Перепуганные соседи застыли у стены — их подняли чуть ли не из постели. Оперативники уже перевернули квартиру Долгова, но Семену казалось, что еще можно что-то отыскать, и он с остервенением просматривал вещи, книги, прощупывал полки. Но никаких записей, дневников, вырезок не находил.

— Неужели ему не хотелось рассказать про свои «подвиги»? — недоумевал он, вспоминая беседу с профессором. — А как же известность, след в истории?

Влад копался рядом, аккуратно разглядывая фотографии на стене. Снимал их, прощупывал рамы, вешал обратно.

Семен с неприязнью вглядывался в стеклянные глаза женщины на снимках.

— Давно его мать умерла?

— Пару лет назад, — ответил Влад. — Рак.

— Понятно. Инфантильное дитятко, не сумевшее вовремя упорхнуть из когтей родительницы и проживающее жизнь как в силках! А тут вдруг воля, с которой не знаешь что делать.

Влад возразил:

— Может, ему это нравилось.

— Так, что он свихнулся и стал убийцей? Маленький мальчик нашел пулемет — больше в деревне никто не живет, — зло пошутил Семен и стукнул кулаком по одному из снимков. Треснуло стекло, прорывая фотографию. На пол упали несколько осколков.

— Сема, поосторожнее…

Нужно было идти на доклад к Кошкину. Информации теперь хоть отбавляй. Начальник будет доволен. А уж когда они поймают Долгова — а это произойдет обязательно! — ребята получат премии, а кто-то и повышение. Скорее всего, тот же Кошкин.

Алена… Жива ли она еще? Что делает с ней этот придурок? Если она заложница, почему он до сих пор не вышел на связь, не продиктовал свои условия? Что он вообще хочет? Во что играет? Почему оставил Артамонову в живых? Зачем была нужна детская выходка с манекеном?

В голове — круговерть мыслей. Семен чувствовал себя гончей, напавшей на след зверя — человеком Долгова назвать можно было лишь условно. Плохо, если его признают невменяемым: кто оплатит счета за смерти женщин?

— Шебеко не звонил — как там Артамонова?

— Без изменений. Глубокая кома.

— Оттуда чаще не возвращаются… А мне бы хотелось расспросить ее о нем. Почему-то же он оставил ее в живых. Что соседи говорят?

Влад кинул взгляд в коридор, где соседка Долгова, полная женщина лет сорока, запахивала домашний халат и с любопытством косилась на оперативников.

— Да что говорят? Почти не видели его. Здравствуй — до свидания. Он никого не приводил. Вежливый, аккуратный: даже рекламки из почтового ящика выкидывал только в мусорку. То, что они живут рядом с убийцей, оказалось для них шоком.

На стене над головой щелкнули часы. Семен вздрогнул. Время идет, а Алену он пока не нашел…

* * *

Дом Кудинова стоял в стороне от поселка. К нему не доходила дорога. Ауди то и дело зарывалась носом в кочки. Алена злилась, но, сжав зубы, жала на газ.

В полутьме салона лицо Вадима напоминало мутное пятно.

— А ты мне нравишься все больше…

— Зато ты — все меньше…

Разговор напоминал игру в теннис, и каждому хотелось, чтобы мяч остался на стороне противника.

— Я расскажу тебе про себя.

— Зачем? Мемуары я все равно писать не буду. Даже если очень попросишь.

— Может, детям обо мне расскажешь.

Скорее она вообще не заведет их, чтобы этого не случилось!

Машина тяжело перевалилась через глубокую колею. Алену подбросило на сиденье. Подлетел и спутник, качнул головой.

— Дальше пойдем пешком. Жалко, если машину разобьем.

Алена вытаращила глаза.

— Машину жалко? Железку! — фыркнула она, крепче сжимая руль. — А людей?

Вадим процедил сквозь сжатые зубы:

— Мама всегда ругала меня, если я ломал вещи…

— Понятно.

Остановив машину, Алена вылезла и с силой хлопнула дверцей. Если все закончится нормально, за руль она долго не сядет. Пусть ее возит Семен…

Как-то она заранее решила, что нужна ему. А если нет?

Вадим вышел на дорогу, поманил Алену:

— Пошли. Или будешь убегать? Хочешь?

Она оглянулась: вокруг темнота, далеко не убежишь. Дорогу она не знает, никогда тут не была. Виднеется лес. Но там он найдет ее и точно прикончит. Только этого и ждет. Ему хочется поиграть с ней в кошки-мышки.

Алена запахнула куртку, пошла вперед, размалывая грязь туфлями. Скоро грязь затекла и в сами туфли. Хлюпало, было холодно и противно. Моросящий дождь склеил волосы, которых она может лишиться, если блондин вспомнит про свое обещание. Час-то уже прошел…

— А он тебя не нашел.

Алена поскользнулась, упала, выставив руки. Пальцы утонули в противном месиве из грязи, старой травы, мелких камней.

— Ты что, телепат?

Она поднялась сначала на колени, потом встала на ноги. Отряхивать грязь с куртки и джинсов смысла не было. Лучше подождать, пока она подсохнет.

— Я много читал про психологию людей. Чаще всего в одинаковых ситуациях они и думают похоже. Все подконтрольно страху. Я держу в руках твой страх, значит — и тебя.

Начитанный, гад… Так иногда бывает, что много читать — мозги сломаешь!

— Зачем ты мне все рассказываешь? Все равно же убьешь…

Скоро она научится говорить о смерти не вздрагивая.

— Я еще не решил. Ты мне нравишься. На мою маму похожа… Больше, чем Катя.

Алена встрепенулась. Имя. Она должна запомнить его — Семену пригодится.

— Кто такая Катя? Ты ее тоже убил?

— Не знаю. Честно, не знаю. Она упала… Я видел кровь, но она дышала…

Алена с трудом переборола желание вцепиться ему в лицо. И как говорит: без малейшего раскаяния! Но почему изо всех людей на планете судьба выбрала в спутники этому уроду ее? Чем она провинилась?

— Почему ты не кричишь, что я убийца? — спросил он остановившись.

Алена тоже замедлила шаг, прочистила горло и хрипло проговорила:

— Если тебе нужно — скажу.

— Ты будешь делать то, что я захочу? А что ты хочешь?

— Сейчас у меня только одно желание… Я хочу пить!

Что, не ожидал? Выпучил глаза, удивлен. Да, она такая… Такая она… Хочет не спастись, а мечтает об обыкновенной воде.

— И ты не будешь уговаривать меня сдаться? — неслось в спину.

— Не буду. Смысла не вижу. Скольких ты убил? Прощения за это не будет. Даже если ты встанешь перед всем миром на колени, тебя не простят.

Пока что он стоял посреди дороги, подняв лицо навстречу дождю. Ему нравилось промокать, нравилось быть не таким, как она. Алена долго смотрела на него, думала, но ни капли жалости к нему не почувствовала.

До дома Гриши они добрались глубокой ночью. Промокли, перепачкались, замерзли. Алена выбилась из сил, но не сдавалась, упрямо передвигала ноги.

— Это то, что нам нужно.

Вадим обошел дом, прислушался, осмотрелся и остался доволен. Соседние дома далеко. С одной стороны к дому близко подходит лес. Забор со скрипучей калиткой, заросший фруктовый сад. Алена попала в кусты смородины, перемазалась в соке раздавленных ягод.

Во дворе нашелся колодец. Хоть напьется…

Вадим помогать на стал. Сложил руки и наблюдал, как она с трудом вертит ручку.

Алена вытащила ведро, поставила на край колодца и стала пить. Вода холодная, но не ледяная, зубы не ломит. Кажется, что никогда не напьешься.

— Все, напилась? Тогда пошли в дом. Ключ дай.

Вадим дернул ее за руку.

Ключи она отдала. Какой смысл сопротивляться, если даже сбежать некуда?

На крыльцо поднимались по прогибающимся ступеням. Кудинов слишком большой художник, чтобы заниматься мелким ремонтом дома.

Вадим открыл дверь, задвигал носом.

— Чем здесь пахнет?

Алена оттолкнула его, прошла вперед.

— Мой приятель художник. Это запах красок, всяких художественных прибамбасов… Если не нравится, зажми нос.

Лично она устала и не собирается искать другой дом.

Из чистеньких сеней они прошли в комнату. Алена зажгла свет. Узнается Гришина рука — деревенский стиль вперемешку с городской атрибутикой вроде тостера, кофеварки, музыкального центра. А вот студии нет. Здесь к его услугам поля, леса, домики со старой церковью, живописные овраги и ручьи. Это ли не лепота? Алена взяла со стола оставленные наброски: коровы, ферма, доярки… Кудинов действительно рисовал коров! Может, у нее еще будет шанс сказать, что рисунки замечательные.

Вадим, успевший проверить комнаты и кухню, заглянул через плечо:

— У твоего друга есть талант. Он известный художник?

— В богемной тусовке — да, вполне. Но тебе-то что до этого? Ах, понимаю, твоя мама любила живопись…

Он не уловил в ее словах иронии.

— Любила. И даже какое-то время водила меня в студию, но талант во мне так и не проснулся. Я все больше мазался, портил рубашки и очень жалел, что не смог угодить ей.

Алена отложила наброски, прошла и села на диван. Тикали ходики над ухом. В соседней комнате виднелась застеленная верблюжьим одеялом постель. Лечь, вытянуться, закрыть глаза и забыть обо всем на свете…

— Я бы что-нибудь перекусил. С утра не ел.

Вадим развесил мокрую куртку на спинке стула.

Он намекает, чтобы она пошла готовить для него?

— Я тебе не скатерть-самобранка!

Алена тоже сняла куртку, сбросила грязные туфли. Ноги от долгой прогулки ныли, тянули в икрах, зудела от грязи кожа. Алена еле встала, пошатнулась.

— Ты куда? — Вадим бросился наперерез.

— Вымыть лицо и руки! Или, по-твоему, я недостаточно перемазалась?

Он не сводил с нее напряженного взгляда, наблюдая, как она засовывает ноги обратно в туфли и при этом морщится.

— Я в туалет хочу. Будешь проверять?

Алена издевательски предложила ему пройти вперед. Но он покраснел и отступил.

— У тебя пять минут.

В туалете Алена задержалась дольше, чем было нужно. Не лучшее место для размышлений, но здесь она не видит глаза Вадима, не чувствует его дыхания… Свобода в замкнутом пространстве.

— Если ты сейчас не выйдешь, я выбью дверь!

Ну вот, недолго длилось счастье.

Открыть не успела — дверь почти слетела с петель. Вадим вцепился Алене в волосы и поволок в дом.

— Я же предупредил, что у тебя только пять минут! Мне очень не нравятся непослушные девочки! И маме — тоже…

От боли из глаз брызнули слезы.

Алена отбивалась, царапалась, пыталась дотянуться и лягнуть Вадима по лодыжке. Он выворачивал ей руки и пихал к дивану. Щелкнувший нож убедил, что силы неравны. В руках Вадима остался клок ее волос. Потом еще и еще один.

— Скотина! — прошипела Алена.

— У нас был уговор. Час прошел. Не очень мент спешит спасать тебя. Может, ты ему не нужна? Своя жизнь дороже… А ведь ты могла спокойно уйти, я давал тебе шанс. Но ты его упустила…

Алена изо всех сил сдерживала подступившие к глазам слезы. Волосы что, отрастут. Обидно, что она почти поверила его словам. Почему Семен до сих пор не нашел ее? Или и не ищет? До сих пор не знает, что она в руках шизофреника? Должен же кто-то спохватиться, что она пропала.

— Если он не появится здесь через два часа, я отрежу тебе пальцы.

Алена непроизвольно сжала руки в кулаки. От холодного, равнодушного голоса блондина по коже растекался жидкий холод. Нет, он не посмеет! Пустые угрозы… А кто ему запретит?

— Ты же обещал не трогать меня! — напомнила она.

— Я передумал.

Может, и ей стоит передумать? Нельзя ждать, пока приедет Семен. Она хочет спасти его, а получается, заманивает в западню?..

Ей понадобятся силы. Положив под голову кулак, Алена свернулась на диване калачиком. От усталости тянуло спать. Опасность спать не давала.

Алена таращилась на Вадима. А он походил, потрогал стоящие возле стены холсты, присел у окна — чтобы видеть двор. Но там было темно и спокойно. Только собаки лаяли где-то вдалеке.

Он шевельнулся, и Алена вскочила.

— Не беспокойся: у тебя есть два часа.

— А потом ты опять передумаешь…

— Чтобы этого не произошло, веди себя правильно.

Он достал нож, положил его так, чтобы Алена видела.

Веди она себя с самого начала правильно, слушай Семена, думай головой, а не… то не попала бы в эту самую…

Алена скрипнула зубами. Страх, если и был, трансформировался в осторожность и желание выбраться отсюда живой.

Она начала перебирать все то, что видела и знала про маньяков. Слабое подспорье, но собирает мысли воедино, заставляет сосредоточиться. Хорошо бы что-то найти для самообороны. Алена медленно обводила взглядом горницу, но ничего не находила. Разве пепельница годится — каменная, тяжелая. Такой стукнешь по голове — сотрясение обеспечено. Но до нее еще дотянуться надо, спрятать. А этот гад словно и не устал. Не пьет, не ест, моргает и то редко.

Алена пошарила вокруг рукой. Что-то ткнулось в ладонь. Карандаш. Острый, подходящий… Жалко, не маникюрные ножницы — лучшее женское оружие! Нужно было догадаться захватить сумочку из машины.

Вадим на долю секунды отвернулся к окну, и карандаш перекочевал поближе.

— Хочешь узнать, почему я все это делаю? — услышала Алена.

— Давай.

Лучше пусть говорит, чтобы она не сделала очередную глупость и не заснула в тишине.

* * *

Почему ему хочется рассказать о себе ментовской сучке? Вадим смотрел на нее и пытался ощутить злость, что обычно возникала к женщине, когда они становились близки. Но злости не было. Возможно, как раз потому, что близости не случилось. Он не трогал ее тело, не чувствовал запаха кожи, не возбуждался и не разочаровывался, не получив желаемого. В этом его ошибка…

Но получить Алену будет непросто. Она знает, кто он, и легко не сдастся. А силой не хочется, силой — не то. У нее красивое тело, бархатная кожа, по которой нож будет скользить плавно, нежно…

Засвербело внизу живота, вспотели руки. Алена приподнялась, ожидая, что он нападет. Нет, не сейчас.

Сначала он хочет облегчить душу… Если она еще у него осталась.

— Я был у матери поздним ребенком и единственным, — начал он говорить.

Алена немного успокоилась, села, поджав под себя ноги.

— Когда я родился, врачи давали мне три месяца жизни. Представляешь, только три! Моя мать была убита горем…

Конечно, она ничуть не сочувствует его матери. Но он заставит… потом. Она поймет и полюбит его мать, когда узнает получше.

— Но она решила, что не отдаст меня. Это ли не материнский подвиг?

Вадим всматривался в лицо Алены: не смеется. Он не перенесет издевки в ее глазах, хотя и сам не понимает почему. Что же так зацепило его в этой девке? Она девка… сучка… ментовская сучка… Не помогает. Нож дрожит в руке, словно никогда не держал его.

— И что сделала твоя мать?

Он отвлекся от окна. Что-то не торопятся искать их. Соблазняют… Он расслабился, а этого нельзя допускать.

— Мама посвятила мне всю свою жизнь. Каждый день, каждый час… Я не помню минуту, когда бы не чувствовал ее заботу, ее твердую руку. Маленький, я не понимал, как это важно, когда тебя направляют по нужному пути, расчищают дорогу, чтобы было легче идти. Тогда я обижался… А теперь мне за это стыдно.

У Вадима прервался голос. Если бы было можно все вернуть, успеть сказать матери, что он прощает ее! У него просто не хватило времени сказать это тогда. Но сейчас он должен успеть!

— Дети эгоистичные существа. Они не в силах понять, что и боль порой во благо.

— Мать тебя била?

Вадим затряс головой:

— Никогда! Но она… была строгой. И голос… Мне бывало страшно, когда она говорила: «Вадим, ты сегодня вел себя очень плохо!» А если я был послушным, она называла меня Вадиком, и голос у нее был нежный, мягкий…

Воспоминания накатывали волнами. Вадим захлебывался в них, прыгая с одного на другое. Ребенок, мальчик, подросток, юноша… Вадик, Вадим, мальчик мой…

Губы раскрылись сами собой, зашептали:

— Нельзя… Сегодня я вел себя в школе плохо: мне плюнули в спину, и я захотел отомстить. Первый раз в жизни. Но ничего не получилось. Одноклассник сбил меня подножкой, я стал падать, схватился за что-то… Это оказались ноги директрисы! Колготки ей порвал. Маму вызвали в школу. Она пришла, выслушала их и сказала: «Вадим, ты плохо себя вел!»

Он в точности повторил голос и интонации матери. Алена может отсесть на дальний край дивана. А ему отсаживаться было некуда. Всюду была мама.

— У меня почти никогда не было волос на голове… — Вадим посмотрел в окно на свое отражение. — В парикмахерской мама предупреждала мастера, чтобы меня стригли покороче… «Покороче! — приговаривала она. — Еще короче! Ребенок зарос и похож на лешего». То, что не могли достать ножницы, добирала машинка. У меня была круглая голова и большие уши…

— Ну и что? — Алена дернулась. — Мне тоже не нравилась короткая стрижка в детстве. Но из-за этого я не кидаюсь с ножом на прохожих.

Не понимает… Ножницы, холодные ножницы касаются лба, щелкают, падают обрубки волос, а мать требует короче, короче… И это невыносимое жужжание машинки, двигающейся по коже!

— Она никогда не спрашивала, чего я хотел. Я соглашался и говорил «спасибо» — ведь я вежливый мальчик!

И рыбки… Вместо собаки, о которой он мечтал день и ночь. Он видел себя с поводком в руках, но просыпался с маленьким сачком, которым нужно было вылавливать рыбок из аквариума, менял им воду, кормил. А они даже поблагодарить не могли! Тупые, холодные, скользкие существа!

Только сейчас Вадим понял, что говорил вслух. Алена слушала, обняв себя руками и покачиваясь от усталости.

— Почему ты не пробовал поговорить с матерью?

— Пробовал. Но она говорила: «Мальчик мой, я знаю лучше…» — что тебе есть, пить, надевать, читать! — голос крепчал, грубел. Под конец Вадим почти кричал. — И женщины… Их приводила она!

— Мать? — переспросила Алена.

— Мама…

Он хорошо помнил первую. Она была едва ли не ровесницей матери. Кажется, они вместе работали. Звали ее… Впрочем, какая сейчас разница?

Мать суетливо накрывала на стол, резала купленный утром торт. На Вадима надели новую рубашку, повязали на шею галстук, зачесали челку набок, как у взрослого. А он отчаянно потел и краснел под ласковым взглядом гостьи. Она положила ладонь на его колено, легонько сжала, и Вадим едва не сполз со стула на пол.

— Что же вы? Пейте чай, ешьте торт — он очень вкусный! — увещевала мать. — Это любимый торт моего Вадика. Правда, милый?

Он кивал, сглатывая набегавшую слюну.

Они пили чай, разговаривали — мать и гостья. А потом мать пропала. Он и не заметил когда.

— Ты что, боишься меня?

Гостья рассмеялась переливчатым смехом. Ее ладонь активнее задвигалась на колене, поползла вверх.

— Как тебя называет мама — мой мальчик? Тебе нравится? Тогда и я буду называть тебя мой мальчик.

Лежать с ней в постели было противно. Но кто его спрашивал, хочет он этого или нет. Вадим терпел, когда она ласкала его, заставляла делать то, что нравилось ей, но совсем не нравилось ему. Он старался, потому что должен маме и потому что так поступают хорошие мальчики.

И никто не знал, что он мечтал быть плохим…

* * *

После квартиры Долгова хотелось пойти в душ, но сошел и дождь, мелко сыплющий на лицо и за воротник. Семен как умылся.

Вернулся Гуральник, отдававший распоряжения оперативникам, спросил:

— Почему ты считаешь, что они могли поехать к художнику?

— Не знаю, — признался Семен. — Чувство такое. Долгов прежде никогда не готовил место для жертвы заранее. Алену таскать по улицам он поостережется. У нее есть машина. Значит, можно куда-то поехать. Куда? Мы проверили: никаких загородных домов у него нет, квартиры он не снимал. Если она правильно подскажет… А она подскажет, то мы найдем их там. И он будет нас ждать.

С последним Влад спорить не стал, но не был уверен, что Семену стоит ехать туда без группы захвата.

— Шутишь? — Семен размял в пальцах сигарету. — Мне что, его бояться?

— Да я больше за него боюсь. Если ты доберешься до него первым…

— Не беспокойся, я помню, кто я.

— Надеюсь.

— А если и забуду, спасет состояние аффекта. Я ведь в аффекте, а ты подтвердишь!

Влад протяжно вздохнул.

Семен выгнал Коноплева из-за руля оперативной машины.

— Товарищ капитан…

— Иди, Гриша, с ребятами доедешь А нам с Владом нужно в одно местечко сгонять…

— Но машина!..

Коноплев никак не хотел отпускать ручку дверцы. Семен разжал его пальцы, сел за руль.

— Обещаю заботиться о ней, как о своей собственной.

— Ну да…

Гриша смотрел им вслед с грустью.

— Нужно было его взять с собой, — проговорил Влад.

Семен сосредоточенно вглядывался в окно, сжимал руль так, будто это горло Долгова. Никаких «если» — он доберется первым. Тем более его пригласили. Негоже быть невежливым.

Влад позвонил в управление.

— Семен, ее машину видели на повороте с МКАД. Ты оказался прав…

А он всегда оказывается прав. Семен нажал на газ, и машина понеслась под сто семьдесят.

— Предупреди гаишников, пусть нас не тормозят.

— Ладно. Но ты понимаешь, что у нас нет никаких полномочий…

— Да плевать я хотел на них! И Долгов — тоже. Думаешь, ему нужно постановление прокурора?

А уж Алене оно нужно и того меньше.

— Если мы где-то ошибемся, любой адвокат отмажет его. Ты этого хочешь?

— Лучше тебе не знать, что я хочу с ним сделать.

И Влад выбрал правильную позицию: замолчал.

До того места, где видели машину Алены, домчались, свернули и поехали по дороге, которая становилась все хуже и хуже.

Адреналин непрерывно поступал в кровь, участился пульс, ускорился ритм сердца. А Семен все жал и жал на газ. И в какой-то момент потерял осторожность. Пришлось снизить скорость. Машина рванула по грязи, но забуксовала, а потом и вовсе встала.

— Не сейчас! — взревел Семен.

— Я посмотрю…

Влад полез из машины, но Семен его опередил. Вышел из машины и присел перед бампером — переднее левое колесо утонуло в глубокой колее.

— Вытолкнем? — Влад приглядывался к жидкой рощице неподалеку. — Надеюсь, у Гришки есть топор в багажнике.

— Время!..

Под свет фар они работали быстро, слаженно. И топор не понадобился. Тонкие деревца и ветки хрустели под напором мужской силы. Семен ломал, Влад заталкивал их под колеса в грязь.

Потом поочередно раскачивали машину. Времени прошло около получаса, но для Семена эти тридцать минут казались веревкой, связывающей руки.

Что же должна чувствовать Алена?..

— Я поведу, а ты отдохни.

Семен было засопротивлялся, но потом сел на пассажирское сиденье. Отдых нужен — силы пригодятся, когда он доберется до идиота Долгова. Хотя нет, он не идиот, а шизоид.

— Влад, ты прав, мне не хочется, чтобы вместо тюрьмы наш «герой» получил постельку в какой-нибудь клинике для шизоидов. Конечно, принудительное лечение это вам не санаторий. Но пройдет время, он может вылечиться и выйти.

— Это после тройного убийства плюс Артамонова в непонятном состоянии? Едва ли.

— Разве у нас не самый гуманный суд в мире, где преступники получают условные наказания?

Тема скользкая, развивать ее дальше Семен не стал.

Хватит думать о плохом! Он достаточно подогрел себя перед встречей с Долговым. Теперь будет думать только об Алене. И первое, что скажет ей, когда все закончится, будет: «Выходи за меня замуж». А уже потом они поговорят о любви. Подумать только, но он любит ее! Со всеми недостатками, с ехидствами, с характером кактуса в период размножения — но любит!

Семен заерзал на сиденье, поймал на себе взгляд Гуральника.

— Я так до сих пор и не понял, кто ему был нужен: я или Алена? Если он так хотел добраться до меня, я бы сам пришел. Только стоило свистнуть. И если он попросит меня пристрелить его, я долго думать не стану. Что ты на меня уставился? Я не забыл об обещании… Я еще думаю. Зависит от того, что он сделал с Аленой. Возможно, что и ничего: такой вариант напрашивается после Артамоновой.

— Мне тоже интересно, чем ты провинился. Он видит в тебе личного врага. Вышел на тебя, рискнул, что его поймают. Для этого нужна веская причина. Жил он в своем уютном мирке, а ты влез и нарушил привычный порядок вещей, создал хаос в его мыслях. Когда, где, как?

Семен не раз думал об этом, но ответа не находил. С Долговым они сталкивались в магазине, но не раньше. Или было что-то, на что он не обратил внимания?

— М-м-м, сыщик хренов! — выругался Семен, прогоняя чувство беспомощности.

— Да ладно. Быстро его поймать мы могли в том случае, если бы сами были шизоидами и думали так, как он. С обычными мозгами его поступков не понять.

— Спасибо за разъяснение! — зло буркнул Семен. — В слюнявчиках не нуждаюсь.