10 июля 1934 года постановлением ЦИК СССР был образован Народный комиссариат внутренних дел — НКВД СССР, в составе которого было создано Главное управление государственной безопасности (ГУГБ). Основные функции ОГПУ перешли к этому управлению. Иностранный отдел стал 5-м отделом Главного управления государственной безопасности НКВД СССР. Его задачи правительство определило следующим образом: выявление направленных против СССР заговоров и деятельности иностранных государств, их разведок и генеральных штабов, а также антисоветских политических организаций;

вскрытие диверсионной, террористической и шпионской деятельности на территории СССР иностранных разведывательных органов, белоэмигрантских центров и других организаций;

руководство деятельностью закордонных резидентур; контроль за работой бюро виз, въездом за границу иностранцев, руководство работой по регистрации и учету иностранцев в СССР.

Каковы бы ни были недостатки или упущения документа, это был государственный нормативный акт, который давал право 5-му отделу ГУГБ, то есть внешней разведке, вести агентурную работу в зарубежных странах в целях получения информации по вопросам безопасности Советского государства.

В 1938 году руководство страны вновь вернулось к вопросу совершенствования разведывательной деятельности за рубежом. Работа 5-го отдела ГУГБ НКВД СССР была подвергнута тщательному и всестороннему анализу, рассмотрены предложения об ее улучшении с таким расчетом, говорилось в принятом документе, «чтобы отдел смог развернуть широкую разведывательную работу за рубежом по линии политической, научно-технической разведки, выявлению происков иностранных разведок и белоэмигрантских центров на территории Советского Союза». Таким образом, сохранялись основные направления деятельности внешней разведки: политическое, научно-техническое и внешняя контрразведка.

Штат отдела был утвержден в количестве 210 человек, в его структуре создано 13 подразделений, 7 из которых занимались руководством зарубежными резидентурами по географическому принципу. Остальные подразделения выполняли различные функции, необходимые для ведения разведывательной работы. Они, в частности, осуществляли руководство научно-технической разведкой, работой по русской эмиграции, «разработкой» троцкистских и «правых» организаций, оперативными учетами и т. д. 5-й отдел, хотя и небольшой по численности, обретал, таким образом, накануне войны достаточно развернутую, продуманную структуру, нацеленную на работу в широких масштабах.

Ну а как финансировалась внешняя разведка? Архив СВР сохранил финансовую статистику ОГПУ и внешней разведки за 1930 год. ИНО получил тогда на свое содержание и заграничные операции 300 тысяч рублей.

Накануне Великой Отечественной войны бюджет советской внешней разведки впервые достиг цифры в 1 миллион рублей. Для сравнения: расходная часть государственного бюджета СССР в 1940 году составляла 17,4 миллиарда рублей, в том числе оборона — 5,8 миллиарда, государственное управление — 0,7 миллиарда.

Сочетание работы с «легальных» и нелегальных позиций принесло желаемые результаты. В предвоенные годы советской внешней разведке удалось осуществить проникновение во многие важные объекты главных капиталистических стран. Так, в 1933–1937 годах «легальная» резидентура в Германии; возглавлявшаяся Б. А. Берманом, а затем Б. М. Гордоном, и нелегальные резидентуры под руководством В. М. Зарубина и Ф. К. Парпарова приобрели ценнейшую агентуру, располагавшую доступом к секретным документам министерства иностранных дел. Через агента, завербованного Парпаровым под легендой работы с разведкой третьей страны («чужой флаг»), резидентура систематически получала сведения о деятельности министерства иностранных дел, посольств Германии за границей и иностранных посольств в Берлине.

В агентурной сети внешней разведки были лица, связанные с влиятельными кругами и руководством национал-социалистской рабочей партии Германии (НСДАП). Благодаря этому советское руководство располагало информацией о деятельности гитлеровского партийного аппарата. Систематически добывались сведения о разведывательной службе нацистской партии. Регулярно прослеживалась работа полиции против Компартии Германии и иностранных коммунистов, что позволило выявить ряд провокаторов в их рядах. Берлинские резидентуры имели источников и в контрразведывательных органах фашистской Германии.

В 1933 году была создана нелегальная резидентура в Англии. В ее составе работали опытные разведчики-нелегалы А. М. Орлов, Т. С. Малли, И. Рейф. Именно они приобрели и подготовили группу перспективных источников, вошедших впоследствии в золотой фонд внеш ней разведки под названием «кембриджской» или «большой пятерки». (В ее состав входили Ким Филби, Дональд Маклин, Гай Берджесс, Антони Блант, Джон Кэрнкросс.) Особую роль в создании группы сыграл выдающийся советский разведчик-нелегал А. Г. Дейч. Другой разведчик-нелегал, Д. А. Быстролетов, сумел завербовать сотрудника шифровальной службы МИДа Англии.

Хорошие агентурные позиции в Англии и Франции в предвоенный период позволили внешней разведке получить ценнейшую документальную информацию о проводимой британскими правящими кругами политике «умиротворения» гитлеровской Германии и поощрения ее агрессивных устремлений на восток.

В Италии разведке удалось проникнуть в МИД, разведывательную службу, некоторые дипломатические представительства.

С начала гражданской войны в Испании, выполняя указание руководства страны, внешняя разведка оказывала помощь правительству республиканской Испании в борьбе против мятежников и германо-итальянских интервентов. Вскрытие тайных планов Германии и Италии по подготовке и совершению агрессии против законного испанского правительства, переправка в Испанию добровольцев и оружия из других стран и, наконец, переброска в СССР после падения республики большой группы участников гражданской войны, которым угрожала смертельная опасность, — это далеко не полный перечень того, чем приходилось заниматься внешней разведке во времена героических и трагических событий в Испании.

Значительных успехов достигла советская разведка в начале 30-х годов и в ряде других стран. В США нелегальная резидентура под руководством И. А. Ахмерова и Б. Я. Базарова завербовала нескольких ценных агентов, имевших непосредственные подходы к сотрудникам госдепартамента, и получала от них сведения по широкому кругу вопросов. Был приобретен источник со связями в окружении президента Рузвельта, передававший уникальную информацию о позиции правящих кругов страны в период вызревания в Европе военного конфликта.

Большое внимание уделялось организации работы разведки в Прибалтике. Латвия, Литва и Эстония служили плацдармом для разведывательной и подрывной деятельности Германии, других западных государств и крупнейших антисоветских эмигрантских организаций против СССР. Она велась не только с ведома, но и при активной поддержке правительств Прибалтийских стран. О значении, которое придавало советское руководство разведывательной информации по Прибалтике, свидетельствует тот факт, что в мае 1940 года в Москву были вызваны из Риги резидент внешней разведки И. А. Чцча-ев, оперативные работники Е. И. Кравцов и В. Т. Яковлев, а из Каунаса — резидент С. И. Ермаков для лично-. го доклада Сталину.

Наши южные соседи — Афганистан, Иран, Турция — в предвоенные годы занимали немалое место в деятельности советской разведки. Дипломатические ведомства Советского Союза при активном содействии разведки сумели наладить дружественные отношения со странами Средневосточного региона, оказывали им посильную экономическую и техническую помощь. Внешняя разведка вела работу не против этих стран, так как они не представляли для СССР прямой угрозы, она использовала их территорию для работы против потенциальных противников, прежде всего стран «оси»: Германии, Италии и Японии. Дипломаты и агенты фашистской Германии, например, активно работали в Иране и Турции, стремясь вовлечь эти страны в орбиту своих замыслов, направленных против Советского Союза. Советская внешняя разведка, вскрывая эти планы, проводила мероприятия по их срыву или нейтрализации. Как известно, в результате гитлеровской Германии не удалось использовать эти страны в борьбе с антигитлеровской коалицией так, как ей бы этого хотелось.

Большая работа проводилась в те годы на Дальнем Востоке. Япония не скрывала планов захвата территорий в Приморье и Сибири, продолжала открыто поддерживать антисоветские, в том числе белогвардейские, силы в Китае, широко использовала их не только для военных приготовлений к нападению на Советское государство, но и в шпионско-диверсионных и террористических акциях. Благодаря серии оперативных мероприятий деятельность многих наиболее опасных белоэмигрантских организаций в Дальневосточном регионе была нейтрализована, а их лидеры скомпрометированы. Некоторых из них удалось вывезти в СССР, где они предстали перед судом.

Немалых успехов в работе по Японии внешняя разведка достигла в других странах, в частности в Китае и Корее. В начале 1938 года были получены достоверные агентурные данные о том, что в Харбине японцами создана секретная лаборатория по разработке бактериологического оружия. Около 200 специалистов-микробио-логов из Киотского университета совместно с военными проводили в ней опыты по культивированию и распространению бактерий чумы, тифа, холеры.

Эта информация, как особо важная, была доложена Сталину. В результате отдельным наркоматам, научным и медицинским учреждениям были даны указания о разработке системы мероприятий на случай массового возникновения опасных заболеваний как в армии, так и среди населения советского Дальнего Востока.

Одной из важных задач внешней разведки в предвоенные годы была работа по Китаю. Исходя из принципов своей политики, Советский Союз поддерживал те силы в Китае, которые боролись за независимость страны, выступали против расчленения ее территории и создания марионеточных государств. Гоминьдану оказывалась различная помощь, в том числе и военная, поставлялось оружие и боеприпасы, в воинские части го-миньдановской армии направлялись военные советники. При этом советская сторона постоянно подчеркивала, что предоставляет помощь для отпора японским агрессорам, а не для использования ее во внутренней борьбе между гоминьдановцами и коммунистами.

Часть этой помощи шла по каналам разведки. Она координировала свою работу против японцев с гоминь-дановской разведкой. В 1938 году с этой целью на паритетных началах было создано Объединенное бюро. Вначале бюро действовало довольно успешно, однако впоследствии гоминьдановские разведчики стали использовать его для получения односторонних выгод, и постепенно оно прекратило существование.

Большая помощь оказывалась китайцам в подготовке их разведывательно-диверсионных отрядов, которые забрасывались на оккупированные территории для борьбы с японской армией. Разведывательная работа в Китае велась через «легальные» резидентуры, которых было около двадцати. Они находились, в частности, в Харбине, Пекине, Шанхае, Чунцине, Тяньцзине, Нанкине, Ханькоу, в областных центрах Синьцзяна и других городах. В Харбине и Шанхае, кроме того, действовали и нелегальные резидентуры. Наиболее успешно работала харбинская резидентура. Оккупированный японцами Харбин был тогда центром политической и военной активности в регионе. В нем раскидывали свои сети и разведслужбы различных государств. Харбинской резидентуре (наряду с сеульской) удалось добыть в 1927 году известный «меморандум Танаки», получить сведения о подготовке японцев к нападению на Монгольскую Народную Республику незадолго до боев на реке Халхин-Гол, своевременно сообщить в Центр о концентрации у границ Советского Союза частей Квантунской армии перед боями на озере Хасан, информировать о подготовке японцами захвата Пекина, Тяньцзиня и Шанхая.

Очень полезную для страны работу проводила внешняя разведка в 30-е годы по экономическому и научнотехническому направлениям. В США, Англии, Германии и других странах были получены материалы, сыгравшие существенную роль в техническом прогрессе отечественной промышленности, в том числе и в развитии военных отраслей. Документальные сведения по само-лето- и моторостроению, радиосвязи, военной оптике, технологии производства синтетического бензина, средствам противохимической защиты, материалы о новых типах боевых кораблей, подводных лодок, об артиллерийских системах — это далеко не полный перечень информации, добытой разведкой в области военной техники. Они оказали существенную помощь в укреплении обороноспособности государства, в дальнейшем развитии науки и техники в СССР.

Успешную в целом работу советской внешней разведки в предвоенные годы серьезно подорвали обрушившиеся на нее репрессии. К 1938 году были ликвидированы почти все нелегальные резидентуры, связи с ценнейшими источниками информации оказались утраченными. Впоследствии потребовались значительные усилия, чтобы их восстановить. Однако некоторые источники были потеряны навсегда. Порой в «легальных» резидентурах оставалось всего один-два работника, как правило, молодых и неопытных. Аресты создали в коллективах обстановку растерянности, недоверия и подозрительности.

В направленном руководству НКГБ отчете о работе внешней разведки с 1939 по 1941 год тогдашний ее начальник Π. М. Фитин писал: «К началу 1939 года в результате разоблачения вражеского руководства в то время Иностранного отдела почти все резиденты за кордоном были отозваны и отстранены от работы. Большинство из них затем было арестовано, а остальная часть подлежала проверке.

Ни о какой разведывательной работе за кордоном при этом положении не могло быть и речи. Задача состояла в том, чтобы, наряду с созданием аппарата самого отдела, создать и аппарат резидентур за кордоном».

Потери состава были столь велики, что в 1938 году в течение 127 дней подряд из внешней разведки руководству страны вообще не поступало никакой информации. Бывало, что даже сообщения на имя Сталина некому было подписать, и они отправлялись за подписью рядовых сотрудников аппарата разведки. Было арестовано 92 человека и уволено 87 сотрудников. Из резидентур было отозвано 67 человек. В результате репрессий комиссия ЦК в январе 1939 года констатировала, что НКВД не имеет за рубежом практически ни одного резидента и ни одного проверенного агента. Работа И НО практически провалена и, по существу, ее надо организовывать заново.

В результате предпринятых мер к началу 1941 года внешняя разведка имела за рубежом 40 резидентур, в которых действовало 250 оперативников, всего же агентурная сеть внешней разведки насчитывала более трех тысяч человек. Подавляющее большинство из них (70 процентов) были вновь привлеченными сотрудниками.

Чтобы восстановить кадровый состав разведки, в нее по-прежнему направлялись люди с опытом партийной и организационной работы, хорошо зарекомендовавшие себя в армии командиры, окончившие вузы студенты. Однако без организации их специальной подготовки это не решало проблемы. В резидентуры нередко посылались лица, которые не знали иностранных языков, слабо разбирались в вопросах внешней политики, не имели навыков оперативной работы. В токийской резидентуре накануне войны был момент, когда ни один из сотрудников «легальной» резидентуры не знал ни японского, ни какого-либо другого иностранного языка. Аналогичное положение возникло и в ряде других резидентур.

Репрессии не обошли стороной и центральный аппарат внешней разведки. В конце 30-х годов всего несколько месяцев 5-м отделом ГУГБ руководил В. Г. Деканозов. Разведки он не знал. Это скоро стало ясно всем, в том числе и руководству страны. Деканозова срочно направили полпредом в Берлин. В конце 1939 года отдел возглавил Π. М. Фитин, ему был тогда только 31 год. Способный, энергичный, горячо преданный делу человек, он быстро освоил азы разведывательного мастерства, показал себя талантливым организатором. На посту начальника разведки он проработал до 1946 года. На плечи Павла Михайловича легло бремя залечивания нанесенных репрессиями ран, восстановления боеспособности разведки накануне войны.

В том же самом отчете Π. М. Фитина указывалось, что в середине 1940 года в ее центральном аппарате работало 695 человек. К 1941 году благодаря самоотверженной работе сотрудников она сумела восстановить работоспособный агентурный аппарат в Германии, Италии, Англии, Франции, США, Китае. Наиболее крупные резидентуры были в США — 18 человек, Финляндии — 17 человек, Германии — 13 человек. Всего к этому времени внешняя разведка имела 40 резидентур. В них работало 242 разведчика, у которых на связи находилось в общей сложности около 600 различных источников информации. Активно используя их, разведка регулярно получала накануне войны важную информацию о внешней и внутренней политике блока фашистских государств и ведущих западных держав.

После образования 10 июля 1934 года Народного комиссариата внутренних дел СССР Иностранный отдел (ИНО) перешел из упраздненного ОГПУ в состав Главного управления государственной безопасности НКВД. Основными задачами ИНО, как и прежде, оставались:

легальная и нелегальная закордонная разведка; борьба с антисоветскими эмигрантскими террористическими организациями в стране и за рубежом;

выявление интервенционистских планов буржуазных государств;

вскрытие шпионской деятельности иностранных спецслужб и эмигрантских центров и других антисоветских организаций на территории СССР (совместно с другими отделами ГУГБ НКВД);

получение агентурным путем новых технологий для советской промышленности (научно-техническая разведка);

контрразведывательное обеспечение советских колоний и загранучреждений.

Еще с 1930 года был определен общий штат центрального аппарата ИНО в 121 человек. Согласно основным направлениям разведдеятельности в отдел входило восемь отделений:

1- е — нелегальная разведка;

2- е — вопросы выезда и въезда в СССР;

3- є — разведка в США и основных странах Европы;

4- е — разведка в Финляндии и странах Прибалтики;

5- е — работа по белой эмиграции;

6- е — разведка в странах Востока;

7- е — экономическая разведка;

8- е — НТР (научно-техническая разведка).

Возглавил Иностранный отдел ГУ ГБ ветеран органов ВЧК — ГПУ Артур Христианович Артузов, руководивший до этого внешней разведкой ОГПУ. Для более тесной координации разведывательных действий за рубежом А. X. Артузов в мае 1934 года был по совместительству назначен заместителем начальника Разведуправления Красной Армии (РККА). Начальником нелегальной разведки (1-е отделение) стал Н. И. Эйтингон.

В связи с изменением внешнеполитической обстановки изменились и приоритеты внешней разведки: белоэмигрантское движение перестало представлять первостепенную угрозу для СССР, важнейшими направлениями работы разведки стало создание надежной агентуры внедрения на жизненно важных объектах буржуазных стран, способной добывать информацию политического, экономического и научно-технического характера; вскрытие шпионской и подрывной деятельности и планов в отношении СССР со стороны иностранных спецслужб и эмигрантских организаций; контроль за пребыванием в стране иностранцев; усиление контрразведывательного обеспечения советских загранпредставительств. Была изменена и структура центрального аппарата — в И НО вошли два отдела и два самостоятельных отделения:

1- й отдел, в который входило девять географических секторов, руководил закордонной разведкой;

2- й отдел ведал внешней контрразведкой и состоял из шести секторов, которые занимались борьбой с диверсиями, террором, шпионажем зарубежных спецслужб и белоэмигрантских центров на территории СССР.

После окончательного перехода корпусного комиссара А. X. Артузова в военную разведку в мае 1935 года на посту начальника И НО его сменил комиссар ГБ 2-го ранга Абрам Аронович Слуцкий.

25 декабря 1936 года отделам ГУГБ была присвоена нумерация. ИНО стал 7-м отделом ГУГБ НКВД СССР.

17 февраля 1938 года А. А. Слуцкий был найден мертвым в кабинете замнаркома НКВД Μ. П. Фриновского, по официальной версии — смерть наступила в результате острой сердечной недостаточности, однако, согласно версии большинства историков, начальник внешней разведки был отравлен. После него обязанности руководителя отдела исполнял майор ГБ Сергей Михайлович Шпигельглас, а затем — старший майор ГБ Зальман Исаевич Пассов.

9 июня 1938 года, в связи с расформированием ГУГБ, служба внешней разведки вошла во вновь созданное Первое управление (госбезопасности) НКВД СССР как 5-й отдел.

Большую помощь республиканской Испании оказала разведка органов госбезопасности. По ее каналам была налажена доставка республиканцам оружия, боеприпасов, военной техники, переправка добровольцев, вывоз из Испании женщин, детей и раненых. В тылу франкистских войск проводились разведывательно-диверсионные операции.

Высокой оценки в 30-е годы заслуживала работа нашего разведчика в Европе Дмитрия Быстролетова. Он сумел добыть шифры Англии, Франции и Чехословакии, что давало возможность читать шифрованную переписку этих стран и получать достоверную информацию по многим вопросам европейской политики.

С приходом к власти в Германии фашизма и образованием антисоветской «оси» Берлин — Рим — Токио внимание советской разведки было направлено на вскрытие планов подготовки войны против СССР, добычу информации о вооружениях потенциального противника. Для решения этих задач разведка располагала немалыми возможностями. У нас, как выше отмечалось, имелись надежные источники информации в нацистской партии, полицейских органах, военно-политических и экономических кругах Германии, в окружении итальянского диктатора Муссолини, в информированных кругах Японии.

В результате «чисток» в 30-х годах по советской разведывательной службе был нанесен сокрушительный удар: из 450 сотрудников (включая загранаппарат) было репрессировано 275 человек, то есть более половины личного состава. Были расстреляны начальники ИНО М. А. Трилиссер, А. X. Артузов, С. М. Шпигельглас и 3. И. Пассов, посмертно объявлен «врагом народа» д. А. Слуцкий, ликвидированы или отправлены в лагеря руководители оперативных подразделений. Отозваны в СССР й репрессированы: резиденты в Нью-Йорке — П. Д· Гутцайт (Гусев), в Берлине — Б. М. Гордон, в Лондоне — А. С Чапский, Г. Б. Графлен и Т. С. Малли, в Париже — С. М. Глинский (Смирнов) и Г. Н. Косенко (Кислов), в Риме — Μ. М. Аксельрод, главный резидент по странам Азии И. Т. И ванов-Перекрест, выдающиеся разведчики-нелегалы Б. Я. Базаров, Д. А. Быстролетов, Г. С. Сыроежкин и другие. Была полностью ликвидирована «Группа Яши», репрессированы ее руководители Я. И. Серебрянский, А. И. Сыркин, Π. Н. Серебрянская, С. М. Перевозников, А. Н. Турыжников, Ю.И.Волков. Большинство из оставшихся в живых сотрудников разведки попало под следствие, многие были уволены из органов или понижены в должности. К 1939 году в результате «чисток» работу части ведущих резидентур, лишившихся всех работников, пришлось полностью свернуть.

В связи с острой нехваткой кадров разведчиков в 1936 году был создан специальный учебный центр для их ускоренной подготовки — Школа особого назначения (ШОН) ГУГБ НКВД СССР. Начальником школы и его заместителем первоначально являлись Горский и Μ. М. Аксельрод, арестованные в октябре 1938 года, после чего школу возглавили В. X. Шармазанашвили и Η. Ф. Крупенников. В ней преподавали опытные мастера разведки С. М. Шпигельглас, Μ. М. Аксельрод, В. С. Гражуль, Π. М. Журавлев, Е. П. Мицкевич, В. И. Пудин, В. М. Зарубин. Преподавал в этой школе и мой отец. К 1941 году школа подготовила несколько десятков разведчиков. Среди первых ее выпускников был будущий начальник советской внешней разведки Π. М. Фитин, будущие резиденты и разведчики В. Г. Павлов, Е. Т. Синицин, А. С. Феклисов, А. А. Яцков, Η. М. Горшков, В. М. Иванов и другие.

Много раз менялось название этого уникального учебного заведения. Вначале это была Школа особого назначения (ШОН), затем — Разведывательная школа (РШ), потом Высшая разведывательная школа (ВРШ, она имела и зашифрованное название — школа № 101), с ноября 1968 года — Краснознаменный институт (КИ), в дальнейшем имени Ю. В. Андропова, с октября 1994 года — Академия внешней разведки Российской Федерации. В первые два года набор в ШОН составлял 30 человек. Практически весь первый набор был репрессирован в ходе большой «чистки». С 1939 года ШОН выпускала уже более 70 человек. Ее бюджет составлял 1,5 миллиона рублей.

13 сентября 1938 года 5-й отдел вошел в состав воссозданного ГУГБ НКВД СССР.

В 1938 году было принято решение об укреплении разведки. Структура 5-го отдела была перестроена, в него вошли следующие подразделения:

а) Руководство (начальник и два заместителя).

б) Секретариат, ведавший вопросами секретного делопроизводства (30 человек).

в) Функциональные подразделения (хозяйственное, кадровое, финансовое).

г) Оперативные отделения:

1- е — Германия, Италия, ЧСР, Венгрия;

2- е — Япония, Китай;

3- є — Польша, Румыния, Югославия, Болгария;

4- е — Великобритания, Швейцария, Франция, Испания, страны Бенилюкса;

5- е — Греция, Турция, Иран, Афганистан;

6- е — Финляндия, страны Скандинавии и Прибалтики;

7- е — США, Канада;

8- е — оппозиция: троцкисты, «правые» и пр.;

9- е — эмиграция;

10- е — НТР;

11- е — оперативно-техническое обеспечение;

12- е — визы и учет иностранцев.

Всего в центральном аппарате 5-го отдела на тот период работало 210 человек. 5 октября 1938 года в 5-й отдел ГУГБ были переданы функции и штаты упраздненного Особого бюро при наркоме НКВД СССР, бывшего на тот период первым информационно-аналитическим подразделением в системе НКВД. Среди прочего в функции Особого бюро входила подготовка справочных материалов по формам и методам работы иностранных разведок, составление характеристик на руководителей, государственных и общественных деятелей зарубежных стран. После назначения Л. П. Берия народным комиссаром внутренних дел СССР в ноябре-декабре 1938 года обязанности начальника 5-го отдела исполнял мой отец — старший майор ГБ Павел Анатольевич Судоплатов. Потом внешнюю разведку возглавил, как выше уже говорилось, ближайший сподвижник Л. П. Берия по работе в Грузии и его заместитель по НКВД СССР Владимир Григорьевич Деканозов, совмещавший эту должность с постом начальника 3-го отдела ГУГБ (контрразведка). Его сменил пришедший· в органы НКВД по партнабору молодой журналист Π. М. Фитин, выпускник ШОН, плодотворно руководивший внешней разведкой в последующие семь лет до 1946 года.

В 1939–1940 годах в структуру 5-го отдела ГУГБ входило семнадцать оперативных и функциональных отделений: три европейских, американское, дальневосточное, ближневосточное, информационно-аналитическое, оперативно-техническое, кадровое, финансовое, хозяйственное, связи и другие.

В предвоенный период, благодаря притоку и тщательному подбору молодых кадров, другим экстренным мерам по укреплению разведки, руководству НКВД удалось воссоздать действенный и надежный разведаппарат.

В составе созданного 3 февраля 1941 года Наркомата государственной безопасности задачи по руководству внешней разведкой были возложены на Разведывательное, а с марта 1943 года — Первое управление. В центральном аппарате управления работало около 120 человек, включая технический персонал. За рубежом действовало 45 легальных и 14 нелегальных разведалпаратов. В таких странах, как Германия, Великобритания, Франция, помимо легальной, работало от двух до четырех нелегальных резидентур.

В УНКГБ приграничных регионов (Хабаровский край, Архангельская, Брестская, Ленинградская, Львовская и Читинская области) были образованы местные подразделения внешней разведки — 1-е (разведывательные) отделы. В апреле 1941 года было принято решение о переходе разведаппаратов за рубежом на линейный принцип работы: за отдельными сотрудниками резидентур были закреплены определенные направления деятельности (линии): политическая, экономическая или научно-техническая разведка, внешняя контрразведка.

В предвоенные годы разведка регулярно добывала данные о воєнно-политических планах Германии. За несколько месяцев до начала войны наши источники из Берлина сообщали:

20 сентября 1940 года. В начале будущего года Германия начнет войну против Советского Союза. Предварительным шагом к этому будет военная оккупация Румынии.

25 февраля 1941 года. В высших правительственных и военных организациях Германии в строгой тайне разрабатывается вопрос о военной операции против СССР.

24 марта 1941 года. Германский генеральный штаб ведет интенсивную подготовку к нападению на СССР. Составляется план бомбардировки важных объектов. Разработан план бомбардировки Ленинграда и Киева. В штаб авиации регулярно поступают фотоснимки городов и промышленных объектов СССР.

2 апреля 1941 года. Штаб германской армии полностью подготовил план нападения на СССР. Созданы армейские группы.

12 апреля 1941 года. С полной ответственностью сообщаем, что во всех официальных немецких инстанциях вопрос о военном вторжении в СССР считается решенным.

16 июня 1941 года. Все военные приготовления Германии к нападению на СССР полностью закончены, удар можно ожидать в любое время.

Данные о подготовке Германии к внезапному нападению на СССР поступали также от нашего агента, бывшего командира гитлеровских штурмовых отрядов в Берлине капитана Стенесса, выдворенного в Китай за разногласия с фашистской верхушкой. Как известно, информация разведки не была учтена, и Германии удалось 22 июня 1941 года внезапно напасть на нашу страну. Почему к этой информации не прислушались, не раз уже говорилось в нашей печати. Здесь и дезинформационные мероприятия Германии, и противоречившие этой информации данные разведки военных округов и конечно же уверенность Сталина в собственной прозорливости. Однако вместе с тем очевидно, что одной из причин пренебрежительного отношения к указанным сообщениям разведки было то, что сама разведка к концу ЗО-х годов была скомпрометирована необоснованными арестами, обвинениями ее сотрудников в измене и шпионаже.

Во время своего пребывания в качестве исполняющего обязанности начальника Иностранного отдела НКВД мой отец смог подробнее узнать структуру и организацию проведения разведывательных операций за рубежом. В рамках НКВД существовали два подразделения, которые этим и занимались. Это Иностранный отдел,'которым руководили сначала Трилиссер, потом Ар-тузов, Слуцкий и Пассов. Задача отдела была собирать для Центра разведданные, добытые как по легальным (через наших сотрудников, имевших дипломатическое прикрытие или работавших в торговых представительствах за рубежом), так и по нелегальным каналам. Особо важными были сведения о деятельности правительств и частных корпораций, тайно финансирующих подрывную деятельность русских эмигрантов и белогвардейских офицеров в странах Европы и в Китае, направленную против Советского Союза. Иностранный отдел был разделен на отделения по географическому принципу, а также включал подразделения, занимавшиеся сбором научно-технических и экономических разведданных. Эти отделения обобщали материалы, поступавшие от наших резидентур за границей. При этом приоритет нелегальных каналов был вполне естествен, поскольку за рубежом тогда было не так уж много советских дипломатических и торговых миссий. Вот почему нелегальные каналы для получения интересовавших разведданных были столь важны.

В то же время существовала и другая разведывательная служба — Особая группа при наркоме внутренних дел, непосредственно находящаяся в его подчинении и глубоко законспирированная. В ее задачу входило создание резервной сети нелегалов для проведения диверсионных операций в тылах противника в Западной Европе, на Ближнем Востоке, Китае и США в случае войны. Учитывая характер работы, Особая группа не имела своих сотрудников в дипломатических и торговых миссиях за рубежом. Ее аппарат состоял из двадцати оперработников, отвечавших за координирование деятельности закордонной агентуры. Все остальные сотрудники работали за рубежом в качестве нелегалов. В конце 30-х годов число таких нелегалов составляло около шестидесяти человек. Руководство НКВД могло по своему выбору использовать силы и средства Иностранного отдела и Особой группы для проведения особо важных операций, в том числе диверсий и ликвидаций противников СССР за рубежом.

После ликвидации Троцкого часть агентуры, завербованной Эйтингоном, и другие привлеченные к его сети лица, действовавшие в Соединенных Штатах и Мексике, присоединились к нелегалам, не задействованным в операции против Троцкого. Эта расширенная сеть агентуры впоследствии сыграла важную роль в выходе на крут ученых, работавших над американской атомной бомбой. Советские нелегалы с фальшивыми документами, не занимавшие никаких официальных должностей, обосновались в США еще в конце 20-х и начале 30-х годов. Их главной задачей было поступить на такую работу, где можно иметь доступ к научно-технической информации и военно-стратегическим перевозкам на случай войны с Японией.

Именно в эти годы Эйтингон и Серебрянский начали активную работу в Соединенных Штатах по вербовке китайских и японских эмигрантов, которые могли пригодиться в военных и диверсионных операциях против Японии. К этому времени японцы успели захватить центральные и северные районы Китая и Маньчжурию, и в СССР опасались предстоящей войны с Японией. Одновременно Эйтингон внедрил двух агентов для длительного оседания — польских евреев, которых ему удалось привезти в США из Франции. Эйтингон также должен был дать оценку потенциальным возможностям американских коммунистов в интересах нашей разведки. По его весьма дельному предложению, не следовало вербовать агентов из членов компартии, а имело смысл сконцентрировать внимание на тех, кто, не будучи в ее рядах, выражал сочувствие коммунистическим идеям.

Эйтингон действовал параллельно с Ахмеровым, который, несмотря на серьезные возражения Эйтингона, все-таки женился на племяннице Эрла Браудера, основателя Американской компартии. Операции в Соединенных Штатах и создание там сети нелегалов не входили в число важнейших целей Кремля, поскольку в то время получение разведывательных данных из Нового Света не влияло на принимаемые Москвой решения. Эйтингон, однако, поручил нескольким своим агентам следить за американской политикой в отношении Китая.

Ему, в частности, удалось найти журналистов из журнала «Амерэйш», которые впоследствии сформировали лобби, влиявшее на американскую линию дипломатии в Азии.

Одним из завербованных Эйтингоном агентов был весьма известный японский живописец Мияги, позднее вошедший в группу Рихарда Зорге в Японии. Эйтингон, хороший друг моего отца Иван Винаров (советник по разведке при Георгии Димитрове в 40-х годах) вступили в контакт с Зорге в Шанхае в конце 20-х годов. Информация Зорге рассматривалась как довольно ценная на протяжении всех 30-х годов, правда с оговоркой, что и немцы, и японцы считают его двойным агентом.

Советский агент Друг — Генеральный консул Германии в Шанхае (речь о нем несколько подробнее пойдет ниже) — часто встречался с Зорге в 1939–1941 годах. Он отмечал его широкую осведомленность об обстановке на Дальнем Востоке, не догадываясь о работе Зорге на Разведуправление Красной Армии, и подчеркивал прочные, солидные связи Зорге с немецкой военной разведкой.

В 1932 году Эйтингон покинул Калифорнию и возвратился в Советский Союз через Шанхай. Его назначили заместителем Серебрянского, затем Эйтингон перешел на руководящую работу в Иностранный отдел ОГПУ.

В период обострения международной обстановки в канун вступления в войну Америки разведывательную работу по линии НКВД на Восточном побережье США возглавлял Хейфец. Ранее он работал в Коминтерне. Его отец являлся одним из организаторов Американской компартии. Хейфец лично знал многих видных американских коммунистов. Учитывая коминтерновский опыт, его направили в начале 30-х годов на работу в разведку НКВД. Он организовал нелегальные группы в Германии и Италии в середине 30-х годов, выступая в роли индийского студента, обучающегося в Европе. На самом деле Хейфец был евреем, но из-за своей смуглой кожи, даже несмотря на свои голубые глаза, он выглядел как настоящий эмигрант из Азии. В Соединенных Штатах в «левых» кругах он был известен как господин Браун. Находясь до этого в Италии, Хейфец познакомился с молодым Бруно Понтекорво, тогда студентом, учившимся в Риме. Хейфец рекомендовал Понтекорво связаться с Фредериком Жолио-Кюри, выдающимся французским физиком, близким к руководству Компартии Франции. В дальнейшем именно Понтекорво стал тем каналом, через который к нам поступали американские атомные секреты от Энрико Ферми.

Хейфецу повезло: в 30-х годах он не был репрессирован. Его отозвали в Москву, и хотя в ноябре 1938 года Ежов дал указание об его аресте, оно не было выполнено. Вскоре Хейфеца направили в Соединенные Штаты, на Западное побережье, для активизации разведывательной работы. Перед ним была поставлена задача установления прочных связей с агентурой «глубокого оседания», созданной в свое время Эйтингоном. Первоначальный план заключался в том, чтобы создать сеть нелегалов в американских портах по примеру Скандинавии для уничтожения судов со стратегическим сырьем и топливом для Японии. Не зная о японских намерениях атаковать Юго-Восточную Азию или Перл-Харбор, в советском военном руководстве предполагали, что они сначала начнут военные действия против СССР.

Помощнику Хейфеца в консульстве Сан-Франциско Лягину, инженеру, выпускнику Ленинградского судостроительного института, было дано специальное задание получить данные о технологических новинках на предприятиях Западного побережья. Основная задача, поставленная перед ним, — сбор материалов по американским военно-морским судостроительным программам. Так, в одном из его донесений говорилось о большом интересе, который проявлялся американцами к программе строительства авианосцев. Лягину также удалось завербовать агента в Сан-Франциско, давшего советской разведке описание устройств, разрабатывавшихся для защиты судов от магнитных мин. Чтобы не вызывать подозрений, Лягин воздерживался от любых контактов с американскими прокоммунистическими кругами. Однако в Сан-Франциско он проработал недолго. Его отозвали в Москву и выдвинули на должность заместителя начальника закордонной разведки НКВД. Ему было всего тридцать два года. Во время немецкой оккупации он был послан в качестве резидента-нелегала на немецкую военно-морскую базу в Николаев на Черном море. Ему удалось провести ряд диверсий на базе. Гестапо в конце концов захватило его и радиста группы. Лягин отказался бежать из тюрьмы, так как не мог оставить арестованного вместе с ним раненого радиста. Они были расстреляны. В 1945 году ему было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

Оставшемуся в Сан-Франциско Хейфецу удалось, получив ориентировку от Эйтингона, выйти на внедренных ранее двух агентов «глубокого оседания». Оба они вели обычную, неприметную жизнь рядовых американцев: один — зубного врача, другой — владельца предприятия розничной торговли. Оба они были, как я уже говорил, еврейскими эмигрантами из Польши. Врач-стоматолог, известный лично Серебрянскому, в свое время получил от нашей страны деньги, чтобы окончить медицинский колледж во Франции и стать дипломированным специалистом. Оба этих человека были внедрены на случай, если бы их услуги понадобились советским разведорганам, будь то через год или через десять лет. Потребность в них возникла в 1941–1942 годах, когда эти люди неожиданно оказались близки к коммунистически настроенным членам семьи Роберта Оппенгеймера — главного создателя американской атомной бомбы.

Бытует представление, что агентурно-оперативные группы сети Разведупра Генштаба (тогда так называлось ГРУ) и Иностранного отдела (ИНО) НКВД располагали надежной агентурой, имевшей доступ в высшие эшелоны командования вермахта и политического руководства Германии, и что советское руководство проигнорировало поступавшие из этих источников материалы о подготовке и непосредственных планах развязывания Гитлером войны против Советского Союза. Как же обстояло дело в действительности?

Разведуправление Генштаба и ИНО НКВД располагали важными источниками информации, которые имели выход лишь на руководящие круги немецкого военного командования и политического руководства, но не имели доступа к документам верховного командования вермахта. К тому же получаемая информация от кругов, близких к Гитлеру, отражала колебания в германском руководстве по вопросу о принятии окончательного решения о нападении на Советский Союз.

В начале и середине 1930-х годов Разведупру, а такЖе ОГПУ — НКВД удалось создать в Западной Европе и на Дальнем Востоке — в Китае, Японии — мощный агентурно-диверсионный аппарат, располагавший более чем 300 источниками информации. Особую роль в создании этого аппарата сыграли так называемые специальные агенты-нелегалы: австриец Стефан Дейч (Ланг), привлекший к сотрудничеству известную «пятерку» К. Филби и других в Англии, Т. Малли (венгр, бывший католический священник), работавший в Англии и во Франции, К. А. Богуславский (поляк, бывший сотрудник разведки генштаба Польши), Ш. Радо, Л. Треппер, Р. Зорге, Э. Волльвебер, И. Р. Григулевич (литовец, ставший послом Коста-Рики в Италии, Югославии и в Ватикане).

Массовые репрессии 1937–1938 годов нанесли серьезнейший удар разведслужбам СССР. Однако разведывательная деятельность продолжалась, несмотря на болезненные перерывы в поддержании контактов с агентами, ранее находившимися на связи у оперативных работников, павших жертвами репрессий или отказавшихся вернуться в страну.

Хотя советские разведорганы и потеряли временно связь с рядом ценных агентов, нашим агентурным сетям в Скандинавии, Германии и в странах Бенилюкса повезло. Источники информации в Германии (группа Шуль-це-Бойзена — штаб ВВС, Харнака — Минэкономики, Кукхоффа, Штеббе — в МИДе, Лейман — сотрудник гестапо) были привлечены к сотрудничеству супругами-нелегалами Е. Ю. и В. М. Зарубиными, резидентом Белкиным, агентом Гиршфельдом, которые избежали репрессий. Связь с ними поддерживалась регулярно. Помимо этих источников, в 1940 году к ним добавились сотрудничавшие с советскими органами на основе доверительных отношений и вербовочных обязательств знаменитая актриса Ольга Чехова и князь Януш Радзивилл, имевшие прямой выход на Геринга. Резиденту НКВД Гудимовичу в Варшаве вместе с женой Е. Д. Модржин-ской удалось создать мощную группу, осуществлявшую тщательное наблюдение за немецкими перевозками войск и техники в Польшу в 1940–1941 годах.

Серьезные агентурные позиции имелись также в Италии. Резиденту Г. И. Рогатневу удалось привлечь к сотрудничеству племянника министра иностранных дел графа Чиано.

И в эмиграции среди бывшего царского офицерства и в ОУН советские агентурные позиции были также прочны. Кроме того, по решению правительства СССР в связи с угрозой нарастания войны руководители белой эмиграции — генералы А. П. Кутепов и Е. К. Миллер — были похищены и ликвидированы. ОУН также была обезглавлена. После гибели ее главаря Евгения Коновальца в Роттердаме между лидерами ОУН Мельником и Бандерой шла ожесточенная борьба за власть, в результате которой без всякого участия НКВД бандеровцы ликвидировали видных членов Провода ОУН Сциборского, Сушко, Барановского, Грибивского и других. Политический авторитет ОУН в глазах немцев был подорван, и вместо планов создания «правительства Карпатской Украины» шеф абвера В. Канарис рекомендовал использовать ее как чисто полицейскую и карательную силу.

Еще в 1937 году нашей разведкой под руководством Шпигельгласа были добыты важные документальные сведения об оперативно-стратегических играх, проведенных командованием рейхсвера, а позднее вермахта, включавшие войну с Россией. Этим документам суждено было сыграть значительную роль в развитии событий и формировании менталитета нашего руководства в канун германо-советской войны.

Оперативно-стратегические игры, проводившиеся X. фон Сектом, а позднее В. фон Бломбергом, доложившим завещание Секта Гитлеру, в то время убедили германское руководство в отсутствии реальных возможностей у Германии выиграть войну с Россией, если военные действия затянутся на срок более чем два месяца, если в течение первого месяца войны немцам не удастся захватить Ленинград, Киев, Москву и разгромить основные силы Красной Армии, оккупировав одновременно главные центры военной промышленности и добычи сырья в европейской части СССР.

В августе 1938 года мой отец работал в ИНО НКВД, Иностранном отделе ГУГБ, реорганизованном в 1941 году в Первое (Разведывательное) управление НКВД СССР. В круг его обязанностей входило курирование немецкого направления нашей разведки, возглавлявшегося в 1938–1942 годах непосредственно майором госбезопасности Π. М. Журавлевым. Руководство всегда придавало немецкому направлению особо важное значение.

В 1940–1941 годах наша резидентура в Берлине хотя и возглавлялась неопытным работником А. Кобуловым, тем не менее работала крайне активно и инициативно. Разведывательные материалы из Берлина, Рима, Токио, как видно из публикуемых ныне архивных документов, регулярно докладывались в правительство. Однако руководство разведки (как Голиков, так и Фитин) не было в курсе того, что И. В. Сталин и В. М. Молотов после ноябрьского (1940 года) визита Молотова в Берлин встали на путь секретных переговоров с Гитлером фактически о разделе сфер влияния на Ближнем Востоке и в остальных частях мира. Между тем, по воспоминаниям Бережкова (переводчика Сталина), Молотов и Ф. фон Шуленбург (посол Германии в СССР), безусловно с ведома Сталина и Гитлера, в феврале — марте 1941 года вели переговоры об учете интересов России в выходе в Средиземное море через Босфор и Дарданеллы. Таким образом, очевидная неизбежность военного столкновения с Германией в длительной перспективе вместе с тем совмещалась с вполне серьезным рассмотрением предложений Гитлера о разграничении сфер геополитических интересов Германии, Японии, Италии и СССР.

Лишь теперь стало очевидно, что зондажные беседы о разделе сфер влияния между Молотовым и Шуленбур-гом в феврале — марте 1941 года отражали не только попытку Гитлера ввести Сталина в заблуждение и застать его врасплох внезапной атакой, но и колебания немецкой верхушки по вопросу о войне с СССР до победы над Англией. Получаемая ИНО НКВД информация и дезинформация от Латыша, агента гестапо,· отражали эти колебания. Именно поэтому даже наши источники, сообщая о решении Гитлера напасть на СССР, вместе с тем, как видно из донесений А. Харнака, X. Шульце-Бойзена, а также жены видного германского дипломата, близкого к Риббентропу, по кличке Юна, в сентябре 1940 — мае 1941 годов «не ручались за достоверность полученных данных» и со ссылками на Геринга увязывали в той или иной мере предстоящую агрессию Гитлера против СССР с достижением договоренности с англичанами о примирении.

Озабоченное поступающей информацией о подготовке Германии к войне с Советским Союзом, руководство разведки НКВД еще в феврале 1941 года открыло так называемое литерное дело «Затея», в котором концентрировалась вся информация об угрозе немецкого нападения. Однако это нападение, согласно подавляющему большинству поступавших данных, предсказывалось на конец весны 1941 года. Прогноз не сбылся отчасти в силу нападения немцев на Югославию в апреле 1941 года и отчасти в силу просчетов в завершении сроков перевозок войск и техники к границам СССР. Это, однако, породило иллюзии, что войны все же удастся избежать, ибо сведения о нападении немцев весной не нашли подтверждения.

К сожалению, правильный вывод об очевидной подготовке к войне на основе поступавшей информации увязывался в отчетных материалах с гипотетическими результатами якобы предстоящих германо-советских переговоров на высшем уровне по территориальным вопросам. Трудно судить, насколько в действительности Гитлер всерьез думал договориться со Сталиным. Но НКВД располагал данными, что Риббентроп последовательно, вплоть до окончательного решения Гитлера, выступал против войны с Россией, во всяком случае, до момента урегулирования англо-германского военного противостояния.

Чтобы оттянуть войну, было решено создать для Гитлера реальную перспективу Балканского фронта. Разведывательное управление Генштаба (Голиков и Мильштейн) и ИНО НКВД (Зарубин и Алахвердов) организовали государственный переворот в Белграде, где к власти пришло ориентировавшееся на Россию правительство. В организации переворота видную роль сыграл наш агент, посол Югославии в СССР в 1941 году Милан Гаврилович.

К сожалению, наша разведка, как военная, так и политическая, перехватив данные о сроках нападения и правильно определив неизбежность близкой войны, не вскрыла расчеты гитлеровского командования на стратегию «блицкрига» в этой войне. Это была роковая ошибка, ибо ставка на «блицкриг» указывала на то, что немцы планировали свое нападение независимо от завершения войны с Англией.

Крупным недостатком нашей разведывательной работы была и слабая постановка анализа поступавшей агентурным путем информации. Знаменательно, что только в ходе войны и в Разведупре и в НКВД были созданы в системе разведуправлений отделы по постоянной оценке и обработке разведывательной информации, поступавшей из зарубежных источников.

Нельзя не сказать и еще об одном эпизоде. Речь идет о мнимой причастности немецкой разведки к сталинской расправе над Μ. Н. Тухачевским и другими видными военачальниками в 1937 году. Несмотря на очевидный ущерб для Красной Армии этой сталинской акции, мой отец со всей ответственностью утверждал, что причастность немецкой разведки к компрометации Тухачевского базируется лишь на слухах и амбициозных претензиях Шелленберга. Отец, как известно, был непосредственным куратором немецкого направления наших разведорганов в 1939–1945 годах, и он знал, что НКВД никакими материалами о подозрительных связях Тухачевского с немецким командованием, за исключением, выбитых на следствии показаний, не располагал. Сталину также никто не направлял материалов о Тухачевском по линии зарубежной разведки НКВД. Резидент разведки НКВД в 1937–1938 годах в Праге П. Зубов вместе с послом С. С. Александровским сообщали Сталину, в МИД и в НКВД одобрение Э. Бенешем «ликвидации заговора Тухачевского» уже после его казни. При этом Бенеш выражал сожаление, что не довел вовремя до сведения Сталина поступившие от чешской разведки в Берлине слухи о якобы пронемецких симпатиях Тухачевского, когда тот еще возглавлял штаб Красной Армии в 1925–1928 годах.

В архиве Сталина также обнаружены, но особенно не популяризируются данные о том, что так называемые компрометирующие материалы об амбициях Тухачевского, поступившие из-за рубежа, были не чем иным, как выдержками из материалов зарубежной прессы. Они направлялись в ЦК ВКП(б) советскими посольствами и корреспондентами ТАСС. Миф о причастности немецкой разведки к расправе Сталина над Тухачевским был запущен впервые в 1939 году перебежчиком В. Кривиц-ким, бывшим офицером Разведупра Красной Армии, в книге «Я был агентом Сталина». Кривицкий ссылается при этом на белого генерала Н В. Скоблина, видного агента ИНО НКВД в среде белой эмиграции. Скоблин, по словам Кривицкого, якобы был двойником, работав-щим на немецкую разведку. В действительности Скоблин двойником не был. Его агентурное дело полностью опровергает эту версию. Жена Скоблина, известная певица Надежда Плевицкая, помогавшая ему, погибла в тюрьме в Страсбурге, когда Франция уже была оккупирована немцами. Вовсе не немцы помогли исчезновению Скоблина из Франции в 1937 году. Руководитель Русской военной организации в эмиграции Миллер был действительно захвачен на его квартире в Париже и вывезен в СССР в сентябре 1937 года. Скоблин же был вывезен нами самолетом в Барселону, где погиб при немецкой бомбардировке.

Миф, который пустил гулять по миру Кривицкий, ставший в эмиграции психически неустойчивым человеком, позднее использовал Шелленберг в своих мемуарах, приписав себе заслугу в деле Тухачевского, который, однако, стал прежде всего, по глубокому убеждению моего отца, жертвой борьбы за власть в советском военном руководстве. Как говорили отцу в годы войны Л. П. Берия и В. С. Абакумов, Тухачевский «стал врагом» прежде всего потому, что осмелился поставить вопрос о смене военного руководства, а именно К. Е. Ворошилова — члена Политбюро, что свидетельствовало о том, что «он мог создать потенциально независимую от правительства военную силу», могущую стать угрозой для тогдашнего правящего режима.

Репрессии 1937–1938 годов в армии и НКВД приучили высшее советское командование не выступать с инициативами кардинального характера, затрагивавшими политические интересы государства или расстановку сил в руководстве. Задача была предельно простой — только докладывать информацию.

16 июня 1941 года, принимая Меркулова — наркома госбезопасности и Фитина — начальника Разведуправления НКВД, Сталин грубо оборвал их, наложив нецензурную резолюцию на донесении о близкой войне. Однако в тот же день Берия, непосредственный начальник Меркулова, ссылаясь на указания Сталина, отдал моему отцу приказ о формировании Особой группы при наркоме как специального органа разведывательно-диверсионных операций на случай начала войны.

Сталин и советское военное руководство, к сожалению, недооценивали возможности Германии, боевую силу сосредоточенных у границ СССР ударных группировок. Разведчики виноваты в том, что не проанализировали (да и не могли этого сделать без операторов Генштаба) реальное соотношение сил на границах. НКВД и органы военной контрразведки, как мне думается, виноваты еще и в том, что правительство не было информировано о низком уровне боеготовности наших войск в пограничных округах, об отсутствии порядка в установке дежурных огневых средств на аэродромах, базах, складах вооружения, местах дислокации войск, о неготовности танкового парка к боевым действиям и т. п.

В результате, не понимая скоротечного характера боевых операций в начале войны, Сталин и Молотов искренне считали, что достаточно двух часов для приведения армии в боеготовность. Существенна здесь вина военной контрразведки, не доложившей в полной мере об этих упущениях. По мнению моего отца, С. К. Тимошенко и Г. К. Жуков, возглавлявшие армию, не смогли навести должного порядка в округах и частично скрывали от правительства невысокую готовность к войне.

Серьезные ошибки были допущены, как мне думается, и в подготовке наших резидентур к оперативной деятельности в Западной Европе в условиях военных действий и перехода на нелегальное положение. Агентурная сеть Треппера, Гуревича и Радо в Бельгии, Голландии, Франции, Швейцарии слишком сильно была связана с источниками еврейской национальности, что делало ее уязвимой для операций германских спецслужб. Руководство Разведупра, как и ИНО НКВД, пренебрегло надлежащей подготовкой радистов для поддержания связи в условиях войны.

Хотя еще в апреле 1941 года в резидентуры Западной Европы ушло предупреждение о подготовке к работе в условиях близкой войны, советские разведслужбы запоздали с обеспечением радистов надежной аппаратурой и их обучением, а также созданием дублирующих друг друга радиоквартир. Руководство резидентуры НКВД в Берлине (Кобулов и Коротков) не привило должных навыков конспирации группе Шульце-Бойзена, Харнака, Кукхоффа. В нарушение всех правил конспирации ценные источники информации поддерживали линейную связь друг с другом. Гестапо не составило большого труда в 1942 году после краткой разработки арестовать руководителей «Красной капеллы» в Берлине и в других странах Западной Европы. Наша непоследовательная подготовка к действиям в условиях войны была одной из важных причин героической гибели ценной агентуры в 1942 году.

Выше уже отмечалось, что информация о непосильной для немцев длительной войне, полученная Шпигельгласом в 1937 году, была доложена в правительство. В 1940 году к нам поступили данные о том, что В. Кейтель предостерегал Гитлера о недооценке фактора нехватки сырьевых ресурсов для ведения боевых операций на громадном русском военном театре. Наши военностратегические игры в январе 1941 года, проведенные Генштабом Красной Армии, как теперь видно, не учитывали всех расчетов Гитлера на «блицкриг».

Разведывательная информация стала одной из причин установки Сталина на защиту наших сырьевых районов на Украине от немецкого вторжения. Правительство сделало неверный вывод, что немцы будут стремиться прежде всего захватить наши богатые экономические районы на Украине для обеспечения себя сырьевыми запасами по ведению войны. Жуков признает эти ошибочные соображения Сталина. К этому можно лишь добавить, что Сталин, вероятно, полагался на наши разведданные о завещании Секта и достоверную информацию о нехватке у Гитлера сырьевых ресурсов для ведения широкомасштабных боевых действий в длительной войне на два фронта.

Поступившая в ИНО НКВД в послед ние дни (17–20 июня) перед войной информация, исходившая от брата премьер-министра Финляндии Й. Рангеля о нападении немцев, а также из Италии, наряду с данными об активности немецких войск на границе, склонила в конце концов вечером 21 июня руководство страны к принятию директивы для командования армии и флота о предстоящем нападении. Поскольку Фитин находился вне Москвы, запоздалый приказ об использовании нашей зарубежной агентуры в Польше для предотвращения крупной провокации на границе был отдан моему отцу лишь в шесть часов вечера в этот день. Выполнить эту ошибочную директиву ввиду отсутствия времени у НКВД не было реальных возможностей.

Я уже говорил, что в мае 1937 года была арестована группа Тухачевского из восьми человек, составлявших советскую военную элиту, их обвинили в государственной измене, шпионаже и тайном военном заговоре с целью свержения правительства. Прошло всего две недели, и по приговору закрытого военного суда все они были расстреляны. Так начались массовые репрессии в армии, в результате которых пострадали 35 тысяч командиров. Из публикуемых ныне архивных материалов известно, что обвинения против Тухачевского и других военных руководителей страны были сфабрикованы по указанию Сталина и Ворошилова. В настоящее время существуют три версии, почему Сталин пошел на эту расправу. В соответствии с первой судьбу этих людей решила дезинформация германских и чехословацких спецслужб, убедившая подозрительного Сталина и его наркома обороны Ворошилова, что Тухачевский и ряд других военачальников поддерживали тайные контакты с немецкими военными кругами. Именно эту версию повторил Хрущев в своем выступлении с критикой Сталина на XXII съезде партии в 1961 году.

Но контакты с немцами следует рассматривать на фоне тесного германо-советского военного сотрудничества в 1920–1930 годах. Длительный период военного сотрудничества Германии и Советского Союза был в 1933 году внезапно прерван Сталиным под явно сфабрикованным предлогом, что немцы тайно делятся с французами информацией о своих связях с нами. Между тем группа советских военных деятелей во главе с маршалом Тухачевским отмечала полезность этих контактов с немцами и надеялась использовать их технологические военные новинки у нас. Со стороны Германии также существовал известный интерес к продолжению связи с СССР, хотя и совсем по другим соображениям.

Высокопоставленные военные, выходцы из Восточной Пруссии, были последователями основателя вермахта генерала Ганса фон Секта. После поражения в первой мировой войне генерал фон Сект долгие годы занимался воссозданием немецкой военной машины и разработкой новой стратегической доктрины. Именно он выступал перед германским руководством за улучшение отношений с СССР, указывая, что главная цель германской политики в случае войны — не допустить военных действий на двух фронтах.

В соответствии со второй версией жертвами стали те военные, которые по своему интеллектуальному уровню значительно превосходили Ворошилова и имели собственное мнение по вопросам военного строительства. Тухачевский и его группа якобы не сошлись со Сталиным и Ворошиловым по вопросу стратегии военных реформ, а посему Сталин, опасаясь соперников, которые могут претендовать на власть, решил разделаться с ними.

Согласно третьей версии, военных ликвидировали из-за давней вражды между Тухачевским и Сталиным, которые имели разные точки зрения на то, кто несет ответственность за ошибки, допущенные в войне с бело-поляками в 1920 году. Тухачевский считал, что Красная Армия потерпела поражение на подступах к Варшаве, потому что Сталин и Ворошилов якобы отказались перебросить в помощь Тухачевскому кавалерийские части.

Взгляд на эту трагедию у моего отца, насколько мне известно, отличался от других версий. Он по этому поводу писал в своих воспоминаниях:

«Помню, как в августе 1939 года приятно удивили меня сообщения из Германии, из которых явствовало, что немецкое военное руководство высоко оценивало потенциал Красной Армии. В одном из документов высшего германского командования, перехваченном нами, причиной гибели маршала Тухачевского назывались его непомерные амбиции и разногласия с маршалом Ворошиловым, беспрекословно разделявшим все взгляды Сталина.

Утверждая сводку материалов разведки для Сталина, Берия включил туда фразу из этого документа: «Устранение Тухачевского наглядно показывает, что Сталин полностью контролирует положение дел в Красной Армии», — возможно, для того, чтобы польстить вождю, подчеркнув тем самым его дальновидность в своевременном устранении Тухачевского.

Помнится мне также комментарий Берия и Абакумова, в годы войны начальника военной контрразведки СМЕРШ, отвечавшего и за политическую благонадежность Вооруженных Сил. И тот и другой говорили о заносчивости Тухачевского и его окружения, которые смели думать, будто Сталин по их предложению снимет Ворошилова. По словам Берия, уже один этот факт ясно показывал, что военные, грубо нарушив установленный порядок, выдвинули предложения, выходившие за рамки их компетенции. Разве, говорил он, им не было известно, что только Политбюро, и никто другой, имеет право ставить вопрос о замене наркома обороны? Тут-то и вспомнили, подчеркивал Абакумов, что Тухачевский и близкие к нему люди позволяли себе вызывать на дачи военные оркестры для частных концертов.

Что «наверху» следует вести себя строго по правилам, я узнал от маршала Шапошникова, сменившего Тухачевского. Шла война, в очень тяжелый период боев под Москвой, учитывая срочность донесений из немецких тылов, я пару раз докладывал материалы непосредственно ему, минуя обычные каналы. И он каждый раз вежливо указывал мне: «Голубчик, важные разведданные вам нужно обязательно отразить в первую очередь в докладах НКВД и политическому руководству страны. Сталин, Берия и одновременно нарком обороны должны быть полностью в курсе нашей совместной работы».

Отец указывал и на еще одно обстоятельство, сыгравшее свою роль в судьбе Тухачевского. Тот был в плохих отношениях с Шапошниковым. В конце 20-х годов Тухачевский, как далее пишет отец, вел интригу против Шапошникова, с тем чтобы занять его пост начальника Генштаба. Кстати, Шапошников был одним из членов специального присутствия Верховного суда, который вынес смертный приговор Тухачевскому. Он, Буденный и председатель суда Ульрих оказались единственными из всего его состава, кто избежал репрессий и умер естественной смертью.

Отец также говорил, что Тухачевский и его группа в борьбе за влияние на Сталина попались на его удочку. Во время частых встреч со Сталиным Тухачевский постоянно находил повод покритиковать Ворошилова. Сталин поощрял эту критику, называя ее «конструктивной», и любил обсуждать варианты новых назначений и смещений. Нравилось ему и рассматривать различные подходы к военным доктринам. Тухачевский позволял себе свободно обсуждать все это не только за закрытыми дверями, но и распространять слухи о якобы предстоящих изменениях и перестановках в руководстве Наркомата обороны. Словом, он и его коллеги зашли, по мнению Сталина, слишком далеко. После того как НКВД доложил правительству о ходивших по столице слухах, это стало беспокоить руководство страны. Даже те из историков, которые горят желанием разоблачить преступления Сталина, не могут не признать, что материалы дела Тухачевского содержат разного рода документальные свидетельства относительно планов перетасовок в военном руководстве страны…

В опубликованных архивах Красной Армии можно, например, прочесть письмо Ворошилову от 5 июня 1937 года за подписью начальника секретариата Наркомата обороны Смородинова. В нем содержится просьба направить в НКВД копии писем Тухачевского в адрес военного руководства. И хотя на документе нет никакой резолюции, ясно, что в ходе «расследования» Тухачевский решительно возражал против обвинений, ссылаясь при этом на документы, подтверждавшие, что по военным вопросам между ним, Ворошиловым и Сталиным не было никаких разногласий. Тухачевский утверждал, что поддерживал контакты с немецкими военными представителями исключительно по заданиям правительства. Он всячески старался доказать, что всегда видел свой долг в беспрекословном выполнении приказов по всем вопросам военного строительства. Словом, миф Вальтера Кривицкого, подхваченный Никитой Хрущевым, так и остается мифом. Документы на сей случай так и не были обнаружены в архивах КГБ или архивах самого Сталина.

Но если восстановить последовательность событий, то, к примеру, можно увидеть, что о Скоблине, как об агенте гестапо, впервые написала газета «Правда» в 1937 году. Статья была согласована с руководством разведки и опубликована, чтобы отвлечь внимание от обвинений в причастности советской разведки к похищению генерала Миллера. Уголовное же дело против Тухачевского целиком основывалось на его собственных признаниях, и какие бы то ни было ссылки на конкретные инкриминирующие факты, полученные из-за рубежа, начисто отсутствовали. Если бы такие документы существовали, то отец, как заместитель начальника разведки, курировавший накануне войны и немецкое направление, наверняка видел бы их или знал об их существовании. Единственным упоминанием о «немецком следе» в деле Скоблина является ссылка на его обманный маневр, с помощью которого удалось заманить генерала Миллера на явочную квартиру в Париже. Скоблин говорил Миллеру о «немецких контактах», которые важны для конспиративной работы белой эмиграции. Миллер встретился не с немцами, а с резидентом НКВД в Париже Кисловым (кодовое имя Финн) и Шпигельгласом (кодовое имя Дуглас).

Кстати, вопреки версиям событий в популярных на Западе книгах Кристофера Эндрю и Гордиевского, Джона Джизяка и Кривицкого, Скоблин не принимал участия в устранении предшественника Миллера генерала Кутепова. Эта операция в 1930 году была проведена разведывательной службой Серебрянского. Кутепов был задержан в центре Парижа тремя нашими агентами, переодетыми в форму сотрудников французской жандармерии. Они остановили Кутепова на улице под предлогом проверки документов и насильно посадили в машину. Кутепов, заподозрив неладное, оказал сопротивление. Во время борьбы с ним случился сердечный приступ, и он умер. Его похоронили в пригороде Парижа, во дворе дома одного из агентов советской разведки.

Итак, в действительности нет никаких данных о несанкционированных контактах Тухачевского с немцами. Зато в архивах много материалов, содержащих обзоры зарубежной прессы и отклики руководителей западных стран о заговоре Тухачевского.

В июле 1937 года советский полпред в Чехословакии Александровский сообщал в Москву о реакции президента Бенеша на казнь Тухачевского. Существуют самые противоречивые интерпретации замечаний Бенеша, который рисуется советскими историками человеком, «искренне и с самыми лучшими намерениями предавшим Тухачевского Сталину, не сознавая, что он передает Советам сфальсифицированные немцами материалы». Документы, однако, говорят совсем о другом. По сообщению Александровского, Бенеш не верил, будто Тухачевский шпион и саботажник. По словам Бенеша, Тухачевский «мог рассчитывать на свержение Сталина, лишь опираясь на Ягоду — наркома внутренних дел СССР». Основываясь на информации чешского посла в Берлине, Бенеш отмечал: Тухачевский просто выступал за продолжение советско-германского сотрудничества, которое бьшо прервано с приходом Гитлера к власти. Ясно, что Бенеш не принимал всерьез обвинения Тухачевского в шпионаже, но чувствовал, что по той или иной причине маршал оказался в опале, и внес свою лепту в дискредитацию Тухачевского, поскольку нуждался в поддержке Сталина. Он, как и Берия, хотел показать свое полное одобрение решения Москвы ликвидировать Тухачевского. В дневнике Александровского приводится высказывание Бенеша, в котором он отзывается о Тухачевском как об авантюристе и ненадежном человеке. В общем и целом Бенеш поддержал расправу над Тухачевским, но не сыграл никакой роли в его отстранении и аресте.

«Насколько я помню, — писал мой отец, — в литерном деле «Хутор» есть ссылки на то, что Бенеш в апреле 1937 года, накануне снятия Тухачевского, намекнул полпреду Александровскому и нашему резиденту в Праге Петру Зубову, что не исключает возможности военного соглашения между Германией и Советским Союзом, вопреки их нынешним разногласиям, отчасти из-за хороших связей между Красной Армией и вермахтом, установленных Тухачевским в 20-х и 30-х годах. Однако только 4 июля 1937 года, уже после казни Тухачевского, Бенеш рассказал Александровскому о «неких» контактах чешского посла в Берлине с немецкими военными представителями, которые якобы имели место в январе 1937 года. По его словам, Бенеш не сообщил нам о том, что чехи имеют информацию о наличии в Германии влиятельной группы среди военных, выступавших за продолжение тайных германосоветских военных связей, установленных еще в 20-е годы.

От своего посла в Берлине Бенеш получил доклад, содержавший смутные намеки немецких генералов об их конфиденциальных отношениях с руководством Красной Армии. Цель этой немецкой дезинформации заключалась в том, чтобы напугать чехов и заставить их поверить, что им нельзя рассчитывать на поддержку Красной Армии в их конфронтации с Германией по вопросу о судьбе Судет. Это было в июле 1937 года — за год до ультиматума Гитлера Бенешу с требованием, чтобы Судеты с их этническим немецким населением отошли к Германии. В своем дневнике посол записывает, что Бенеш извинился перед ним за то, что не поделился с советским руководством информацией о возможных тайных контактах верхушки вермахта со штабом Красной Армии…»

Из материалов упомянутого выше дела становится ясна подлинная цель июльской встречи между полпредом Александровским, резидентом НКВД Зубовым и Бенешем. Ныне содержание беседы Бенеша с Александровским отрицается. Замалчивается и другое важнейшее обстоятельство: Советский Союз и Чехословакия подписали в 1935 году секретное соглашение о сотрудничестве разведывательных служб. Для решения этого вопроса, упоминал отец, в Москве тогда побывал начальник чешской разведки полковник Моравец. Сотрудничество советской и чешской разведки, обмен информацией первоначально координировались Разведупром Красной Армии, а с 1937 года — НКВД.

В 1938 году Бенеш обратился к Сталину с просьбой поддержать его действия по свержению правительства Стоядиновича в Белграде, проводившего враждебную чешскому руководству политику. По специальному указанию Сталина для поддержки переворота в Белграде в 1938 году на НКВД возлагалось финансирование сербских боевиков-офицеров — организаторов этого переворота. Наш резидент Зубов, выехав в Белград для передачи денег заговорщикам, убедился, что подобранные чешской разведкой для этой акции люди — авантюристы, не опираются на реальную силу, и не выдал им 200 тысяч долларов. Эта несостоявшаяся операция проливает свет на неизвестные до сих пор связи Бенеша и Сталина. Целью Бенеша было получение полной поддержки чешской политики со стороны Сталина как на Балканах, так и в Европе в целом. Вот почему в отличие от англичан и французов он не выразил своего неодобрения по поводу казни маршала Тухачевского и волны репрессий среди советского военного командования.

Кстати, отец упоминал о том, что когда-то он слышал о существовании особо секретных материалов дела Тухачевского, якобы хранившихся в архивах сталинского секретариата и содержащих информацию, полученную из-за рубежа. Думается, что речь шла о тех самых материалах из иностранной прессы, сообщениях корреспондентов ТАСС, дипломатов, глав торговых представительств, а также резидентур НКВД и ГРУ о том, как расправа с Тухачевским оценивалась за границей.

Это действительно были материалы особой папки закрытой иностранной корреспонденции, в которой собирались отзывы зарубежного общественного мнения и комментарии советских послов и руководителей правительственных делегаций. В этом архиве есть немецкие, французские и английские записи бесед с высокопоставленными советскими представителями, полученные по разведывательным каналам. Они представляли ценность в силу того, что помогали понять мышление людей, с которыми ведутся переговоры.

Трагедия, однако, заключалась в том, что Сталин, а впоследствии Хрущев, Брежнев и Горбачев использовали закрытую иностранную корреспонденцию для компрометации своих соперников в период острой борьбы за власть. В обычное время обзорам иностранной прессы не придавалось сколько-нибудь серьезного значения, но в период массовых репрессий стало правилом прибегать к этим материалам, дававшим оценку советским руководителям, чтобы инкриминировать им разного рода «отклонения» от линии партии. Причем это правило было даже закреплено специальным постановлением Центрального Комитета.

В 1989 году Бориса Ельцина во время его первого визита в Соединенные Штаты обвинили, ссылаясь на зарубежную прессу, в пристрастии к спиртному. В 1990 году эти материалы сыграли свою роль в конфликте между Горбачевым и Шеварднадзе, экс-министром иностранных дел. Использование вырезок из зарубежной прессы было прекращено лишь в ноябре 1991 года — перед самым концом «горбачевской эры». И сделал это Игнатенко, генеральный директор ТАСС, запретив направлять по линии ТАСС в правительство особые обзоры зарубежной прессы, содержавшие компромат на наших руководителей.

«В 30-х годах, — говорил отец, — нам казалось: любой, кто выступает против правительства или партийного руководства, прежде всего против самого Сталина, а также его соратника наркома Ворошилова, — «враг народа». Лишь много позже до меня дошел весь цинизм замечаний Берия и Абакумова по поводу Тухачевского. Высшее руководство прекрасно знало, что все обвинения против него выдуманы. Версию о мнимом заговоре они предпочли потому, что в противном случае им пришлось бы признать, что жертвами репрессий на самом деле становятся соперники в борьбе за власть. Подобное признание нанесло бы вред престижу правящей партии.

То, что в 1937 году считалось серьезным преступлением — я имею в виду обвинение в некомпетентности Ворошилова, которое позволял себе Тухачевский, — через двадцать лет, когда он был посмертно реабилитирован, уже не было таковым. Причем никто не объяснил подлинных причин совершенного преступления. В официальных сообщениях появились лишь весьма туманные ссылки на «имевшие место ошибки» в карательной политике, виновниками были названы лишь Ежов и его подручные».

В апреле 1938 года резидент НКВД в Финляндии Рыбкин был вызван в Кремль, где Сталин и другие члены Политбюро поручили ему совершенно секретное задание… Он получил директиву неофициально предложить финскому правительству тайное соглашение. Финнам гарантировалось экономическое сотрудничество с Советским Союзом с учетом их интересов в Скандинавии и Европе в обмен на подписание пакта о ненападении, экономическом и военном сотрудничестве в случае агрессии третьей стороны. Пакт сулил экономические выгоды для обеих сторон. Предложение Сталина включало также разделение сфер военного и экономического влияния в Балтийском регионе между Финляндией и Советским Союзом. По указанию Сталина Рыбкин также передал 100 тысяч долларов на создание партии мелких хозяев, которая выступала бы за нейтральную Финляндию.

Рыбкин во время беседы в Кремле выразил сомнение, что финны, тогда враждебно относившиеся к восточному соседу, согласятся на подписание такого договора, но Сталин подчеркнул, что это зондаж, поэтому предложения должны быть сделаны устно, без участия в переговорах нашего полпреда, то есть неофициально. Рыбкин поступил, как ему приказали, но предложение было отвергнуто. Однако оно инициировало раскол в финском руководстве, который позднее Кремль использовал, подписав сепаратный мирный договор с Финляндией в 1944 году. Кстати, это удалось сделать при посредничестве шведской семьи Вапленберг. Не увенчались тогда успехом и попытки советских разведслужб найти тайные подходы к Маннергейму через его бывшего сослуживца по царской армии — графа Игнатьева, перешедшего на службу в Красную Армию в 1920-е годы.

Моему отцу, судя по всему, не было известно о подобного рода неофициальных предложениях немецкой стороне, однако он полагал, что президент Финляндии маршал Карл Густав Маннергейм проинформировал Гитлера о наших предложениях, так что фюрер, посылая своего министра иностранных дел Иоахима фон Риббентропа в Москву в августе 1939 года для переговоров о подписании пакта о ненападении, полагался не только на спонтанную реакцию Молотова и Сталина. Он был осведомлен о том, что мы готовы принять предложение подобного рода, поскольку сами уже пытались заключить аналогичный договор с соседней Финляндией.

Отказ Финляндии последовал в том же месяце 1938 года. Финнам было куда важнее оставаться союзниками Англии, Швеции и Германии. К тому же они не видели для себя никаких выгод в роли буферной зоны между Востоком и Западом. Позднее, однако, эта роль все же была им навязана. За то, что Финляндия напала на Советский Союз вместе с немцами, она должна была заплатить дорогую цену. В результате финны получили куда менее выгодные для себя условия, чем те, которые первоначально предлагал им Сталин через Рыбкина в 1938 году.

В августе 1939 года объем разведывательной информации резко возрос. НКВД получил достоверное сообщение о том, что французское и британское правительства не горят желанием оказать Советскому Союзу поддержку в случае войны с Германией. Это вполне совпадало с данными, полученными советскими разведслужбами тремя или четырьмя годами раньше от кембриджской группы. По этим сведениям, британский кабинет министров, точнее Невилл Чемберлен и сэр Джон Саймон, рассматривал возможность тайного соглашения с Гитлером для оказания ему поддержки в военной конфронтации с Советским Союзом. Особое внимание заслуживала информация трех надежных источников из Германии: руководство вермахта решительно возражало против войны на два фронта.

Полученные директивы обязывали советское руководство быстрее рассмотреть возможные варианты сотрудничества со странами, готовыми подписать соглашения о противодействии развязыванию войны. Речь шла не только об Англии и Франции, с которыми велись консультации с начала 1939 года, но также и о Германии. В Германии за мирное урегулирование отношений с Советским Союзом выступали в среде влиятельных военных лишь выходцы из Восточной Пруссии.

Мой отец вспоминал, что, рассматривая в соответствии с полученными директивами альтернативные варианты (или соглашение с англичанами и французами, или мирное урегулирование с Германией), он тогда не мог даже представить, что экономические переговоры завершатся Пактом о сотрудничестве Берлина и Москвы:

«Когда меня информировали о предстоящем прибытии министра иностранных дел Германии в Москву 23 августа 1939 года — всего за несколько часов до того, как это произошло, — я был удивлен. Однако после прибытия Риббентропа и последовавшего через тринадцать часов подписания пакта о ненападении (это событие произошло в Кремле в два часа ночи 24 августа) стало ясно: принятое решение не было внезапным. Стратегической целью советского руководства было избежать любой ценой войны на два фронта — на Дальнем Востоке и в Европе. Такая линия дипломатических отношений, не привязанных к идеологическим соображениям, установилась еще с 20-х годов, когда Советский Союз осуществлял экономическое сотрудничество и поддерживал нормальные отношения с Италией после прихода к власти в 1922 году фашистского режима Бенито Муссолини. Кремлевское руководство было готово к компромиссам с любым режимом при условии, что это гарантировало стабильность Советскому Союзу. Для Сталина и его окружения воплощение в жизнь их геополитических устремлений преобразовать Советский Союз в мощнейшую державу мира всегда было приоритетом».

Действительно, наша страна получила возможность более или менее стабильно развиваться лишь после завершения коллективизации в 1934 году. До этого народу пришлось пережить последовательно Гражданскую войну, голод, разруху. И лишь к середине 30-х годов начала приносить свои плоды индустриализация. Растущая мощь государства была продемонстрирована в успешных военных действиях против Японии в Монголии и Маньчжурии. Хотя страна установила дипломатические отношения со всеми ведущими державами мира, нас тем не менее держали в изоляции, что наглядно проявлялось, когда мировые державы не допускали нас к участию в решении кардинальных мировых вопросов, от которых зависели их интересы. Все соглашения по Европе и Азии принимались западными странами и Японией в ущерб интересам Советского Союза. Англо-германское соглашение 1935 года, признававшее перевооружение немецких военно-морских сил, и последующие соглашения между ведущими державами мира по оснащению современными видами оружия своих флотов даже не упоминали Советский Союз.

Французская и английская делегации, прибывшие в Москву летом 1939 года, чтобы прозондировать почву для создания возможного союза против Гитлера, состояли из второстепенных фигур. Таким образом, политика Сталина по отношению к Гитлеру основывалась на правильном соображении, что враждебность западного мира и Японии к советскому строю сделает изоляцию СССР от международного сообщества постоянным фактором.

Оглядываясь назад, нельзя не прийти к выводу, что все три будущих союзника по антигитлеровской коалиции — СССР, Британия и Франция — виноваты в том, что позволили Гитлеру развязать вторую мировую войну. Взаимные неприязнь и противоречия — вот что помешало достижению компромисса между Англией и Францией с одной стороны и Советским Союзом — с другой. Компромисса, который бы позволил сообща остановить агрессию Гитлера против Польши. Историки второй мировой войны почему-то упускают из виду, что англо-франко-советские переговоры в 1939 году были начаты фактически по инициативе президента США Франклина Д. Рузвельта. Дональд Маклин сообщал, что Рузвельт направил своего представителя британскому премьер-министру Чемберлену с предостережением: господство Германии в Западной Европе было бы губительным для интересов как Америки, так и Британии. Рузвельт побуждал Чемберлена для сдерживания Гитлера вступить в переговоры с европейскими союзниками Великобритании, включая и Советский Союз. Наши источники сообщали, что британское правительство с явной неохотой отнеслось к американской инициативе, так что Рузвельту пришлось оказать на британцев нажим, чтобы заставить их все-таки пойти на переговоры с Советами по выработке военных мер для противостояния Гитлеру.

В записях воспоминаний моего отца его рукой было подчеркнуто: «…тем не менее быстрота, с какой был подписан договор о ненападении с Гитлером, поразила меня: ведь всего за два дня, до того как он был подписан, я получил приказ искать возможные пути для мирного урегулирования наших отношений с Германией. Мы еще продолжали посылать наши стратегические предложения Сталину и Молотову, а договор уже был подписан: Сталин проводил переговоры сам в обстановке строжайшей секретности.

Я ничего не знал о протоколах пакта Молотова — Риббентропа, но вообще такого рода секретные протоколы самая обычная вещь в дипломатических отношениях, затрагивающих особо сложные вопросы. Накануне войны британское правительство подписало секретные протоколы с Польшей — в них речь шла об оказании военной помощи Польше в случае войны с Германией. В 1993 году, например, один немецкий еженедельник опубликовал секретные протоколы и запись конфиденциальных бесед между Горбачевым и канцлером Гельмутом Колем, состоявшихся накануне воссоединения Германии. И сейчас, читая секретные протоколы пакта Молотова — Риббентропа, я не нахожу в них ничего тайного. Директивы, основанные на подписанных соглашениях, были весьма четкими и определенными: о них знали не только руководители разведки, но и военное руководство и дипломаты. Фактически знаменитая карта раздела Польши, приложенная к протоколам 28 сентября 1939 года, появилась на страницах «Правды», конечно, без подписей Сталина и Риббентропа, и ее мог видеть весь свет. К тому времени, однако, Польша была оккупирована».

Далее отец писал:

«В октябре 1939 года, вместе с Фитиным, начальником разведки, и Меркуловым, заместителем Берия, я принимал участие в совещании у Молотова в его кремлевском кабинете. Там находились также начальник Оперативного управления Генштаба генерал-майор Василевский (в 50-е годы министр обороны), заместитель наркома иностранных дел Потемкин, зампред Госплана Борисов, начальник штаба ВМФ адмирал Исаков, начальник погранвойск генерал Масленников и начальник военной разведки, кажется, генерал-майор Панфилов.

На повестке дня стоял один вопрос — защита стратегических интересов в Прибалтике. Молотов хотел услышать наши соображения. Советские войска уже находились там в соответствии с договорами, подписанными с правительствами Литвы, Латвии и Эстонии. Открывая совещание, Молотов заявил:

— Мы имеем соглашение с Германией о том, что Прибалтика рассматривается как регион наиболее важных интересов Советского Союза. Ясно, однако, — продолжал Молотов, — что хотя германские власти признают это в принципе, они никогда не согласятся ни на какие «кардинальные социальные преобразования», которые изменили бы статус этих государств, их вхождение в состав Советского Союза. Более того, советское руководство полагает, что наилучший способ защитить интересы СССР в Прибалтике и создать там надежную границу — это помочь рабочему движению свергнуть марионеточные режимы.

Из этого заявления стало ясно, каким именно образом мы толковали условия соглашения с Гитлером. Однако поздней осенью 1939 года появился новый стимул для активизации наших политических, экономических, военных и разведывательных операций в Прибалтике. От наших резидентур в Швеции и Берлине мы получили проверенную и надежную информацию о том, что немцы планируют направить высокопоставленные экономические делегации в Ригу и Таллин для заключения долгосрочных соглашений. Таким образом, Прибалтика оказалась бы под политическим и экономическим зонтиком Германии. Телеграммы из Берлина и Швеции были отправлены за двумя подписями — посла и резидента, что бывало крайне редко и означало: информация имеет важное политическое значение. Полученные в Москве, они с визами Молотова и Берия препровождались Фитину и мне по линии НКВД с приказом Берия немедленно представить по этому вопросу предложения. Телеграммы такого уровня, за подписью послов и резидентов, обычно направлялись нескольким членам правительства.

Фитин ознакомил с телеграммой Гукасова, начальника отделения по работе с националистическими и эмигрантскими организациями в районах, примыкающих к нашим границам. Кстати, именно Гукасов год назад потребовал от партбюро расследовать мое персональное дело. Сейчас, все еще с подозрением относясь к моей лояльности и, возможно, все еще держа на меня зло, он не передал мне указание Берия и самостоятельно подготовил предложения по противостоянию немецким спецслужбам в Латвии, Литве и Эстонии и в обход меня направил их Фитину. Его план заключался в том, чтобы использовать лишь агентурную сеть в трех республиках Прибалтики, состоявшую из русских и еврейских эмигрантов». Разразился скандал.

Вызвав Фитина и отца и выслушав сообщение по записке Гукасова, Берия спросил мнение по этому поводу у моего отца. Отец честно ответил, что его у него нет, он не получал никаких указаний и не в курсе германских намерений в Риге, в то время он занимался совершенно другими делами. Берия взорвался от ярости и велел срочно еще раз принести телеграммы. Тут он увидел, что на них нет подписи отца, а тогда существовало обязательное правило визировать любой секретный документ, проходящий через руки того или иного должностного лица в разведке и направленный для проработки. Гукасова туг же вызвали на ковер, и Берия пригрозил снести ему голову за невыполнение его приказа. Гу-касов в ответ, понизив голос, в доверительном тоне (он был уроженец Тбилиси) сказал буквально следующее. Он действительно не показал отцу телеграммы, так как получил информацию от начальника следственной части Сергиенко о наличии материалов, в которых говорится о якобы его подозрительных контактах с «врагами народа» — бывшим руководством разведки. Берия резко оборвал Гукасова: надо бросать идиотскую привычку лезть со своими предложениями и раз и навсегда зарубить себе на носу, что приказы должны выполняться беспрекословно и незамедлительно.

«Европа сейчас в огне войны, и задачи разведки в нынешних условиях, — подчеркнул Берия, — стали совершенно иными. — И тут же процитировал Сталина, потребовавшего активного включения оперативных сотрудников разведорганов в политические зондажные операции с использованием любых конфликтов в правящих кругах иностранных государств. — Это, — подытожил Берия, — ключ к успеху в свержении нынешних правительств марионеточных государств, провозгласивших свою так называемую независимость в 1918 году под защитой немецких штыков. — Из этой тирады мы сразу поняли, что он имеет в виду государства Прибалтики. — Немцы и раньше и теперь, — продолжал Берия, — рассматривают их как свои провинции, считая колониями Германской империи. Наша же задача состоит в том, чтобы сыграть на противоречиях между Англией и Швецией в данном регионе. — При этих словах он повернулся, — пишет отец, — в мою сторону. — Обдумайте все как следует и немедленно вызовите в Москву Чичасва. Потом доложите ваши соображения с учетом необходимых материальных средств. Срок — три дня.

Самоуверенная, дерзкая постановка вопроса отражала то новое мышление, которое демонстрировали Сталин, Молотов и Берия после подписания пакта, который явно прибавил им веры в собственные возможности. В регионах, уже официально вошедших теперь в сферу наших интересов, мы начинали кардинально новую активную политику, с тем чтобы повлиять на внутренний курс правительств этих государств».

Вызванный срочно в Москву Чичаев, резидент НКВД в Риге, сообщил о резких расхождениях и натянутых отношениях внутри правительства Латвии — прежде всего между президентом Ульманисом и военным министром Балодисом. Этот конфликт подрывал стабильность существовавшего режима, уже находившегося под двойным давлением — нашим и немецким. Немцы опирались там на своих преданных сторонников в экономических управленческих структурах и деловых кругах, в то время мы полагались на влияние среди «левых» групп, связанных как с компартией, так и с профсоюзами. Как бы там ни было, говорил отец, Латвия, как, впрочем, и другие государства Прибалтики, по существу являлась буферной зоной между нами и Германией. План создания широкой коалиции, когда в правительстве должны быть представлены как немецкие, так и советские интересы, также обсуждался на встрече в кремлевском кабинете Молотова. Узнав о таком варианте, президент Латвии Ульманис, естественно, резко выступил против, между тем как министр иностранных дел Вильгельм Мунтерс неожиданно одобрил эту идею. Обстановка в республике накалялась еще и потому, что там ширилось и поддерживаемое нами забастовочное движение. Углублялся и экономический кризис, вызванный начавшейся войной: традиционные торговые связи региона с Британией и Западной Европой оказались оборванными.

«Чичаев и Ветров, советник нашего полпредства в Риге, — пишет отец, — пришли ко мне, и Ветров предложил сыграть наличных амбициях Мунтерса, чья репутация в Берлине была довольно устойчивой из-за его частых встреч с Риббентропом. Что касается Ульманиса, то его правительство не пользовалось особой популярностью в результате ошибок в экономической области, с одной стороны, примиренческой позиции, занятой им по отношению к шовинистически настроенным немецким бизнесменам в Риге — с другой. Эти коммерсанты скупали все наиболее ценное, что было в республике, широко пользуясь теми преимуществами, которые открывались перед ними из-за прекращения торговых связей Латвии с Западной Европой. Кстати, около семидесяти процентов всего латвийского экспорта шло в Германию, по существу, по демпинговым ценам. Я информировал Берия и Молотова, что правительство Латвии опирается не столько на поддержку регулярных воинских формирований, сколько на вспомогательные полицейские части, составленные в основном из сыновей фермеров и мелких торговцев.

По нашему убеждению, министр иностранных дел Мун-терс был идеальной фигурой для того, чтобы возглавить правительство, приемлемое как для немецких, так и для'советских интересов. Когда он обязал ведущие латвийские газеты опубликовать фотографию Молотова (в честь его 50-летия), мы восприняли это как знак его готовности установить личные контакты с Молотовым. Наша реакция была незамедлительной: мне тут же выдали дипломатический паспорт на имя Матвеева, а Мунтерса информировали о том, что с ним хотел бы встретиться Матвеев, специальный советник Молотова, для того чтобы латвийский министр мог через него передать все то важное, что у него могло быть помимо протокола. Эти неофициальные послания будут затем вручены советскому руководству.

Был июнь 1940 года — и действовать следовало срочно. Вот почему до Риги я добирался не поездом, а на борту скоростного советского бомбардировщика. В Риге я вместе с Ветровым нанес тайный визит Мунтерсу, выразив во время нашей встречи пожелание советского правительства как можно скорее произвести перестановки в составе кабинета министров республики, с тем чтобы он, Мунтерс, смог возглавить новое коалиционное правительство.

Мой визит был частью комплексной операции по захвату контроля над правительством Латвии. Руководил ею Меркулов, первый заместитель Берия, тайно прилетевший в Ригу еще до меня для координации плана действий на месте. Находясь в Риге под видом советника Молотова, я докладывал обо всем Меркулову, у которого был прямой выход по телефону на Молотова и Берия. Между тем правительству в Риге был предъявлен ультиматум. В результате президент Ульма-нис вынужден был уйти со своего поста, наши войска оккупировали Латвию и экс-президента арестовали. Обстановка изменила правила игры. Немцы оказались слишком глубоко втянутыми в военные операции на Западе, чтобы интересоваться событиями, происходящими в Латвии. В связи с этим Молотов и Сталин решили поставить во главе Прибалтийских государств не тех, кто устраивал бы обе стороны (как, например, тот же Мунтерс), а надежных людей, близких к компартии. Правда, некоторые из первоначальных условий, предполагавших создание коалиционных правительств, все же сохранялись. Так, скажем, латвийским и эстонским генералам были присвоены звания, аналогичные званиям в Красной Армии, а Мунтерса хотя и арестовали, но сделали это не сразу.

Вместе с Ветровым я отправился в резиденцию Мунтерса, где нами были предприняты все меры, чтобы упаковать его имущество и без лишнего шума вывезти всех членов семьи в Москву. Оттуда их перевезли в Воронеж, где Мунтерса определили на должность профессора в Воронежский университет. Немецкую сторону мы официально уведомили, что по-прежнему считаем Мунтерса политически значимой фигурой. Находясь под нашим контролем, он встречался в Москве за обедом с немецкими дипломатическими представителями, но судьба его уже была решена, и ему не удалось стать даже марионеточным главой правительства. В 1941 году, когда началась война с Германией, Мунтерса арестовали и приговорили к длительному сроку тюремного заключения за деятельность, враждебную советскому правительству. По странному стечению обстоятельств я встретился с Мунтерсом во Владимирской тюрьме в конце 1958-го или начале 1959 года. Когда его выпустили, он остался жить во Владимире. Выйдя на пенсию, он публиковал статьи в «Известиях», доказывая неизбежность союза Латвии с СССР».

Судьба Прибалтийских государств, которую первоначально определяли в Кремле и в Берлине, во многом похожа на судьбу восточноевропейских, предрешенную в свое время в Ялте. Сходство тут разительное: и в том и в другом случае предварительным соглашением предусматривалось создание коалиционных правительств, дружественных обеим сторонам. Советскому Союзу нужна была буферная зона, отделявшая нас от сфер влияния других мировых держав, и мы проявляли готовность идти на жесткую конфронтацию в тех районах, где к концу войны находились войска Красной Армии.

Естественно, задачу построения коммунизма Кремль видел главным образом в том, чтобы всемерно укреплять мощь Советского государства. Роль мировой державы мы могли играть лишь в том случае, если государство обладало достаточной военной силой и было в состоянии подчинить своему влиянию страны, находящиеся у наших границ. Идея пропаганды сверху коммунистической революции во всем мире была дымовой завесой идеологического характера, призванной утвердить СССР в роли сверхдержавы, влияющей на все события в мире. Хотя изначально эта концепция и была идеологической, она постепенно стала реальным политическим курсом.

Такая возможность открылась перед Советским государством впервые после подписания пакта Молотова-Риббентропа. Ведь отныне, как подтверждали секретные протоколы, одна из ведущих держав мира признавала международные интересы Советского Союза и его естественное желание расширять свои границы.

В своих воспоминаниях мой отец описывает, в частности, такой эпизод:

«Еще до того как Латвия была оккупирована нашими войсками, Берия неожиданно вызвал меня к себе и предложил сопровождать его на футбольный матч на стадионе «Динамо». Никаких объяснений он не дал — это был приказ. Играли «Спартак» — команда профсоюзов и «Динамо» — команда НКВД: в те годы каждая встреча этих команд была сама по себе событием.

Поначалу я решил, что Берия хочет, чтобы я присутствовал во время его беседы с агентом в ресторане. Ресторан находился при стадионе и был идеальным местом для встреч с агентами, так как кабинеты там были оборудованы подслушивающими устройствами. Когда мы приехали на стадион и вышли из машины, я следовал за Берия на почтительном расстоянии, поскольку к нему сразу подошли Кобулов, Цанава, Масленников и другие замы, туг же окружившие своего шефа. Обернувшись, он, однако, сделал мне знак подойти ближе и идти рядом — так я очутился в правительственной ложе. Берия представил меня Маленкову и другим партийным и государственным деятелям. Надо сказать, что чувствовал я себя крайне неловко. Все это время я просидел молча, но сам факт моего присутствия на правительственной трибуне дал понять Круглову, Серову, Цанавс и другим, что пора прекратить распространять слухи о моих подозрительных контактах, связях и о каких-то компрометирующих меня материалах, имевшихся в следственной части. Они должны были убедиться, что отныне я отношусь к разряду доверенных людей в глазах руководства страны.

Мне повезло, что все мои встречи с Берия — и у него на квартире, и на даче — неизменно носили сугубо деловой характер. Это относится даже к тому случаю, когда я вместе с ним присутствовал на свадьбе его протеже Вардо Максималишвили, привлекательной грузинки, которая прошла обучение азам разведки под руководством моей жены. Ходили слухи, что она стала любовницей Берия еще в Тбилиси, будучи студенткой медицинского факультета, а после переезда в столицу он взял ее на работу в свой секретариат, затем устроил так, что она вышла замуж за рядового сотрудника НКВД, тоже грузина.

На свадьбу меня пригласили, чтобы я пригляделся к ней и ее мужу и оценил их манеру поведения (например, не слишком ли много они пьют). Такая необходимость была вызвана тем, что молодоженов собирались направить в Париж для работы в тамошней общине грузинских эмигрантов.

После одного или двух лет работы в Париже Вардо возвратилась в Москву, где до 1952 года прослужила в разведке. В 1952 году ее арестовали, обвинив в том, что, находясь в Париже, она участвовала в заговоре против Советского государства, готовившемся грузинскими эмигрантами, под руководством влиятельной антисоветской мингрельской организации — здесь явно имелся в виду Берия, который был мингрелом. Ее бросили в тюрьму по прямому приказу Сталина, и она оставалась там до его смерти в 1953 году. Ее сразу же освободили по распоряжению Берия, но после его свержения опять арестовали и два года продержали в заключении. Выйдя из тюрьмы, она вернулась к своей прежней профессии медика. К списку обрушившихся на ее голову бед надо добавить еще одну.

В 1939 или 1940 году Моссовет выдал им с мужем ордер на квартиру, ранее принадлежавшую нашему известному театральному режиссеру Всеволоду Мейерхольду, репрессированному по приказу Сталина. Кстати говоря, квартира эта использовалась НКВД в качестве явочной. Во время новой кампании по десталинизации при Горбачеве на Вардо стали всячески давить, требуя, чтобы она освободила квартиру. Выселить ее в законном порядке Моссовету было весьма затруднительно, поскольку у нее имелись документы, подтверждающие, что Вардо сама является жертвой политических репрессий. После того как по телевидению, правда без указания фамилии Вардо, был показан сюжет о ситуации с квартирой Мейерхольда, это дело начало приобретать огласку. Тогда КГБ, желая избежать громкого скандала, сумел подобрать для нее и ее семьи равноценную жилплощадь».

Пакт Молотова — Риббентропа имел для нас еще одно последствие — присоединение Западной Украины. После оккупации Польши немецкими войсками наша армия заняла Галицию и Восточную Польшу. Галиция всегда была оплотом украинского националистического Движения, которому оказывали поддержку такие лидеры, как Гитлер и Канарис в Германии, Бенеш в Чехословакии и федеральный канцлер Австрии Энгельберт Дольфус. Столица Галиции Львов сделалась центром, куда стекались беженцы из Польши, спасавшиеся от немецких оккупационных войск. Польская разведка и контрразведка переправили во Львов всех своих наиболее важных заключенных — тех, кого подозревали в двойной игре во время немецко-польской конфронтации 30-х годов.

О том, что творилось в Галиции, советское руководство узнало лишь в октябре 1939 года, когда Красная Армия заняла Львов. Первый секретарь Компартии Украины Хрущев и его нарком внутренних дел Серов выехали туда, чтобы проводить на месте кампанию советизации Западной Украины. Моя мать Эмма Каганова была направлена во Львов вместе с Павлом Журавлевым, начальником немецкого направления внешней разведки. Ее подразделение занималось немецкими агентами и подпольными организациями украинских националистов. Во Львове атмосфера была очень напряженной и разительно непохожей на положение дел в советской части Украины. Там процветал западный капиталистический образ жизни: оптовая и розничная торговля находилась в руках частников, которых вскоре предстояло ликвидировать в ходе советизации. Огромным влиянием пользовалась украинская Униатская церковь, местное население оказывало поддержку Организации украинских националистов, возглавлявшейся людьми Бандеры.

По данным советской разведки, ОУН действовала весьма активно и располагала значительными силами. Кроме того, она обладала богатым опытом подпольной деятельности. Служба контрразведки украинских националистов сумела довольно быстро выследить некоторые явочные квартиры НКВД во Львове. Метод их слежки был крайне прост: они начинали ее возле здания горотдела НКВД и сопровождали каждого, кто выходил оттуда в штатском и… в сапогах, что выдавало в нем военного: украинские чекисты, скрывая под пальто форму, забывали такой «пустяк», как обувь. Они, видимо, не учли, что на Западной Украине садоги носили одни военные. Впрочем, откуда им было об этом знать, когда в советской части Украины сапоги носили все, поскольку другой обуви просто нельзя было достать.

О провале явочных квартир доложили Центру, и моя мама перебралась в гостиницу «Центральная», сначала под видом беженки из Варшавы, а затем стала выдавать себя за журналистку из «Известий». Она широко использовала свой опыт работы с польскими беженцами в Белоруссии в 20-х годах. По-польски она говорила свободно, и вскоре ей удалось установить дружеские отношения с одной семьей польских евреев из Варшавы. Будучи во Львове, мама помогла им выехать в Москву, где их по приезде и встретила вместе с моим отцом. Через некоторое время, снабдив их всем необходимым, мои родители отправили эту семью в США к родственникам. Они тогда договорились, что «дружеские отношения» будут продолжены, а это означало: в случае необходимости советская разведслужба сможет на них рассчитывать. Они не знали, что мои родители, а для них супруги Судоплатовы — благодетели, на самом деле оперативные работники советской разведки, и согласились на дальнейшую связь. Уже позднее, после ареста моего отца, турист из США, один из родственников этой семьи, приехав в Москву в 1960 году, пытался разыскать мою маму в издательстве «Известия», где, как Эмма в свое время говорила, она работает переводчицей. Они встретились весьма сердечно, но для разведывательных целей этого человека не разрабатывали.

Между тем Серов и Хрущев игнорировали предупреждения Журавлева, считавшего, что по отношению к местным украинским лидерам и деятелям культуры следует проявлять максимум терпения. Многие из них были достаточно широко известны в Праге, Вене и Берлине. Так, Серов арестовал Кост-Левицкого, являвшегося одно время главой бывшей независимой Украинской Народной Республики. Хрущев незамедлительно сообщил об этом аресте Сталину, подчеркивая свои заслуги в деле нейтрализации потенциального премьера украинского правительства в изгнании. Кост-Левицкого этапировали из Львова в Москву и заключили в тюрьму. К тому времени ему было уже за восемьдесят, и арест этого старого человека сильно повредил нашему престижу в глазах украинской интеллигенции.

Пакт Молотова-Риббентропа положил конец планам украинских националистов по созданию независимой республики Карпатской Украины, активно поддерживаемым в 1938 году Англией и Францией. Эта идея была торпедирована Бенешем, который согласился со Сталиным в том, что Карпатская Украина, включавшая также часть территории, принадлежавшей Чехословакии будет целиком передана Советскому Союзу.

Коновалец, единственный украинский лидер, имевший доступ к Гитлеру и Герингу, был, как известно, ликвидирован в 1938 году (когда-то он служил полковником в австрийской армии и пользовался в кругах немецких «наци» некоторым уважением). Другие националистические лидеры на Украине не имели столь высоких связей с немцами — в основном это были оперативники из абвера или гестапо, и британские или французские власти не придавали этим людям сколько-нибудь серьезного значения и не делали на них ставки, когда разразилась война.

Поэтому заявления Хрущева о том, что он якобы сорвал западные планы создания украинского временного правительства в изгнании, арестовав Кост-Левицкого, попросту не соответствовали действительности, и когда моему отцу приказали дать оценку того, насколько важно задержание Кост-Левицкого в Москве, он в своем докладе Берия, который затем был послан Молотову, подчеркнул, что это задержание ни с какой точки зрения не оправдано. Напротив, следует предоставить Галиции специальный статус, чтобы нейтрализовать широко распространенную антисоветскую пропаганду, и, естественно, немедленно освободить Кост-Левицкого, извиниться перед ним и отослать обратно живым и невредимым во Львов, дав возможность жить ему там с максимальным комфортом. Конечно, это должно быть сделано при условии, что тот, в свою очередь, поддержит нашу идею направить в Киев и Москву влиятельную и представительную делегацию из Западной Украины для переговоров о специальном статусе для Галиции в составе советской республики Украины. Тем самым было бы оказано должное уважение местным традициям. Молотов согласился. Кост-Левицкий был освобожден и выехал обратно во Львов со всеми удобствами, в спецвагоне.

Это, принятое на правительственном уровне, предложение было, можно сказать, началом открытой конфронтации злопамятного Хрущева и его клеврета Серова с моим отцом.

В соответствии с секретным протоколом между Молотовым и Риббентропом СССР не должен был препятствовать немецким гражданам и лицам немецкой национальности, проживавшим на территориях, входящих в сферу советских интересов, переселяться по их желанию в Германию или на территории, входившие в сферу германских интересов.

Иностранный отдел НКВД решил воспользоваться этими условиями. В Черновцы была направлена группа капитана Адамовича. В ней был только что вновь привлеченный к работе после увольнения в 1938 году за связь с невозвращенцем Орловым Вильям Фишер. Позднее он взял себе имя Рудольф Абель.

Черновцы находятся возле границы — между Буковиной (Галиция) с одной стороны и польской территорией, в то время оккупированной немцами, — с другой. Как вспоминал мой отец, группе предстояло наладить контакты с агентами, завербованными в свое время нашими спецслужбами, из числа этнических немцев, поляков и украинцев. Они должны были обосноваться в этих местах как беженцы от коммунистического режима, ищущие защиты на территориях, контролируемых немцами. Капитан Адамович выехал из Москвы в Черновцы, взяв с собой фотографии наших агентов в Польше и Германии, — их он должен был показать четырем агентам, которым надлежало узнать этих людей на предварительно назначенных рандеву в Варшаве, Данциге (Гданьск), Берлине и Кракове. На фотографиях были запечатлены наши сотрудники, действовавшие под прикрытием дипломатических служб, торговых представительств или журналистской деятельности в этих городах. В задачу Фишера (Абеля) входило обучить четырех агентов основам радиосвязи. Однако после того как Адамович был принят Серовым, возможно, в Черновцах, и договорился с ним о материально-технической базе, необходимой для обучения агентов, он неожиданно исчез. Не найдя его, Серов изругал Фишера и доложил об исчезновении Адамовича Хрущеву. Фишер же, хотя и был сотрудником группы, не догадывался о бюрократических интригах и полагал, что если он доложил о двухдневном отсутствии Адамовича начальнику местного НКВД, то ему незачем докладывать также и в Москву.

«Можете себе представить мое состояние, — вспоминал отец, — когда я был вызван в кабинет к Берия, который приказал доложить о том, как проходит операция Адамовича. Он был в ярости, когда я не смог сообщить ничего нового, кроме информации недельной давности. Зазвонил телефон. Это был Хрущев. Он начал возмущенно попрекать Берия тем, что к нему на Украину засылают некомпетентных людей и изменников, вмешивающихся в работу Украинского НКВД. По его словам, местные кадры в состоянии провести сами всю необходимую работу.

— Этот ваш Адамович — негодяй! — прокричал он в трубку. — Он, по нашим данным, сбежал к немцам.

Линия правительственной связи давала возможность и мне слышать его сердитые слова. Берия явно не хотелось в моем присутствии отвечать в той же грубой манере, и он по возможности мягко сказал:

— Никита Сергеевич, тут у меня майор Судоплатов, заместитель начальника нашей разведки. За операцию Адамовича отвечает лично он. На любые ваши вопросы вы сможете получить ответ у него.

Взяв трубку, я начал объяснять, что Адамович компетентный работник, хорошо знает Польшу. Но Хрущев не стал слушать моих объяснений и оборвал меня. Он был убежден, что Адамович у немцев и его следует немедленно найти и выкрасть. Далее он заявил, что сломает мою карьеру, если я буду продолжать упорствовать, покрывая таких бандитов и негодяев, как Кост-Левицкий и Адамович. В сердцах он швырнул трубку, не дожидаясь моего ответа.

Реакция Берия на этот эмоциональный взрыв Никиты Хрущева была сдержанно-официальной.

— Через два дня, — отчеканил он, — Адамович должен быть найден — живой или мертвый. Если он жив, его следует туг же доставить в Москву. В случае невыполнения указания члена Политбюро вы будете нести всю ответственность за последствия с учетом ваших прошлых связей с «врагами народа» в бывшем руководстве разведорганов.

Я вышел из кабинета с тяжелым чувством. Через десять минут мой телефон начал трезвонить не переставая. Контрразведка, погранвойска, начальники райотделов Украинского и Белорусского НКВД… — все требовали фотографии Адамовича. По личному указанию Берия начался всесоюзный розыск. Прошло два дня, но на след Адамовича напасть так и не удалось. Я понимал, что мне грозят крупные неприятности.

В последний момент, однако, я решил позвонить проживавшей в Москве жене Адамовича. По сведениям, которыми я располагал, в ее поведении за последние дни не было замечено ничего подозрительного. Как бы между прочим я осведомился, когда она в последний раз разговаривала со своим мужем. К моему удивлению, она поблагодарила меня за этот звонок и сказала, что ее муж два последних дня находится дома — У него сотрясение мозга и врачи из поликлиники НКВД запретили ему вставать с постели в течение, по крайней мере, нескольких дней. Я тут же позвонил генералу Новикову, начальнику медслужбы НКВД, и он подтвердил, что все так и есть на самом деле.

Надо ли описывать испытанное мной облегчение? Докладывая Берия, как обычно, в конце дня, я сообщил, что Адамович находится в Москве.

— Под арестом? — спросил Берия.

— Нет, — ответил я и начал объяснять ситуацию.

Мы были в кабинете одни. Он грубо оборвал меня, употребляя слова, которых я никак не ожидал от члена Политбюро. Разъяренный, он описывал круги по своему огромному кабинету, выкрикивая ругательства в адрес меня и Адамовича, называя нас болванами, безответственными молокососами, компрометирующими НКВД в глазах партийного руководства.

— Почему вы молчите? — уставился он на меня, неожиданно прервав свою тираду.

Я ответил, что у меня страшная головная боль.

— Тогда немедленно, сейчас же, — бросил Берия, — отправляйтесь домой.

Прежде чем уйти, я заполнил ордер на арест Адамовича и зашел к Меркулову, который должен был его подписать. Однако, когда я объяснил ему, в чем дело, он рассмеялся мне в лицо и порвал бумагу на моих глазах. В этот момент головная боль стала совсем невыносимой, и офицер медслужбы отвез меня домой. На следующее утро позвонил секретарь Берия, он был предельно краток и деловит — нарком приказал оставаться дома три дня и лечиться, добавив, что Хозяин посылает мне лимоны, полученные из Грузии. Расследование показало: Адамович, напившись в ресторане на вокзале в Черновцах, в туалетной комнате ввязался в драку и получил сильный удар по голове, вызвавший сотрясение мозга. В этом состоянии он сумел сесть на московский поезд, забыв проинформировать Фишера (Абеля) о своем отъезде. В ходе драки фотографии, которые ему нужно было показать четырем нашим агентам, оказались потерянными. Позднее их, правда, обнаружили на вокзале сотрудники Украинского НКВД, полагавшие, что драку специально затеяли агенты абвера, пытаясь похитить Адамовича. Дело кончилось тем, что Адамовича уволили из НКВД и назначили сперва заместителем министра иностранных дел Узбекистана, а затем и министром. Я видел его еще один раз на театральной премьере в Москве в начале 50-х годов, но мы не поздоровались друг с другом.

К несчастью, мой конфликт с Серовым и Хрущевым на этом не закончился. Серов был замешан в любовной истории с известной польской оперной певицей Бандровска-Турска. В Москве он объявил о том, что лично завербовал ее. Все были в восторге — ведь певица пользовалась европейской славой и часто перед войной гастролировала в Москве и в других европейских столицах. Эйфория, однако, скоро прошла: с согласия Серова она выехала в Румынию, где наотрез отказалась встретиться в Бухаресте с нашим резидентом — советником полпредства. И Хрущев, и Берия получили тогда письмо от сотрудников Украинского НКВД, обвинявших Серова в том, что он заводит шашни под видом выполнения своих оперативных обязанностей.

Серова срочно вызвали в Москву. Мне довелось быть в кабинете Берия в тот момент, когда он предложил Серову объяснить свои действия и ответить на обвинения в его адрес. Серов сказал, что на роман с Бандровска-Турска он получил разрешение от самого Хрущева, и это было вызвано оперативными требованиями. Берия разрешил ему позвонить из своего кабинета Хрущеву, но как только тот услышал, откуда Серов. звонит, он тут же начал ругаться.

— Ты, сукин сын, — кричал он в трубку, — захотел втянуть меня в свои любовные делишки, чтобы отмазаться?! Передай трубку товарищу Берия!

Мне было слышно, как Хрущев обратился к Берия со словами:

— Лаврентий Павлович! Делайте все, что хотите, с этим желторотым птенцом, только что выпорхнувшим из Военной академии. У него нет никакого опыта в серьезных делах. Если сочтете возможным, оставляйте его на прежней работе. Нет — наказывайте как положено. Только не впутывайте меня в это дело и в ваши игры с украинскими эмигрантами.

Берия начал ругать Серова почем зря, грозясь уволить из органов с позором, называя мелким бабником, всячески оскорбляя и унижая. Честно говоря, мне было крайне неловко находиться в кабинете во время этой гневной тирады. Затем Берия неожиданно предложил Серову обсудить со мной, как можно выпутаться из этой неприятной истории. Мы пришли к выводу, что Серову не следует предпринимать попыток связаться с Бандровска-Турска — ни по оперативным, ни по каким-либо иным поводам. Ее отъезд в Румынию являлся весьма прискорбным фактом, поскольку выступления певицы во Львове или в Москве могли бы произвести благоприятное впечатление на общественное мнение в Польше и Западной Европе. В конце 1939-го и начале 1940 года важно было продемонстрировать, что ситуация в Галиции нормальная и обстановка вполне здоровая. В этом плане бегство певицы в Румынию являлось ударом по репутации Хрущева, не перестававшего утверждать, что Москве нечего беспокоиться, поскольку советизация Западной Украины проходит удовлетворительно, о чем свидетельствует, дескать, и та поддержка, которую оказывают этому процессу видные деятели украинской и польской культуры.

Престиж Хрущева пострадал и в результате других инцидентов. Например, в 1939 году из Испании вернулся один из командиров наших партизанских формирований, капитан Про-копюк. Опытный оперативник, он вполне подходил для назначения на пост начальника отделения Украинского НКВД, в задачу которого входила подготовка сотрудников к ведению партизанских операций на случай войны с Польшей или Германией. Услышав о нашем предложении, Хрущев тут же позвонил Берия с решительными возражениями. Берия вызвал к себе своего зама по кадрам Круглова и меня, так как именно я подписал представление на Прокопюка. Возражения Хрущева вызваны были, как выяснилось, тем, что в 1938 году брат Прокопюка, член коллегии Наркомата просвещения Украины, был расстрелян как «польский шпион». Хрущев слышал, как Берия отчитывал Круглова и меня за то, что мы посылаем в Киев человека пусть в профессиональном плане и компетентного, но неприемлемого для местного партийного руководства.

Здесь мне хотелось бы сказать о том, кого Хрущев считал «приемлемым». Это Успенский, которого Хрущев ранее взял с собой на Украину в качестве главы НКВД. В Москве он возглавлял управление НКВД по городу и области и работал непосредственно под началом Хрущева. На Украине Успенский в 1938 году проводил репрессии, в результате которых из членов старого состава ЦК КПУ — более ста человек — лишь троих не арестовали. Успенский, как только прибыл в Киев, вызвал к себе сотрудников аппарата и заявил, что не допустит либерализма, мягкотелости и длинных рассуждений, как в синагоге. Кто не хочет работать с ним, может подавать заявление. Кстати, некоторые из друзей жены так и сделали, воспользовавшись этим предложением. В присутствии большой аудитории Успенский подписал их заявления о переводе в резерв или назначения с понижением в должности — за пределами Украины. Успенский несет ответственность за массовые пытки и репрессии, а что касается Хрущева, то он был одним из немногих членов Политбюро, кто лично участвовал вместе с Успенским в допросах арестованных».

Во время репрессий 1938 года, когда Ежов потерял доверие Сталина и началась охота за чекистами-«измен-никами», Успенский пытался бежать за границу. Он захватил с собой несколько чистых паспортов и скрылся, инсценировав самоубийство, но тело «утопленника» не обнаружили. Хрущев запаниковал и обратился к Сталину и Берия с просьбой объявить розыск Успенского. Поиски велись весьма интенсивно, и вскоре разыскивающие поняли: жена Успенского знает — он не утонул, а где-то скрывается. Она своим поведением не то чтобы прямо выдала его, следя за ней, оперативникам стало ясно, что муж ее скрывается. В конце концов он сам сдался в Сибири после того, как заметил в Омске группу наружного наблюдения.

С тех пор, как только речь заходила об использовании кого-либо из офицеров Украинского НКВД, московское руководство тут же ссылалось на дело Успенского, напоминая слова, сказанные в этой связи Хрущевым:

— Никому из чекистов, кто с ним работал, доверять нельзя.

Между тем во время допроса Успенский показал, что они с Хрущевым были близки, дружили домами, и всячески старался всех убедить, что был всего лишь послушным солдатом партии. Поведение Успенского сыграло роковую роль в судьбе его жены — ее арестовали через три дня после того, как он сдался властям. Приговоренная к расстрелу за помощь мужу в организации побега, она подала прошение о помиловании, и тут вмешался Хрущев: он рекомендовал Президиуму Верховного Совета отклонить ее просьбу о помиловании.

Эта история произвела на моего отца сильное впечатление!

«Круглов, хорошо знакомый с практикой работы Центрального Комитета (до НКВД он работал в аппарате ЦК), подтвердил, что члены Политбюро могли лично вмешиваться в решение судеб людей, особенно членов семей «врагов народа». Я впервые узнал, что вмешательство в этих случаях направлено не на спасение жизни невинных людей, а является способом избавления от нежелательных свидетелей. В архивах в списке жен видных деятелей партии, Красной Армии и НКВД, приговоренных к расстрелу, я нашел также имя жены Успенского. Ее смертный приговор, как и приговоры другим женам репрессированных руководителей, сначала утверждался высшими партийными инстанциями.

После своего назначения заместителем начальника разведслужбы в марте 1939 года, — вспоминал далее отец, — я напомнил Берия о судьбе Зубова, все еще находившегося в тюрьме за невыполнение приказа о финансировании переворота в Югославии. Этот человек, сказал я Берия, преданный и опытный офицер разведки. Берия, знавший Зубова на протяжении семнадцати лет, сделал вид, что ничего не слышал, хотя именно Зубов сыграл значительную роль в том, что Берия сумел добраться до вершин власти. В 1922 году Зубов возглавлял отделение разведки, следившее за тайными связями грузинских меньшевиков и их агентуры в Турции. Основываясь на зубовской информации, Берия доложил Дзержинскому и Ленину о готовившемся восстании и об успешном подавлении его в самом зародыше. Этот доклад обсуждался на Пленуме ЦК партии и фактически послужил основанием для назначения Берия на должность начальника ГПУ Закавказья. Зубов оставался в дружеских отношениях и с самим Берия и с его заместителем Богданом Кобуло-вым: приезжая в Москву из Грузии, Кобулов неизменно останавливался у него на квартире».

Осенью 1939 года, после захвата немцами Польши, в руках советских спецслужб оказались полковник Станислав Сосновский, бывший руководитель польской разведки в Берлине, и князь Януш Радзивилл, богатый польский аристократ, имевший немалый политический вес. Оба были доставлены на Лубянку для активной разработки их в качестве агентов советской разведки.

Отец ради спасения своего друга Зубова предложил Берия поместить его в одну камеру с полковником Со-сновским. Зубов бегло говорил на французском, немецком и грузинском. Берия согласился, и Зубова перевели из Лефортова, где его безжалостно избивали по приказу того самого Кобулова, который когда-то, приезжая из Грузии, гостил в его доме. Мучителем Зубова был печально знаменитый Родос, пытавшийся выбивать из своих подследственных признания путем нечеловеческих пыток. Зубову дробили колени. В результате он стал инвалидом, но на самооговор он так и не пошел.

Против перевода Зубова из Лефортова на Лубянку возражал начальник следственной части Сергиенко, хотя отец пытался объяснить ему, что его интерес к Зубову вызван чисто оперативными соображениями и согласован с Берия. В ответ на это Сергиенко, отказавшись переводить Зубова, заявил:

— Я буду лично докладывать об этом случае наркому. Подонок Зубов отказывается признать свою вину, что не выполнил прямого приказа руководства!

«В свою очередь, — пишет в своих воспоминаниях отец, — я доложил Берия, что Сергиенко отказывается выполнять переданное ему распоряжение. Берия тут же взял трубку, вызвал Сергиенко и стал его отчитывать, под конец сказал, что если через пятнадцать минут тот не выполнит его приказание, ему не сносить головы. Сергиенко пытался что-то возразить, но Берия не стал слушать его объяснений.

Берия часто был весьма груб в обращении с высокопоставленными чиновниками, но с рядовыми сотрудниками, как правило, разговаривал вежливо. Позже мне пришлось убедиться, что руководители того времени позволяли себе грубость лишь по отношению к руководящему составу, а с простыми людьми члены Политбюро вели себя подчеркнуто вежливо.

Зубов, находясь с Сосновским в одной камере, содействовал его вербовке. Он убедил его, что сотрудничество с немецкой или польской спецслужбами нс сулит ему никакой перспективы на будущее, поэтому имеет прямой смысл сотрудничать с русской разведкой. В 30-х годах Сосновский, будучи в Берлине польским резидентом, руководил весьма эффективной агентурной сетью. Он выступал под видом польского аристократа, содержал конюшню. Своих агентов, в основном это были привлекательные молодые женщины, он, как правило, внедрял в штаб-квартиру нацистской партии и секретариат министерства иностранных дел. В 1935 году гестапо удалось засветить большую часть его агентуры, а самого Сосновского арестовать за шпионаж. Следователям на Лубянке он показал, что разоблаченных агентов казнили в тюрьме Плет-цензее прямо у него на глазах. Поляки обменяли его на руководителя немецкой общины в Польше, обвиненного в шпионаже в пользу Германии».

В 1937 году военный суд в Варшаве осудил Соснов-ского за растрату выделенных на агентуру средств, и он отбывал срок в Восточной Польше. Двумя годами позже части Красной Армии освободили заключенных из тюрем. Что же касается Сосновского, то из польской тюрьмы его «переселили» в тюрьму НКВД.

От Сосновского советские спецслужбы получили информацию, что двое из его агентов все еще продолжали действовать. Кроме того, он подал идею использовать связи князя Радзивилла и сделать его посредником между нашим руководством и Германом Герингом, одним из заместителей Гитлера. Сосновский пошел на сотрудничество с НКВД, после того как ему представили имеющиеся данные о его агентурной сети в Берлине и когда он понял, что здесь известно все о его прошлом.

О Сосновском мой отец записал следующее:

«Это был человек, который слишком много знал, и было бы просто неразумно позволить ему улизнуть и не заставить работать на нас. Контроль над ним помог нам использовать два его важных источника информации, находившихся в Германии, — они пригодились нам в 1940 году и в первые два года войны».

По свидетельству отца драматическая судьба Зубова завершилась так:

«После того как Зубов сумел оценить потенциальные возможности Сосновского для нашей разведки и помог завербовать его, я предложил использовать Зубова в качестве сокамерника князя Радзивилла. Берия согласился с моим предложением. Зубова перевели в камеру Радзивилла, и он находился там в течение месяца. К этому времени условия содержания Зубова изменились: ему позволяли обедать и ужинать у меня в кабинете, причем еду мы заказывали в нашем ресторане. Все еще находясь под стражей, он в сопровождении конвоира ходил в поликлинику НКВД на медицинские процедуры. В конце концов его освободили в 1941 году вскоре после начала войны, и я взял его к себе в аппарат начальником отделения. Он проработал в органах до самого конца войны, но в 1946 году, когда министром госбезопасности стал Абакумов, Зубову пришлось срочно выйти в отставку. В свое время именно Абакумов был причастен к делу Зубова, как и Кобу-лов, отдавал приказы жестоко избивать его».

Князем Радзивиллом занимался лично Берия. Он сумел убедить Радзивилла, что тот должен выступить в роли посредника между советским правительством и Герингом для выяснения деликатных вопросов во взаимоотношениях обеих стран. Советская разведка держала в поле зрения Радзивилла начиная с середины 30-х годов и знала, что князь принимал Геринга в своем поместье под Вильнюсом, где тот любил охотиться (позднее эта часть территории отошла к Литве, а в то время принадлежала Польше). Кстати, в своих мемуарах Радзивилл вспоминает о встречах с Берия, который при прощании с ним как-то изрек: «Такие люди, как вы, князь, всегда будут нам нужны».

Об освобождении Радзивилла ходатайствовали перед советским руководством представители знатных аристократических родов Великобритании, Италии и Швеции. В 1940 году, после того как Берия завербовал его в качестве агента влияния, мой отец организовал отъезд Радзивилла в Берлин. Из Берлина НКВД получал сведения о нем от своей резидентуры: его часто видели на дипломатических приемах в обществе Геринга. В том же году отцу было приказано разработать варианты выхода с ним на связь через нашего агента. Было решено в данном случае связываться с князем по открытым каналам, поскольку он являлся заметной в обществе фигурой и мог свободно посещать советское посольство, не вызывая подозрений. Его, в частности, могла интересовать судьба фамильной собственности, оказавшейся на оккупированной территории.

В 1940 году Радзивилла дважды принимал московский резидент в Берлине Амаяк Кобулов, докладывавший об этих встречах Центру. Однако Кобулову не давали никаких инструкций по оперативному использованию польского князя в контактах с немцами. Разведка не слишком верила в искренность Радзивилла и поэтому решила не обращаться к нему, тем более что его политические контакты не сулили никакой немедленной выгоды. Перед тем как Германия развязала против СССР войну, фактически не было таких проблем, где бы можно было его использовать для прощупывания позиции немцев по тому или иному деликатному вопросу, ведь все это время Молотов и наш посол Деканозов поддерживали конфиденциальные отношения с Риббентропом и послом Германии Шуленбургом.

Было известно, что Радзивилл не имеет выхода на информацию военно-стратегического характера. Решение руководства Иностранного отдела НКВД сводилось к тому, чтобы проявлять максимум терпения и просто ждать, пока Радзивилл поедет в Швейцарию или Швецию, где он будет вне немецкого контроля, и только там войти с ним в контакт. Но, насколько известно, он так туда и не поехал. После нападения Гитлера на СССР Радзивилл как бы ушел в тень, но, по агентурным сведениям, оставался в Германии и, приезжая в Польшу, наслаждался жизнью, насколько это было возможно. В 1942 году на какое-то время его следы затерялись. В НКВД явно переоценили и личные связи Радзивилла, и его влияние на Геринга…

Известная актриса Ольга Чехова, бывшая жена племянника знаменитого писателя, была близка к польскому князю Радзивиллу, завербованному советской разведкой в 1940 году, и к Герингу, а через родню в Закавказье связана с Берия. Она поддерживала регулярные контакты с НКВД. Первоначально предполагалось использовать именно ее для связи с Радзивиллом.

В НКВД существовал план убийства Гитлера, в соответствии с которым Радзивилл и Ольга Чехова должны были с помощью своих друзей среди немецкой аристократии обеспечить нашим людям доступ к Гитлеру. Группа агентов, заброшенных в Германию и находившихся в Берлине в подполье, полностью подчинялась боевику Игорю Миклашевскому, прибывшему в Германию в начале 1942 года.

Бывший чемпион по боксу Миклашевский, выступая как советский перебежчик, приобрел в Берлине немалую популярность после своего поединка с чемпионом Германии по боксу Максом Шмелингом в 1942 или 1943 году, из которого он вышел победителем. Миклашевский оставался в Берлине до 1944 года. Дядя Миклашевского бежал из Советского Союза в начале войны и стал одним из активных участников немецкого антибольшевистского комитета за освобождение СССР. Он с гордостью принял своего племянника, оказывая ему всяческую поддержку как политическому противнику СОветской власти. В 1942 году Миклашевскому удалось на одном из приемов встретиться с Ольгой Чеховой. Он передал в Москву, что можно будет легко убрать Геринга, но Кремль не проявил к этому особого интереса.

В 1943 году Сталин отказался от своего первоначального плана покушения на Гитлера, потому что боялся: как только Гитлер будет устранен, нацистские круги и военные попытаются заключить сепаратный мирный договор с союзниками без участия Советского Союза. Подобные страхи не были безосновательными. Мы располагали информацией о том, что летом 1942 года представитель Ватикана в Анкаре по инициативе папы Пия XII беседовал с немецким послом Францем фон Папеном, побуждая его использовать свое влияние для подписания сепаратного мира между Великобританией, Соединенными Штатами и Германией. Помимо этого сообщения от нашего резидента в Анкаре, советская резидентура в Риме сообщала о встрече папы с Майроном Тейлором, посланником Рузвельта в Ватикане, для обсуждения беседы кардинала Ронкалли (позднее он стал папой Иоанном ΧΧΙ11) с фон Папеном. Подобное сепаратное соглашение ограничило бы и наше влияние в Европе, исключив Советский Союз из будущего европейского альянса. Никто из кремлевских руководителей не хотел, чтобы подобный договор был заключен. Сталин приказал ликвидировать фон Папена, поскольку тот являлся ключевой фигурой, вокруг которой вертелись замыслы американцев и англичан по созданию альтернативного правительства в случае подписания сепаратного мира. Однако, как я уже упоминал ранее, покушение сорвалось, так как болгарский боевик взорвал гранату раньше времени и лишь легко ранил фон Папена.

У нас также имелись сведения, хотя и не особенно подробные, о прямых контактах американцев с фон Папеном в Стамбуле. Миклашевский бежал во Францию в 1944 году после ликвидации своего дяди. Во Франции он оставался на протяжении двух лет уже после окончания войны, выслеживая бежавших на Запад власовцев — остатки армии предателя генерал-лейтенанта Власова. В 1947 году Миклашевский вернулся в Советский Союз, был награжден орденом Красного Знамени и возобновил свою боксерскую карьеру, которой оставался верен до выхода на пенсию.