Утром их путь начался с Дорогомиловского рынка – как удалось Кате вытянуть из лейтенанта Сени, привередливые спиногрызы признавали капустку только оттуда. Отоварившись трехлитровой банкой квашеной капусты, далее они двинулись к Парку культуры – именно оттуда начинался путь в преисподнюю. По дороге Катя наставляла Юрия:

– Постарайся ничего не пугаться. Как я поняла, выглядят они очень страшненько, думаю, тамошняя знать подбиралась по принципу личного уродства. Кроме того, вступали в действие всякие мутации, характерные для замкнутых людских кланов. В общем, я чувствую, насмотримся! Один меня особенно настораживает – треугольный, который вроде бы мысли умеет читать.

Про этого, с треугольной башкой, лейтенант Сенечка вчера поведал в самом конце, дрожа как осиновый лист от страха. Мужику, по его словам, в империалистическую войну снарядом снесло верхушку черепа, вот ему в госпитале и приделали на это место колпачок из гуттаперчи, но если он этот колпачок снимает, то открытым мозгом чужие мысли читает. Его сам Берия хотел для своих целей приспособить, но спиногрызы первыми его перехватили и упрятали, теперь он на них работает.

– Так что придется контролировать свои мысли, – сказала Катя. – Сумеешь?

– Попробую, – пообещал Юрий. Он прикинул, как это сделает, и не смог сдержать улыбки. Подумал: «Такого ерша ему запущу – мало не покажется!»

Когда подошли к станции метро «Парк культуры», искать долго не пришлось – сразу увидели связного, которого описал лейтенант Сенечка. Огромного роста слепец, одетый в отрепье, с черной повязкой на глазах, стоял, прислонившись спиной к стене, и беспрерывно щелкал семечки. На груди у него висела фанерная табличка с надписью: «Чиним швейные машинки с выездом на дом».

– «Зингер» девятьсот второго года чините? – спросила Катя (это был пароль).

Некоторое время слепец явно оглядывал их, причем делал это как-то при помощи правого плеча, ибо голова с повязкой на глазах оставалась неподвижной. И вдруг, к ужасу своему, Васильцев обнаружил вперившийся в него вполне зрячий глаз, только располагался этот глаз вовсе не там, где должно, а на плече. Заплатка там отпала, и из-под нее ясно виднелся большущий глаз – с веком, с ресницами. Глаз неторопливо обозрел его, Юрия, затем Катю, наконец, к облегчению Васильцева, человек с табличкой прикрыл заплаткой прореху на плече и оглушительно свистнул в два пальца.

Тут же у кромки тротуара с визгом притормозил автомобиль. Это был уже знакомый Васильцеву «роллс-ройс», весь в заплатинах, с фанерными листами вместо боковых стекол. Горбун-водитель, одетый явно с помойки, приоткрыл дверцу и бодро отрапортовал:

– Карета подана! Просю!

Васильцев и Катя пролезли на заднее сиденье. Верзила с табличкой уселся рядом с водителем, но развернулся назад и снова откинул заплатку на плече, и его глаз теперь блуждал по Кате и Васильцеву.

– Доставим в лучшем виде, – пообещал горбун, заводя двигатель, – будете премного довольны.

– Спасибо, – кивнула Катя.

– «Спасибо»… – буркнул горбун. – За «спасибо» нынче и кошки не мяукают.

Катя вынула из ушей золотые сережки и протянула их горбуну. Тот попробовал их на зуб и одобрил:

– Да, рыжье настоящее. Люблю, когда клиент с пониманием. – Он повернулся к плечеглазому: – Сразу в Туннель Висельника, или как?

– Сначала Рентгена подберем, – ответил тот, – пускай просветит их по дороге. Он нас там, у туннеля, поджидает.

Юрий догадался, что под Рентгеном подразумевался тот самый «треугольный», умевший просвечивать чужие мозги.

После недолгого пути машина притормозила, в нее впрыгнул какой-то чудик в длинном, до пят, плаще и с треугольным колпаком на голове, уселся на приставное сиденье напротив Кати и Васильцева, и машина снова тронулась.

Живя в городе, где ни с того ни с сего в одночасье и навсегда исчезают жители, где действуют некие непостижимые для здравого ума законы, где по ночам люди не спят, в липком страхе ожидая стука в дверь, где некий Тайный Суд вершит справедливость, он, Юрий, не раз ловил себя на мысли, что проживает в мире, придуманном чьим-то больным воображением, в мире, которого в реальности просто не может быть. Потому сейчас, скользнув оттуда в этот новый мир, где у людей глаза растут из плеч, где правят нищие короли и помойные императоры, где тебя просвечивает своим рентгеном какой-то монстр с треугольной башкой, он почти не удивился: просто, по всей видимости, эти миры, которых не может быть, были вложены один в другой, наподобие матрешек, и кто знает, во сколько еще таких миров ему нынче предстояло провалиться.

– Покуда завяжи им глаза, – приказал тот, что с глазом в плече.

Треугольноголовый достал из кармана повязки и быстро завязал глаза Кате и Юрию.

– К Туннелю Висельника подъезжаем, – пояснил горбун-водитель, – ничего не потеряете, если не увидите, обычно все проходят мимо, никто не замечает: дырка – она дырка и есть.

– А почему он так называется? – спросил Васильцев.

– А! То особая история! – обрадовался вопросу словоохотливый горбун. – Когда тут недавно метрошку рыли, одна бригада метростроевцев сгинула. Оказалось, ихний прораб, не шибко в картах грамотный, не в том месте копать начал. А задор-то комсомольский, стахановский; вот он и нарыл лишних километров пять, пока его бригаду не нашли и не остановили. Прораб наш от душевного расстройства в том же туннеле и удавился, а бригаду его за вредительство отправили в Воркуту шахты рыть. Ну а заделывать туннель никто не стал, сметы на то Лазарь Каганович не подписал, и туннель этот ни по каким документам не значится. Ну а уж мы этот туннельчик расширили. Немножечко так, километров на пять-шесть, так что есть где схорониться честнóму народу… Вот и въехали, – подвел он итог, и сразу в нос ударил запах затхлости и залежей нечистот.

Лишь теперь треугольноголовый снял повязки с их глаз. В туннеле было темно, автомобиль освещал путь фарами. Затем Рентген снял с головы свой конический колпак и остался в повязке из грязной марли, под которой шевелился какой-то невидимый студень. Васильцев понял, что в следующий миг начнется сеанс рентгена, и подмигнул Кате: сейчас он знал, что ему делать.

Задача была, в сущности, из простых, Юрий не раз принимался ее решать, когда болели зубы. Странное дело, всякий раз он потом напрочь забывал решение и приходилось браться за нее с нуля. Что ж, сейчас, похоже, зубы сведет у кого-то другого, не без злорадства подумал он.

Итак… Заяц мчится по прямой с постоянной скоростью. Волк начинает погоню из точки, находящейся вне этой прямой; его скорость постоянна по величине, а бежит он таким образом, чтобы заяц всегда находился перед ним. Спрашивается: какова форма кривой, по которой бежит волк?

Рентген сразу заерзал на своем приставном сиденье и начал потеть.

Собственно, задача сводилась к системе обыкновенных дифференциальных уравнений, но для решения требовались довольно хитрые подстановки, которые Юрий регулярно забывал и всякий раз восстанавливал их заново. Ну-ка, если взять тангенсы – там, кажись, должно исчезнуть одно очень гнусное слагаемое…

Было ощущение, что Рентгена сейчас стошнит прямо на пол.

…А может, стоило, наоборот, дополнить это чертово слагаемое до полного дифференциала? А что? Возможно, все упростится…

Ах, как ломало беднягу Рентгена! Лицо его дергалось, из-под марли, покрывавшей голову, струями лился пот. Обладатель плечевого глаза наконец заметил, как колбасит его дружка, и спросил:

– Э, Петюня, укачало никак?

Рентген-Петюня надел гуттаперчевый колпак и, переведя дух, проговорил, утирая пот:

– Клиент непростой попался.

– Ничё, Петюня, тебе, чай, не такие попадались? – подал голос горбун. – Вон, помнишь, прошлым месяцем мы вурдалака-расчленителя одного везли, он еще из кожи молодых девок портмоне делал, потом продавал на Сухаревке; тоже тебя страсть как колбасило, а ничего, расколол-таки злыдня. Ты уж поднапрягись, соберись, не с пустыми ж руками к ихним величествам являться. Я-то сразу усек, что эти злыдни непростые, но неужто похлеще того?

В этот самый момент Васильцев подумал, что тут вполне не лишне бы сделать обратную тригонометрическую подстановку, и Ренгена-Петюню, как динамитом, подкинуло вверх, его гуттаперчевый шлем вонзился в крышу машины. Так и оставив его там торчать, он распахнул дверцу, выкатился из автомобиля и, издавая какие-то жалкие звуки, ушмыгнул во тьму.

– Да, нервный Петюня сделался, – вздохнул горбун. – Теперь ищи его свищи. Небось теперь недели две где-нибудь отлеживаться будет… Не трясет? – спросил он пассажиров. – А то можно бы и сбавить, – видимо, после происшедшего заключил, что с такими людьми надо обращаться как можно почтительнее.

– Да скоро уж будем, – буркнул его товарищ, моргнув заплаткой на плече.

Васильцев отметил, что туннель начал расширяться, машину почти перестало подкидывать на ухабах и в затхлом воздухе подземелья стали улавливаться запахи дешевой парфюмерной лавки.

Вдруг свет фар наткнулся на огромные резные ворота, перекрывавшие весь проем туннеля, и машина стала как вкопанная.

– Приехали, – сказал горбун, и Васильцев понял, что сейчас они въедут в еще один мир, которого не может быть, – уже, кажется, третий по счету.

Горбун нажал на клаксон, ворота отворились, и машина въехала в просторное помещение, напомнившее Всильцеву недостроенную станцию метро. Горбун подтвердил его догадку:

– Тут один чудак-энтузиаст столицу всемирного метро надумал соорудить – на случай всецельно победившего социализма. Навроде Дома Советов, но только под землей. Уже почти отстроил, но тут выяснилось, что у чудака этого с происхождением что-то там не так, да еще символику троцкистскую бдительные люди углядели на потолке. В общем, чудака этого – к стенке, все подходы засыпали, но наш народец по горсточке, по горсточке все разгреб – и вон оно что получилось!

Помещение действительно подавляло своими размерами, правда, в сером свете, слабо пробивающемся откуда-то сверху, выглядело оно тускло и оттого особенно загадочно. Посреди площади размером со средний аэродром возвышалось огромное сооружение – не то радиобашня, не то грот-мачта какого-то океанского парусника. Вдоль стен стояли скамьи, и на этих скамьях сидели мелкие существа неясного пола, одетые в мышино-серую одежду и занятые каким-то рукоделием; по представлениям Юрия, именно так должны были выглядеть сказочные ткачихи-кикиморы. По всей видимости, рукодельницы то и дело укалывали себе пальцы, и изо всех углов ежеминутно доносился слабый писк.

Глаза Васильцева уже обвыклись с полумраком, и он увидел два огромных трона, стоявших подле загадочного сооружения, и на этих тронах шевелилось что-то явно живое. На одном троне восседало свиноподобное существо с огромной головой, одетое в наряд, который, не будь он так грязен, подошел бы какому-нибудь оперному королю. Спереди и сзади у свиноподобного выделялись два неестественно больших полушария: спереди – брюхо, сзади – горб. Видимо, уродства служили тут чем-то наподобие знаков аристократизма. На соседнем троне сидел некто неестественно высокий, с прямой спиной, черным, как асфальт, лицом, с руками невероятной длины, одетый в какой-то языческий расшитый звездами синий балахон. Юрий догадался, что лицезреет монархов этого подземного мира – тех самых Короля Нищих и Императора Помоек, Луку и Фому, о которых не так давно рассказывал Домбровский.

На какой-то миг все замерло. Обитатели подземного царства, оставив свои дела, теперь во все глаза изучали пришельцев. Пауза явно затягивалась.

Вдруг свинорылый хлопнул в ладоши, и потоки ярчайшего света по спиралям разбежались от пола до самого потолка, и сразу свист, писк, ор, гам сверху донизу заполнил помещение.

Тут, однако, монарх в синем балахоне поднял руку, и все звуки в одно мгновение оборвались.