, справедливо. Разве в этом нет рациональности? Высшая справедливость — вот смысл моего поступка. А что, вам-то самим всем не совестно разве — ваш современник в расцвете лет погибает ни за кизяк собачий и разлетается на пылинки, а вы жить остаетесь? Вместо того, чтобы обо мне как-то подумать, выход какой-нибудь поискать — вы все о задницах своих печетесь. А ведь у меня никого из близких людей уже нет! Мне некого жалеть. Где вы были, когда на Бостон обрушили бомбу? Моя семья оказалась в эпицентре взрыва — все сгорели! А из-за чего? Проблема ведь была пустячной. Военный летчик сошел с ума в воздухе и требовал-то всего-навсего, чтобы Командующий ВВС высунулся из окна своего кабинета и пострелял бы в воздух холостыми патронами, напевая «Хэппи бёздэй ту ю!» У летчика был день рождения — свихнулся от хорошего настроения. Так что — у Командующего отсохло бы? Зачем начали непонятный торг, возню. Моя жена через неделю должна была родить. Девочку. Очень красивую девочку. У нее уже имя было. У меня остались только несколько ее фотографий, сделанных в утробе. И всё. Даже праха от нее не осталось! У нее день смерти опередил день рождения. И на Стене Скорби отсутствует дата рождения, только - смерти! Нет… Нет у вас доводов, чтобы я вам сохранил жизни. Нет мне резона оставлять вас. Не заслужили. Не придумали вы и не придумаете ни единой зацепки. Я сам искал ее, но ее нет. Мне человечество после моего ухода не нужно. Ну разве я не прав? На кой бубен оно мне?

— Но послушайте, господин Десницкий, вы-то ведь один, а хотите забрать всех?

— Да на чаше весов моя жизнь не перевешивается миллиардами других жизней, гуманисты хреновы, тут количеством не меряется. Жизнь любого человека равна жизням всех остальных. Один равен всем. Такая арифметика. Вы просто этого еще не поняли, да теперь уже и не поймете. Всё одинаково. Скучно мне уходить самому. Люблю я вас, люди, не могу без вас, простите, если что не так…

— Э, э, погодите прощаться. Эдисон, не торопитесь, прошу вас!

— Опять «не торопитесь». Что вы заладили одно и то же. Ну, не тороплюсь я, мне еще час с хвостом осталось — времени уйма! А вам и того больше. Да только переливаем мы одно и то же — из пустого в порожнее, да еще и через дуршлаг. Не верю я ни во что, и умереть с легким сердцем я смогу только, если со всеми. Вот такой я коллективист, такой общественный человек. А ты, Жапэ, — самовлюбленный глупец, думающий не полушариями, а половинками, причем только о себе. Прощай, Жапэ! Иди заберись на свою Эйфелеву башню и насладись напоследок видами Парижа. Заодно выбери себе кладбище покрасивее. Адью, гарсон! Ля фэн де ля комеди... Вот уже полжелания последнего исполнено, с тремя мы поговорили — довольны, кадаврики? Перерыв пять минут. Объявляю телевизионные новости! Покажите покрупнее ведущего мировых новостей, я разрешаю, — пусть расскажет, что нового в мире, какая где погода. А то я тут подотстал немного от жизни. Только не надо обо мне.

Ведущий рассказывать другие новости не мог, потому что их попросту не было, но приказ террориста не обсуждался — и он принялся без энтузиазма повторять вчерашние. Сначала он пробубнил о невиданных успехах в нанотехнологиях, главным из которых стала скорая возможность реально уходить в виртуальный мир. Затем сообщил о забастовке психиатров Туманного Альбиона, которая сразу парализовала нормальную жизнь этого когда-то процветавшего острова. Потом объяснил причины ухудшения положения незаконно клонированных в России и кто за этим стоит. Зачитал о трехчасовой предупредительной голодовке международного экипажа на орбите. И привел примеры массовой эксгумации в Китае, ставшей следствием Программы восстановления ДНК умерших. И в конце сказал о погоде.

Абсурд чтения вчерашних новостей не выглядел абсурдом на фоне того, что разворачивалось сейчас. Обескураженный мир переваривал переговоры. Молча. Не обсуждая. Десницкий во время их проведения иногда энергично жестикулировал. Той рукой, на которой были зажимы с проводками. В правый верхний сектор экрана была выведена отдельно и увеличена кисть этой руки, ее все время показывали, и было видно, что один из зажимов, на мизинце, сидит не так плотно и иногда чуть-чуть съезжает то в одну, то в другую сторону. Но никто, даже Президент Планеты не осмеливался упомянуть об этом, чтобы ненароком не вызвать обратную реакцию террориста. И не будет преувеличением сказать, что большая часть человечества в эти минуты – кто мысленно, кто вслух – взывала у экранов к своим разнообразным богам, прося у них впервые одного и того же. Но ничего не менялось, террориста не поражала ни молния извне, ни жалость изнутри. И три лучших переговорщика не смогли даже пошатнуть уверенность Эдисона Десницкого в своей кошмарной затее. Положение ухудшалось с каждой секундой. Алеша встал и прошелся вперед-назад. Жена и дочка сидели на краюшке кровати, прижавшись друг к дружке. «Как странно! — подумал Алеша. — Все предметы в квартире потеряли свое назначение и смысл. Например, гладильная доска. Велосипед на балконе. Календарь на стене. Многое можно уже не делать. Упавший со стула галстук — не поднимать, да и для чего он вообще? Кровать уже можно не застилать. А ставшие часы в комнате не ремонтировать»…