В Балтиморе нас встречали президент университета Дж. Гопкинса Стивен Мюллер, мэр города Курт Шмоке, многочисленные представители общественности. На машинах нас повезли по ночному Балтимору в студенческий городок. Улицы были пустынны, ибо американцы не имеют моды разгуливать ночью по улицам. Семья и клубы по интересам дают им верную возможность со вкусом провести свой досуг. И мы, проезжая по пустынному городу, в полуосвещенных старинных зданиях угадывали какое-то особое очарование. После нью-йоркского столпотворения Балтимор казался Эдемом. Сам студенческий городок — это обособленный, со своей неповторимой аурой заповедный уголок.
Стивен Мюллер проводил нас в заведение, где находился кабинет основателя университета Гопкинса, показал библиотеку, свой кабинет, после чего нас препроводили в отведенные для гостей апартаменты. Вощанов и Алференко разместились в одной комнате, я остался с Ярошенко. У Ельцина был довольно скромный, но со всеми удобствами и уютный номер. Мы расселились на втором этаже, а ужинать нас пригласили вниз, где уже был накрыт длинный стол. Запомнилась его «доминанта»: изобилие и колорит всевозможных сортов ветчины и колбас и, конечно же, множество фруктов, овощей и несколько сортов великолепного американского пива. Кстати, оно нам напомнило, что в мире существует и такой прекрасный напиток, о котором мы уже стали потихоньку забывать. Понятно, у нас другие мерки. Когда ровно тридцать лет назад, и тоже в сентябре, в США приехал Никита Хрущев, то его главным козырем был первый советский спутник и тот факт, что в СССР ежегодно выпускается инженеров вдвое больше, чем в Америке. Тогда Никита Сергеевич обещал «догнать и перегнать» США, а ровно тридцать лет спустя, будущий первый Президент России засвидетельствовал полнейшую несостоятельность «социалистического выбора» перед «загнивающим капитализмом».
Заканчивался трудный день — второй день пребывания в Соединенных Штатах Америки. Но ночного застолья мы все же не избежали, но и оно, вкупе с оживленными разговорами, теплым вечером с топазовыми звездами, создавало определенное настроение.
Пошли спать поздно — где-то около четырех утра. Растревоженные впечатлениями, физической нагрузкой и перепадом во времени, мы долго не могли заснуть. Обычно я не жалуюсь на бессонницу, но тогда мы с Ярошенко почти до утра не могли сомкнуть глаз. Все было для нас непривычно: сам воздух, стрекот цикад, уличные шумы, словом — вся обстановка. И я невольно вспомнил предупреждение Мэтлока, что самый «критический момент» после его прилета в СССР наступает именно на третьи сутки. Не надо на этот день планировать серьезных встреч и постараться свести до минимума всякую физическую активность. И когда я наконец заснул, меня вдруг разбудил Ярошенко. «В чем дело?» — спрашиваю. «По-моему, Борис Николаевич не спит». Я поднялся, пошел в номер к Ельцину и застал его бодрствующим. «Очень тяжело, — сказал он, — никак не могу уснуть». Я напомнил ему, что у нас нелегкий день, а уже в семь часов нужно вставать, так как нас предупредили, что скорее всего состоится поездка в Белый дом…
.. Не захочешь, да станешь фаталистом. Еще в тяжелые дни «падения» Ельцина к нам в Госстрой пришла женщина, большая поклонница Бориса Николаевича. И тогда на свой страх и риск я повел ее в кабинет шефа и представил как экстрасенса. Во всяком случае, она сама себя к ним относила. Любовь Павловна… Не знаю, насколько сильны ее парапсихологичес-кие «чары», но одна черта действительно очаровывала. Она умела любого человека вытащить из уныния. После ее визитов настроение у Бориса Николаевича и у меня становилось намного оптимистичнее. И что удивительно: за несколько дней до отъезда в Штаты она, вопреки обычному ее жизнеутверждающему прогнозу, предупредила, что Борису Николаевичу надо опасаться 12-го числа…
Я, конечно, пропустил это предупреждение мимо ушей и вспомнил о нем лишь в университете Дж. Гопкинса, именно 12 сентября.
Проснувшись в 6 часов, я умылся, привел себя в порядок и вышел на улицу. Погода стояла отличная. Все наши были на ногах и напомнили мне, что Мюллер уже приехал и ждет всех на завтрак. И поскольку Борис Николаевич не давал о себе знать, я отправился к нему в номер, чтобы прояснить ситуацию. Но он еще спал, причем спал тем глубоким сном, о котором я говорил раньше. Стоило огромных усилий его расшевелить, и, когда он вроде бы пришел в себя и начал одеваться, я понял, что он еще так и не проснулся. Принятое накануне снотворное было сильнее его воли. Все его движения — вялые, заторможенные. И тогда я вспомнил Любовь Павловну, предупреждавшую о таблетках. Вернувшись в Москву, я рассказал ей о том «сонном эпизоде», который случился в Балтиморе. Как же она сокрушалась: «Ведь он мог вообще не проснуться»…
Мюллер пригласил на встречу с Ельциным всю знать Балтимора. К семи часам все собрались и с любопытством ждали появления гостя. Они, как пионеры на линейке, выстроились в ряд, и Ельцин пошел их приветствовать. Это было жуткое зрелище. Алференко и Гаррисон схитрили и под каким-то предлогом ушли в город. Вощанов и Ярошенко остались с гостями, а мы с Борисом Николаевичем отправились пить кофе…
Короче, к девяти часам, то есть к началу лекции, он с трудом оклемался и мы отправились к публике. В зале его ждали 800 слушателей. И вот в этот момент произошло резкое перевоплощение. Ельцин оживился и даже начал подшучивать над Мюллером. На сцену они вышли вместе, и, когда хозяин университета начал что-то читать по бумажке, Борис Николаевич подошел и забрал с его пюпитра текст. Это была еще та сцена! Публика по достоинству оценила «нестандартный ход» гостя и бурно зааплодировала. «Давайте будем в равных условиях, — смеясь, сказал Мюллеру Ельцин, — раз я буду говорить без бумажки, то и вы говорите без не-е…» Слушатели от души смеялись — по американским меркам ничего предосудительного в этом не было. И все все правильно поняли.
Вопросы были традиционными, почти одни и те же, что, однако, не вполне устраивало самого лектора. Борис Николаевич, видимо, разнообразия ради стал варьировать свои ответы и, наверное, многие помнят, как он нарочито растягивал аббревиатуру — Ка-Ге-Бе…
Встреча еще не закончилась, когда меня поставили в известность о том, что Ельцина ждут в Белом доме. Нет, нас не собирался принимать сам Президент, мы должны были поехать на аудиенцию к его советнику по национальной безопасности Брентону Скоукрофту. Это не так уж и мало: приглашение в Белый дом «неофициального визитера» — хороший признак. Словом, шеф закруглил свою «веселую» лекцию, поблагодарил Мюллера, и мы быстро отправились в Вашингтон. (Это 35 минут езды от Балтимора.) Однако в мыслях он все еще находился там, в зале университета. Ему явно не терпелось узнать, какова реакция публики на его выступление. Я сказал, что подходили наши соотечественники и тоже доброжелательно отзывались о лекции. И вообще, говорили они, американцы не такие зацикленные, как мы, русские, и любят нестандартное поведение…
…И вдруг, по дороге в Вашингтон, «новости для прессы»: Борис Николаевич во всеуслышание заявляет, что он не поедет на встречу со Скоукрофтом. Не тот, мол, уровень… Переводчик и Гаррисон едва не потеряли дар речи. Особенно шокирован был Джим, для которого «выходка» Ельцина могла бы иметь воистину катастрофические последствия. Ведь Белый дом — кульминация его программы, а значит — это и деньги, и реклама. А Борис Николаевич все больше нагнетает обстановку: «Ну, представьте себе, Лев Евгеньевич, что Буша встречаете вы, мой советник, а не я?» Я ему возразил, что Скоукрофт — это не Суханов, а Ельцин — это Ельцин. И что Скоукрофт — это все же советник по национальной безопасности и в Белом доме он величина, и с этим надо считаться. Но Борис Николаевич все равно упрямился: «Но быть в Белом доме и не встретиться с Бушем…»
Джим Гаррисон тоже гнет свое: теперь ни за что уже нельзя отказываться, надо ехать… Пока мы спорили, машина уперлась в ворота Белого дома. Они открылись, и мы въехали на его территорию, позади остались двое охранников.