В 1933 году мой отец был назначен на должность ответственного за оперативное наблюдение и борьбу с украинской эмиграцией на Западе. Артур Христианович Артузов предложил эту должность отцу, зная, что он родом с Украины и имеет опыт работы в местных условиях. К тому времени мама также перевелась в Москву и получила назначение в Секретно-политический отдел. С 1934 года в ее обязанности входила работа с сетью осведомителей в только что созданном Союзе писателей и в среде творческой интеллигенции.

Главной антисоветской организацией, которой приходилось заниматься моему отцу еще во время его работы в украинском отделении Иностранного отдела, а затем в центральных органах ГПУ, в частности в Иностранном отделе в Москве, куда отца перевели в 1933 году, была печально знаменитая ОУН — Организация украинских националистов.

Советские чекисты, и в первую очередь сотрудники Иноотдела, старательно отслеживали и многократно пресекали, в частности, усиленные попытки оуновских лидеров найти себе союзников в различных националистических движениях в разных странах, в том числе в Германии. В первую же очередь внимание оуновцев многие годы было приковано к их соседям и «коллегам» — литовским националистам и национал-шовинистам.

Мне довелось прожить уже достаточно большую жизнь. Казалось, навидался такого, что уже никогда и ничему удивляться не стану. И все же — удивляюсь.

Например, тому, что делается ныне в бывших советских Прибалтийских республиках, особенно в Латвии, где вна-глую отказывают проживающим там русским во всех гражданских правах. Не лучше положение и в Литве. Нынешнее правительство этого государства принуждает народ, не спрося его желания, жить по довоенной конституции. А еще в большей мере тому, что изворотливые политики называют ее конституцией «самостоятельного демократического государства», а более «откровенные и принципиальные» стыдливо — конституцией «буржуазной республики». Вот и удивляюсь: на кого рассчитана эта словесная декорация? На простаков? На наивных и доверчивых? На незнаек? Ведь те и другие толкователи истории, мягко говоря, излагают неправду. Разве неизвестно, что вплоть до 1940 года в Литве существовали фашистские законы и порядки, что здесь владычествовал фашистский режим? Причем фашисты пришли к власти в Литве раньше, чем в Германии, а именно в 1926 году. Руководил фашистским переворотом Антанас Сметона. Вот такую конституцию навязывают населению бывшей Литовской ССР, в соответствии с которой уже подвергаются дискриминации иноязычные группы граждан, предъявляются политические, экономические и территориальные претензии к соседним республикам. Да, это знакомые нотки и амбиции фашиста Сметоны.

Вот, к примеру, один примечательный случай из предвоенной истории.

1933 год… Гитлер становится рейхсканцлером Германии. Одним из первых, кто поздравил его с победой, был фюрер литовских фашистов Сметона. В том же году между Гитлером и Сметоной ведется оживленная переписка о беспокоившей их очень важной и злободневной на то время проблеме — установлении отношений между США и СССР. Укрепления контактов с нашей страной добивался Рузвельт, ставший американским президентом в том же памятном для человечества году — 1933-м. Шумный резонанс в мире вызвали поездка в Вашингтон и переговоры там с Рузвельтом наркома иностранных дел Литвинова. Но была и «тихая, тайная реакция». В ней приняли участие германская, литовская и оуновская разведки. Вернее, фашисты Литвы и Германии финансировали, а оуновцы осуществляли план срыва переговоров, а точнее — покушения на Литвинова.

Убийство наркома иностранных дел СССР Максима Литвинова, которое должно было состояться в начале ноября 1933 года, когда Литвинов прибыл в США для установления дипломатических отношений с Америкой, могло бы стать наиболее «громким» покушением оунов-цев в первой половине 40-х годов.

Детали предполагаемого террористического акта обсуждались на специальном совещании (в Брюсселе, на квартире архитектора Дмитрия Андриевского) членами Центрального провода (руководства) ОУН Коновальцем, Богушем, Андриевским и Сциборским. Особую заботу у националистических вожаков вызывали трудности с оповещением народа о мести «москалям, загарбувавшим (захватившим) Украину». Речь шла о том, каким образом распространить в украинских советских областях воззвания и листовки, отпечатанные в Литве (в Каунасской тюремной типографии), где извещалось бы об «убийстве советского наркома». Частые провалы оуновских агентов в СССР затрудняли осуществление пропагандистской акции.

Остальное же как будто не вызывало озабоченности у вожаков ОУН. Для покушения на Литвинова была подобрана надежная «пятерка» украинских националистов из числа граждан США, возглавляемых Лукой Мишу-гой. Боевики имели подробные инструкции, были обеспечены оружием. Эта специальная террористическая группа в октябре 1933 года прибыла из Западной Европы в США.

Однако план этот уже был раскрыт советским разведчиком Иваном Каминским, который и сообщил о готовящемся теракте в Москву. Наша разведка через представителей Амторга (американо-советская торговая организация; дипломатических отношений с США у нас еще не было) оповестила президента Рузвельта о готовящемся украинскими националистами покушении на Литвинова. Рузвельт принял хитроумное решение. Чтобы предотвратить нежелательный эксцесс и вместе с тем «не обидеть» верных слуг американской разведки — оунов-цев, он повелел взять под стражу на период пребывания Литвинова в США всю группу Мишуги.

Однако охрана Литвинова после этого все же была усилена, а вся агентура НКВД в Польше, Германии, во Франции (страны, через которые проезжал по пути в США нарком) приведена в боевую готовность. 7 ноября 1933 года, когда океанский лайнер «Беренгария» бросил якорь на внешнем рейде нью-йоркской гавани, террористы уже были обезврежены. Но меры безопасности все равно оставались крайними. На пароходе Литвинова оберегали восемь здоровенных телохранигелей-американ-цев, которые не отступали от него ни на шаг. Все передвижения по Америке происходили только на машинах. Пешком советская делегация за все дни пребывания в США ходила только дважды. Здание советского посольства в Вашингтоне, где остановилась делегация, окружили плотным кольцом охраны. Переговоры прошли успешно, и 18 ноября 1933 года между СССР и США были установлены дипломатические отношения. 25 ноября живым и невредимым нарком Литвинов покинул Америку. Покушение не состоялось.

Хотел бы обратить внимание читателей на одну небольшую, но примечательную книгу. Ее автор — Сергей Тарасович Даниленко. Вышла она в 1970 году в Киеве в издательстве «Наукова думка» («Научная мысль») на украинском языке тиражом 15 тысяч экземпляров под названием «Дорогой позора и предательства». Главное достоинство исторической хроники С. Т. Даниленко, который создал этот труд, уже потеряв зрение, в том, что она, изобличая униатских политиканов, выводит на чистую воду и националистов различных мастей — польских, немецких, украинских, а также рассказывает о тесной связи их и служителей культа с империалистическими разведками. Причем Даниленко делает это на основе документов.

История этих документов, с которыми мне в свое время пришлось знакомиться, тоже примечательна. Восходит она к 1914 году, когда митрополит Шептицкий был арестован российским царским правительством как агент австрийской разведки. Вот как об этом говорится в книге Даниленко: «И все же, как ни желал того Ватикан, кампания за освобождение Шептицкого вскоре провалилась. Причиною послужило то, что царское правительство неожиданно добыло документы, которые разоблачали униатского митрополита не только как главного политического руководителя украинских националистов, но и как тайного императорского советника, который всегда интриговал и подстрекал правительство Австро-Венгрии к войне против России и даже лично разработал планы захвата Украины и «государственного устройства» ее».

Что же это были за документы, заставившие пересмотреть роль митрополита и отношение к нему, и каким образом они были добыты? Как стало известно русской контрразведке, изобличающие украинских националистов вместе с Униатской церковью ценные бумаги хранились в личном тайнике Шептицкого — в одной из подвальных стен собора Святого Юра во Львове, где находилась митрополичья резиденция. Секретный архив, обнаруженный 11 февраля 1915 года, содержал докладные записки Шептицкого и других вождей украинских националистов австро-венгерскому правительству, протоколы заседаний «Главного украинского совета», «Союза освобождения Украины», «Боевого управления сечевых стрельцов», удостоверение Ватикана, предоставлявшее Шептицкому право «организовывать и руководить Униатской церковью на территории всей России».

Большой интерес вызвал черновик докладной записки Шептицкого от 15 августа 1914 года правительству Австро-Венгрии, где подробно излагались военное, социальное и церковное устройство Украины, а также рекомендации австрийским оккупационным властям. Митрополит настойчиво советовал своим покровителям как можно полнее оторвать от России украинские земли, подчинить их габсбургской монархии. По его мнению, для этого требовалось высочайшее императорское повеление о назначении на пост гетмана Украины «наиболее выдающегося полководца австрийской армии». Чтобы ввести в заблуждение украинцев и поиграть на их национальных чувствах, Шептицкий предлагал ввести в гетманской армии военную форму по образцу запорожских казаков. Большие надежды он возлагал на церковное переустройство, благодаря которому мог бы стать под высоким австро-венгерским монаршим покровительством главой Униатской церкви не только в Галичине, не только на всей Украине, но и обзавестись послушной паствой от Карпат до Тихого океана. В соответствии с планами будущего всеукраинского и всероссийского пастыря надлежало (пока что на землях, предполагаемо оккупированных австрийцами) наряду с австрийскими мирскими законами учредить «самостоятельную», «наиполнее отделенную от Русской Православной Церкви» украинскую Церковь. Последняя должна усердно молиться за австрийского императора, но отнюдь не за русского царя, а «московские святые будут вычеркнуты из календаря».

Видимо, здесь уместно более подробно рассказать и о самом Шептицком. Его имя приобрело известность в 1888 году. Еще бы! Блестящий улан и баловень судьбы, наследник графского титула и богатых поместий вдруг постригся в монахи. Причем стал служить не престижному ордену иезуитов, а второразрядному — базилиан. В аристократических салонах Варшавы, Вены, Львова только об этом и толковали. Но мало кто знал, что, переходя из Католической церкви в лоно Церкви «холопской», униатской, молодой граф Шептицкий выполнял стратегическое задание самого Ватикана и папы Льва XIII. Более того, ради осуществления этого задания католической верхушке пришлось долго «уламывать» как самого «Божьего избранника», так и его влиятельных родите-лей-аристократов дать согласие на превращение не только польского перспективного офицера Романа Шептиц-кого в наставника униатской украинской паствы отца Андрия (сам Шептицкий именовал себя Андреем), но и поляка — в украинца. Ему предстояло стать одним из «реконструкторов» утратившего свое значение экспансивного ордена базилиан (василиан), который в расчетливых планах «католизации русского Востока» избирался ударной силой.

Поскольку предки высокородного пана Шептицкого являлись известными униатскими деятелями, на него верхушкой Римской церкви делалась большая «стратегическая» ставка как на лицо, способное в недалеком будущем с помощью базилиан укрепить пошатнувшиеся позиции австро-венгерской монархии и подавить «москво-фильское движение» на Галичине.

Вот как об этом откровенничал униатский священник и писатель Иван Рудович: «В начале 1888 года война России с Австрией казалась неизбежной… Бывший немецкий посол в Петербурге железный канцлер Бисмарк наилучшим образом оценил украинский вопрос: чтобы удержать равновесие и мир в Европе, нужно создать независимую Украину. Отрыв Украины был бы наитяжелейшей ампутацией для России. Папа Лев XIII быстро сориентировался в запутанной мировой политике… Униатские планы папы повелели ему заботиться еще больше про нашу Греко-Католическую церковь… В 1888 году папа поднял вопрос о создании украинского грекокатолического патриархата во Львове и дал поручение конгрегации по пропаганде веры разработать план этого нововведения».

В конце апреля 1888 года Роман Шептицкий в Добромильском монастыре вступил в орден базилиан под именем, как уже было сказано, Андрия (Андрея). Этим делался недвусмысленный «исторический» намек на апостола Андрея Первозванного, который, по библейской легенде, первым установил на днепровском берегу крест. И вот подобная миссия «приобщения» Украины и всей Руси к «истинной вере» возлагалась на нового избранника. Причем вопреки статуту ордена Шептицкий стал его членом без надлежащего обязательного полугодичного испытательного срока. Сыграла свою роль его «стратегическая полезность» не только для Католической и Униатской церкви, но и для разведки австрийского генерального штаба. Эту главную полезность он подтвердил еще до посвящения в базилиане, когда был послан в Россию для «ознакомления с обстановкой на Востоке».

Во время поездки Шептицкий представлялся в аристократических салонах Варшавы, Петербурга, Киева как частное лицо, как сын известного польского магната. Особенно его интересовали настроения украинских буржуазных националистов. Через некоторое время он докладывал о своих наблюдениях и выводах, потешив сердца как «шефов» в Ватикане, так и в Вене. Согласно шпионской информации будущего митрополита, Киев бурлил, выказывая резкое недовольство секретным указом министра внутренних дел царского правительства Валуева о запрете украинского печатного слова. Ссылаясь на пример украинского историка, археолога и этнографа Владимира Антоновича (тот в свое время сменил католическую веру на православную, но начал проявлять колебания в сторону Униатской церкви после известного царского указа), Роман — пока еще Роман — Шептицкий весьма оптимистически смотрит на сотрудничество с украинской интеллигенцией. По его мнению, последняя способна признать унию «как единственно правильный путь сближения украинского народа с культурой Запада».

Работа на разведку способствовала и быстрой церковной карьере. Вот ее этапы: 1888 год — монах, магистр ордена базилиан; 1890 год — игумен базилианского монастыря; 1893 год — священник; 1899 год — епископ; 1900 год — митрополит, глава Униатской церкви. Но этою Шептицкому мало. Он не менее амбициозен, чем его наставники из Ватикана. Он постоянно твердил своей пастве: «Я есть митрополит русский».

Но конечно же не только, а точнее, не столько эти амбиции вынудили униатского митрополита снова пробраться в Россию с новым шпионским заданием. Так хотели его ватиканские и генштабовские хозяева. Ведь в австрийском и немецком штабах шла усиленная подготовка к войне с Россией и крайне нужна была новая информация. Получив разрешение австрийского императора Франца-Иосифа и высочайшее папское благословение, Шептицкий, отрастив бороду и приобретя изготовленный австрийской разведкой подложный паспорт на имя юриста Евгения Олесницкого, пробрался на территорию Российской империи. Свой шпионский вояж он начал с Вильнюса, где встретился со старыми агентами, а также обзавелся новыми. С этой же целью посетил Минск, Слуцк, Витебск и другие города. Из Белоруссии он намеревался выехать на Украину, но вдруг обнаружил пропажу своего подложного паспорта. Пришлось в спешном порядке с помощью агентов тайно пробираться во Львов.

Русская контрразведка, изучая фальшивый паспорт Евгения Олесницкого и наведя о нем справки, долго не могла поверить, что за этим именем скрывался «святой отец». Но с тех пор взяла на заметку униатского митрополита Шептицкого как опасного шпиона. Впрочем, по утверждению биографа последнего Лонгина Цегельско-го, издавшего в 1937 году в Филадельфии книгу с кратким жизнеописанием магистра базилиан, Шептицкий несколько раз побывал в России, поставляя в Вену, Берлин и Ватикан ценную информацию.

Есть много свидетельств разведывательной деятельности Ватикана в годы, предшествовавшие первой мировой войне. Особенно разветвленной была агентурная сеть в России. Епископы католических церквей Польши, Литвы, Белоруссии, Украины собирали и поставляли в резиденцию папы ценные сведения. Агенты Ватикана имелись даже в Петербурге. Со многими из них держал связь Шептицкий. Обрабатывать же инфор. ма-цию ему помогал родной брат — офицер австрийского генштаба Станислав. Впрочем, последний и сам занимался активной разведывательной работой, особенно в то время, когда являлся военным атташе Австро-Венгрии при русской армии в Маньчжурии.

Пронырливый и хитроумный характер «святого шпиона», его вышколенные с детства светские манеры помогали ему находить доверенных лиц среди русской аристократии. К примеру, немало интересной информации для Ватикана и немецкого генштаба он извлек из частых бесед с князьями Оболенскими. Ну а княгиня Наталья Ушакова являлась его тайным агентом. Об этом свидетельствует письмо-инструкция митрополита Андрея княгине Наталье, в котором за духовными наставлениями нетрудно уловить указания шпионского характера. «Это мое письмо до Вас прошу держать в полной тайне, взяв во внимание то, что моя юрисдикция является секретной… — предупреждал Шептицкий Ушакову в ответ на ее вопрос о полномочиях митрополита, поручившего ей вербовку сочувствующих Униатской церкви. — Она определена наисвятейшим отцом устно и неофициально… Наталия Сергеевна! Речь идет об очень важном. Если Россия сохранит свой яркий обряд и постепенно станет поворачиваться к единству… Россия будет влиять через Рим на весь мир и обновит весь Восток, поскольку от России зависит все на Востоке. Итак, действуйте энергично, осторожно, но про письмо мое не вспоминайте».

Еще более убедительно раскрывает нечистоплотную миссию «Андрея Новозванного» в России агентурное донесение униатского резидента в Петербурге Леонида Федорова митрополиту Шептицкому. Вот выдержка из этого письма:

«…дело строительства дредноутов и вообще усиление флота продвигается с черепашьей скоростью; в Военном министерстве работа идет оживленнее: создаются новые корпуса, расширяется авиационное дело, но основательных реформ нет и там. В Генеральном штабе ведется борьба между старыми заплесневелыми тактиками и молодыми талантливыми офицерами, причем победа склоняется в сторону первых. Во главе Военного министерства стоит абсолютный ноль — генерал Сухомлинов, во главе Академии Генерального штаба — полное ничтожество, способное только для гульбы и танцев, генерал Енгаличев. В интендантстве продолжается система воровства и взяточничества. В Министерстве иностранных дел, как говорится, и конь не валялся. Сам Маклаков — ограниченный бюрократ и тупой черносотенец. В Министерстве финансов лучше: Коковцев оставил после себя хорошее наследство и денег на черный день хватит. Но бедолага не угодил черносотенцам и Гришке, и его попросили в отставку…»

Русская контрразведка, взявшая на заметку униата-шпиона, сумела все же арестовать Шептицкого. Это случилось в начале сентября 1914 года, когда русские войска очистили от немцев Галичину. 19 сентября того же года его вывезли из Львова в Россию. Содержание под стражей было, правда, довольно условным. Ехал митрополит в салон-вагоне в сопровождении личного духовника Боцяна (ректор униатской семинарии), личного секретаря монаха Гродского, личного слуги. Почетный арест и особое содержание столь опасного для России человека объяснялись не только его высоким положением, но и той благосклонностью, которой он пользовался у многих приближенных к царю аристократов. Коварный и двуличный Шептицкий поспешил утвердить эту благосклонность даже в царском мнении. Он направил Николаю II приветственное письмо, в котором выражал радость по поводу «победы русской армии и воссоединения Червонной Руси с Россией», а также в связи с тем, что «трехмиллионное русское население Галичины радостно приветствует русских воинов как своих братьев». И это месяц спустя после того, как, возмущенный именно радостной встречей русской армии населением Галичины, он обратился к своей «предательской пастве» с угрожающим посланием, в котором призывал верующих строго исполнять свои обязательства «перед Богом и кесарем», обещал страшную кару всем, кто будет приветствовать русскую армию и тем более способствовать ей.

Впоследствии лицемерие станет не только чертой характера бывшего улана-монаха, но и его «последовательной политической манерой». Так, он будет личными письмами приветствовать Гитлера после вступления фашистских войск во Львов, в Киев, в день рождения фюрера. Ну а в 1944 году, когда оккупанты побегут на запад с советской земли, он пошлет поздравительное «откровенное» послание Сталину. Более того, отрядит специальную делегацию в Москву, в составе которой будет находиться его второй родной брат — настоятель мужского униатского монастыря Климент Шептицкий. Делегация засвидетельствует свое «высокое богоугодное» присутствие не только в патриаршестве, но и в Верховном Совете, в НКВД, где по поручению руководства их принимал мой отец.

Красноречие у святых отцов, толковавших о любви к родине, народу, о дружбе и мире, о великом подвиге советских и особенно русских людей, пропало, когда речь зашла о прошлых славословиях их верховного пастыря в честь Гитлера, об активности униатских священников при сборе среди населения оккупированных областей продовольствия для нужд немецкой армии, о провозглашаемых в униатских церквах здравиц в честь фашистского оружия, о развешиваемых в этих церквах фашистских флагах.

Но возвратимся в более раннее время, в 1914 год. Так вот, хотя Николай II и уловил расчетливость митро-полита-шпиона, хотя и сделал на письме Шептицкого красноречивую пометку: «Аспид», — это нисколько не повлияло на «арестантский режим» отца Андрея. В Киеве его содержали в наишикарнейшей городской гостинице «Континенталь», в Нижнем Новгороде — на частной квартире с полным комфортом. Не лишен он был особых привилегий и в Курске, где роскошествовал в выделенном для него особняке. И это несмотря на то, что «заключенный» вел активную работу «верховного униатского резидента», склонял к антиправославной и шпионской работе новых агентов. У него была налажена постоянная связь со своей святоюрской резидентурой во Львове. Шептицкий чувствовал себя вольготно даже тогда, когда русская контрразведка отыскала изобличающий его архив, о котором уже шла речь.

Правда, летом 1915 года арестантский режим для митрополита был несколько ужесточен. К тому времени военная ситуация для России значительно осложнилась. Русские войска вынуждены были оставить почти всю Галичину, Польшу, Прибалтику. Шептицкий потерял чувство меры и открыто благословил австрийскую армию на кровавый террор над галичанами, приветствовавшими «москалей» и тем самым «предавшими святое дело». Украинским же националистам и «вождям»-униатам отдал приказ выявить всех, кто оказывал содействие русским войскам и властям. После этого Шептицкого отправили в Суздальский монастырь, а оттуда — в Ярославль, прервав его активную резидентскую работу. Но это было чисто внешнее ужесточение режима по отношению к нему.

О том можно судить по такому факту. Ежегодно на содержание «святого» австрийского и немецкого шпиона царская казна выделяла столько же денег, сколько и на епископа Православной Церкви, то есть 4000 рублей. В то же время солдат царской армии, который в это время проливал кровь на фронтах мировой войны и которого Шептицкий, обращаясь к своей «пастве», призывал уничтожать везде и всюду, получал в год всего 18 рублей.

Еще более благосклонно отнеслось к униатскому пастырю Временное правительство. Так, тогдашний министр юстиции Керенский в марте 1917 года сообщил Шептицкому, что тот может сам выбрать место своего пребывания в России. Митрополит решил ехать в Петроград, где имел сильную, влиятельную агентуру. Там с помощью этой агентуры, а также знакомых из числа столичной аристократии ему удалось добиться возврата своего личного архива, в том числе и такого важного, изобличительного документа, как секретный акт, уполномочивающий Шептицкого проводить деятельность в интересах Ватикана в границах всей России. Получив оригиналы (заверенные копии остались в архивных делах русской контрразведки) почти всех материалов из своего Львовского тайника, Шептицкий развернул во всю мощь своей авантюрной деятельной натуры выполнение указаний духовного и разведывательного начальства. Сохранилась любопытная запись одной из многочисленных бесед Шептицкого с министрами Временного правительства. Основную причину всех бед бывшей Российской империи он видел в том, что, по его мнению, грубая, невежественная и слабая Православная Церковь подрывала у народа авторитет властей. Извечный враг России вдруг стал представляться ее неистовым радетелем.

«В первые же дни революции, — склонял он на свою сторону министров-временщиков, — я собственными глазами видел случаи, которые свидетельствовали, что в России нет более ненавистных представителей прошлого режима, как поп и полицай. Скажу вам больше, мой наблюдатель, полицейский пристав в Ярославле, сидит уже в тюрьме, а некоторые из православных священников побаиваются того, что разозленные толпы учинят над ними какое-то насилие. Порядок и послушание вы обновите лишь тогда, когда в этом вам будет оказывать помощь обновленная Церковь. А обновить себя пра-вославье сможет только тогда, когда соединится с Западной церковью. Только учение нашей Церкви с ее многовековым опытом будет способствовать порядку и покою в вашем государстве. Дайте возможность свободно жить и действовать в России нашей Греко-Католической церкви, и она быстро поможет русскому православию обновиться. Тогда вы увидите всю благотворность воздействия нашей Церкви на разозленные в условиях революции души людей…»

Хитроумный план Шептицкого предполагал с одного маху осуществить то, чего веками стремилась достичь католическая верхушка, — подчинить своему духовному влиянию народы России. Чтобы спастись от угрозы нарастающей революции, Временное правительство решило схватиться за «униатскую спасательную соломину». Оно не только приняло решение легализовать Греко-Католическую церковь в России, но и дало указание соответствующим инстанциям приглашать на все официальные «духовные совещания» назначенного митрополитом-шпи-оном его униатского экзарха Леонида Федорова.

Исполнению планов поголовного окатоличивания населения России помешала Октябрьская революция. Этого было достаточно, чтобы Шептицкий объявил анафему и революционным идеям, и большевизму, и советской власти. Его злоба и ненависть не знали предела, он чем только и как только не поддерживал любую авантюру и всех авантюристов, выступавших «со словом или с мечом» против Советов. Потому-то он стал организатором, вдохновителем и духовным наставником Украинской военной организации (УВО, позже ОУН), представлявшей диверсионное и шпионско-террористическое формирование националистов-боевиков.

О роли Шептицкого в деятельности УВО — ОУН убедительно говорит его переписка с одним из вождей «националистического провода» Коновальцем. После провала агрессии белополяков протав Республики Советов, когда панская Польша вынуждена была пойти на заключение мира, украинские националисты повели двойную игру.

«Теперь, когда Польша установила мир с Советской Россией, — писал Коновалец Шептицкому, — обстановка вынуждает нас волей-неволей поднять флаг борьбы против поляков. Иначе мы потеряем влияние не только в крае, но даже в лагерях интернированных… Однако, давая себе отчет в том, что нашим смертельным врагом все же и в будущем остаются большевики, флаг борьбы против поляков мы поднимаем, но борьбу с поляками будем вести только в той мере, в какой они вынуждают нас прибегать к самообороне. Так будет до того времени, пока поляки не поймут необходимость дать нам возможность жить и дышать. Все свои усилия и дальше мы будем направлять против большевиков, подготавливая против них свой последний удар».

Одобрение и благословение Шептицкого Коновальцу звучало так:

«Не имею, полковник, возражений ни против того, как Вы воспринимаете обстановку, что сложилась, ни против определенной Вами акции. Должен сделать только такие замечания. Представляю, что Вы поставили себе целью создать в крае украинскую мафию. Что же, в существующих условиях Вы имеете полный резон. Но помните: мир с большевистской Россией есть продолжение войны с ней иными способами. Вся сила удара Вашей организации и дальше должна падать на голову большевиков. Главное — добыть Украину».

Пожелания и советы митрополита Коновалец, другие оуновцы и вожаки Украинской военной организации воспринимали как приказы и действовали, следуя им. Несмотря на то что народ Галичины, страдая от жестокой польской оккупации, всячески противился ей и возлагал определенные надежды и на УВО, последняя была брошена вождями «украинской тайной мафии» не на борьбу с польскими захватчиками, а на ее сдерживание. Ведь любое широкое народное выступление против поляков — было существенной поддержкой патриотическим силам, стремившимся к воссоединению с Советской Украиной и Советской Россией. Вместе с тем, чтобы не потерять окончательно авторитет у широких слоев Галичины и подогревать те освободительные иллюзорные надежды, которые возлагались на УВО, украинские националисты все же предпринимали террористические акты против отдельных польских лидеров. К этому их настойчиво подталкивала также немецкая разведка, в которой вожаки УВО, к примеру Евгений Коновалец и его заместитель Андрей Мельник, стали своими людьми. В числе агентов немецкой разведки, возглавляемой полковником Вальтером Николаи (в прошлом — кайзеровский разведчик), было много бывших петлюровцев, украинских сечевых стрельцов и другого отребья, получавшего шпионские задания еще во время первой мировой войны.

О том, как налаживалась связь УВО с немецкой разведкой, подробно говорится в докладе Коновальца Шеп-тицкому: «Предыдущие разговоры с второстепенными представителями немецкой разведывательной службы настолько заинтересовали ее ответственных руководителей, что на очередное свидание прибыл собственной персоной полковник Вальтер Николаи. Шеф немецкой разведки интересовался всем: историей создания УВО, ее составом, направлением и масштабами ее деятельности, но больше всего — реальными возможностями УВО на Советской Украине. Он еще и еще раз возвращался к разговору о связи с засланными туда резидентами и о трудностях агентурной работы на советской территории. Осторожно поинтересовался контактами с разведкой польского генштаба».

Дальше Коновалец сообщил Шептицкому, что он обо всем рассказал шефу немецкой разведки, ориентируясь на совет своего «духовного наставника» во всем полагаться на «верных друзей — немцев». Кроме того, он, видимо, опасался, что Николаи через своих агентов обязательно узнает, под чьей эгидой создавалась УВО. Коновалец мог знать или догадываться о том, что с самого начала существования панской Польши немецкая разведка внедрила своих агентов в ее государственный аппарат, армию и даже в высшие органы польского правительства.

В очередном послании своему духовному наставнику Коновалец благодарил митрополита за его счастливое пророчество, что именно немцам, искренним друзьям Украины, выпадает миссия обеспечить самостоятельность нового Украинского государства, а также главного «борца с большевизмом». Примерно в то же время Шептиц-кий получил из Ватикана официальное сообщение о том, что в июле 1933 года Англия, Франция, Германия и Италия подписали в Риме совместный документ. В донесении из Ватикана отмечалось: «Пакт соглашения и сотрудничества четырех государств основывается в первую очередь на единстве взглядов этих государств относительно политики против большевистской России. Германия должна быть вооружена для борьбы с коммунизмом. Удивительно, что этого не понимает кое-кто из государственных мужей Польши…»

Подобная непонятливость земляков обескураживала и Шептицкого. Именно их несговорчивость с другими странами могла послужить поводом «ликвидации Польши как государства». Об этом Шептицкому доложил посланец Коновальца. «В планах фюрера Польша как государство не существует, — информировал он митрополита. — Великая Германия желает иметь совместную границу с Великой Украиной. Этому будут предшествовать различные комбинации с Польшей в зависимости от многих обстоятельств, главным из которых будет разработка стратегического плана решительного наступления на Москву». Последняя фраза несколько смягчала горечь от бесперспективности «строптивой Польши». Именно «решительное наступление на Москву», которое могло принести Шептицкому вожделенный венец патриарха не только всей Украины, но и всей Руси, заставляло его смириться и с беспросветной участью Польши.

Остальные вести, доставленные гонцом Коновальца, были оптимистичны. Оуновский вожак докладывал, что «украинская тайная мафия» распространила свое влияние не только в странах Европы, где имеется украинская эмиграция, но и раскинула свою агентурную сеть в Соединенных Штатах, Канаде, Аргентине, Бразилии, Парагвае и других местах. Все это удалось сделать только с помощью немцев, которые, в свою очередь, по словам Коновальца, признают единственной боеспособной силой именно ОУН и возлагают на Организацию украинских националистов большие надежды. «Наша задача, — писал Коновалец Шептицкому, — оправдать эти надежды. Касательно задач, которые поставлены перед нами сегодня. Немецкие государственные чиновники дали нам указания всячески усилить нашу противобольшевнстскую деятельность на Великой Украине, усиливая вместе с тем и противополъскую акцию в крае».

Коновалец, судя по его донесению, не видел каких-то трудностей в осуществлении этих планов против Польши. Но деятельность оуновцев в «Советии» его беспокоила. Они там имеют очень много потерь. Правда, германского прислужника обнадеживало то, что с помощью немцев удалось опоясать всю советскую границу от Финляндии до Румынии шпионскими оперативными пунктами, с которых агенты будут засылаться на территорию Советской Украины. Имелся подобный оперативный пункт, по словам Коновальца, и на Дальнем Востоке. Николаи лично вошел в соглашение с японскими представителями, и с их помощью оуновско-немецкие агенты получили возможность более безопасного проникновения в глубь России и Украины. Таким образом, более длинный маршрут по сравнению с переходом через польско-советскую границу оказался, в сущности, более коротким.

Заканчивал Коновалец свое донесение изложением стратегического замысла. «Перед нами путь решительной борьбы под водительством национал-социалистской Германии за собственную державность. Пусть сегодня мы пребываем в услужении немецких государственных чиновников. Но завтра мы имеем надежду с их помощью и под их водительством добыть собственную державность…»

Надо сказать, что гонцом к митрополиту Коновалец определил бойкого сынка униатского священника Степана Бандеру, прошедшего основательную шпионскую подготовку в Германии и в Италии. Он направлялся в Галичину для того, чтобы возглавить краевую организацию ОУН и провести несколько террористических актов. Один из них — покушение на советского консула во Львове Тимошенко. «Этот акт, — убеждал он своих покровителей в Берлине, — будет антибольшевистским сигналом не только для края, но и для целой Великой Украины». Но «немецких чиновников» долго убеждать не пришлось. В этом покушении они увидели не только антибольшевистский акт, но и возможность навредить двум сторонам, усложнив польско-советские отношения. Одобрил намеченное убийство и «святой Андрей».

Покушение на консула не удалось по чистой случайности. Террорист Лемек, явившийся якобы на прием к консулу в октябре 1933 года, не знал последнего в лицо. Поэтому он стрелял в секретаря консульства Андрея Май-лова, осуществлявшего в этот день прием населения вместо консула. Майлов был большим другом моего отца, в честь его и назвали меня Андреем.

Вторую акцию Бандера организовал спустя восемь месяцев. На этот раз убили министра внутренних дел Польши генерала Бронислава Перацкого. Это была очень дерзкая акция, если учитывать, что за полгода до нее, то есть в январе 1934 года, Германия и Польша подписали договор «о дружбе». Бандера оказался между нескольких огней. Прежде всего он очутился в польской тюрьме. Следствие по его делу велось официально польской стороной, а тайно — проводом ОУН. Об этом позаботился взбешенный Шептицкий, сердце которого, изболевшееся по Польше, несколько отошло после установления «польско-немецкой дружбы». Вскоре Мельник, к тому времени управляющий митрополичьими поместьями и одновременно штатный агент немецкой разведки под кличкой Консул 1-й, докладывал разгневанному владыке о «диком своеволии» Бандеры следующее: «Это его особенность. Бандера — садист, от которого напрасно требовать придерживаться дисциплины и реального взгляда на перспективы нашей борьбы. Своей дикой акцией он не только нарушил дисциплину, но и сорвал навязанный было нам контакт с польскими правительственными чинами в деле беспрепятственной переброски наших людей через польскую границу в Советию…»

Реакция Мельника понятна. Его, так же как и Бэндеру, волновало не столько дело, сколько личная карьера. В наглом «начальнике экзекутивы» он увидел возможного соперника на заместительство Коновальца, место которого давно и не без оснований прочил себе. Ну а хитроумный Бандера, видимо, просчитал все возможные последствия своей акции против польского министра.

Во-первых, он этим в определенной мере подправил в глазах простых галичан авторитет оуновцев, значительно пошатнувшийся после убийства работника советского консульства во Львове. Народ требовал мести польским оккупантам за проведение ими политики пацификации. Во-вторых, расчет был на то, что шефы из немецкой разведки не станут уж «сильно горевать» по польскому министру. В-третьих, гнев митрополита тоже не вечен, и последующими услугами Бандера надеялся завоевать более прочную милость владыки. Так или иначе, но его расчеты в немалой степени оправдались. Особенно в отношении немецкой разведки и ее давнего резидента — Шептицкого. Первым оказалась на руку вражда между вожаками ОУН, а также постоянная тревога в польском стане, второй нуждался в решительных и жестоких исполнителях. Своим неожиданным и дерзким в глазах Шептицкого, Коновальца и других националистов террористическим актом Бандера положил начало своей быстрой карьере как в ОУН, так и в фашистской разведке.

Охотно оказывали поддержку и помощь украинским националистам их «коллеги» из Литвы. Боевики-террористы из УВО, а позже из ОУН находились за рубежом по литовским паспортам, получали из Литвы «денежное содержание». К примеру, Роман Сушко — представитель ОУН в Австрии — продолжительное время числился «состоятельным прожигателем жизни» в кругу венских жуиров 30-х годов. Он имел литовский паспорт, систематически получал крупные суммы из Каунаса. Жилье снимал он у бывшей артистки Венской оперы Елены Венгерской (Дювергассе, 18), впрочем, здесь же и размещалась австрийская штаб-квартира ОУН.

Истинное лицо Романа Сушко было известно не только литовской и немецкой разведкам, но и нашей. Наслышаны о нем были и в польском генеральном штабе. Ведь свою шпионскую и антирусскую, а затем антисоветскую деятельность Сушко начинал еще в годы первой империалистической, когда числился в составе УСС («Украинских сечевых стрельцов»). В послеоктябрьские годы он уже полковник гетманско-петлюровской службы. В 1921 году, во время рейда банды Тютюнника по Советской Украине, проводимого под эгидой, как это видно из письма Шептицкого Коновальцу, польского генштаба, Сушко являлся ближайшим помощником атамана. Он выполнял особой важности задачу: выделял и инструктировал организаторов антисоветского подполья, оставляемого на Украине в ходе рейда. Так, он подготовил и обеспечил активную деятельность в Волынской губернии националиста Петрика (псевдоним — Киртеп), организовавшего так называемую «Волынскую повстанческую армию» численностью 700 человек.

В числе организаторов покушения на советского наркома иностранных дел Литвинова был также один из членов Центрального провода ОУН Николай Сциборский. Он же осуществлял многие задания немецкой и литовской разведок, а также разведки украинских буржуазных националистов под личиной гражданина Литвы. Проживал он в Париже, тайно представлял ОУН во Франции, осуществлял связь с другими членами «украинской тайной мафии» через оуновскую газету «Украинское слово». Ведя праздную жизнь на подачки фашистского правительства Литвы, вербовал новых агентов, распространял оуновский печатный орган среди французских шахтеров — выходцев из Западной Украины и ждал сигнала для более серьезного дела.

В один из дней 1933 года такой сигнал поступил. Пользуясь тем же литовским паспортом, Сциборский поспешил в Варшаву. Вместе с ним выезжал еще один оуновец — Евгений Ляхович, в документах которого значилось, что он — гражданин Канады. Обоим террористам предстояло принять участие в организации взрыва в советском посольстве в польской столице, но и эта акция была предотвращена нашими чекистами.

Литовская разведка также оказывала содействие оуновцам в организации покушения на советского консула во Львове. Так, разрабатывавшие операцию Иван Габрусевич (псевдоним — Джон) и Богдан Кордюк (Снип) были обеспечены литовскими паспортами. Оба играли в «украинской тайной мафии» далеко не последнюю роль, руководя некоторое время краевой организацией ОУН. В середине 30-х годов они обосновались в Берлине, обитая в районе Шарлоттенбург. Здесь, в Этнографическом музее, находилась штаб-квартира ОУН.

Габрусевичу — Джону и Кордюку-Снипу не представляло большого труда сменить каунасскую прописку на берлинскую, поскольку после прихода к власти в Германии Гитлера контакты между двумя фашистскими государствами (немецким и литовским) были прочными. Не случайно и убийство польского министра внутренних дел Бронислава Перацкого не обошлось без литовского пособничества.

Надо сказать, что фашистская Литва довольно охотно подставляла, если представлялась возможность, ножку панской Польше. В этом выражались и давние исторические противоречия двух не лишенных имперских амбиций государств, и их извечное стремление обладать Галичиной.

Евгений Коновалец перемещался по Европе и, в частности, прибыл в Роттердам тоже по литовскому паспорту на имя Иосифа Новака. Когда голландская полиция собирала то, что осталось от бывшего вождя ОУН (взрывом мины он был разорван на части), то подобрала и паспорт. Тогда, в 1938 году, об этом писали многие газеты, в том числе и белоэмигрантские.

Осмысливая и описанные, и другие факты, все больше и больше удивляюсь наивности и бесцеремонности, с которыми некоторые нынешние политиканы пытаются закрывать глаза на историю. Но ведь многое из того, что происходит сейчас в политической жизни как нашей, так и других стран, уже было…

Читаю выдержки из так называемого «меморандума Бормана», а точнее — его своеобразных дневниковых (протокольных) записей совещаний гитлеровской верхушки. 16 июля 1941 года он записал: «Важнее всего, чтобы мы не выдавали всему миру наших целей. Это вовсе не нужно. Главное заключается в том, чтобы мы знали, что мы хотим. Мы не должны затруднять себе путь излишней болтовней…» Читаю это и улавливаю методы достижения политических целей нынешними литовскими и украинскими националистами.

Вспомните поведение литовских парламентариев на первых двух Съездах народных депутатов СССР. Ведь их ставили в пример за умение вести парламентские дискуссии, за прогрессивную идею, которую они настойчиво внедряли только для себя, — переход на республиканский хозрасчет и т. п. Если же находились более прозорливые и принципиальные, пытавшиеся доказать, что литовские представители готовят почву для выхода из СССР, тех (в первую очередь те же литовцы) обвиняли в неуважении к литовскому народу. Они, дескать, пробивают дорогу для других республик, беспокоятся о расцвете всех народов, проживающих в СССР, они за единство и содружество… Теперь вот ищут покровителей за границей, вооружившись законами фашистской конституции…