Итак, наступление началось. Но для немцев все выглядело как-то невнятно. Вдруг к северу от нашей территории стали чаще обстреливать немецкие части и колонны, захватывать мелкие населенные пункты, взрывать незначительные мосты и потом не давать их восстанавливать, какой-то бомбардировщик с невероятной точностью, одной бомбой, обрушил крупный мост в Каунасе, через пару дней еще один, севернее, потом мосты стали рушиться с пугающей периодичностью — где бомбами, где странными взрывами, где прямой атакой — движение севернее и западнее Вильно вдруг встало. Потом удачным нападением был освобожден лагерь военнопленных и вот тут-то, когда большинство немецких частей региона рванулось на поимку беглецов, и вдарили наши основные силы. "Вдарили" конечно слишком сильно сказано — танковые колонны спицами пронизали пространство и уже через два часа после начала движения городские бои шли непосредственно в Вильно. Заранее разведанные блокирующие укрепления были просто сметены ливнем крупнокалиберных снарядов с фронта и снайперским огнем с тыла. Проще говоря, блокирующие нас части просто проспали, усыпленные тем, что их не беспокоили почти два месяца — все нападения и обстрелы происходили где-то в других местах, а у них все было тихо. Доложить о появлении колонн тоже не смогли — заранее разведанные проводные линии оказались перерезанными во многих местах, а радиостанции глушились со зверской яростью — на этом у нас сидело более сотни мощных передатчиков и почти тысяча операторов, которые отслеживали появление в эфире голосов на немецких частотах и тут же передавали частоту и направление оператору глушилки, который забивал обнаруженную частоту воем и свистом генератора помех — к немецкому приемнику удавалось прорваться только первым фразам, которыми как правило требовали позвать к аппарату какое-либо ответственное лицо. А потом становилось поздно — радиостанции с их операторами в нормальном или не очень виде переходили под наш контроль.
Фланги колонн охраняли заранее расставленные через каждые десять километров усиленные РДГ с батальонными минометами, так что несколько попыток атак было пресечено в зародыше, а потом было поздно — колонна проходила дальше.
Как для немцев стало неожиданностью наше наступление, так для нас стало неожиданностью сопротивление отрядов из местного литовского населения. И если их отряды в сельской местности мы успешно и быстро зачищали нашими ДРГ, то в самом Вильно приходилось вести бои буквально за каждый дом. Собственно, самые серьезные потери мы понесли именно в городе. Мы конечно понимали что городские бои отнимут у нас много жизней, но рассчитывали все-таки только на сопротивление немцев и небольшой части хиви. А оказалось — даже немцы не дрались так яростно как эти. Немцы, чуть попав под плотный обстрел, отходили — они понимали, что с их силами им не выстоять, а так они могут объединиться, перегруппироваться и выбить этих унтерменшей. А эти будущие "лесные братья" дрались за землю, которую они считали своей, понимая, что если сейчас отойдут, то Вильно уже никогда не станет Вильнюсом. Встретившись с таким упорным сопротивлением, мы приостановились, подтянули как можно больше артиллерии, мелкокалиберных зениток на гусеничном и автомобильном ходу, крупнокалиберных пулеметов, и пошли сквозь город свинцово-стальной волной. Гасили любое движение. В комнатах проверяли наличие хозяев броском гранаты. Многие, еще на тренировках по городским боям, недоумевали — зачем их так усердно гоняют в макетах домов вместо того, чтобы брать окопы. Но сейчас все, даже из самых отстающих, вдруг вспомнили чему их учили и стали сдавать самый главный экзамен. К вечеру того же дня все было кончено. Еще неделю продолжались зачистки и допросы.
Пока шел штурм города, стрелковые части обошли город и стали окапываться на заранее определенных рубежах.
С запада, со стороны Польши, все было тихо — несколько штурмов были отбиты и на этом немцы успокоились — свободных частей там не было. А вот с востока от Вильно и юга от Барановичей они поперли уже на следующий день. А через неделю встали. Леса, насыщенные нашими РДГ и схронами с припасами, оказались для немецких войск пластилином, который твердел с каждым часом. Мы не придумывали ничего нового — постоянные обстрелы и быстрые отступления, с тем, чтобы чуть погодя опять обстрелять и снова отступить, но уже в другом месте, подчас за полкилометра от места предыдущего обстрела. Немцы понемногу находили способы противодействия нашей системе вязкого пространства — по лесам шарились их диверсанты и разведчики, над головой висели разведывательные самолеты и постоянно сменяющие друг друга звенья штурмовиков и пикирующих бомбардировщиков, которые по наводке наземных войск выполняли бомбо-штурмовые удары по нашим обнаруженным или обнаружившим себя группам. Это если была радиосвязь. Она была далеко не всегда — служба радиоборьбы работала с каждым днем все лучше и лучше. Немцы и тут показали себя, начав указывать направление воздушных ударов ракетницами, но это конечно же снизило эффективность — летчикам приходилось постоянно наблюдать за землей, что давало возможность нашим истребителям клевать их из-за облаков. Появление же наземных диверсионных групп противника мы предугадали и выработали тактику шахматного порядка — наши РДГ распределялись по районам в пять километров и всегда две или три группы могли прийти на помощь одной из групп, столкнувшейся с егерями. Это позволяло нам быстро создавать локальное численное преимущество над фашистами и эффективно уничтожать их группы. Вот так, при общем численном превосходстве противника, мы заблаговременно создали численное превосходство в лесной местности, что позволяло нам удерживать над ней контроль и наносить из нее удары по дорогам, заполненным немецкими колоннами.
Наиболее опасная обстановка сложилась на юге — немцы тормознули мотопехотную дивизию, которая двигалась на Киев, и повернули ее на нас. Но наши действия на лесных дорогах в Припятских лесах заставили ее остановиться, а потом и повернуть назад, когда у них стали заканчиваться захваченные с собой припасы. Новые припасы, которые они послали вдогонку, обеспечивали в основном нас — колонны обеспечения мы успешно перехватывали нашими РДГ, которые стягивались к месту засады на основе разведданных и действовали совместно, порой до двухсот человек в одной засаде. К тому же мы разрушали все мосты, и переправы, до которых могли дотянуться — их взрывали разведчики либо разрушали бомбардировщики. К началу операции мы собрали звено из пяти бомбардировщиков — четырех немецких и одного нашего. Собирали мы их буквально из лома — из сбитых отбирали более-менее целые детали и ставили на наименее разрушенный корпус. У многих моторов не работали по одному-двум цилиндрам, которые не из чего было восстанавливать. Так что эти летающие франкенштейны давали гораздо меньшую скорость. Да еще мы навесили на них глушители, чтобы немецкие посты звуковой разведки как можно дольше не могли их засечь. Зато такая тихоходность и малошумность, а также камуфляж позволяли им буквально прокрасться к цели и скинуть всего одну радиоуправляемую бомбу, которая с вероятностью 80 % поражала цель, а если не хватало — повторяли в следующий раз. Такое не окончательное разрушение к тому же раздергивало ремонтные силы фашистов — кинувшись к одному мосту, они его начинали чинить, тут разрушался другой мост, они, починив первый на живую нитку, кидались к тому, пропускная способность первого моста падала, а через несколько дней он получал от нас добавки. Так мы существенно снизили грузопотоки к наступающим войскам. Тем ничего не оставалось делать, как только остановиться и потом повернуть назад. Уходящие войска мы тоже не оставляли без внимания, не давали утащить с собой поврежденную технику и оружие. Так припятские леса вдруг стали для немцев серьезной преградой.