Михаил Шепетько в первый раз повоевать практически не успел. Его призвали двадцать третьего июня, но он не успел даже получить форму — место сбора подверглось налету германской авиации, затем, еще не осела пыль от взрывов, раздался крик "Танки!!!" и мечущаяся толпа окончательно потеряла хоть какую-то организацию и ломанулась в разные стороны. Михаил очухался только в глубоком лесу, и потом три недели пробирался до своей деревни, сторожась каждого звука. А в августе к ним пришли советские войска, и он снова оказался на сборном пункте.

Знай он, что есть и "другая" история, в которой уже через неделю он надел белую повязку и стал служить в полицейских частях, а через два года его как собаку пристрелили партизаны, он бы только обрадовался тому, что его снова призвали в Красную Армию. Но ничего такого он не знал, поэтому по-началу был недоволен, что его снова сдергивают с печи. За свою недолгую "службу" он достаточно повидал бардака и неорганизованности, и снова погружаться в это болото не хотел, наоборот, он планировал пересидеть в родной деревне те два-три месяца, за которые германца выбьют с родной земли и начнут бить малой кровью на чужой территории, как им всем и обещали. Но пусть это делает кто-то другой, кто уже прошел достаточное обучение. Но — не судьба. Правда, сейчас были и положительные моменты — кормили три раза в день, на сборный пункт доставили на автомобилях, а не пешком, как в прошлый раз, да и выдача обуви и обмундирования прошла как-то сразу. Правда, обмундирование было странным, но их сержант все с шутками и прибаутками разъяснил и показал. Ишь чего придумали…

А потом началась каторга. Михаил никогда не думал, что служить так тяжело. По рассказам односельчан, вернувшихся со службы, у них все было гораздо спокойнее — да, были и пробежки, и зарядка, и полоса препятствий. Но не целый же день!!! В первые три дня еще было ничего. Как говорил сержант, они пока совсем зеленые, и чтобы сразу их не заморить, нагрузки даются небольшие. И нехорошо при этом улыбался. И Михаил понял, почему, когда на четвертый день их подняли ночью по тревоге. Надо заметить, что он оказался не самым последним, кто встал в строй на плацу. Были новобранцы и по-хуже. Правда, болела рука, на которую кто-то наступил в потемках, а одна портянка комком лежала в правом кармане. И тревога была странной. Михаил думал, что сейчас им выдадут оружие и погонят рыть окопы. Но все стояли на плацу, а командиры ходили вдоль строя и выискивали недостатки. Вскоре Михаил смекнул, что тревога была учебной, но как незаметно намотать портянку он так и не придумал, поэтому делал это уже когда командир выдернул его из строя к таким же невезунчикам и заставил привести себя в порядок. Слава богу, что он был такой не один — почти у всех что-то было не так — ненамотанные портянки, незастегнутые штаны и гимнастерки, ненадетые ремни. Командиры подшучивали, прохаживались по качествам новобранцев, но как-то не обидно, даже смешно. Вскоре их распустили по казармам, но поспать в эту ночь не удалось — их снова подняли по тревоге, снова была проверка, снова качества новобранцев оказались не на высоте, но уже чуть по-лучше, чем в прошлый раз. Как сказал майор, "Теперь вы хоть немного похожи на людей, хотя все еще близки к обезьянам. Ну ничего, мы научим вас родину любить и портянки наматывать!!!". И научили. Весь следующий день они тренировали учебную тревогу, разве что после обеда дали поспать пару часов. И, надо заметить, когда после незнамо какого по счету сигнала тревоги Михаил в сомнамбулическом состоянии бежал на плац, вставал в строй, ждал замечаний, вдруг оказалось, что замечаний-то к нему и нет. "Ну вот, уже похож на человека. Так держать!". И таким был не он один — приведя их в полубессознательное состояние, командиры добились-таки того, что бойцы стали действовать на автомате, выполняя правильные движения — правильно наматывали портянки, правильно надевали сапоги, правильно брали и застегивали ремень и надевали разгрузку.

Все уже было вздохнули с облегчением, и тут этот садист с едкой ухмылочкой произнес "А теперь — с оружием!!!". Все, в том числе и Михаил, прокляли все на свете и приготовились к новым мучениям, но на удивление им хватило всего трех попыток, чтобы научиться отрабатывать тревогу с получением оружия.

И после этого служба пошла как-то проще — пробежки, силовые тренировки, изучение рукопашного боя, работа с оружием — все прорабатывалось, неоднократно повторялось и как-то незаметно, исподволь, но крепко въедалось в подкорку, становилось своим, неотделимым от души и тела. И — постоянный инструктаж — о чувстве локтя, о товариществе, о взаимопомощи, о воинском братстве, о преданности Родине и партии — раз за разом, днем и вечером, при выполнении упражнений и пробежке — в каждой ситуации сержанты и командиры постоянно вдалбливали им эти понятия. И Михаилу это нравилось. Было приятно ощущать себя частью большого, мощного, слитного воинского коллектива, где ты можешь помочь товарищу и всегда получить помощь от него.

И только он прочувствовал себя в новой среде, как — бац! — их учебку распределили по воинским частям. Было жалко расставаться с новыми товарищами — они ведь только-только перезнакомились и сдружились. Но — ничего не поделаешь, служба. Тем более в его тройку попал Димка — парень из соседней деревни, которого он хорошо знал. Он проходил КМБ в другой учебке, поэтому Михаил обрадовался, когда увидел лицо из прошлой жизни, а то его односельчан как-то раскидали по разным учебкам. Но теперь земляки радостно рассказывали друг другу о прошедших трех неделях, делились ощущениями и байками. В двух остальных тройках их отделения земляков не оказалось, но все-равно все как-то сдружились, тем более трое их наставников и сержант твердо но заботливо вводили новичков в курс военной жизни — как понял Михаил, им в таком составе предстоит и воевать некоторое время.

— Никто не бросит вас сразу в атаку! Сначала поползаете по окопам, переждете пару обстрелов артиллерией, несколько бомбежек — то есть понюхаете пороху в относительно безопасной обстановке. И уже потом будете ходить в атаки — сначала во втором эшелоне, а потом, когда будете добегать до уже зачищенных немецких окопов с сухими штанами… так! отставить смех!… так вот — когда к немецким окопам вы сохраните уставной вид своих штанов — тогда разрешим и пострелять по фрицу. То есть. Сначала — привыкаете к новому, а уже затем — начинаете боевую работу. — Новобранцы, поняв, что их не сунут в мясорубку, о которой они не имеют никакого представления, сразу как-то расправили плечи.

Но сначала две недели шло натаскивание на действия в бою и боевое слаживание — троек и отделений. Их наставник, как и наставники других пар новобранцев, следил за неопытными — он только и делал, что говорил — куда бежать, где прятаться и по какой цели стрелять. Все — с объяснениями и примерами.

По-началу Димка с Михой все путались, норовили либо оба вскочить, либо оба лежали и "стреляли", пока свисток наставника не заставлял обоих прекратить упражнения. Но вскоре они уже довольно лихо подбирались к своему условному противнику, четко меняясь родом деятельности — один — стреляет, чтобы придавить врага, другой — перебежками подбирается, чтобы закидать гранатами. И так — по очереди. А инструктор еще и постреливает рядом с ними, чтобы приучить к обстрелу стрелковым оружием. По-началу было жутковато слышать рядом выстрелы и свист пуль, видеть пылевые облачка, которые вздымались чуть ли не у локтей. Но потом, побегав так всего три дня, Михаил перестал обращать на них внимание — он весь был сосредоточен на поле боя — где напарник, где наставник, где противник — внимания хватало только на то, чтобы удержать эти три объекта, и выстрелы, свист пуль стали восприниматься уже как привычный фон.

Особенно ему запомнился случайно подслушанный разговор между наставником из второго отделения и его подопечным:

— Ну а вдруг я должен совершить что-то значительное — лекарство там открою или напишу картину. А если меня убьют — я этого не совершу, и человечество понесет утрату.

— Ну, если тебе суждено совершить что-то такое — то да, совершишь. Но пока ведь не совершил?

— Ну, пока — да. Но в будущем-то?

— В будущем и будет будущее. Ты изучал медицину? Или живопись?

— Нет… Но я будут изучать!!!

— Вот. Если бы ты их хотя бы изучал — тогда бы еще было бы о чем вести речь. А так…

— Что "так"?

— А то! Кто тебе мешал изучать? Никто. Но ты не изучал. Так что теперь сиди тут и воюй. А то — "буду изучаааать"… Пока жареный петух не клюнул — и мыслей-то наверное таких не было.

— Ну чего ты…

— А того. Надо было думать когда была возможность. А сейчас — прекрати эти разговоры. Ты не представляешь какой-то ценности, кроме как стрелять по фрицам из окопа — вот и реализуй эту ценность, а не придумывай отмазки — от них один вред.

— Какой?

— А такой! Будешь сожалеть о том, что что-то не сделал — тут-то тебя и подстрелят.

— Почему это?

— А потому. Будешь думать не о том, чтобы как следует укрыться и вести меткий огонь, а о том, что тебя могут убить, голова будет занята другим — отвлечешься на раз и не заметишь, как подставишься. Так что брось эти мысли и думай о том, что пока жив и так будет и дальше, чтобы после победы ты смог изучить медицину и открыть наконец свое лекарство. Понял?

— Понял…

— Ну и ладно коль понял.

Михаил и сам порой ловил себя на тех же вопросах, что и этот новобранец. Действительно, было странно, что, с одной стороны говорят о ценности человеческой жизни, а с другой — запихивают эту самую жизнь в очень смертельные ситуации. Нет чтобы использовать ее как-то на пользу человечеству. А тут — и правда, а чего он-то сделал такого, чтобы представлять ценность? Другое дело, что у них в деревне не было всяких там кружков и консерваторий. Но трактор-то ведь мог выучиться водить? А вот не выучился… "Ну ничего — выучусь еще." И Михаил с повышенным упорством постигал науку перемещения по полю боя.

Им постоянно объясняли, что от инстинкта самосохранения никуда не деться — он присутствует в каждом. Но как он проявляется — это уже индивидуальная особенность. Одних он заставляет паниковать и прятаться, других — приложить все силы для уничтожения врага. Бойцам постоянно вдалбливалась мысль, что только уничтожением врага они спасутся. Только мертвый враг — гарантия того, что они выживут.

На одном из общих обучающих занятий по психологии поля боя вылез ухарь и начал разглагольствовать, что лично у него страха нет, он всех побьет безо всяких там вхождений в состояние отрешенности от тела. Тут уж Михаил не выдержал — какого фига это хвастун мешает своим товарищам найти в себе то состояние, те слова, мысли, ощущения, которые позволят ему перебороть, уменьшить страх. Для этого же надо сосредоточиться, а этот ухарь им всем мешает. Тем самым он способствует врагу — убивает своих товарищей. Он может что-то говорить, только если может добавить что-то полезного, а не красоваться, когда безопасно. Тот скукожился и больше ничего не говорил. Позднее оказалось, что он действительно действует так, как будто не ведает страха. Выжил он или нет — неизвестно — через три месяца он куда-то пропал и больше Михаилу не встречался. А комвзвода приметил Михаила, и потом его частенько нагружали проведением политинформации. И в комсомол Михаил вступил в это же время — он вдруг почувствовал, что значит быть в передовом отряде коммунистической молодежи, когда словом и делом подаешь пример своим товарищам.

И он даже прочувствовал было себя уже бывалым воином, когда через неделю после попадания в боевую часть их начали натаскивать на наступательные действия. Первый раз был просто ужасен. Взрывы, дым, куда бежать — непонятно, паника. Когда все наконец собрались в "атакуемых" окопах, Михаил судорожно пытался унять дрожь. На товарищей смотреть не хотелось — ему казалось, что только он один заметался по полю, так что сержанту пришлось пинком отправить его в нужную сторону. От взрывпакета, жахнувшего прямо под ногами, гудела голова, и сквозь этот гул прорывались слова сержанта о том, что все молодцы, никто даже не намочил штанов, и метались по полю все не просто как бараны, а как агрессивные бараны, с выпученными глазами и искореженными лицами, так что, если бы это была настоящая атака, враг бы точно испугался и бросился бежать, так что можно считать, что боевая задача выполнена подразделением на оценку хорошо. Как-то стало немного смешно. Михаил хохотнул. Захотелось хохотнуть еще раз, Михаил пытался сдержаться, но это было выше его сил, сначала прорвался короткий смех, за ним еще один, и вот он уже ржет как лошадь, и сквозь слезы видит таких же ржущих товарищей, которых ломает и катает по земле ураганными приступами прямо-таки гомерического хохота. А сержант-зараза стоит где-то высоко наверху и вещает что-то об целительной силе смеха, что это они ржут не над собой, а над своим страхом, и так же и дальше они должны просто угорать над своим страхом, потому что баранам страх неведом, все, что они могут — это переть напролом и сносить любую преграду, стоящую на пути — будь то новые ворота или враг — без разницы, результат будет одни — все будет разломано и затоптано, потому что "Вы — бараны" — "Не слышу!" — "Мы — бараны!!!" — "НЕ СЛЫШУ!!!" — "МЫ — БАРАНЫ!!!". Михаил тогда очень хорошо запомнил это ощущение эйфории от своей тупости и способности все проломить, в последующем было достаточно сказать "Я — БАРАН!!!" — и нейтралка пролеталась на одном дыхании. Уже через полгода слово "баран" утратило свой отрицательный оттенок, а кто пытался использовать его в качестве ругательства, потом две недели отсвечивал долго заживающими фингалами — разбирательств не устраивали, сразу давали в глаз — и не только сами Бараны, но и другие воины, что сражались с ними плечом к плечу.

Но сейчас, после еще пары дней, проведенных в учебных атаках, их наконец-то отправляли на фронт. За пять недель, проведенных сначала в учебке, потом в части, Михаил уже несколько раз менял свое отношение к предстоящим боям — от "скорее бы" до "черт как страшно-то" — и обратно. И вот, наконец, начинались боевые будни. И, хотя, как им и говорили, по-началу они заняли окопы на второстепенном участке фронта и на второй линии обороны, было до чертиков страшно. Какие-то неизвестные люди сыпали снаряды, бомбы, мины, свистели вокруг пулями. И было непонятно — чего они к нему прицепились, что им от него надо, ведь они даже незнакомы. Вот это-то и было страшно — неизвестно кто, хочет его убить неизвестно за что. И это постоянное чувство опасности, ощущение, что тебя могут убить в любой момент, как-то сближало с текущим моментом. Каждый изгиб окопа, каждая песчинка в бруствере виделись какими-то милыми и родными вещами. Все время казалось, что только что увиденный бугорок может стать вообще последним, что ты видел в жизни, и от этого он весь вбирался в сознание без остатка, и когда ты видел следующий бугорок, или камешек, или травинку, тебя охватывала тихая радость оттого, что тот предыдущий взгляд был не последним, как и этот может стать не последним, если ты хорошо запомнишь то, что он тебе дает. Как опасность придавливала к земле, так и они поднимали над нею, и эта борьба велась постоянно и непрерывно, так что постепенно становилась фоном, на который он уже не обращал внимания — только разлившаяся по телу тихая радость от осознания того, что все еще жив. Михаил словно начинал парить над поверхностью земли, но не высоко, а так, чтобы не достала смерть. И, побывав под обстрелом, послушав свист пуль, повжимавшись в землю при разрывах, он как-то наполнялся надеждой, что это все может продлиться и дальше — точно так же смерть будет летать где-то близко, но к тебе так и не подойдет, и все, что от тебя требуется — это не подставиться по-глупому, постоянно беречься, и — ни за что не переставать трепетно впитывать все, что видят твои глаза. Пока они видят — ими надо смотреть.

Что еще было хорошо — можно было убить врага. Это не только разрешалось, но и приветствовалось. И это ощущение власти над чужой жизнью давало необычный подъем. Одним нажатием пальца ты мог прервать жизнь врага — и тебе за это не будет ничего плохого, и даже наоборот — если и не наградят, то останешься жив только оттого, что убьешь этого врага, а враг не сможет убить тебя. На гражданке такого точно не получишь.

Михаил полноценно прочувствовал это, когда их в первый раз вывели в бой. Как сказал их сержант — "на выгул". Естественно, их поставили во вторую линию, но все-равно было страшно. Посвистывание пуль, разрывы мин и снарядов, дым, пыль, врага не видно, только изредка впереди вспыхивают огоньки — Михаил не столько воевал, сколько перемещался от укрытия к укрытию — холмики, ямки, понижения рельефа — только сейчас Михаил прочувствовал слова о том, что земля завсегда укроет, спрячет, не даст в обиду, надо только не зевать, не высовываться, не подставляться под прямые выстрелы. И Михаил стелился вперед, все, о чем он сейчас думал — это не попасть в прямую видимость к фрицам, ну и — не потерять из виду своего наставника. Димка, с квадратными глазами, был постоянно рядом, в паре метров правее, а их наставник шел немного впереди, одновременно приглядывая за своими подопечными — у второй линии не было непосредственного соприкосновения с противником, и все, что от них требовалось — это быть на подхвате — и в случае развития прорыва, и в случае отступления — чтобы дать первой линии возможность выйти из боя, прикрыв ее отход отсечным огнем. И Михаил добросовестно "подпирал" их своим присутствием. Даже было не так-то и страшно — ведь всю предыдущую неделю их позиции долбили из всех видов оружия. По-началу свист снарядов, мин, осколков заставлял вжимать голову в плечи, вжиматься всем телом в стенку окопа. Но уже на второй день, немного пообвыкнув к этому шуму, Михаил почувствовал себя увереннее — ну да, летает вокруг, но он-то по-прежнему жив. Так и будет. Поэтому сейчас он тоже не особо мандражировал. И когда прозвучал тройной свисток на отход, он не ломанулся со всей дури обратно, а остался на своей позиции и снялся с нее вместе с наставником и Димкой, когда пропыленные бойцы первой линии перекатами прошли мимо них. Тут уж и они пошли перекатами, пока не свалились в свои окопы.

— Товарищ младший сержант, а что это было? Атака не удалась?

— Да не атака это была. Разведка боем. Посмотреть — где там у них что. Ну и боекомплект у фрицев подвыбить.

— Так новый подвезут…

— Не подвезут — там наши им пути перекрыли. Сейчас так и будем их дергать… О! А вот и наша очередь. Ну, пошли.

И, едва закончившись, тут же началась следующая "атака".

— Вы только вперед не рвитесь. Следите за цепью, сигналами. Нам сейчас главное немца подергать, идти к ним не будем.

— Так мы что — так и будем туда-сюда по полю мотаться?

— Так и будем.

— Так ведь потери…

— Много ты видел потерь?

— Ну вон — одного-то тащили…

— Раненный он, в ногу — потому и тащили. А так — все вернулись, ну вон может с царапинами. Тебе-то уж не привыкать.

И действительно, на второй день Миха словил осколок, как сказал их сержант — "повезло, на излете", потом ему промыли небольшую рану, налепили пластырь и хлопнули по другому плечу — "ну, с почином", а через пару часов взводный выдал ему нашивку за ранение — фактически первая его награда. Димка некоторое время завистливо на нее косился и все спрашивал — было ли больно и страшно. А Миха и не знал. Он и сам не заметил, как его ранило — что-то дернуло в плечо и вдруг стало немного резать. Он подумал, что поцарапался, но тут сержант увидел кровь — а вот да — наверное тогда-то Михе стало страшно. Но его быстро осмотрели, поставили диагноз "до свадьбы заживет" — и действительно, зажило довольно быстро — только меняй пластырь каждый день. Правда, еще немного чесалось, но это надо просто потерпеть и форма отстиралась довольно легко — не успело засохнуть.

В общем, диспозиция была ясна — дергаем фрица за усы, но на рожон не лезем. Так и вышло — поползали по полю минут сорок, раз пять поднимались в атаку, с криком "Ура", чтобы тут же попадать на землю, немного пострелять, покричать и, как стихнет ответный огонь, снова — "ура" во весь рост. В этой игре со смертью было что-то захватывающее. Кровь стыла в жилах, когда надо было подняться из-за такого надежного бугорка, подставив грудь под пули. Так и казалось, что все фрицы целятся именно в тебя, что сейчас в грудь вопьется пуля, и тебя не станет. И Миха машинально придерживал металлическую пластину, что была вдета в его разгрузку. Как-то не верилось, что она сможет остановить пулеметную пулю, хотя на лекциях им и говорили, что на таком расстоянии пять миллиметров стали останавливают немецкие пули на раз. "Жизненно важные органы у вас прикрыты, а остальное заштопаем". Шутники. Хотя, пуль-то как таковых не было — отстрелявшись по предыдущей "волне атакующих", фрицы затихали — и на перезарядку, и стрелять им не в кого — всех "убили". Так что, пока они снова прицеливались к новой волне, было вполне безопасно и можно пару секунд смело бежать "в атаку" — пока прицелится — секунда, пока пуля пролетит те шестьсот метров, что разделяли позиции — еще почти секунда. Вот тут уже падай и жди, пока поверху не отсвистится очередной свинцовый ливень, потом — еще пять минут, пока не долетят и не взорвутся вокруг мины — самое наверное страшное в этих атаках. И еще минут пять — пока фрицы не успокоятся. И снова — "ура!!!". "Проатаковав" таким образом пять раз, они довольно успешно откатились назад в окопы — в их отделении не было даже раненных, правда, в соседнем взводе убило одного бойца — его вытащили с поля боя. Всего же за тот день в этих "атаках" было потеряно трое убитыми и семнадцать раненными, из них семерых пришлось отправлять в санчасть, остальные лечились не уходя с позиций. Фрицы же в своих докладах отчитались об уничтоженном полке — это нам потом рассказывали пленные.

Пленные появились буквально на следующий день, когда с этим опорным пунктом было покончено. Пока с фронта шли постоянные "атаки", наши ДРГ просачивались сквозь цепь немецких постов, частью вырезая их, и обкладывали опорный пункт со всех сторон, заодно перерезая пути подвоза боеприпасов и подкреплений и перекрывая пути отхода. В то же время наблюдатели засекали огневые точки, систему огня, а снайпера по-немногу выбивали фрицев и их оружие — прежде всего пулеметы. И вот, потеряв связь с тылом, фрицы забеспокоились и не стали дожидаться, когда у них кончатся боеприпасы, а ломанулись на прорыв к своим и были перехвачены несколькими засадами — уйти удалось немногим. Нам досталось сколько-то оружия, патронов и мин, пара десятков пленных и более сотни раненных. Опорник был взят, и вместе с ним в немецкой обороне образовалась дыра, куда тут же пошли рейдовые группы на бронетехнике — пошерстить по немецким тылам.

Роту же Михаила кинули вслед за ними прикрыть фланги. Тогда то и произошел и его первый встречный бой, и был открыт счет убитым фашистам. Все происходило суматошно. Вдруг спереди началась стрельба, все засуетились, Михаил тоже ломанулся вбок вслед за наставником, и тогда-то, увидев вблизи живых фрицев, он и прочувствовал наставления, которые давали ему в учебке и в части — "Каждый должен "откусывать" от врага по кусочку. Увидел сбоку открытого фрица — пальни по нему, помоги товарищу — тогда и он, освободившись от своего фрица, поможет справиться с твоим. Поэтому надо смотреть не только перед собой, но и по сторонам — постоянно искать возможность нанести врагу урон. Пусть ты даже не убьешь фрица, а только придавишь его огнем, заставишь его умолкнуть на пару секунд — уже дело! Повредишь ему ствол — еще лучше! Постоянно кусай врага!!! Вцепись и вырывай из него клочки. Мелких клочков не бывает. Любой клок, вырванный из фрица — это путь к победе! Путь к победе выложен из фрицевских клочьев. Рви фашиста!"

И Михаил рвал. Упав за деревом, он уже привычно угнездил локти в земле, приметил сапог, торчавший из-за дерева, и выстрелил. До "сапога" было метров пятьдесят, поэтому он явственно услышал вой, который тут же оборвался — видимо, кто-то добил дернувшегося фрица. "Отлично сработали". Следующую пулю он засадил в ствол пулемета, который строчил куда-то вбок и был виден Михаилу почти по самую коробку. Через полминуты пулемет снова застрочил, и Миха добавил туда же — теперь фриц заткнулся надолго, пока его не закидали гранатами. А Миха продолжал давить фашистов — стрелял по каждому шевелению, всаживал пули в траву около немецких винтовок, что выглядывали тут и там, откалывал щепу над их стальными касками, еще пару раз наверное попал и по телу. Прижатые таким плотным огнем со всех направлений, фрицы быстро сдулись, но отходить им было уже поздно — с правого фланга послышалась мощная стрельба, и уже через минуту из-за деревьев показались белые тряпки, а за ними и сами фрицы с поднятыми руками.

Михаил собственно и не сомневался в таком исходе боя. К этому моменту он уже просто знал, что он победит врага. Как он знает, что трава зеленая, точно так же он знает, что враг победим. Как нет сомнений в зелени травы, так нет сомнений в сокрушимости врага. Надо только поднапрячься, приложить усилия, и они обязательно закончатся разгромом врага — враг будет пленен, убит, искалечен. Любые усилия воина заканчиваются разгромом врага — это аксиома.

Но, как ни был Михаил уверен в победе, он не терял сосредоточенности, поэтому-то и срезал фрица, который задумал дать стрекача. Вбил в его спину пулю, наглухо, как в падаль. Так их и надо — уничтожать при малейшей возможности. Михаила даже не трясло — настолько естественным оказалось убивать немцев. Ожидание боя оказалось даже страшнее, чем сам бой. Но и тут Михаил прочувствовал те слова, что им говорили в учебке. Действительно, надо было только дождаться, когда страх нарастет настолько, что сменится веселым безразличием и удивляющимся куражом. Просто ждать этого. Оно так или иначе наступит. Если еще не наступило, значит — еще недостаточно страшно и может быть еще страшнее. Так что просто ждать — когда же станет еще страшнее, чтобы уж перестать бояться. А пока он не стал максимальным — наблюдать за страхом. Откуда он появляется, в каких частях тела возникает, где сильнее всего проявляется — у Михаила, как и у многих, с кем он разговаривал, страх сидел холодным комом в середине живота, сразу за пупком. И у него особо хорошо пошло упражнение, когда надо было прочувствовать тепло в том месте, и как только его уловишь — не представишь, а именно уловишь, на это особо обращали внимание — сразу вести от него слегка зудящие потоки вдоль спинных мышц. И правда — в таком случае страх превращался в легкую смешливость — настолько приятным оказалось это ощущение. Потом, правда, эти ощущения были слабее, ну так слабее был и страх. Туда его.

За этот бой Миха, как и все, получил нашивку "За встречный бой" — это в дополнение к значку "За десять атак", что появилась у него после ложных атак опорного пункта. А медаль "За отвагу" он получил за взятый в плен танк. Когда закончился тот встречный бой, немцы и оружие были собраны и все тронулись обратно, Михаил шел сзади и прикрывал свое отделение. И тут-то на них и выехал танк — при постоянно громыхавших тут и там перестрелках и взрывах, да после горячки боя — проворонили, одним словом. Все вышли уже на поле, поэтому деваться было некуда. Миха оказался ближе всех к нему, как-то на редкость легко попрощался с жизнью и, тут же вспомнив слепые места этой четверки, зигзагами ломанулся к стальной махине. Та стала поворачивать башню, чтобы подстрелить наглеца, а сама продолжала идти вперед. Но Миха был уже рядом. Кинув в катки гранату, он нырнул в воронку, дождался взрыва и выглянул. Его визави начинал крутиться на перебитой гусенице, пулемет на лобовой броне сек по полю, а башня выискивала его, Миху, собственной персоной. И скоро найдет — закручиваясь, танк вплотную приблизился к спасительной воронке, но при этом она не попадала в мертвую зону. Миха чертиком выскочил из укрытия, перекатился вправо и сразу же вышел из-под грозного взгляда стволов — угловая скорость танка была значительно меньше скорости передвижения Михи — от него до танка было не более пяти метров, и только уход вправо по сближающейся с танком дуге еще спасал смельчака. Потом все со смехом вспоминали, как он пошел на танк с дубиной. Михе же в тот момент было не до смеха, подвернувшаяся под руку жердина казалась ему единственным спасением, и он воспользовался шансом, подсунув ее под погон башни, которую тут же заклинило — мощности поворотных механизмов не хватало, чтобы справиться со сразу же зажеванной деревяшкой. Но танк еще мог двигаться — его мотор работал, и корпус поворачивался на одной гусенице. Но, похоже, фрицы потеряли Михаила, так как танк продолжал вращение, тогда как он поднырнул перед его носом в обратную сторону — теперь даже чтобы достать его из лобового пулемета, танку придется поворачивать в обратную сторону. Но сколько еще продержится жердина, было непонятно. И Миха проявил чудеса расторопности — зубами содрать кору с березовой палки, завернуть ее в пилотку, поджечь — все это было проделано моментом, а рывок к танку ему показался вообще молниеносным. Сложнее оказалось взобраться на надгусеничную полку — танк дергался и все норовил сбросить наглеца. Но, обдирая ладони, Михе все-таки удалось подскочить к щели наблюдения в боковой грани башни и ножом пропихнуть разгоравшийся комок внутрь танка. Тот, еще подергавшись, застыл, распахнул люки и выплюнул из них задыхавшихся танкистов. Хорошо, наши быстро подлетели, а то Миха на взводе буквально тремя ударами отметелил одного из фрицев до потери сознания и уже примеривался к другому. Оттащили. А потом и наградили. Еще и корреспонденты взяли интервью и потом напечатали даже в центральной газете, причем с фотографией — Миха на фоне захваченного танка.

Интервью брали уже после того, как их роту отвели в тыл, где после небольшого отдыха им устроили двухнедельные курсы наблюдателей и перемещения по лесу. Уж лучше бы снова в бой. Миха так не уматывался со времени учебки. Снова учебные рейды, во время которых их тренировали вести наблюдение за противником, составлять карту местности — приметные ориентиры, характер местности, возможные пути прохода пешком и техникой, определять проходимость и ее динамику при изменении погоды — где прошедшие дожди расквасят поверхность, сделают непроходимыми лесные дороги, а где — сколько ни лей — всегда можно будет пройти даже на колесах, или наоборот — где можно будет пройти после долгой сухой погоды. Выводили и на передовые, где они в течение пары дней вели наблюдение за противником. Тут-то Михаил понял, как именно так точно была выявлена система огня того опорника — журнал наблюдения за два-три дня позволял выявить основные огневые точки, схему обороны, силы обороны противника. А командиры при этом натаскивали их, обучали наблюдению — выбор ориентиров, доклады, отслеживание изменений — все скрупулезно фиксировалось и проверялось, ошибки тут же разбирались. Учили их и отслеживать изменение характера огня противника во время боя — если усилился — значит подошло новое подразделение. И вообще — отслеживать любое изменение обстановки — если видно, что что-то изменилось, значит, этому есть причина — ее и надо рассмотреть, догадаться о ней.

Перемещение по лесу тоже оказалось непростой наукой, даже для Мишки, который всю жизнь прожил в деревне, стоявшей в окружении леса. Здесь их учили растворяться в окружающей обстановке, чувствовать ее, пытаться слиться с ней, прочувствовать каждый куст, каждое шевеление, отслеживать прежде всего изменения обстановки — новый звук, шевеление веток. От них требовали постоянно исследовать обстановку и одновременно проигрывать ситуации — "что если".

После курсов их отделение превратилось во взвод, и Михе дали звание младшего сержанта и двух новобранцев. Подумать только, еще два месяца назад он сам был таким же зеленым юнцом. А сейчас, как обстрелянный боец, уже он натаскивал молодняк, обучал, давал советы и следил, чтобы не накосячили. Вместе со званием ему выдали и автомат, правда, немецкий, не наш. Немного было завидно, что Димке, который оказался хорошим стрелком, выдали снайперскую винтовку. Миха тоже бы не отказался от такой штуки, да даже его мосинка была лучше. Что автомат? Сто-сто пятьдесят метров — вот и вся дистанция. Правда, по зрелому размышлению, он и из винтовки-то стрелял по врагу на меньшие расстояния — то стрельба "по направлению", во время ложных атак, когда даже противника не видно, то — с пятидесяти метров во время того встречного боя. Ладно, посмотрим. Тем более что стрельба с глушителем ему понравилась — звук был совсем нерезкий и автомат дергало значительно меньше, чем с голым стволом.

А вскоре стало понятно, для чего их готовили на этих курсах. Михин взвод оказался в группе прикрытия "кочевников" — гаубичников, которые разъезжали по лесным дорогам и устраивали обстрелы немцев — железнодорожные узлы, станции, мосты, крупные колонны. Работка та еще. Приехать, развернуться, сделать 10–15 выстрелов на ствол и сматываться. Конечно, техника была доработана с учетом низкой проходимости лесных дорог — колеса гаубиц были уширены, на колеса грузовиков надевались цепи, в кузове было полно досок, чтобы быстро загатить какую-нибудь непролазную лужу. И тут Михе и повезло и не повезло. С одной стороны, уже стоял октябрь, листва была не такой густой как летом, так что вероятность обнаружения повышалась. С другой стороны, их прикрепили уже к новой технике — вездеходам на гусеничном ходу. Вот это был зверюга… по рассказам гаубичников, с автомобилями даже не стоило и сравнивать — пройдет везде и протащит за собой гаубицу, даже в таких местах, где и ногами-то не пройдешь. А уж лебедкой — вытащит себя даже со дна мирового океана — хватило бы троса. Да и по обнаружению у Михи уже были сомнения, когда они, потратив два дня на покраску техники в расцветку "осенняя листва — голые ветви — пожухлая трава", загнали для проверки вездеход с гаубицей немного вглубь леса и отошли метров на двадцать. Ну что сказать? Если бы они не знали, что там что-то должно стоять, то ни за что бы не увидели — только ровные очертания некоторых рисунков давали понять, что там не естественный лес, а что-то искусственное. Но с воздуха такое разглядеть точно нельзя, просто невозможно. И они пошли — бесконечные рейды, обстрелы, дозоры. По-началу было тяжело, приходилось ходить в прикрытие, перегружать сотни килограммов боеприпасов. Но потом на технику установили ручные лебедочные механизмы, с помощью которых можно было загрузить и выгрузить тяжелые ящики, а до позиции довезти их на колесных тележках, которые в сложенном виде занимали мало места. Стало по-легче. И только через месяц, когда землю начал покрывать снег, Михаил вынырнул из леса, чтобы получить очередное звание, отделение под свою команду и, самое главное — свою радость — новый автомат с необычными патронами, который он увидел как-то у ДРГшников и тут же в него влюбился.