Питер покидал ночью и в смешанных чувствах: тесное купе, незнакомые попутчики, с которыми мне предстояло провести следующие двое суток, категорический отказ Ксюши ехать в мой, как она выразилась, Мухосранск…

Нижнюю полку занял региональный чиновник мелкого пошиба. Он представился Валерием Георгиевичем, назвал все свои регалии, после чего объявил условия проживания на временно вверенной ему территории купе: не шуметь, быть тише травы, ниже воды, не болтать, не хихикать, не ржать как лошади, употреблять пищу в порядке живой очереди, в туалет часто по ночам не ходить, терпеть, дверями не хлопать, с полки без необходимости не слезать.

Валерий Георгиевич был усат, пузат, одет в майку-алкоголичку и широкие брюки на подтяжках.

Первым делом он нацедил себе фляжку коньяка, спрятал ее под подушку и лег спать. Он громко сопел, храпел, да и спал беспокойно. Золотой человек, все о народе думал. На станциях просыпался, делал большой глоток из фляжки, кряхтел, тяжело, с одышкой, вставал и шел курить на перрон.

Вторая нижняя полка досталась его супруге, объемами не уступающей мужу. Тетенька сразу попыталась построить меня и третьего попутчика, коренастого парня моего возраста с обесцвеченными коротко стрижеными волосами. Одет он был в шорты и футболку с изображением Барта Симпсона. Ему и пришлось выполнять поручения тетеньки: бегать за проводником, переставлять чиновничьи баулы и чемоданы. Я наотрез отказался быть мальчиком на побегушках.

– Никчемная молодежь нонче пошла, – возмутилась тетенька. – Ни стыда, ни совести, ни уважения к старшим…

– Ни желания слушать ваше нытье, – перебил я и вышел из купе.

За мной увязался сосед по верхним полкам. Оказалось, тезка. Знакомясь, он представился Сергеем, но попросил называть себя Корбеном.

– Корбен Даллас? – решил уточнить я. – «Пятый элемент»?

– Ну да, – ухмыльнулся он. – В детстве очень любил этот фильм, взял себе такой ник. А потом привязалось, теперь даже родители так называют.

Корбен был родом из Казахстана. Отучившись в Питере, нашел работу системного администратора на крупном предприятии, да так и остался. Как и я, он ехал навестить родных и повидать старых друзей в родном городе.

Мы долго стояли, смотря в окно и общаясь на нейтральные темы: кино, музыка. Пересказали друг другу любимые эпизоды «Симпсонов», «Футурамы», «Южного парка», перешли к играм, после чего переключились на различия жизни в России и Казахстане.

Стемнело. Решили пойти спать.

Я попробовал открыть дверь, но было заперто. Постучался. За дверью раздавался мерный храп.

– Закрылись? – удивился Корбен.

– Не всем дано лицезреть королевские телеса. Видать, переодевается дамочка.

– А может, они того… – захихикал он.

– Полка не выдержит, – констатировал я.

Нам пришлось долго топтаться у двери, тихонько постукивая, чтобы не разбудить соседей по вагону. В какой-то момент мне это надоело, и я замолотил в дверь кулаком. В это время поезд встал на каком-то полустанке, все затихло, и нас наконец услышали. Кто-то отпер дверь. Мы вошли.

В купе было душно. Чиновник с супругой делали вид, что спят.

– Добрый вечер, граждане пассажиры! – официально объявил я. – Вашему вниманию – чета вымирающего вида Хомо Чиновникус Бюрократус. Вид отличается повышенным эгоизмом и лицемерием. Много и обильно питается. Живет недолго – слабое сердце.

Корбен прыснул.

– Валера! – зашипела тетя. – Что ты молчишь?

– Что вы себе позволяете? – возмутился Валерий Георгиевич. – Я вас в бараний рог…

– Спокойной ночи, дядя.

– Кошмар, – зашептала тетя.

– И вам доброй ночи, тетя, – сказал Корбен.

– …сотру, – закончил предложение дядя и заснул.

Мы по очереди расстелили белье, залезли на верхние полки, разделись и легли. Я вытащил смартфон, надел наушники и выучил еще несколько фраз на английском. Закончив, уснул.

* * *

Наутро тетенька, грубо пихая мужа в спину, разбудила его и усадила завтракать чем бог послал. Завтракать они предполагали вдвоем и заняли весь столик, а бог им послал вареную курицу, хлеб, масло, колбасу, соленья, копчености, сладости к чаю и еще бог весть что, я отслеживать не стал. Вместо этого пошел завтракать в вагон-ресторан, потому что купе наполнилось запахами, а я в дорогу никакой еды не взял. Не хотелось возиться, а Ксюша не стала настаивать.

Мы прошли несколько вагонов, добираясь до ресторана. По дороге остановились в одном из тамбуров. Корбен закурил. Я стрельнул у него сигарету. Переживания последних дней требовали выхода.

Попутчик предложил взять коньяка – весь этот и следующий дни нам предстояло трястись в поезде. Я не отказался.

Коньяк шел легко, за окнами проносилась заснеженная страна, а мы, размякнув, ударились в воспоминания, постоянно прерывая друг друга словами «Во, точно, у нас тоже так было!» и рассказывая что-то свое на ту же тему.

Немало говорили о спорте, перешли к бодибилдингу. Оказалось, что Корбен пару лет ходил качаться, но потом бросил.

– Что думаешь, как лучше себя вести в ситуациях, когда велика вероятность подраться? – спросил я.

Корбен задумался, предложил выпить и рассказал мне историю из своей юности:

– В школе у нас каждый был за себя. Нет, конечно, все мы часто друг с другом общались, помогали по учебе и не только, проводили много времени вместе. Но когда после уроков нас встречала гопота, вся дружба быстро забывалась. Среди нас просто не было лидера, а нам хотелось окончить школу не в инвалидной коляске.

Меня спасало упорство. Когда просили дать «поносить» золотую цепочку – я говорил прямо: «Не дам». Меня били, но я: «Не дам». Меня просили дать денег – я говорил: «Не дам». Я всегда стоял на своем, как бы меня ни запугивали и кто бы передо мной ни стоял. Мне это казалось удивительным: ведь их всегда больше, они всегда сильнее и старше. Но почему-то их мое упрямство вводило в ступор, и меня отпускали, слегка подпортив внешний вид.

Особняком стояла пара неразлучных друзей. Один гораздо старше нас и, по слухам, в близком контакте с «общаком», а второй – воспитанник детдома.

С малого возраста нас пугали этим общаком и заставляли собирать деньги и чай «на грев». Поэтому тех, кто связан с этим, боялись.

Так мы и проучились последние годы в школе, после чего я поступил в университет и с облегчением уехал от всех этих «традиций» в Питер.

Спустя полгода наступили долгожданные зимние каникулы. Я приехал домой, к родным и друзьям, и не мог нарадоваться нашему воссоединению. Я пытался увидеться со всеми, кого когда-либо знал за все семнадцать лет жизни.

В один из вечеров мы пошли в компьютерный клуб. Через какое-то время туда вошел хорошо знакомый мне детдомовский персонаж. Не подавая виду, я продолжал играть, мысленно отмечая, как он по очереди вызывает на улицу всех, кто сидел в зале, и размышляя, что я ему скажу, когда наступит моя очередь.

Как только закончились дети, настал мой черед. А я ведь в то время уже был самостоятельным студентом и у меня был свой бумажник. А значит, скрыть деньги – не вариант. Меня вызвали поговорить на улицу, где без прелюдий начали требовать деньги. Я не придумал ничего более умного, чем повторять излюбленное «Не дам». Такого он явно не ожидал: все, кого он вызывал до меня, расстались со своими кровными без пререканий.

Детдомовец взял меня за воротник и потянул в сторону, приговаривая «Пошли, поговорим за гаражи». Я понимал, что туда мне с ним никак нельзя.

И тогда я решился. Сжав руку в кулак, немного отвел ее назад, размахнулся и вмазал ему в морду. До этого дрался я в жизни ровно полтора раза: один раз с другом и половину – с сестренкой. Опыта не хватило, удар прошел по касательной и не передал его голове всего моего импульса, но ему было достаточно. Его узкие глаза округлились.

Он не мог сообразить, что произошло и как теперь ему со мной себя вести. Но после небольшой рекламной паузы он понесся на меня, выплевывая угрозы. Не знаю, что бы произошло в следующий миг и как бы я себя повел – была бы драка или избиение, а может, и вовсе убийство. Но его успели схватить и оттащить в сторону, а я, перебирая гуттаперчевыми ногами, поплелся по направлению к дому. Разумеется, он кричал мне вслед не «Счастливого пути!», но я не обращал внимания – мне нужен был тайм-аут.

Спустя пару лет я снова приехал домой на каникулы. Вечером мать отправила меня в магазин. Зрение у меня отличное, спасибо предкам, и, когда я почти дошел до точки, в ночном полумраке разглядел того самого детдомовца в компании какого-то громадного товарища.

Я не стал пытать судьбу, развернулся и пошел обратно, будто ничего и не произошло, надеясь, что зрение у него хуже моего.

Ты спросишь, какова мораль? Бояться не стоит никого и ничего, но терять рассудок противопоказано. Любую ситуацию можно направить в мирное русло.

Но и давать себя в обиду не стоит, как и надеяться на чью-то помощь. В этой жизни все мы по большому счету сами за себя.

Корбен закончил историю и задумался.

– Лучше не драться, но если драки не избежать – дерись, – засмеялся я. – Я тебя понял, чувак. Давай выпьем?

– Давай, – согласился Корбен. – За понимание!

* * *

– Поешь еще, Сереж, – сказала мама.

– Мам, я наелся, спасибо.

Честно говоря, я еле осилил вторую порцию маминой запеканки. Вторую неделю я дома, а мама все не успокаивалась. Для нее я был все еще маленький Сережа, который вечно отлынивал от завтрака, терпеть не мог супы и воротил нос от манной каши. А если в тарелке обнаруживался вареный лук… В детстве мне очень нравился борщ, но я терпеть не мог капусту. И никак не мог понять, почему мать с отцом так смеялись, когда я просил варить борщ без нее.

А вот в студенчестве, когда я начал жить без родительской опеки, детские капризы про вареный лук и капусту в борще стали неактуальны. Да и возить ложкой по дну тарелки стало опрометчиво – готовили мы вместе, ели с одной сковородки, а щелкать клювом в большой семье значит остаться голодным. В общем, за годы студенчества я стал всеяден, но каждый раз, когда возвращался домой на каникулы, мама готовила только мои любимые блюда.

И в каждый мой приезд мама, увидев меня, всплескивала руками:

– Боже мой, исхудал-то как, мальчик мой!

И пока заросшего щетиной мальчика душил в объятьях отец, мама, с каждой фразой переходя на новый уровень справедливого негодования, костерила виновных, по ее мнению, в отощавшем сыне. Доставалось всем: от толстого Вадика, моего соседа по комнате, до министерства образования. Особенно мне было обидно за Вадика. Питался он как воробушек, а толстый был из-за неправильного обмена веществ. Но мама Вадику все равно почему-то не доверяла. Тот потом уехал в Штаты и на их фастфуде раскабанел еще больше. И тут уже сложно сказать: неправильный обмен веществ тому виной или что-то иное.

Я уже не тот тощий студент, но то, что готовит мама, вкусно всегда, как бы сыт я ни был. Для нее готовить нам с отцом – истинное удовольствие, так она проявляет свою любовь. Наша же любовь к маме заключалась в том, что мы съедали все предложенное.

Тепло отчего дома, улицы родного города и друзья детства помогли мне отвлечься от последних событий. Лидка, Леха, Панченко, Иван… Образы потускнели, казалось, что я в другом мире – без подковерных игр, предательства и лжи. Весь негатив последних дней растворился в прошлом.

Сидевший в кресле с газетой отец поднял на меня взгляд, чему-то улыбнулся и спросил:

– Какие планы, Сереж?

– Встречаюсь с друзьями.

– Хоть бы вечер дома провел, – возмутилась мама. – Каждый вечер одно и то же – друзья! Ты б вчера его видел, Саш. Его Пахомов с Денисовым привели! Утром! Да и ты тоже хорош, – внезапно переключилась она на отца, – уже сам распиваешь с ним! Пьяницы! Оба!

Мама была неудержима в своем праведном гневе. Отец мне подмигнул: мол, гуляй, я задержу.

Я выскользнул из-за стола и пошел собираться. Невольно улыбнулся, вспомнив, что вчера мы с друзьями действительно хорошо погуляли, в итоге добравшись до караоке. Голоса у меня сроду не было, но я все-таки спел что-то из «Наутилуса», сорвав связки и заработав минимум баллов – пел я с выключенным микрофоном.

* * *

С Вовкой и Сашкой мы дружили с детства. Росли в одном дворе, учились в одном классе. Когда были маленькими, строили зимой снежные крепости и играли в снежки, а летом – в вышибалы и прятки. И, конечно, пешком ходили на речку – плавать, рыбачить, печь картошку.

Да чем мы только не занимались! Стоило одному из нас чем-то увлечься, как этим увлекались все трое.

Как-то Вовка принес в школу шахматы. Он объяснил нам правила, и неожиданно все мы увлеклись не на шутку. Мы записались в клуб «Е2–Е4» и соревновались, решая на скорость шахматные задачки из местной газеты.

После «Евро-96» увлеклись футболом, и каждый из нас знал полный состав всех сборных, участвовавших в чемпионате. Мы собирали наклейки Panini с фотографиями футболистов. Я подписался на газету «Спорт-Экспресс», а Сашка на сбережения купил настоящий кожаный мяч. Мы играли в «Америку», «Семнадцать» и «На лучшего вратаря», а потом и за сборную двора.

Мы разводили рыбок. На день рождения Вовке подарили литровую банку с парочкой гуппи – с них мы и начали. К моменту, когда интерес к рыбкам сошел на нет, мы знали о них почти все, а потомство наших гурами, макроподов и скалярий плавало не в одном аквариуме города.

После «Веселой семейки» Носова мы решили завести инкубатор и вывести цыплят, но так и не нашли свежеснесенных яиц. А после «Республики ШКИД» стали выпускать журнал «Справедливость». Справедливость заключалась в том, что Вовка писал язвительные фельетоны об одноклассниках, я – стихи, где пропесочивал двоечников и лентяев, а Сашка рисовал иллюстрации. Хулиганы на его картинках были маленькие, а мы – большие, настолько, что видны были только наши ноги. К третьему номеру мы исчерпали весь яд, и журнал сам собой закрылся.

Игровая приставка PlayStation сначала появилась у меня. Ночами мы закрывались в моей комнате и играли. Вместе мы прошли много игр, но только одна стала нашей любимой – Mortal Kombat. Часами мы разучивали комбинации, добивания, постоянно проводили турниры между собой и искали секреты. Мы затерли до дыр кассеты с одноименными фильмом и сериалом.

Потом началась эра компьютерных клубов, и наш клан гремел по всему городу. Мы выносили почти всех в одну калитку – в Quake 3, в StarCraft, в Counter Strike, да во все.

В пубертатный период мы с Вовкой вошли влюбленные в кинозвезд, а Сашка – в Бритни Спирс.

Он не вылезал с ее официального сайта, где оставлял любовные признания. Сочинял он по-русски, потом переводил и отправлял готовый текст. Только зря он это делал на уроке физики. Его письмо попало к нашему классному Льву Мироновичу, который счел нужным продекламировать Сашкины откровения всему классу. Читал он с выражением, а под конец поднял красного потеющего Сашку со стула и подвел итоги:

– И дело не в теме вашего письма, Денисов, – сказал он под незатихающий гогот всего класса. – Любовь – светлое и заслуживающее уважения чувство. Дело в вашей вопиющей безграмотности! Сначала надо научиться писать грамотно, а потом за письма любовные браться.

Хорошо что он не знал того постыдного факта, что по Сашкиным рекомендациям обучаются русскому языку албанские школьники, с которыми он переписывался на каком-то форуме. «Дарагой друк»…

В школе очкастого Вовку Пахомова любили учителя и недолюбливали одноклассники. Его дразнили ботаником и считали выскочкой.

Толстого Сашку Денисова называли не иначе как пончиком.

К Сашке относились скорее равнодушно, Вовка же всегда вызывал антипатию. Маленький, взъерошенный, он всегда говорил правду в глаза, не юлил, не подсказывал и не давал списывать. В драке он был агрессивным, как бешеный хомячок: напрыгивал, молотил руками по воздуху. Но все заканчивалось, как только с него слетали очки. Он всегда видел плохо – что-то врожденное.

Сашка страдал одышкой и драться боялся, несмотря на большой рост и вес. Над ним издевались регулярно и безнаказанно: пинали под зад, прятали вещи, стирали мел с доски его зимней шапкой, закидывали ранец на дерево. Дети вообще жестоки, а Сашка к тому же никогда не вызывал сочувствия. У него была только мать, маленькая худенькая женщина, работавшая уборщицей в трех местах. У тети Раи никогда не хватало времени на сына: жив-здоров, и слава богу. Рос он быстро, причем не только ввысь. Штаны и рукава ему были коротки, а заплатки на коленках и локтях совсем не красили. Стригла тетя Рая сына сама и нечасто, так что в целом вид он имел неопрятный – форма не по размеру, сальные волосы, грязный воротник.

Забитый и убогий Сашка, ершистый ботаник Вовка были моими лучшими друзьями. Я никогда не вступался за них, а они – за меня, хотя мы после одноименного фильма называли себя бригадой.

Более того, в школе я старался держаться от них подальше. Я и сам не пользовался большим авторитетом в классе, но все-таки мое положение было не таким безнадежным. Я хорошо учился, но не настолько, чтобы вызывать ненависть наших двоечников, безусловных заводил и спортсменов. Самым сильным у нас был Петя Бурганов. От него и его подпевал и доставалось чаще всего Пахомову с Денисовым. Ко мне Петя относился нейтрально, и в тех редких случаях, когда он проявлял ко мне благосклонность (например, когда я подсказывал ему верный ответ на контрольной), мне было приятно.

Вовка с Сашкой относились к моему поведению с пониманием, а я считал, что они должны гордиться дружбой со мной.

Жизнь нас раскидала. После школы я поступил в Питер, да так там и остался. Вовка окончил школу с отличием и уехал учиться в Тюмень, после чего вернулся и работал инженером на местном предприятии. Сашка после восьмого класса поступил в техникум, отслужил в армии и нашел работу в охранном агентстве. Он уже не толстый, скорее здоровый, и драться не боится.

* * *

Во дворе посигналили.

– Сереж, за тобой, – сказала мама, выглянув в окно.

Я быстро оделся и спустился. Из выхлопной трубы Вовкиной «девятки» шел густой дым, а сам он, притопывая, мерз у машины. Дым подсвечивался габаритными огнями и выглядел зловеще. Маленький Вовка, в дубленке и бобровой шапке, напротив, смотрелся забавно.

Я вышел из подъезда и сразу же ощутил пощипывание в носу – мороз. Февраль.

– Еле завелся сегодня, – бубнил Вовка в перчатки. – Как ты после вчерашнего?

– Проспал до обеда, выпил все молоко и воду из крана, – ответил я.

– Счастливчик, – позавидовал он. – Я только с работы. Еще и генеральный сегодня разнос устроил. Жена весь день звонит и пилит… Сегодня спрашивала, когда ты уедешь наконец. Я сказал, что, если она не перестанет, ты тут вообще навсегда останешься.

Посмеялись.

– А Сашка где?

– Он сразу после работы туда едет. В «Ковчег», ты ж там еще не был. Живая музыка, саксофон, тебе понравится.

В машине казалось холоднее, чем на улице. Вовка, осторожно развернувшись – он только недавно купил машину и получил права, – выехал со двора на улицу. Разницы в освещении почти не было, фонари в городе в большом дефиците. Ехал Вовка аккуратно.

Проехали парк Ленина, свернули на Вавилова, потом на Попова, и вот мы в седьмом микрорайоне. Еще пять минут, и вот они – огни «Ковчега».

Поставив машину, зашли в ресторан, сдали одежду в гардероб. Вовка снял очки и протер запотевшие стекла. Вернув очки на место, он оглянулся и неуверенно спросил:

– Идем?

Я кивнул, и мы зашли в общий зал.

Было шумно. По прокуренному помещению сновали официанты в тельняшках, а весь интерьер был выполнен в морском стиле. В углу заметили одинокого Сашку и протиснулись к нему. Увидев нас, он расплылся в улыбке и встал из-за стола. Скамейка, с которой он поднялся, закачалась, начала заваливаться и упала бы, если бы не стена. Сашка не заметил, обнял меня, Вовку и снова сел.

Мы устроились напротив. Подбежала официантка, бросила на стол меню и удалилась. Вовка потер ладони и взял в руки меню:

– Сейчас бы соляночки горячей!

– А я бы шашлычку заказал, – сказал Сашка. – Совсем отвык от еды нормальной. Мать болеет, не до готовки. А я что – пельмени сварить, картошки пожарить. В столовой на работе всякую хрень подают, и дорого, блин. А ты, Серег, что будешь?

– Да я из дома, только поужинал, закуски только если какой.

Вернулась официантка – руки в боки, взгляд усталый и равнодушный.

– Ну че, выбрали?

Вовка сделал заказ.

– Водку сразу! – скомандовал Сашка официантке и закурил.

Автоматически мы тоже потянулись за сигаретами. Пообещал себе: вернусь в Питер – снова брошу.

В школе не пили и не курили. Мы с Пахомовым начали в институте, а Сашка – в армии.

– А помните Людмилу Ивановну? Ну, она еще меня постригла? – вспомнил Сашка. – Я тогда зарос, помню, а она не выдержала и прямо на уроке меня постригла!

– Э-э-э… – протянули мы.

Конечно, помним. Злющая математичка под хохот всего класса вытащила Сашку за патлы к доске и остригла. И не сказать, чтобы его прическа стала образцом парикмахерского искусства. Скорее это было похоже на образчик буржуазной пропаганды или веяние моды двадцать первого века. Но дело, конечно, не в прическе. Просто вряд ли математичка осмелилась бы так поступить с кем-то еще. Тихая и забитая тетя Рая не стала скандалить и разбираться. И это снова утвердило класс в мысли: над Денисовым можно издеваться безнаказанно.

– Ну, так помните или нет? – возбужденно переспросил он.

– Помним.

– Ну вот, у нее, оказывается, есть дочка! Сегодня познакомился с ней, Верой зовут…

– Погоди, – перебил его Вовка. – Часом не Погодина фамилия? Рыжая такая, невысокая…

– Ага, точно! А ты ее знаешь, что ли?

– Еще бы не знать. Валька Погодин со мной работает, это его жена бывшая. Развелись они года два назад.

– Ну и что, что развелись, – помрачнел Сашка. – Всякое бывает, характерами не сошлись, может. И дочка у нее есть, я в курсе.

– Может, и характерами, – протянул Вовка. – Только не думаю я, что тебе ее характер понравится. Ш…

– Закрыли тему! – отрубил Денисов и встал из-за стола. – Свои мозги есть. Я отойду.

Пахомов затянулся, изучил поверхность стола и тихо сказал:

– Гуляла она сильно. Валька переживал, прощал, верил ее выдумкам… Ладно, сам разберется. А ты как? Веришь своей?

– Верю, – ответил я и зачем-то полез в карман за телефоном.

Набрал питерский номер – гудки. Я был спокоен, но в глубине души нарастало неприятное липкое чувство. Позвонил на Ксюшин мобильный, посчитал гудки. Раз, два, три… Вернулся Сашка. Вовка внимательно наблюдал за мной. Семь, восемь…

– Алло?

– Ксюш, привет! Ты где?

Плохая связь, но в трубке все равно были слышны чей-то смех и музыка. Подошла официантка и начала шумно расставлять приборы, водку, графин с соком. Я с трудом разбирал, что говорила в трубку Ксюша:

– Сереж, все хорошо… зашла в кафе… домой… Когда вернешься?

– Скоро, родная. Не скучай, люблю тебя!

– …Пока!

И снова гудки. Натянув улыбку, отключился и положил телефон в карман.

– Привет бы хоть передал, – укоризненно сказал Сашка.

– Да сыта она уже вашими приветами, в гости вас зовет. Приедете?

– Хм-м… – переглянулись друзья. – Летом? На свадьбу?

Я помолчал. О свадьбе Ксюша не хотела ни говорить, ни слышать. Институт надо окончить, стаж набрать, для себя пожить, мне на ноги встать – причин много. Но объяснять это друзьям не хотелось.

– Посмотрим, еще не думали, – сказал я. – Но приглашу по-любому.

– За это и выпьем, – предложил Вовка и протянул рюмку.

* * *

Мы начали вторую бутылку водки. От шашлыка остались обглоданные ребрышки, а пепельница была полна окурков. На мой вопрос, меняют ли тут их, Сашка удивленно пожал плечами: «Зачем?» И правда, зачем. Провинциальный сервис.

Настроения не было. Несколько раз безуспешно звонил домой в Питер. Снова терзать Ксюшин мобильный не хотелось: не хватало, чтобы она меня еще заподозрила в излишнем контроле или ревности.

– Петька! – радостно воскликнул Сашка.

К нам подошел какой-то неопрятный мужик. Черты лица были мне смутно знакомы, но я не мог вспомнить, где его видел. Внутри что-то зашевелилось.

– Кто такой? – тихо спросил я у Вовки, не отводя взгляда от мужика.

– Петька Бурганов, если помнишь, одноклассник наш.

Помню ли я Бурганова? Наш школьный кошмар? Сколько издевательств от него пришлось вытерпеть – и мне, и ребятам. Перед окончанием школы тот связался с какими-то уголовниками, и житья нам совсем не стало. И тем непонятнее мне была радость Сашки с Вовкой.

– Садись, Петруха! – пожал ему руку Сашка и движением пригласил за стол.

Мужик поздоровался за руку с каждым и сел рядом с Сашкой.

– Бали-и-ин! – вгляделся мужик в меня. – Резвей! Ты, что ли? Приехал?

– Я. Приехал.

– А я слышал, ты в Москве сейчас! Ну дела! – зашумел он. – Наливайте, мужики!

Сашка знаками показал официантке, что нужна еще рюмка.

– Да не в Москве он, – поправил Вовка, – в Ленинграде. Неделю уже как в городе.

– Да нам все одно – столица! – отмахнулся Бурганов. – Ну, как ты там, Серега? Женился? Дети? У меня трое уже: два сына, дочка! Эх, как же я рад тебя видеть, дружище! Мы же, считай, со школы и не виделись! А помнишь, как мы в шестом классе…

– Слушай, тебе чего надо? – перебил я его. – Откуда такая душевность? С чего бы вдруг?

– Серег, ты чего?..

– Да ничего. Где твоя душевность была в школьное время? Поднял жопу и исчез. Быстро.

Бурганов потемнел лицом. Улыбка пропала. Он встал, не чокаясь выпил и утерся рукавом. Ребята попытались его усадить, но он отмахнулся.

– Вот ты какой стал, Серега, в Ленинграде своем. Уж сколько слышал о ленинградцах, всегда только хорошее. Мол, и люди там душевные, и вообще. Да только, видать, не в том Ленинграде ты живешь. Откуда ж в тебе гнили болотной столько, вроде не коренной ты там? – Бурганов пожал руки Пахомову и Денисову. – Спасибо, мужики, свидимся еще.

Смерив меня взглядом, он ушел в другой конец зала. Молчание прервал тихий Сашкин голос:

– Зря ты так с Петькой-то. Он через многое прошел, повоевать даже пришлось… Мать умерла, пока он служил. Нормальный он мужик, не то что… Ладно, пора мне, вставать рано.

– Докинуть? – спросил Вовка.

– Да сам доберусь.

С этими словами Сашка вытащил из бумажника тысячную купюру, кинул ее на стол и ушел. Вовка тоже засобирался.

– Серег, поехали тоже. Моя беспокоится, домой надо.

– Езжай, я посижу еще, – ответил я.

– Ну, до завтра тогда. Родителям привет.

Вовка оделся, постоял, переминаясь с ноги на ногу, сказал:

– И это… Помнишь, как мы ночами напролет играли в Mortal Kombat? Ты же никогда не добивал, а выбирал дружбу. Помнишь?

И ушел.

Я заказал еще водки и снова позвонил домой.

Никто не ответил.