Кристоф согласился. Не потому, что он захотел помочь Себастьяну, и не из-за уважения или теплых чувств, что он испытывал к Марте. Кьорди был ученым. Пусть век его подходил к концу, пусть зрение, слух и способность быстро мыслить все чаще подводили даже в простейших бытовых ситуациях, Кристоф был ученым. А жизнь ученого базируется на загадках и поиске ответов.

Старик не мог уснуть, сокрушался от мысли, что каждое свершение и каждый поступок вели к этому моменту, к этой девочке. И он не смог поступить иначе. «Я согласен», — сказал он. — «Черт тебя забери, Бастиан, но я с вами. Надеюсь, вы знаете, что делаете». Он надсадно хрипел в телефон, прижимая трубку к морщинистой щеке, но чувства его бурлили, а надоевшая старость озарялась новым рассветом. «Я сделаю все, что требуется, Себастьян. От вас, мои дорогие, нужны лишь инструкции».

Несколько долгих дней Марта собирала информацию, то и дело сверяясь с записями, что она сделала во время разговора с директрисой. Данные паспорта, семейное положение, место работы и тип занятости. Бремер предоставила все, что могла, и все, чем они располагали удаленно. Правильней было бы вернуться в Цюрих, но надолго покидать Марию… Сама мысль казалась дикой. Пока Кристоф собирал документы, Бастиан наслаждался обществом удивительной девочки.

3 марта 2027 года, спустя всего несколько дней с момента первой встречи, Майер дал себе клятву: забрать Машу с собой, вопреки всему, что могло случиться.

— Мы никуда без нее не уедем. Пусть весь мир рухнет, но я ее не брошу, — сказал он в тот вечер.

Себастьян помнил, что ее скан необходимо изучить, старался держать в памяти первоначальную причину сумасбродной поездки, но каждый раз, когда видел Марию, когда говорил с ней и слышал ее смех, чувствовал, как счастье и радость вытесняют скупую расчетливость и врожденную замкнутость.

5 марта они вновь приехали к ней. Тусклый ореол солнца едва просматривался за пеленой свинцовых облаков, но полюбившаяся дорога к детскому дому, обрамленная жесткой границей невысоких сугробов, сияла так чисто и невинно, словно путь этот вел к несуществующему Богу.

Мария встретила гостей на пороге. Девочка стояла на деревянных ступенях, широко улыбаясь и приветливо махая рукой.

— Бастиан! — звонко кричала она. — Бастиан! Красиво!

Всего лишь за несколько дней Маша выучила немало слов. Рисунок, небо, ладонь, походка. Последнее слово относилось к по забавному вальяжной ходьбе воспитательницы, что старалась не упускать девочку из вида. Озеро, окно, мужчина, ребенок. Она тыкала себе в грудь и бойко провозглашала: «Я. Маша Иванова. Девочка. Ребенок». Мария училась быстро, невероятно быстро. Даже Бастиан поражался способностям Совершенства.

— Она прекрасна, — говорила Марта каждый раз, когда они покидали девочку. — Великолепна и невероятна. Невозможна.

Он не решался спросить, стоит ли Мария жертв НСГМ, что так тревожили разум Марты лишь несколько дней назад. Не хотел знать ответа, ведь удивительное дитя было здесь, рядом с ними, говорило и смеялось, а призрачные опасения и упреки женщины остались где-то позади, в тех днях, когда имя Маши Ивановой не мелькало в мыслях красочным калейдоскопом перспектив и открытий. И когда имя это не вызывало чувств. Если бы Себастьяна спросили, готов ли он провести неопределенный срок в сложившейся атмосфере убогого отеля и постоянных поездок на прокуренных такси из одного захолустного города в другой, он ответил бы без промедлений. За долгие годы университета Майер привык не различать дни, свыкся с тем, как каждый последующий день плавно становится предыдущим, и как сама эта граница между «сегодня» и «вчера» теряет смысл настолько, что пятница следует за понедельником. Но теперь все было иначе. Была Мария.

— Я любить краски, — сказала Маша вечером 14 марта.

— Люблю. Правильно будет «люблю», милая.

— Люблю, — прощебетала она и улыбнулась.

Утро, рассвет, прикосновение, лицо. Маленькие пальчики казались такими хрупкими, а кожа такой нежной, что любое неосторожное действие могло их повредить. Себастьян гладил ее по волосам, любуясь тем, как очередное белое полотно жесткого листа наполняется цветами из детского воображения. Вечер, закат, дыхание, смех. Мария говорила и говорила, сопровождала каждое свое действие настоящим потоком слов и звуков, перемежала русские слова немецкими, напевала мелодии и покачивалась им в такт, изображая некое подобие странного танца.

15 марта 2027 стало особенным днем. В Россию пришла весна. Себастьян наслаждался переливающимися звуками капели, чувствовал, как приятно, но едва ощутимо пригревает далекое солнце, нестерпимо щурился, ослепленный стократно усиленным светом, отраженным от снежной белизны. Это казалось невероятным — еще вчера серое небо не скупилось на осадки, а холодный ветер мощными порывами бил в лицо, царапая кожу острыми льдинками. Но не только погода сделала этот день особенным.

— Кристоф отправил скан, — сказала Марта после завтрака.

Себастьян вздрогнул от неожиданности.

— Как, уже? Поддельный? Все в порядке?

— Уже? — фыркнула она. — Прошло полмесяца, Бастиан. Мы изрядно подзадержались, — Марта поморщилась. — Пока все тихо, но предчувствия у меня паршивые. Уже и не знаю, правильно ли мы поступаем.

— Давай не будем, — перебил ее Себастьян. — Не будем об этом, и точка. Мы могли повернуть назад, но только до отправки скана. Теперь уже поздно, что бы там не говорила тебе совесть.

Марта что-то невнятно ответила.

— Лучше скажи: есть ли у тебя сомнения, когда Мария рядом?

Он все-таки пришел к этому вопросу, задал его не в лоб, аккуратно сгладив острые углы, но смысл от этого не изменился. Они вышли из закусочной, где завтракали каждый день, и свежий снег влажно захрустел под ногами.

— Дело не в моих сомнениях, — уклончиво ответила она. — Дело в Кристофе. Он серьезно рискует.

— Он в курсе всего. Выбор сделан.

— Да… — протянула Марта. — Да, наверное.

Решимость Кьорди воодушевляла и удивляла. Старик всегда славился чрезмерной консервативностью, даже в те времена, когда старость только приближалась. Он предпочитал оставаться в стороне, избегал любых действий, что могли иметь непредсказуемые последствия, уходил от ответственности и смущенно улыбался коллегам, когда речь заходила о чарующей славе НСГМ. Кристоф был тенью в квартете изобретателей, а после смерти лучшего друга, преобразившей их группу в трио, стал настоящим отшельником. Неожиданная перемена в Кьорди казалась Себастьяну хорошим знаком.

— Документы почти готовы, — продолжила Марта. — Через несколько дней они будут у нас.

— Так быстро, — выдохнул Майер.

Вернуться в Цюрих хотелось, несомненно. Бастиан грезил о доме, видел наяву, как прогуливается по улицам родного города и по коридорам университета, сжимая в ладони хрупкую ручку Совершенства, как знакомит ее с чужим бытом и, конечно же, погружается в тайны ее неизвестности. Но… Было так много «но».

— Кристоф привезет бумаги, — закончила Марта.

— Кристоф? Я думал, он отправит все почтой.

— Да, я тоже так думала. Но он хочет приехать. Как я и, наверное, хочет понять и увидеть, стоит ли игра свеч.

Холодная дрожь осознания прокатилась по теплой коже. Бастиан с трудом сдержался, не подал вида — так дурно и тошно стало от той истины, что открылась. «Хочет понять и увидеть», — сказала Марта. Как много скрывалось за этими словами.

«Старик не верит. Думает, что я не в себе, спятил. Чертов тихоня. Он увидит девочку и поймет, что я прав, но сможет ли это принять? Себастьян Майер одержал очередную победу, а старый Кьорди, как и всегда, остался где-то за кадром. И наломает же он дров…»

Бастиан старался выкинуть подобные мысли из головы, все последующие дни ходил и улыбался, как ни в чем не бывало… Но мрачная тяжесть ожидания беды томилась где-то на границах разума, приходила мороком перед сном и во снах, тревожила и беспокоила так, будто самое худшее, что могло случиться, уже произошло. Спасение приходило лишь в те моменты, когда он был рядом с Марией. Маша и была спасением.

Звуки, земля, снег, привычка. Себастьян покусывал губу, когда придавался размышлениям. Лето, осень, зима, весна. Весна. Девочка поняла это слово до того, как услышала перевод. Она вскочила и показала куда-то за окно, повторяя «весна». Сидеть, говорить, думать, слышать. Майер учил ее глаголам, местоимениям, временам, но Совершенство училось куда быстрее, чем он мог себе представить. Девочка открывалась ему, смело и без сомнений. А Бастиан смотрел в глаза цвета ирисов и дивился тому, насколько идеальным может быть человек.

— Что значит «совершенство»? — невинно спросила Маша 21 марта.

— Это ты, милая, — без задержки ответил Себастьян. — Ты мое Совершенство.

Он свято верил в ту истину, что видели его глаза, и чувствовало сердце. Бастиан вовсе не замечал, как крепло отчуждение внутри Марты. Резкие фразы, жесткий голос, нахмуренные брови — все это оставалось вне поля зрения Себастьяна. Ведь перед ним была Маша.

— Ты не должен ее так называть, — сказала Марта накануне 22 числа, в ту самую секунду, когда скрипучая дверь гостиничного номера закрылась за их спинами. — Это неправильно. Если ты хочешь ее забрать, то пойми уже — девочку нужно воспитывать и прививать ценности, а не говорить, что она…

— Я говорю, что чувствую, — он грубо перебил ее, желая закончить несуразный диалог.

«Впервые за долгое время». Все эти годы, проведенные рядом с Мартой, теперь казались ему настолько нелепыми, бредовыми до отвращения, что память этих лет хотелось выжечь под корень, стереть, как омерзительное пятно на чистой ткани.

«Сколько прошло? Пятнадцать?» Больше на один или меньше — разницы не было, суть заключалась в порядке. И суть эта открылась Себастьяну теперь, на едва уловимой границе жизни, когда привычный строй сломался при появлении Совершенства. Теперь он все видел и понимал, чувствовал нечто необъятное и великолепное, находясь рядом с Марией, а покидая ее, сокрушенно плелся прочь, терзаемый присутствием чужой женщины.

«Как я мог столько лет… Немыслимо».

— Ты опять ничего не видишь, — медленно проговорила Марта. — Но в этот раз даже страшнее, ведь дело не в тебе, — она старательно прятала взгляд, подбирая слова, но все же решилась и стойко встретила его взор. — Дело в ней.

— О чем ты?

Он сидел в кресле, внимательно наблюдая за Мартой. И раздражение росло внутри.

— Все очень странно, — неуверенно начала она. — Не знаю, как объяснить, но рядом с ней мир становится другим.

«Но ведь в этом и самое чудо».

— Ты разве не чувствуешь? В этом детском доме все будто под кайфом, тепло улыбаются и разговаривают друг с другом как-то… Противоестественно, — она заломила руки.

— А тебе не приходило в голову, — речь Марты злила, но как-то слабо и далеко, без бушующих эмоций и страстей. Так человек реагирует на затянувшийся дождь, — что эти люди искренне любят своих детей, а дети обожают семью, в которой им посчастливилось оказаться.

— Семью? У этих детей нет ни прошлого, ни будущего. Они живут в развалинах, а их жизнь зависит…

— Тебе еще самой не надоело? Ты везде видишь один лишь мрак.

— Я стараюсь трезво смотреть на вещи.

— Выходит у тебя не очень.

Конечной истины нет. Всегда есть нечто субъективное, такое, что остается в стороне, но обязательно попадает в поле зрения одного из наблюдателей. Он видел, как Марта относится к жизни, видел ее позицию и уже был готов с ней смириться, но ее навязчивая предвзятость, негатив, который не смогло искоренить даже знакомство с невероятной девочкой, достали окончательно. Исчерпали безмерное терпение Себастьяна Майера.

— Потому что она рядом, — финальным аккордом бросила женщина. Но не выдержала и продолжила. — Пойми меня, прошу тебя, пойми, Бастиан, — Марта села на подлокотник кресла. — Маша прекрасна и изумительна… Но она меня пугает. Ты ведь помнишь Бертрана Торна?

Берти. Малыша Берти он прекрасно помнил. Один из сотни инвалидов, кому они когда-то нанесли визит. Воспоминание пришло мгновенно, но казалось настолько давним и бессмысленным, что ощущалось чужим — неправдоподобным пересказом древней истории.

Бертрану было восемь, когда Себастьян его нашел. Сценарий складывался уже привычный: пометка «S» на скане, контакт с семьей инвалида, получение разрешения на встречу, заказ билетов, перелет. До этого Майер не был в Дублине и ничего особенного для себя не нашел — обычный английский город, не больше, не меньше. Но сам контакт с мальчиком долгое время оставался чем-то особенным.

Берти родился слепым и глухим. «Почти как Жозеф. Почти». Других отклонений у мальчика не выявили просто потому, что не смогли их определить. Но НСГМ смог. Сканер увидел нечто, сокрытое за черной пеленой таинственного образа Бертрана Торна.

Себастьян не питал больших надежд на счет паренька. Он уже порядком пропутешествовал и с каждым днем все ближе подходил к тому переломному моменту, когда смысл поездок перестанет существовать. «Данных много. Толку ноль». Простое равенство, что сложилось за добрый десяток лет.

Берти уверенно шастал по дому, когда приехали гости. Слепота не мешала ему передвигаться.

— Должно быть, он неплохо знает обстановку, — шепотом предположила Марта.

Мальчик расположился в кресле напротив Изобретателя, а глаза его были крепко зажмурены.

«Жил такой певец раньше. Он носил очки».

— Спасибо, что позволили встретиться с вашим сыном, — учтиво начал Бастиан, обратившись к Софии Торн.

— Не за что, мистер Майер, — высоко прощебетала женщина. — Мой мальчик любит новых людей. Он у меня особенный.

— Да, мисс, мы знаем. Вы не против, если мы закрепим пару датчиков на голове Берти?

— А это ему не навредит? — взволнованно спросила женщина.

Она задавала этот вопрос по телефону. Трижды. Себастьян терпеливо и спокойно объяснил ей вновь, что никакого вреда датчики не нанесут. Они просто покажут небольшой отклик на внешние воздействия.

— Хорошо, мистер Майер, — неуверенно кивнула София. — Но я никуда не уйду, пока вы не закончите.

— Как пожелаете.

Мальчик спокойно сидел в кресле, не реагируя на прикосновения Марты, а когда женщина закончила установку датчиков, медленно повел головой и прикоснулся к каждому тонкому проводку.

— Начинаем, — коротко оповестил Себастьян.

Нейронный отклик Бертрана напоминал чистое течение полноводной реки — ни всплесков, ни динамики. Мальчик одинаково реагировал на прикосновения к рукам и ногам, на запахи, вне зависимости от их резкости и интенсивности, на легкие покалывания кончиков пальцев. София заметно напряглась, когда Бастиан достал пластиковую иглу, но сумела сдержаться и не стала вмешиваться. Все, что происходило с Берти, самого Берти не волновало.

— Удивительно, — пробормотал Себастьян. Марта молча кивнула. — Сенсор исправен? — очередной кивок. — Тогда я вообще ничего не понимаю.

— Что-то не так? — поспешно вставила София.

— Я бы так не сказал… Просто реакция вашего сына…

— Ее нет, — отрезала Марта. — Нет реакции. Датчики будто воздух считывают.

— Это потому, — тепло проговорила мать Бертрана. — Что мой мальчик особенный.

События следующих нескольких секунд развивались настолько быстро, что в памяти Себастьяна отпечатались одним смазанным пятном. Экран датчика показал мощный скачок, София протянула руку, а Берти слегка повернул голову ей навстречу и расплылся в широкой улыбке.

«Он ведь ее не видит. Он не видит и не слышит. Так?» — пронеслось в голове у Бастиана, когда Берти открыл глаза. Мальчик слепо смотрел перед собой, но смотрел ровно туда, где сидел Майер.

Сперва отчего-то сделалось очень радостно. Изобретатель чувствовал такое неописуемое счастье, что едва не захлопал в ладоши, ликуя на пике эйфории. Потом пришла грусть, такая тяжелая и густая, какой никогда не было в жизни, даже в тот мрачный день, когда погибла любимая мать. А затем навалился страх. Животный, дикий ужас, что выбил дух и поразил каждый нерв неистовым разрядом, сковал тело и разум. Себастьян сжался под неожиданным гнетом эмоций и мог лишь наблюдать, как мать дефективного мальчика машинально поглаживает сына по щеке, размашисто качая головой и бормоча под нос неразборчивые слова. Еще через мгновение все исчезло.

— Прочь! — завопила София. — Вон! Убирайтесь!

Она хлестко ударила Бастиана по лицу.

— Проваливайте! Сейчас же!

Женщина сорвала датчики с головы сына, смотала провода в клубок, вырвав сенсор из рук Марты, и по широкой дуге отправила прибор в непродолжительный полет. Треск, звон.

— Вон! — вопила София Торн. — Вон! — звенел в ушах ее крик. — Вон!

Через несколько секунд гости из Цюриха оказались на улице. Себастьян молчал до самого отеля, и Бремер не решалась нарушить тишину. Марта шла рядом, а ее плечи то и дело подрагивали.

— И вот теперь, — сказала она, возвращая Себастьяна из прошлого в настоящее. — Я чувствую нечто подобное. Когда Маша рядом, мир преображается. Не так резко и жестко, как в тот раз, при Берти, но все же… Почерк похож.

Феномен Бертрана Торна получил название «заливка». Сам мальчик и его загадочная особенность стали недоступны для Майера — он попытался наладить контакт повторно, но мать Берти даже не стала слушать. Она сыпала угрозами и яростно шипела в трубку, а потом и вовсе написала письмо в Университет, обозначив свое требование: «оставьте моего мальчика в покое!»

Но та мелочь, что осталась в памяти Себастьяна после визита, воспринималась первым шагом после долго простоя. Он вновь и вновь прокручивал в голове те секунды эмоционального сбоя, никак не находя ответов и лишь бессмысленно подыскивая слова, чтобы описать пережитое. Охарактеризовать загадку Берти смогла Марта.

— «Заливка», — поймав вопросительный взгляд Себастьяна, она продолжила: — Не слышал такого? Старенький термин. Так когда-то называли работу над какой-нибудь техникой. Человек «заливает» программу, превращая груду металла и кремния в умный механизм. И наш Берти как настройщик, только работает он не с машинами, а с мозгом.

Характеристика казалась точной и подходящей. Те эмоции, что испытали и Себастьян, и Марта мальчик будто поместил в голову взрослых. Как и почему это произошло, где скрывается объяснение и в чем оно состоит — вопросы, навсегда лишенные ответов. Но главная тайна, что будоражила воображение Майера пуще остальных, заключалась в мимолетном моменте, который память запечатлела набором ярких карточек, выделяющимся на общем смазанном фоне: глухой мальчик среагировал на слова матери. Слепой Берти потянулся к протянутой руке.

— Ты меня вообще слышишь?

Он все еще сидел в пошарканном кресле, а слабый свет настольного светильника наполнял обстановку уютным мраком. Марта хмурилась и говорила что-то еще, она дотронулась до его плеча, но прикосновения Майер не ощутил.

— Себастьян, — голос звучал далеко и тихо. — Себастьян, ты в порядке?

Ее губы шевелились, но слова шли с задержкой. Образы, что возникли перед глазами, были сильнее. Воображение, мечта, надежда, сон. Он видел девочку, видел, как она рисует, сидя на полу посреди полупустой комнаты, окруженная разбросанными карандашами. Маша подняла голову, встретилась с ним взглядом и улыбнулась.

— Бастиан? — тревожные нотки в голосе. — Что с тобой такое?

Мир вновь обрел четкость, действительность вернулась, оставив в стороне как таинственное прошлое с его загадками и вопросами, так и видение маленького Совершенства.

— Я в порядке. А ты?

— Я? — Марта удивленно вскинула брови. — А я причем?

— Просто мне показалось…

«Показалось, что Маша здесь, с нами». Он чувствовал ее присутствие, ощущал так, словно это Марта, неуютно расположившаяся на подлокотнике кресла, была наваждением, а светловолосая девочка, орудующая цветными карандашиками, — реальной. Точно как тогда, с Берти, когда бредовая мысль о прозрении слепого мальчика неожиданно стала истиной, с которой сам Себастьян никогда не стал бы спорить.

— Ничего, — сказал он. — Я просто устал. Мы оба устали.

— Да, возможно. Возможно, дело в этом, но я не знаю. Мне страшно, Себастьян, — призналась она. — Страшно и любопытно. В ней целый мир.

— И я хочу его познать.

«Хочу познать ее».

Так много новых мыслей. Так много размышлений, какие озвучивать он не решался. Не то, чтобы разговор по душам с Мартой был для него привычкой, но с появлением Маши Себастьян все больше и больше закрывался от той, что когда-то считалась близкой.

«Она не задержится. Уйдет».

21 марта 2027 эта мысль появилась впервые. Майер сидел в кресле, смотрел в давно знакомое лицо, когда простая истина озарила его разум. И вслед за ней пришло необъяснимое счастье.

«Она уйдет. Я уверен».

Марта Бремер, та самая женщина, путь которой долгие годы совпадал с его судьбой, скоро станет незначительным прошлым. И тогда новый мир, где живет чудо под именем Мария Иванова, поглотит Себастьяна и откроет ему сокровенные тайны. Останется только он и она. Он и Совершенство.

Стараясь не проявлять эмоций, Бастиан отправился в душ. Горячая вода гудела по трубам, утробно стуча о днище шаткой ванны, звуковым барьером отгораживала Майера от комнаты, где готовилась ко сну чужая женщина. Смрад старого водопровода, пожелтевшие занавески, намертво въевшаяся ржавчина, медленно разъедающая душевую лейку — все было, как прежде. Но совершенно иначе. Себастьян Майер блаженно улыбался.