К полуночи двадцать восьмого августа на периметр в пятьдесят километров в третьей танковой приходилось чуть более четырех тысяч бойцов, ну, если поставить в строй и всех тыловых, которые тоже были неплохо обучены, а из техники — девяносто танков, двадцать две САУ и сто пятьдесят БМП. Еще около десятка танков и семнадцать БМП требовали ремонта, а несколько единиц бронетехники были годны только на переплавку. То есть на километр фронта приходилось по восемьдесят бойцов, два танка или САУ и три БМП. Если бы не характер противостоящих нам частей, оборона была бы довольно прочной, хотя и без резервов — на одного бойца приходилось всего двенадцать метров фронта, а на один противотанковый ствол — двести метров, и это еще без учета СПГ и РПГ.

Проблема была в том, что против нашей дивизии были подвижные части, которые могли довольно быстро организовать на узком участке подавляющее превосходство в силах, ведь на тот же периметр у немцев приходилось полторы мотопехотные дивизии с пятнадцатью тысячами пехотинцев в боевых частях при полусотне танков и одна танковая дивизия с полутора сотнями танков и семью тысячами пехотинцев. То есть всего на пятьдесят километров у них приходилось двадцать две тысячи бойцов и двести танков — почти по пятьсот солдат и четыре танка на километр. А еще у них оставалось полсотни самоходок, почти столько же стволов гаубичной артиллерии и около сотни стволов буксируемых ПТО, то есть по четыре ствола артиллерийской поддержки на километр. Ну и минометы добавляли еще столько же.

То есть вроде бы негусто. И, если бы немцы перли на нас таким равномерно размазанным строем, проблем бы не было — по орудийным стволам фактически паритет, а учитывая, что наступающей стороной являются немцы — мы в явном плюсе — надо лишь выбить движущуюся по полю боя технику, которой по противотанковым стволам у нас даже больше, а орудия могут бить по нам до посинения и все-равно почти ни в кого не попасть — с плотностью сто двадцать пять метров на один ствол, да навесным, а потому не особо точным, огнем или, для ПТО — настильным огнем с дальних дистанций, что еще хуже — да они быстрее спалят свои стволы, чем достанут нас в окопах. И даже пять немецких пехотинцев на одного нашего не особо напрягают — в нас ведь есть БМП с их АГС, пулеметами и минометными пушками, и они смогут организовать на поле боя плотную завесу из поражающих элементов. Вот только немцы наверняка сосредоточат на двух-трех участках атакующие колонны с большим количеством танков, прошьют ими нашу оборону и потом пойдут окружать и добивать остальные участки. Знаем мы их.

Это была плохая сторона медали. Хорошая заключалась в том, что силы немцев находились на внешнем обводе, соответственно, чтобы сосредоточить части на участке в два-три-пять километров, им пришлось бы огибать фронт по дуге в десять-пятнадцать-двадцать километров, тогда как нам, чтобы сосредоточить подразделения, например, на противоположном фасе, потребовалось бы пройти максимум десять-двенадцать километров. Выгода действий по внутренним коммуникациям была очевидной. Мы уже прочувствовали это, когда окружали немцев севернее Брянска и нам приходилось держать много войск только лишь чтобы хоть как-то снизить вероятность прорыва из котла. Сейчас же ситуация была обратной — много войск приходилось держать немцам.

Но комдив не собирался ждать, когда немцы расставят свои подразделения в наступающий порядок. "Старый" ДРГшник двадцати семи лет от роду, участвовавший в боях еще летом сорок первого в качестве рядового, он решил "тряхнуть стариной", "вспомнить молодость" и "погонять фрица по лесам". Правда, лесов тут было не так уж и много — если только заросшие балки, которые были далеко не столь массивными, как белорусские леса — сто-двести метров в поперечнике и километр-два длиной, но и этого ему оказалось достаточно. Тем более что и безлесные поля-холмы все-таки имели какую-то растительность — группы деревьев, порой даже небольшие рощицы, заросли кустарников, или буераки, поросшие еще высокой, не примятой осенними дождями травой — мест, где можно было спрятаться, скрытно подойти к немецким позициям, хватало. Правда, хватало и открытых на километр-полтора-два участков, где немцы могли подбить как минимум БМП, а то и танк — в основном именно на таких участках мы и теряли технику, когда не успевали отследить, что фрицы заняли какую-то позицию, с которой открывался такой "замечательный" вид. Но сейчас была ночь, и даже мерцание осветительных ракет, что немцы пускали тут и там, позволяло проскакивать такие участки без потерь.

К сожалению, как мы были прикрыты от немцев реками, так и они были прикрыты ими от нас. Да и действовать по расходящимся направлениям было стремно. Так что запад и юг отпадали. Как и восток в черте города. К тому же большинство подразделений дивизии еще находились на севере, громя немецкую мотопехотную дивизию. И, раз так уже сложилась диспозиция частей, комдив не стал ничего менять, разве что немного изменил их расстановку и применение. Так, вся артиллерия перенесла свой огонь на немецкие части, окруженные к западу от шоссе. На начало немецкой атаки они нацеливались ударить нам во фланг, поэтому против них были выставлены заслоны из мотопехотных взводов, и по мере продвижения атакующих подразделений на север, в сторону шоссе выставлялись все новые и новые заслоны, так что к моменту поворота атаки на юг, вдоль шоссе, эти заслоны уже выстроились цепочкой взводных опорных пунктов общей длиной уже семь километров — как раз пятнадцать взводов, по полкилометра на каждого. При обходе немцев по шоссе мы также выставляли взводные опорные пункты. Так что к ночи на запад от шоссе было окружено более двух пехотных батальонов, чьи попытки прорвать окружение мы могли сдерживать только благодаря тому, что артиллерийский огонь сильно замедлил скорость их перемещения, отчего они не смогли создать достаточно мощный ударный кулак. Ну а к часу ночи такой кулак создали уже мы — двадцать танков и пятьдесят БМП стальной стеной прошили немецкую оборону на участке шириной в километр, отделив от окруженных немцев примерно треть. Против одного пушечного ствола на каждые пятнадцать метров без хотя бы десятка противотанковых орудий не выстоит никто. И немцы не выстояли, хотя и смогли подбить в неровном свете осветительных ракет два танка и шесть БМП из гранатометов и двух пушек, что у них были. Нам еще повезло, что танкисты смогли обнаружить в новые тепловизоры две немецких САУ, которые были уничтожены сосредоточенным огнем в самом начале атаки, иначе, с этими маневренными и защищенными броней противотанковыми пушками, наши потери были бы гораздо выше.

Мы отсекли дальнюю от Курска треть и сначала уничтожали именно ее, так как у нее было больше возможностей пробиться к своим или получить от них помощь. К тому же ближние две трети были менее удобны для атаки, так как с запада их фронт был защищен балкой с протекавшим в ней ручьем. Так что пока мы их давили артиллерийским огнем, хотя и он не смог предотвратить прорыв на восток примерно роты пехоты и четырех САУ. Но далеко они не ушли, напоровшись на наши танковый взвод и роту пехоты на БМП, которые зачищали Поповку к северу от Курска.

Но основные усилия были направлены на север, в тылы немецкой мотопехотной дивизии, где находились их резервы. Пока они еще подтягивались или же были рассредоточены, но утром они уже сольются в более крупные боевые группы и будут готовы наступать. Поэтому комдив и отправил туда две танковые роты и три пехотных батальона.

Разбившись на ротные группы, они частым бреднем шли на север через поля, перелески, избегая дорог, где враг наверняка уже подготовил узлы обороны. Найти их в темноте было бы непросто, если бы не "глаза" дивизии — легкие самолеты "Аист" с новыми тепловизорами. С установленными глушителями, они почти неслышными в трескотне перестрелок тенями скользили на высоте полкилометра, выдавали координаты засеченных тепловых пятен, и туда выдвигались бойцы разведроты. В зависимости от размера обнаруженной цели и наличия групп, в операции по уничтожению очередного опорника участвовало одна, две или три десятки, которые засекали через тепловизоры постовых, по возможности снимали их из бесшумного оружия, занимали позиции внутри немецкой обороны, и по радиосигналу вперед шли уже две-три колонны из шести-семи БМП, так же с установленными глушителями. Первые машины были проводниками — их мехводам выдавались ПНВ, по которым те и находили путь. Мехводы следующих машин видели только небольшой огонек снизу впередиидущей машины, и при его потере тут же подавали сигнал по радио, все останавливались, и тогда ставшая последней в оборванной цепи машина подавала более сильный световой сигнал в надежде, что его не засекут немцы, и, восстановив таким образом цепь, колонна шла дальше. На подходе оставшиеся на удалении танки начинали постреливать из пулеметов, с каждой секундой все сильнее и сильнее, в надежде заглушить шум БМП — хотя и с глушителями, их все-равно было слышно за сто метров — тут и глушитель уменьшал звук выхлопа не на сто процентов, и гусеницы, хотя и с обрезиненными пальцами и колесами, работали все-таки небеззвучно, да и сам двигатель издавал звуки, несмотря на звуко- и виброизоляцию. Но, хотя немцы как правило реагировали на стрельбу танков, но они это делали не так активно, как они среагировали бы на звук приближающейся техники — все-таки стрельба велась на расстоянии более километра, и опытные немецкие пехотинцы знали, что, даже если это атака непосредственно на них, время еще есть. Но его не было — вылетавших из домов или зашевелившихся в окопах фрицев начинали отстреливать из бесшумного оружия занявшие позиции разведчики. И, пока немцы разбирались, что, несмотря на расстояние до места стрельбы, их уже убивают, наши БМП успевали проскочить последние сто-двести метров и вывалить на еще непроснувшихся фрицев свою пехоту. Ну а там уж вперед шли и танки с остальными БМП, чтобы добить захваченный опорник и выставить заслон наружу, пока идет зачистка.

Таким образом за ночь мы уничтожили семь взводных, три ротных опорных пункта, захватили гаубичную батарею, и еще приняли на марше передвигавшуюся на юг танковую роту, пехотную роту на грузовиках и две колонны с грузами. К четырем утра фронт отодвинулся на север от Курска на пятнадцать-двадцать километров, до линии Шемякино-Курасово-Волобуево. Дальше на север идти было нельзя — просто не хватало сил. И так вдоль Большой Курицы на западе и Тускаря на востоке мы оставили восемь взводных групп прикрытия из одного танка и одного взвода мотопехоты — и хотя на каждую приходилось почти по два километра, этого должно было хватить, чтобы приостановить любую немецкую атаку — наши танковые пушки могли стрелять прямой наводкой по цели размером с танк как раз на два километра, так что они еще и прикрывали друг друга. На северном фасе длиной двадцать километров мы также оставили восемь таких групп. А оставшиеся два танка и девять мотопехотных взводов отошли в Верхнюю Медведицу — село, расположенное на шоссе Орел-Курск и почти по центру образовавшегося "нароста" нашей обороны на севере — до каждого из взводов прикрытия там было семь-двенадцать километров — это пятнадцать-двадцать минут хода — вполне можно успеть на помощь, чтобы отразить небольшую атаку или прикрыть отход в случае крупного наступления. К ним были направлены еще шестнадцать танков, чтобы на пехотный взвод пришлось по два танка — не хотелось бы получить стремительный прорыв в самое сердце обороны.

Остававшиеся на юге пятьдесят один танк и семнадцать САУ также были частично распределены по фронту, а частично сведены в две танкопехотных группы резерва, чтобы выполнить контратаку, если фриц где-то прорвется. Но это было сомнительно. Как ни хотелось комдиву самому поучаствовать в ночных "забегах", но ему приходилось заниматься хозяйственной работой. К двенадцати ночи, когда северный и восточный фланги были отодвинуты на дальность, не дававшую прямой видимости немецким арткорректировщикам, на выровненную посадочную площадку стали садиться транспортные самолеты, которые привезли пополнения — пехоту и, самое важное — сменные экипажи для техники. Конечно, пехоте тоже хорошо бы отдохнуть, но экипажам надо было отдохнуть вдвойне — эффективное использование техники было единственным шансом отбиться от фрица, и отдохнувшие экипажи — семьдесят процентов успешного применения бронетанковых сил. Пехота тоже отдыхала, хотя бы по четыре часа за последние сутки. Да и вряд ли фриц полезет везде и сразу, так что хотя бы на некоторых участках к десяти утра мы будем иметь пехоту, отдохнувшую минимум десять часов. А на западном и южном фасе мешка пехота уже имела такой отдых — немцы там не наступали, тасуя свои подразделения, и от нас работали в основном самоходчики и снайпера, отгоняя фрицев от реки, чтобы те не дай бог не построили переправы. Наступало утро.

И всю ночь, пока на севере шел разгром ближних тылов мотопехотной дивизии, на юге, к западу от Курска, шла подготовка к утреннему наступлению немцев. При построении боевых порядков для отражения атак комдив исходил из того, что немецкая танковая дивизия за остаток предыдущего дня и ночь пересечет Сейм где-то западнее впадения в него Большой Курицы, и в дальнейшем будет наступать вдоль северного берега Сейма, в направлении Духовец — Моква Первая — Курск. И, как вариант, комдив предполагал вспомогательную атаку мотопехоты от Лукина в направлении Анпилогово — Гремячка — Курск. Направления были сходящимися, отстоящими друг от друга на пару-тройку километров — идеальные условия, чтобы раздробить двумя рядом расположенными ударами нашу оборону, окружить часть войск, попавшую между ними, и выбить из-под нас сравнительно большой кусок территории, который будет нечем вернуть. Исходя из этих предположений он и расставлял по местности подразделения.

В Духовце комдив устроил ротный опорник, где окапывались пехотинцы при поддержке четырех САУ — когда немцы начнут протискиваться дальше к Курску, у этой группы будет возможность отойти на восток болотистыми и заросшими лесом берегами Сейма — сам Духовец отстоял от реки примерно на полкилометра, но был прикрыт с юго-запада старицами — немецким танкам пришлось бы идти через дефиле между ними, подставляя борта под наши выстрелы. Не, не сунутся, хотя позиции для стрельбы мы приготовили. Основную же часть первой линии обороны южного участка он организовал на высоте севернее Духовца — там как раз была балка, в которой можно было скрытно разместить танки и пехоту. Ну, а чтобы фрицам было нескучно, на дистанции в полтора километра от Большой Курицы до Духовца были подготовлены позиции и маршруты отхода для гибкой обороны — несмотря на открытую местность, там было с пару десятков точек, заросших кустарником и деревцами, имеющих местные неровности, которые и спрячут, и уведут наших от немецкого огня и взгляда.

На северном направлении, от Лукина, все было проще — дорога проходила между двумя возвышенностями, которые и стали двумя опорниками — и нечего тут мудрить, разве что на северо-восточном склоне северной возвышенности, чтобы прикрыть от немцев, комдив разместил танковый взвод с пехотной ротой — при удачном стечении обстоятельств они смогут вынырнуть из-за холма и ударом во фланг отсечь от реки наступающие части. Такая небольшая "домашняя заготовочка". Одна из.

И пружина, закрученная событиями предыдущего дня, продолжала скручиваться все сильнее. Опаснее всего была артиллерия немцев. Ночью она приостановила обстрел наших позиций, но с самого утра возобновила огонь. И это несмотря на то, что наши снайпера отследили через тепловизоры семь позиций арткорректировщиков и наблюдателей. Шестнадцать гаубиц танковой дивизии калибра сто пять миллиметров, восемь гаубиц калибра сто пятьдесят миллиметров снаряд за снарядом вспахивали наши позиции. Ложные. В полметра глубиной. Мы их рыли предыдущим днем практически на виду у немцев, позволяя их корректировщикам и наблюдателям нанести "траншеи" на свои карты, составить таблицы и порядок стрельбы. А вот когда мы выставили дымовые завесы, прикрыли ряд участков маскировочными стенками из кустарника и соломы — тогда уже стали рыть настоящие траншеи. Правда, пришлось поступиться несколькими удобными для создания огневых мешков участками — иначе немцы просто не поверили бы, что мы создаем такие неразумные позиции — уважать нас они уже как-то научились. Так что артиллерия молотила наши "позиции", заодно раскрывая и свои — если от штурмовиков немецкие батареи были прикрыты, то высотники, что снова начали летать не слишком далеко вглубь немецкой территории, активно работали по немцам — даже если какое-то орудие и не удавалось разбить прямым попаданием, то ударная волна, пыль, визг осколков заставляли немецких артиллеристов прятаться в щели или в яме, в которой стояло само орудие. Даже самоходные орудия, попав под близкие удары, старались сменить позиции — а это — потеря времени, которого у немцев не было.

Ведь к концу предыдущего дня мы наконец сумели сконцентрировать во Льгове достаточную для дальнейшего продвижения группировку войск, и пошли не только на юг, но и начали давить на восток, на внешнюю оборону немецкого кольца вокруг почти нашего Курска. А ближе к утру пришло сообщение из-под Лукино, откуда мы тоже ждали атаку — наша группа из танкового и двух мотопехотных взводов уничтожила гаубичную батарею немецкой мотопехотной дивизии и завязала бой на северной окраине Лукина.

Получилось все случайно. Согласно нашей стандартной практике, каждой подвижной группе придавались штурманы группы — офицеры или сержанты, которые только и делали, что отслеживали текущее положение группы, тем самым разгружая ее командира хотя бы от этой заботы. Заодно они же передавали информацию о положении группы наверх, чтобы и вышестоящее командование знало, кто где находится. Так вот — их штурман ошибся, командир не проверил, и в ночной темноте группа вместо очередной речушки пересекла Большую Курицу, вышла в тылы уже западной немецкой пехотной дивизии и, обалдев от обилия целей, всю ночь куролесила по округе. Точнее, куролесили они всего час, а потом, осознав свою ошибку, пытались выбраться обратно к своим, на восточный берег.

Но это было непросто. Немцы как раз концентрировали подразделения для наступления, поэтому, вломившись в очередную походную колонну или лагерь, группе приходилось очень сильно вертеться, чтобы хотя бы продраться через немецкую пехоту. Помогал только шквальный огонь из всех стволов — девяти пушечных, шести АГС и двадцати пулеметных. Свои боеприпасы закончились через два часа, и дальше в группе работали только БМП, которым подходили трофейные мины. Пулеметы тоже были забраны у немцев — группа оставила только по несколько десятков патронов для крупняка, по привычке ожидая атаки с воздуха. Машина с дальнобойной рацией для связи с вышестоящим командованием была потеряна почти в самом начале их рейда, так что запросить помощь они не могли. Зато, постепенно пересаживаясь на трофейную технику, группа все больше походила на немецкие части, поэтому, несмотря на стоявший вокруг переполох, у нее появлялась возможность и подобраться к немцам поближе, и затем более-менее скрытно выйти из очередной перестрелки, которая затихала далеко не сразу — порой две немецкие части продолжали палить друг в друга, не разобравшись в темноте, кто на них напал. Шорох стоял знатный, но к утру, когда группа вышла к Лукино, в ней оставалось только три БМП и один танк из тех трех танков и шести БМП, на которых она выехала первоначально. Правда, по пути они прихватили одну четверку и три ганомага, но прорваться через реку явно уже не могли. Зато они наконец смогли достучаться до своих и через обычные рации.

Получив сведения о том, что на западном берегу попали в ловушку бойцы дивизии, комдив думал недолго. Уже пять минут спустя батарея гаубиц снималась с позиций из-под Курска, а от Гремячки стронулась танковая рота и один из мотопехотных батальонов, что стояли там в резерве на случай прорыва немцев. Но первой помощью стала авиация. В дивизии было четырнадцать легких самолетов Аист. Эти машинки сконструировали и отработали в рамках учебной программы группа студентов — будущих конструкторов авиатехники и технологов авиапромышленного производства. И сначала эти самолетики использовались в качестве учебных машин начального уровня — автоматика, во многом содранная у немцев, управляла не только шагом винта, но и механизацией крыла — предкрылками и закрылками, так что полет был сравнительно безопасен для начинающего, позволяя ему не слишком отвлекаться на управление самолетом. Но потом какой-то светлой голове пришла мысль, что их можно использовать и в подвижных частях — ведь те же свойства позволяли наблюдать за местностью, то есть вести разведку, а механизация крыла обеспечивала взлет с пятидесяти метров, а для посадки хватало и тридцати. А, самое главное, они могли быть сложены в компактную конструкцию, которая помещалась в кузов вездехода — сложить крылья, балочный хвост, добавить направляющие для закатывания и выкатывания из вездехода — и через пять минут самолет мог быть развернут и готов к полету. Соответственно, в танковой дивизии были по два самолета в каждом танковом батальоне, два — в артдивизионе и шесть — при штабе, где они использовались в качестве разведчиков в интересах всей дивизии, а также могли подвезти командиров или посыльных, доставить раненных до санпункта, а то и подкинуть боеприпасов или топлива — грузоподъемность в пятьсот килограммов обеспечивала неплохие транспортные возможности, а если снять панели внутренней композитной брони, грузоподъемность повышалась еще на центнер.

И в предыдущие дни самолетикам пришлось поработать чуть ли не круглые сутки — они были глазами подвижных групп, что комдив бросал вдоль фронта, купируя контратаки, или, наоборот, разведывая пути уже для своих атак. Но летчикам просто летать было скучно. Как только появились первые подбитые БМП, пилоты быстро столковались с замом по вооружению, и техники начали снимать АГС со стреноженных БМП и устанавливать их на самолеты, благо в обозе везли и соответствующие крепежные приспособления — студенты-проектировщики разошлись до того, что сконструировали такие приспособления буквально для всего — даже для РПГ, минометов и СПГ. Правда, последние решили все-таки не производить — уж слишком необычно, да и есть аналоги — пусковые для реактивных снарядов. А вот для АГС крепеж начали выпускать — идея устанавливать автоматические гранатометы калибра сорок миллиметров показалась здравой — тут и осколочные выстрелы, и кумулятивные — полезная штука. И вот, вооружившись такой карманной артиллерией, наши "аистята" начали не только высматривать немцев и изредка обстреливать их из пулеметов, но еще и производить вполне полноценные штурмовки, вплоть до того, что ими было сожжено три немецких танка — кумулятивные выстрелы пробивали до тридцати миллиметров брони, так что удар в двигательный отсек при удачном стечении обстоятельств мог наделать немало дел.

Так что к моменту выхода заблудившихся к Лукино, у комдива под рукой оказалась целая эскадрилья недо-штурмовиков. Их он и отправил на выручку — сначала восьмерку, чтобы сбить атакующий порыв немецкой пехоты, а потом, через пятнадцать минут, оставшиеся шесть, чтобы прикрыть переправу через реку. Но сначала через реку на ту сторону переправилась рота на БМП — просто переплыли под прикрытием танкового огня и недо-штурмовиков, добили немецкую цепь, что наступала на Лукино с севера, но залегла под огнем с фронта, через реку и с воздуха. И уже затем, под ее прикрытием, начала выход мобильная группа, что гуляла по немецким тылам. Трофейную технику, конечно, пришлось взорвать, так как мост у Лукино был разрушен, а плавать она не могла. Пришлось взорвать и наш остававшийся танк. Но три оставшиеся БМП самой группы и все БМП роты поддержки вернулись обратно в полном составе. Комдив еще подумывал оставить за дивизией плацдарм на том берегу — уж очень было бы заманчиво приковать к нему хоть сколько-то немецких сил — фронт-то выгнется дугой, и чтобы обеспечить себя от прорывов, им придется держать там больше войск, чем нам — ведь это мы знаем, что не сможем наступать, а немцы этого наверняка знать не будут, только строить догадки. Но не складывалось — и так по расчетам выходила нехватка бойцов и техники на этом берегу, а если их еще и разделить водной преградой — и маневр будет затруднен, и сложности со снабжением плацдарма будут невероятные — из-за малочисленности войск слишком далеко немцев от плацдарма не отодвинешь, и они смогут стрелять по реке прямой наводкой — упаришься их отгонять. Так что комдив оставил такую заманчивую мысль, а вот по Аистам отдал несколько дополнительных команд.