Жизнь снова вошла в него вместе с болью. Эта боль заполняла каждый сантиметр его тела. Медленно он стал восстанавливать все, что произошло накануне, – дезертирство Борщова, исчезновение Домбровского, последний взгляд умирающего Викентия, развязные письма владык подземелья, смерть профессора Суздалева, – и все это не сильно прибавило ему радости от того, что сам он все-таки остался жив. Разве что память о давешнем погроме в ресторане, о тех десяти минутах истинной свободы помогала не пасть духом окончательно: день все же был прожит не напрасно. Правда, и те на славу его отделали. Странно, что не забили до смерти – чай, этим ребяткам не впервой.

Лишь тут вспомнил про Катю. Где она? И почему появилась именно в тот момент?

Он открыл глаза – и не понял, где находится. Окон здесь не было, все освещение – тусклая лампочка под потолком, вдоль стен рядами висели казенные шинели, пахло паленым утюгом и солдатским цейхгаузом.

С трудом повернул голову и, не сдержавшись, застонал от боли.

– Юрочка! Живой! Слава богу! – возле него стояла девушка в гимнастерке, лица без очков он не мог разглядеть, но по голосу узнал:

– Катя… – И добавил: – Где я?.. Ничего не вижу без очков…

– Очки – это не беда, живой главное! – сказала она. – А очки мы сейчас подберем, здесь, на складе, полно всякого добра. – Куда-то на минуту исчезла, вернулась с очками: – На, примерь. Подходят?

Очки пришлись впору. Теперь только он разглядел на петлицах ее гимнастерки знаки различия сержанта НКВД и спросил:

– Ты – кто?

Она щелкнула каблуками:

– Разрешите представиться, сержант внутренней охраны Светлана Синичкина. Не бойся, Юрочка, документы – не придерешься. А здесь – мое хозяйство, внутренний склад НКВД, самое безопасное место, без спецдопуска сюда никто не сунется.

Как бы в опровержение ее слов, раздался стук в дверь. Катя упорхнула в коридор, и оттуда донесся ее… да нет, совсем не ее, а скандальный хамоватый голос, вполне приличествующий грозной складохранительнице, сержанту внутренней охраны Синичкиной:

– Ну, и чё надо? Обед у меня! Вот, читать умеете?

Мужской голос был заискивающий:

– Да мне бы только, Светочка…

– Кому Светочка, а кому товарищ сержант! Чё в обед приперся, спрашиваю? (Ну, Катюша Изольская, ну миссис Сазерленд!)

– Дело-то срочное, товарищ сержант. Вот, гимнастерочка… ворот – вообще напрочь. Новую бы…

– Да у вас, товарищ лейтенант, я гляжу, окромя гимнастерки, еще и вся, извиняюсь, рожа набекрень. И где же вы это – до такого состояния?

– Да не, я как раз самую малость. Это капитан один разгулялся, Блинов фамилия, здоровый, гад! Ничего, мы ему тоже накостыляли, мало не покажется… А меня, надо ж, через час к самому товарищу Берия вызывают; ну как я к нему – в такой гимнастерке?

– А ничё, что, пардон, с такой рожей?

– Ничё, скажу, что на боевом задании, да и Галочка из канцелярии обещалась подпудрить малость; а вот в гимнастерке такой никак нельзя.

– Так давай ордер на новую.

– Да кто ж вот так выпишет за здорово живешь? Мне эту всего запрошлым месяцем выдали. Вы уж, товарищ сержант, как-нибудь…

– «Как-нибудь»! У меня тут не частная лавочка, чтобы «как-нибудь»!

– Да я ж понимаю, Светочка… то есть товарищ сержант; но вы уж войдите в положение…

– Эх!.. Ладно! Слава труду, сердце у меня девичье доброе. На, держи. Из внутренних резервов. Бэушная, правда, тут вот рукав попорчен, но все получше этой. А рукав пусть тебе Галочка твоя из канцелярии подштопает. Бери, помни мою доброту!

– Век помнить буду, товарищ сержант! А это – вам.

– Чё это? Не надо, нам не положено.

– Так я ж – от чистого сердца!

– Ну если от чистого… Ладно, топай, лейтенант, к Галочке своей.

Вернувшись с бутылкой ликера «Бенедиктин», пояснила:

– Взятка. Уже столько понанесли – лабаз могу открывать… Ну, как я их держу?

Васильцев с трудом сумел улыбнуться – казалось, кожа сейчас лопнет на распухшем лице:

– Да, держишь здорово, – сказал он. – И слава уже, смотрю, у тебя на всю контору.

– Не завидуй. Слава о капитане Блинове тоже долго еще держаться будет. Я только к концу последнего действия подоспела; но все равно, скажу тебе – впечатлило!.. Ну а если б не подоспела? Боюсь, больше мы с тобой не разговаривали бы.

– Да я… после того, как ты пропала… не очень на встречу и рассчитывал… – не без труда проговорил Юрий – плохо слушался прокушенный язык.

– Да… – вздохнула она. – Ты уж прости, что так получилось, но иначе, поверь, было никак нельзя. Вдруг обнаружила, что они меня почти выследили, это было слишком опасно.

– Кто – «они»? – спросил Юрий и сразу осознал, сколь глуп его вопрос: он не прояснит и тысячной доли тайн и загадок, окружавших ее.

– Да, ты прав, – согласилась она, – «они» слишком разные, чтобы их – вот так, одним словом. Давай-ка потом. А пока скажи мне: ну зачем ты вчера устроил это побоище? Понимаю, душу отвел; но конспирация как же?

По этим словам Юрий понял, что она знает и про него, и про Тайный Суд, и про все события последних дней решительно все, поэтому отозвался в сердцах:

– Какая, к лешему, конспирация! Все равно все уже прахом.

– Если ты имеешь в виду Тайный Суд и полагаешь, что его больше не существует, то поверь, тут ты глубоко заблуждаешься, – улыбнулась Катя. – За свою долгую историю он претерпевал и не такое. Время сейчас, конечно, не простое, но это еще не повод для отчаяния.

– Викентий… – произнес Юрий. Договаривать не стал – страшны были воспоминания.

– Да, я знаю, – спокойно сказала Катя. – Я была там сразу после тебя, но он был уже мертв. Тебе он ничего не успел сказать?

Юрий покачал головой:

– Ничего… Почти ничего… Главное – все его люди исчезли для нас вместе с ним: они больше никому не подчинялись.

– Это плохо, – согласилась Катя, – но вполне поправимо. В конце концов, людей можно и заново набрать, так уже случалось.

– И Домбровского убили…

– Ну, убили его или нет, – перебила Катя, – мы пока с уверенностью не можем сказать. Во всяком случае, трупа пока никто не видел.

– И все документы из тайника исчезли… И деньги…

Катя спросила:

– А ты прежде видел деньги там, в тайнике?

Юрий нахмурился, припоминая. Что-то там лежало на полках, но были ли там деньги, с уверенностью он не мог сказать. Вместо ответа лишь прибавил:

– И Борщов удрал, где-то схоронился со своим котом…

– И ты, – заключила Катя, – понял, что все кончено, и дал себе волюшки напоследок, верно я уловила?

– Что-то вроде того… – произнес Юрий. Сейчас он чувствовал себя мальчишкой рядом с ней, запутавшимся, глупым, набедокурившим мальчишкой. И добавил в свое оправдание: – Но ведь вправду, больше никого не осталось…

Катя сказала строго:

– Как это «никого», если остался ты? А ты – это не просто ты. Насколько я понимаю, именно тебя Домбровский оставил вместо себя на случай, если с ним что-нибудь случится. Значит, ты – это и есть Тайный Суд. Пускай пока в единственном лице, это со временем поправимо. И раскисать тебе – непростительно!

Она была права! Раскис, как кисейная барышня! Дурак, размазня! Тут даже оправдываться нечего.

– А во-вторых, – продолжила она, – ты вовсе не так одинок, как думаешь. В Москве только одно из отделений Суда, имеется Центр, и он, поверь, неусыпно наблюдает за происходящим. Кстати, именно из этого Центра меня и прислали.

– Ты?.. – только и проговорил он. Так вот в чем дело! Теперь многое становилось на свои места.

– Прости, я не могла тебе сказать всю правду при той первой встрече, еще не знала, что ты во все посвящен. Хотя, конечно, понимала, что рано или поздно…

– Ах, ну да, по праву происхождения! – догадался Юрий. – Но ведь в таком случае – и ты тоже…

– Конечно, – кивнула она, – как же иначе. Правда, отец перед смертью не посвятил меня во все, это сделали потом другие люди.

С ума сойти! Значит, и ее отец, интеллигентнейший архитектор Евгений Гаврилович Изольский, – значит, и он тоже… Впрочем, надо ли удивляться, если отец его, Юрия, добропорядочный адвокат Андрей Исидорович Васильцев, был из той же когорты?

– Тогда, в Гражданскую войну, – продолжала Катя, – казалось, что Тайный Суд здесь, в России, прекратил свое существование, в особенности – после гибели Андрея Исидоровича. Вот мы и оказались за границей. В сущности, он тогда поступил так же, как нынче ваш Борщов. Но я, когда мне предложили, – я согласилась сразу.

«Зачем?! – подумал Юрий. – Из той спокойной, безопасной жизни в Лондоне – сюда, в эту кровавую круговерть?»

– Просто, – вздохнула Катя, словно услышав его немой вопрос, – не хотелось быть… как твой отец однажды говорил… я запомнила…

– Двуногой без перьев, – подсказал Юрий. – Это еще Платон, кажется, сказал.

– Я знаю. Но впервые услышала от твоего отца, и запало в душу. Не хотелось быть вот такой вот ощипанной курицей… А Москву выбрала – да, чтобы встретиться с тобой, я в тот раз тебя не обманула.

– Ну а исчезла-то почему? – спросил он.

– Вдруг почувствовала – здесь происходит что-то не то.

– Нападение в Марьиной Роще?

– Там и вправду могла быть просто случайность, – на то она и Марьина Роща. Но потом, пока ты лежал в больнице, стали происходить всякие непонятные вещи… В общем, я поняла, что меня выследили и квартира миссис Сазерленд оказалась не самым безопасным местом. К счастью, на такой случай у меня имелась запасная легенда.

– Светлана Синичкина?

– Да. Как, справляюсь?

– Как будто ею родилась, – улыбнулся Юрий. – А кто выследил? Эти, из помойной империи?

– Их людей я тоже заметила, но дело не только в них. Сами по себе они не так опасны, как кажутся.

Юрий вспомнил последний взгляд умирающего Викентия. Какую бо2льшую опасность Катя имела в виду?

– Видишь ли, – продолжила Катя, – я давно уже слышала про их царство. Несмотря на свои несметные богатства, они по сути так и остались жалкими попрошайками. Их ничего не волнует, кроме денег, и в такую сложную игру, как сейчас, они по собственной инициативе ни за что не стали бы ввязываться, головы у них устроены по-другому. Нет, за ними наверняка стоит какая-то другая, пока неясная сила.

– Но какая? НКВД?

– О, вот уж нет! Эти умеют только хватать беззащитных, а сами дрожмя дрожат и ждут, когда их тоже поставят к стенке… Впрочем, по своим каналам я узнала, что их начальству недавно стало откуда-то известно про Тайный Суд. Кто-то пожелал и их тоже стравить с нами. Некий Призрак. Ты про такого не слыхал?

– Да, – вспомнил Юрий, – Домбровский однажды упоминал какого-то Призрака, но объяснять ничего не стал. Вряд ли ему известно, кто это такой… А почему ты сразу к Домбровскому не обратилась?

– Сначала хотела понаблюдать со стороны, что у вас тут происходит. Ну а потом… сам знаешь…

Юрий кивнул:

– Да, потом уже было поздно… И что теперь будем делать?

– Собирать осколки, что же еще? – она пожала плечами.

И Юрий впервые за эти дни вдруг ощутил уверенность: у них все получится. Теперь, когда он с ней, у них все получится, не может не получиться!

– Ну а теперь, – попросила Катя, – расскажи все, что знаешь ты, постарайся не упускать никаких мелочей.

Он начал с самого начала, с того дня, когда получил письмо от Домбровского. Кажется, в самом деле удалось не пропустить ни одной даже самой малозначащей мелочи. Катя, слушая его, иногда кивала – должно быть, это было для нее не ново, – а иногда хмурилась – похоже, не сходились какие-то детали в той мозаике, которую она складывала в уме.

– Навело на какие-нибудь мысли? – спросил он, доведя свое повествование до подвигов капитана Блинова.

– Разве что появились кое-какие зацепки для размышлений, – проговорила она. – Обсудим это позже, а пока… Давай разберемся, кого мы пока видим своими противниками и насколько близко можем к каждому из них подобраться. Итак – во-первых?

– Эти помойные любители капустки, – перед глазами Юрия возникла картина страшной смерти Викентия, и холодок прошел по телу оттого, что, возможно, предстоит схватка с такими противниками.

К некоторому его облегчению, Катя покачала головой:

– Вряд ли с них надо начинать. Подобраться-то к ним можно, но начинать надо с другого.

– С Призрака?

– Нет, это – в самом конце, о нем мы практически ничего не знаем.

– С Борщова? С Домбровского?

– Ты что, имеешь хоть малейшее представление о том, где они?

Юрий покачал головой.

– С чего же тогда? – спросил он.

– Думаю, – ответила Катя, – начинать следует с самого слабого звена…

– Алё, – развязно произнесла в трубку сержант Светлана Синичкина. – Я с кем говорю, с лейтенантом Уховым?.. Что, Сенечка, узнал? Молодец!.. А чё делаешь?.. Вот и я тоже. А подарков мне тут цельный короб нанесли… Да всё, и закусить, и прочее. Составишь компанию?.. Ну так не задерживайся, жду… – Положив трубку, пояснила: – «Язык» нам нужен, а лучше «языка», чем этот Сенечка Ухов, не найти: редкостный охламон. Нынче он как раз на майора Чужака пашет. Уже выложил спьяну, что этому Чужаку поручено самим Берия проникнуть в Тайный Суд, что-то он такое, видно, замыслил. Сейчас мы этого Ухова – наизнанку.

– А мне что делать? – спросил Юрий.

– Ничего, лежи как лежишь, только голову одеялом накрой. Шурином моим будешь.

Через несколько минут послышался скрёб в дверь, и Юрий услышал сквозь одеяло голос Синичкиной:

– Но-но, Сенечка, покедова – без рук! Ишь, трезвый – а сразу пристаешь, неча мне тут!

Они вошли в складскую комнату.

– А это кто? – спросил лейтенант Ухов.

– А это мой кум с Ростов-Дона, прибыл барахлом отовариться. Да вот же! Едва деньги в кармане почуял, сразу назюзился, уже вот второй день не просыхает. Напьется – и дрыхнет как бревно. Ты, Сенечка, на него не гляди, он не слышит ничего, до завтрева не очухается. Ты только не говори никому, что я его тут приютила: сам знаешь, не положено в казенном помещении.

– Ясно, не положено. Да ты ж меня, Светик, знаешь, я – молчок.

– Не знала б – не позвала бы. А вот гляди, чего нам Бог послал. – Загремели бутылки, посуда.

– Ну-ну! – все же заметил бдительный чекист. – Про Бога ты тут не больно-то.

– Ох, сама знаю, Сенечка, как-никак сама член ВКП(б), а вот же прицепилось к языку, как болячка. Больше не буду. Ну давай, Сенечка. Слава труду!

– Слава труду! – поддержал ее лейтенант.

Чокнулись.

Катя взяла завидный темп – за десять минут под нехитрые тосты чокались раз пятнадцать. Наконец сержант Синичкина направила разговор в нужное русло:

– А ты, Сенечка, я слыхала, под самим майором товарищем Чужаком служишь?

– Точно так. Беззаветный, скажу я тебе, человек! Но только об этом – тсс!

– Ясно, что – тсс, чай, не маленькая.

– То-то! А товарищ Чужак теперь во всем лично Самому отчитывается.

– Ух ты! Ежову, что ль? Николай Иванычу?

– Не, Ежов – всё, хана ему вроде. Только тсс!

– Ох ты, мамочки! И кто ж заместо его?

– Товарищ Берия Лаврентий Павлович.

– Это в очках который?

– Не в очках – в пенсне. Потому как культурный человек, видать, зрение попортил по ученому делу.

– Бедненький… А ты с товарищем Чужаком все троцкистов изводишь?

– Сейчас – другое. Вышли на глубоко законспи… законспе… в общем, на целую организацию. Тайный Суд называется. Самое звериное логово. Он, этот Тайный Суд, чекистов мочит. Слыхала, что с Буцисом и Ведренкой сотворили?

– Ох ты, свят, свят!.. Прости, опять прилипло поповское… Опасное, наверно, задание?

– А ты думала? Вон, помнишь, Непомирайко с Негорюевым?

– Не дай-то господь… Тьфу ты черт, снова!.. Но ты уж у меня смотри, я, ежель чего, переживать буду, ушки у тебя красивые, махонькие.

– Это уж как партия прикажет.

– Да, такая у вас, у родимых, служба. Отчаянные вы мои головушки!.. И как же вы про этот Тайный Суд раскопали?

– Да вот Призрак один завелся…

– Да ты что! Так прямо и призрак? Аж на душе зябко…

– Не настоящий призрак, не боись. Агентурный псевдо… псивдо… Кликуха, в общем, такая.

– Рецидивист?

– Наверное.

– Когда ж вы, мои милые, всю эту нечисть искорените, чтоб не мешала людям социализм строить?

– Не сомневайся, ужо искореним! Не сразу только…

– А чего ж тянуть?

– Да тут такое дело… Только ты – тсс!

– Могила!

– А задумал товарищ Берия этот Тайный Суд под себя приспособить – чтоб он врагов народа карал, во как!

– Что-то лепишь ты, Сенечка. Вам что, «троек» мало – троцкистов карать?

– «Тройка» – не то. Так злыдни больно легко отделываются: маслину в затылок – и поминай как звали. А вот прикинь: висит какой-нибудь троцкистско-бухаринский злыдень на дереве, и на шее у него табличка какая-нибудь эдакая.

– Как у Буциса?

– Во-во. Конечно, для всякой мелкоты и «тройки» вполне довольно, а ежели ты – навроде наркома?.. Красиво мыслит товарищ Берия, вот что значит в гимназиях обучался.

– Наркома? Не больно-то?

– А чё? Хоть бы даже этого нашего прошлого.

– Ежова?! Николай Иваныча?! – ужаснулась сержант Синичкина.

– А что, он заговоренный, Николай Иваныч твой? Очень даже ему место с такой табличкой. Мне товарищ Чужак самолично намекал; а ему, Чужаку, – кто? Улавливаешь?

– И что ж, ты задание такое получил?

– Что-то я заболтался тут с тобой, – вдруг посерьезнел лейтенант.

– Так я же – тсс!

– Ну и хорошо, что – тсс! Проехали. Какое Родина поставит задание – такое и выполню.

– И с Ежовым тоже?.. Все, все, молчу! Я ж, Сенечка, только за тебя боюсь. Тебе-то самому не стрёмно?

– Ох, скажу я тебе… Бывает, всю ноченьку глаз не сомкну!

– А ты, Сенечка, выпей еще для храбрости. Молодец, вот так! И еще одну! Полную!.. Давай еще – Бог троицу любит!.. Ну, ты как, Сенечка?

– Вот щас – порррядок! Полный порррядок! Самое то! И нет таких пррреград, которые бы большевики…

Раздался грохот. Юрий выглянул из-под одеяла. Лейтенант лежал лицом на столе. Потом с нечеловеческими усилиями он приподнял голову и, устремив перст к потолку, произнес одно только слово:

– Спиногрызы!..

– Ты про что, Сенечка?! – спросила сержант Синичкина.

– Спиногрызы, вот! – повторил лейтенант и погрозил пальцем потолку.

– Какие такие спиногрызы?

– Вот такие вот! Страхолюдные! Сила у них какая – знаешь?! Вроде одну капустку жрут, а – силища! Думаешь, мы с товарищем Чужаком пальцем деланные? Ошибаесся! Потому что – спиногрызы!.. – и пьяные слезы потекли по его лицу.

С каждой минутой его слова все более утрачивали сходство с человеческой речью, но у Кати, кажется, получалось вытянуть из него что-то хоть немного осмысленное. Юрий понял только одно: что у майора Чужака давно уже налажена связь с этими самыми спиногрызами; именно в них майор и лейтенант Сенечка рассчитывали найти защиту. И тропа к этим спиногрызам уже, кажется, была ими проложена.

Говорил лейтенант все тише, Юрий уже не слышал почти ничего из его бормотания, но Катя продолжала терпеливо с ним работать, и вроде бы не без успеха.

Наконец лейтенант опять уронил голову на стол и мерно захрапел.

– Теперь, – сказала Катя, – до завтра будет дрыхнуть, я ему на всякий случай еще тройную дозу снотворного вкачала. Но все, что надо, мы из него вытянули. Ладно, и ты пока спи, завтра нам предстоит много дел.