Еще в чаще воин почувствовал в воздухе запах гари, и у него сразу же защемило в груди от нехорошего предчувствия. Все пять лет, проведенные на чужбине, представлял он себе, как вернется в родную деревню и как отец, мать, сестра и младший братишка обрадуются этому возвращению. Теперь, когда до отчего дома оставалось меньше версты, он вдруг подумал, что за пять лет с родными могло случиться всякое…

Проехав еще немного, он понял, что тревога его не была напрасной. Сквозь росшие по краю леса высокие кусты тускло светилось догоравшее пепелище, около которого сновали всадники. Деревни не было. Ее жителей тоже.

Поначалу фигуры, двигавшиеся вокруг пепелища, он принял за холопов Лютого, изувера-боярина, совершавшего время от времени кровавые разбои в далеких от своей вотчины местах. Потом воин разглядел: лошади под всадниками были низкорослые. Значит, степняки… Он стиснул зубы, подумав о том, что произошло с жителями деревни. Укрывшись в густых кустах рядом с дорогой, воин долго смотрел на затухавшее пожарище, ожидая, когда кочевники уедут. Но они продолжали скакать около дымящегося пепла.

Неожиданно от отряда степняков отделились двое и направились по дороге в сторону леса. Воин спешился, а его конь, повинуясь движению руки хозяина, привычно лег на бок. Кочевники приближались. Судя по богатой одежде и надменно-злому выражению лица, передний был в Орде большим начальником. Следовавший за ним, скорее всего, — телохранитель или слуга. Воин еще раз бросил взгляд на то, что осталось от родной деревни, жестко усмехнулся и, как только ордынцы поравнялись с кустами, где он затаился, мгновенно вскинул лук и выпустил в кочевников одну за другой две стрелы. Чужеземцы не успели вскрикнуть, как стали мертвыми. Привязав тела всадников покрепче к седлам, воин взял под уздцы низкорослых лошадей, свистнул своему коню, чтоб шел за ним, и направился в глубь леса. Там он сбросил в большой бучаг мертвецов, а лошадей с переметными сумами забрал с собой. Одна из сум оказалась тяжелой. Заглянув в нее, он увидел множество золотых монет восточной чеканки, а сверху кинжал дивной работы: ножны отделаны золотом, в рукоятке — зеленый камень. Прозрачный, видно, драгоценный. Похожие кинжалы он видел у турок. Для них зеленый цвет — цвет Аллаха. Только такого красивого и крупного камня в турецких кинжалах воин никогда не встречал.

* * *

Ванюшка обошел всю деревню, но Геньки и Володьки Цапая из соседнего Богданова нигде не нашел. Поход на бор, где ребята собрались наметить места будущих сражений Робина Гуда, пришлось отложить. Отложили решение и другого важного вопроса: каким стрелковым оружием снабдить Маленького Джона и других товарищей Робина Гуда, а также их противников — слуг принца и епископа. Решивший быть Маленьким Джоном, Цапай считал, что ему вместе с традиционной монашеской дубинкой полагается и самострел. Другие ребята также захотели самострелы, поэтому предстояло их изготовить. Ванюшка должен был решить, какие сорта дерева лучше использовать для разных частей самострела. А пока он направился к кедру.

Кедр в Нечаеве был один. Походил он на сосну, только очень пушистую, наверное, потому, что иголки у него помягче и подлиннее, чем у сосны. Насколько Ванюшка знал, в соседних деревнях кедров не было. Не встречались они даже на опушке леса близ Чернеева, где рядом с развалинами старого барского особняка сохранились могучие лиственницы и какие-то диковинные сосны, посаженные лет сто назад.

Рос кедр напротив дома одинокого дедушки Ильи, человека, по убеждению Ванюшки, доброго и справедливого. Илья Михайлович поставил под кедром красивую резную скамеечку с высокой спинкой. Старик любил посидеть на этой скамеечке, а Ванюшка с удовольствием присоединялся к нему в надежде услышать что-нибудь интересное.

Когда-то дедушка Илья считался лучшим плотником в округе. Теперь, состарившись, он не мог уже ставить избы, но старался не сидеть без дела, помогал в меру своих сил плотницким умением соседям, а чаще всего мастерил грабли, славившиеся добротностью во всей округе.

Ванюшка слышал, что кедр был откуда-то привезен в Нечаево и посажен ныне покойным старшим братом Ильи Михайловича, а сам дедушка Илья говорил, что кедры сажают только очень хорошие люди, те, кто привык заботиться о других. Потому что кедр растет медленно и дает орехи через много лет — к тому времени человека, посадившего его, может уже не быть в живых.

Подойдя к кедру, Ванюшка увидел на резной скамеечке дедушку Илью, который читал большую красивую книгу в красном с золотом переплете.

«Наверное, старинная», — подумал Ванюшка.

В деревне знали, что Илья Михайлович получил в наследство от брата, посадившего кедр, целую библиотеку старинных книг. Многие из них были в добротных кожаных переплетах с золотыми обрезами. В избе у дедушки Ильи хранились еще и монастырские рукописи. Их чуть было не отправили в сырой подвал, когда в бывшем монастыре под Рогачевом разместился дом инвалидов, но председатель райисполкома попросил своего друга Илью подержать в сухой избе древние писания и сберечь их до того времени, когда найдут ученых, которым все это можно будет отдать. Старый плотник согласился, а поскольку ему становилось все труднее держать подолгу в руках топор, он стал чаще брать в свои натруженные руки книги или рукописи. Так незаметно для себя дедушка Илья всерьез пристрастился к чтению.

Ванюшка не собирался мешать дедушке Илье, но тот сам заметил своего маленького приятеля и, закрыв книгу, подозвал его к себе. Поскольку поиски наилучших видов вооружения для соратников и противников Робина Гуда все еще продолжали занимать Ванюшкину голову, он неожиданно для себя начал разговор с дедушкой Ильей вопросом, какое дерево тот считает лучшим. Спросить прямо, из чего следует делать ложе и лук самострела, Ванюшка почему-то постеснялся.

— Любое дерево, сынок, понимать надо, — начал Илья Михайлович. — И относиться к нему уважительно. От каждого дерева своя польза есть. Я вот грабли делаю. Вещь нехитрая, а ведь не всякий знает, какое дерево для них годится. Из дерева одной породы грабли не сделаешь. На палку, к примеру, молодые елки идут, они прямые и легкие. Только выбирать их надо так, чтобы леса не портить, рубить там, где они загущены и мешают друг дружке. Поперечину у граблей делать лучше всего из березы, она крепкая. А в зубьях, наоборот, мягкость нужна, поэтому самые хорошие зубья получаются из рябины. На дужки же можжевельник требуется — он упругий.

Желая подвести разговор к изготовлению самострела, Ванюшка спросил:

— А осина, дедушка, на что годится?

— Осина, сынок, дерево тоже полезное. Напрасно ее ругают. Из нее срубы в колодцах ставят. Вначале вода погорчит, но потом будет хорошей, а срубы долго стоят. Я тебе так скажу. До революции в одной деревне мужик у барина лесу попросил — избу поставить. А барин скупой был, не захотел сосну мужику дать, бери, говорит, осину. Всяк понимает — какой же дом из осины? Только мужик тот толк в дереве знал. Выбрал он себе в лесу осиновые стволы, а рубить их не стал. Лишь ветки срезал да ошкурил. И простояли те деревья голыми целый год. Твердыми-твердыми стали. Через год мужик их срубил и такую избу поставил — топор от нее отскакивает. А еще на Руси издревле покрывали осиновым лемехом — серебристой чешуей — луковичные купола деревянных церквей. Между прочим, на лемех не всякая осина годилась, брали лишь ту, что между двух сосен росла — у нее древесина крепче и цвет приятнее… Так-то. Смотри, приятель твой объявился.

Из-за угла дома, действительно, выскочил Генька, на веснушчатой физиономии которого явственно читалось желание немедленно сообщить что-то очень важное.

— Дедушка Илья, — сказал Ванюшка, — я пойду к Геньке, я его все утро искал.

— Иди, сынок, поиграйте.

* * *

— Послушай, Ванюш, — затараторил Генька, — Володька сегодня прийти не смог, мать ему дело дала, и я сам бегал в Богданове. Так Цапай предлагает завтра вместо бора пойти в Дорошево, заброшенную церковь осмотреть. Во время гражданской войны в ней красный отряд оборону держал, отстреливался, беляки ничего с ним сделать не могли. Потом к красным подкрепления подошли, и белые сбежали. Может, патроны в церкви остались?

— Мне дедушка Илья про эту церковь рассказывал. Говорил, чудная она какая-то. Стены такие толстые, что их пушкой не прошибешь. Не церковь, а крепость. А внутри под окнами широкий выступ всю церковь опоясывает. По нему раньше лучники от окна к окну перебегали, в неприятеля стреляли. Дедушка называл этот выступ галереей боевого хода!

— Так пойдем в Дорошево?

— Ладно, Геша, пойдем, только с утра пораньше, а то туда пять верст лесом топать, да перед горой еще через болото переходить. А что я бабушке Дарье скажу?

— Скажи, в магазин дорошевский пойдешь. Мыла ей купить. Она сразу отпустит.

— Хорошо придумал. Пошли сейчас скажем.

И приятели побежали к Дарье Петровне, дальней Ванюшкиной родственнице, к которой он приезжал из Москвы вот уже второе лето подряд. Дарья Петровна была женщиной суровой, работящей и скуповатой, хотя, по словам бригадира тети Вари, в молодости скупой не была: это качество появилось у нее только в преклонные годы. Зато, добавляла тетя Варя, когда Дарья Петровна жнет серпом, то бережет каждый колхозный колосок, будто он ее собственный. Поэтому скупость такую, говорила бригадир, можно назвать бережливостью.

Однако Ванюшка принципиально не одобрял скупость ни в каком виде. Воспитанный в широких хлебосольных традициях своей семьи, он никак не мог понять, почему бабушка Дарья возмущалась, если человек, положив в чай три куска сахара, брал еще и шоколадную конфету. По мнению старушки, чай можно было пить или с сахаром, или с конфетой, но никак ни с тем и с другим сразу.

Поблажек своему несовершеннолетнему родственнику баба Дарья не давала, и Иван должен был летом активно помогать ей по хозяйству: колоть дрова, заготавливать хворост и сухостой в Кочах, пропалывать огород, а во время сенокоса не ходить далеко в лес за грибами, чтобы успеть вовремя прибежать на усадьбу и сгрести сено в копны, если случится дождь.

До бабы Дарьи ребята не дошли, в самом центре деревни их окликнула тетя Настя:

— Эй, армия! Куда собрались?

— Да мы бабу Дарью ищем, — сказал Ванюшка. — Вы ее, случайно, не видели?

— Видела, видела, и не случайно. В Чернеево по делу она пошла, а за вами просила присмотреть. Так что милости прошу ко мне, чайку попьете, ватрушками угощу, пока они у меня горячие, а там, глядишь, и Дарья Петровна подойдет.

Ребята переглянулись. Несовершеннолетнее население Нечаева было хорошо знакомо с кулинарным искусством тети Насти. Особенно с ватрушками, которые она часто пекла, обычно из ржаной муки, с начинкой из сочного творога, а летом еще и из пьяники (горожане называли ее голубикой). Пироги тетя Настя пекла реже: по праздникам или когда в гости из райцентра приезжали внуки. Их было трое, но пирогов готовилось человек на десять, поскольку тетя Настя обязательно приглашала на чай с пирогами соседских ребятишек. Особым уважением у приглашенных пользовались пироги со щавелем и сладкие с яблоками.

— Как, согласен? — Ванюшка повернулся к Геньке.

— Спрашиваешь!

Тетя Настя усадила ребят за стол в кухне и стала хлопотать около буфета, доставая оттуда чашки, сахарницу и баночки с вареньем из крыжовника, клубники, вишни, сливы.

Считая себя человеком воспитанным, Ванюшка решил, что приличие требует, чтобы гости вели с доброй хозяйкой приятный и интересный разговор. К тому же тетя Настя была женщиной словоохотливой и помнила множество рассказов деревенских старожилов. Поэтому Ванюшка счел возможным задать вопрос, который давно его занимал:

— Тетя Настя, а почему наша деревня называется Нечаево?

— Говорят, когда война с Наполеоном кончилась, пришел в эти края отставной солдат по имени Нечай. Срубил он здесь дом, семью завел, с тех пор и пошла деревня.

— А раньше тут никто не жил?

— Вы чай пейте и варенье ешьте, — тетя Настя подала мальчикам наполненные душистым чаем чашки и придвинула вазочки с вареньем, — а я расскажу вам старую-старую историю, мне ее моя покойная бабушка Пелагея рассказывала, а сама она все это от своей бабушки слышала, а кто первый рассказал, так неизвестно…

Ребята пили чай с вареньем, ели ватрушки и слушали.

— В очень давние времена в нашей лесной стороне степняки появлялись редко, но иногда все же это случалось. Налетят, как саранча, мужиков поубивают, девушек в полон заберут, а деревни спалят. Останутся стар и мал, да и то из тех, кто в лесу схорониться успел.

В ту пору люди нарочно селились в самой глухомани лесной, чтобы ордынцы дороги туда не нашли. Только в глухомани пяти-шести дворам спрятаться можно, а когда деревня разрастается, дорога к ней все равно появляется.

Сказывают, стояла тогда на месте Нечаева деревня, так же, как и сейчас, окруженная лесами, и жил в ней удалой парень, Алексей-воин. Был он лицом красив, очами светел, сердцем храбр и легок, а с людьми ласков и справедлив. Воином его за то прозвали, что из лука больно уж метко стрелял, да еще ножи здорово умел кидать. Во что хочешь попадет.

— Ванюшка тоже из лука хорошо стреляет. — Геньке захотелось польстить приятелю. — Он с двадцати шагов бутылке горлышко разбивает.

— Не знаю, как Ванюша, а Алексей-воин, говорили, стрелой волку в глаз попадал. Может, за это умение, а может, за что другое, только взял его с собой в чужие земли какой-то знатный молодой княжеский сын. Поехали они будто в неметчину. Зачем поехали, не ведаю. Может, Латырь-камень искать.

— А что это за камень? — почти хором спросили мальчики.

— Сказ такой есть. На высоком острове Буяне стоит сыр-дуб. Под дубом семь старцев сидят и ворожат с помощью муравьев, судьбу угадывают. А рядом с ними бел-горюч Латырь-камень находится, и от того камня сила могучая исходит. Больной дотронется до камня — болезнь сразу проходит, а здоровый коснется его — во много раз здоровее будет. А путь к Латырь-камню через земли людей, в железо одетых, проходил. И идти надо было до самого края земли, где море с песком встречается. Песок море на землю не пускает. Горами дыбится, а сосны помогают ему, корнями своими берег держат, чтоб море тот берег не размыло. А как подойдешь ближе к Латырь-камню, ягода особая попадаться начинает, кусты у нее колючие, а сама желтая, душистая. И тоже силу от могучего камня имеет — болезни многие лечит. В общем, теперь никто не помнит, почему молодой князь и Алексей-воин в дальние края подались. Только через сколько-то годов вернулся Алексей-воин на Русь один, без княжича. И первым делом — в свою деревню.

— В наше Нечаево? — уточнил Генька.

— В ту деревню, что до Нечаева здесь была. Ехал он через Кочи, тогда этот лес по-другому, наверное, назывался, а когда деревья поредели, видит деревни нету. Одни головешки догорают. И всадники на низкорослых лошадках вокруг того пожара скачут. Людей деревенских никого не видно. То ли успели в лес убежать, то ли убиты все. Хотел Алексей дождаться, когда кочевники уедут, чтобы к самому пепелищу подойти, да тут двое степняков в лес направились. Ну и не совладал воин со своим гневом — застрелил обоих из лука. Потом прихватил степных лошадок и отправился куда глаза глядят.

— Тетя Настя, — не выдержал Генька, — это что, все по правде так было?

— Не знаю, было или нет, мне так бабушка рассказывала. И история эта длинная. Будете дальше слушать?

— Будем, будем! — в один голос ответили мальчики.

— Так вот. Долго ли, коротко ли ехал Алексей-воин, не ведаю, только выехал как-то он из чащи на широкую поляну. Вдруг слышит крики и плач. Посреди поляны дуб старый одиноко растет, спиной к нему девица прислонилась и палкой от трех дюжих молодцев отбивается. А недалеко от дерева на траве две девчушки и мальчишка, каждому лет по шесть — восемь, криком от страха исходят.

* * *

На сей раз он действительно повстречал холопов Лютого. Так прозвали в народе боярина Барбошина за то, что более страшного и жестокого господина не было на десятки верст вокруг. Никого Лютый не щадил, чуть холоп провинится, до смерти забивал его. Поговаривали еще, что Лютый был подлым изменником. С Ордой якобы имел тайные связи. Во всяком случае, степняки никогда не разоряли его деревни. Это из-за него, Лютого, оказался воин на чужбине, куда добровольно отправился сопровождать своего друга по детским играм княжича Никиту Сухого, изгнанного после смерти отца Барбошиным из родового поместья. Долго скитались они с княжичем. Сначала оказались в Литовской земле, откуда собирались добраться до тевтонов-рыцарей. Очень хотел Никита богатырем стать, чтобы Барбошина наказать. А у тевтонов, сказывали, Латырь-камень имелся, один большой и множество маленьких его кусочков. Если кусочек того камня в порошок растереть и понемногу с водой потреблять, большую силу человек получал. Только литовцы к тевтонам идти отсоветовали, объяснили: рыцари — народ жестокий, чужеземцев убивают или в рабов превращают, а кусочками Латырь-камня ни с кем не делятся… Тогда и решили Никита с другом направиться в Саксонию. Там княжеский сын на знатной немецкой девице женился, детьми обзавелся, а он, воин, хоть и сытно ел, не смог на чужбине жить, простился с Никитой и после больших приключений вернулся на родину.

Когда он увидел на поляне здоровенных холопов, пытавшихся схватить девушку, рядом с которой ревели трое ребятишек, то сразу все понял. Слуги Лютого выискивали где только могли красивых девушек, силой приводили их в господский дом, где пленницы становились бессловесными рабынями страшного боярина.

Он знал, что нельзя связываться с людьми Лютого, но ни на миг не заколебался. Громко крикнув, чтобы отвлечь нападавших от девушки, воин быстро спешился и, прихватив лишь короткий меч да три метательных ножа, бросился к боярским слугам. Те даже удивились: никто еще по доброй воле не желал иметь с ними дела, народ сторонился боярской челяди, потому как слуги Лютого славились такой же жестокостью и подлостью, как и их господин. Недаром на щите боярина красовалась змея, которой он похвалялся: самый мудрый зверь и зубы ядовитые имеет и позвоночник лучше всего к жизни приспособленный — какую хошь форму примет, когда царю угодно…

* * *

— Тетя Настя, — в очередной раз перебил рассказчицу Генька, — а зачем же дюжие на девушку напали?

— То были холопы боярина одного душегубивого. Очень злого. Такого злого, что Лютым его все звали. Слуги боярские частенько красивых девушек крали для услужения господину своему… Холопы те Алексея-воина не испугались, не знали, с кем дело имеют, да и каждый из них поздоровее на вид был, чем наш воин.

* * *

Двое, оставив девушку, не спеша двинулись ему навстречу, уверенные в своей силе. В руке у каждого была тяжелая дубинка. Третий продолжал нападать на свою жертву. Он сумел вырвать у нее из рук палку и теперь старался ухватить за косу, чтобы пригнуть к земле.

Не добежав до своих противников несколько шагов, воин метнул в них ножи, и оба рухнули как подкошенные. Оставшийся в живых холоп замахнулся было своей дубинкой, но короткий меч блеснул в воздухе и уложил его наповал.

Оглянулся воин: других слуг боярских вроде больше нету, а около деревьев привязаны три лошади. Две девчушки и мальчик, наблюдавшие со страхом за битвой, замолкли, а девушка опустилась на колени возле дуба, вся дрожа.

— Меня Алексеем зовут, — сказал ей воин. — А тебя как величают?

— Настенькой, — ответила девушка и, взглянув на убитых, горько зарыдала.

* * *

— Понимал Алексей-воин, какую беду накличет на себя, — продолжала свой рассказ тетя Настя, — но и по-другому поступить не мог, убил он всех троих боярских холопов. Только девушка, которую спас, вместо того чтобы обрадоваться, заплакала:

«Не будет теперь жизни ни мне, ни братику, ни сестричкам, ни родителям моим! Треклятый боярин всех нас смерти предаст. Никогда не простит он гибели слуг своих».

— Тетя Настя, — Генька очень близко к сердцу воспринимал рассказ, — а что, убежать они никуда не могли?

— Погоди, ты слушай, что было дальше… Задумался Алексей. Девица очень ему приглянулась. Ладная и видно, что сердце у нее доброе. А как ей помочь? Наконец решил:

«Поехали к твоим родителям, хочу им кое-что предложить».

Взяли они всех коней — Алексеева, двух низкорослых степняцких и трех оставшихся от слуг боярских — и направились к дому Настеньки. А дом тот, к счастью, не в деревне стоял, а в стороне, на лесной опушке.

Рассказали родителям Настенькиным, что случилось, отец сразу же:

«Бросать все надо и скорее убегать отсюда. Лютый за слуг своих отомстит, никого не пощадит, дом спалит, а нас смерти страшной предаст».

Алексей тогда и говорит:

«Знаю я место одно, там жить можно будет. Туда боярским слугам хода нет. Согласны только ехать-то?»

«Согласны, согласны! Куда же нам теперь деваться!» — отвечают Настенькины родители.

Быстренько собрали они скарб, какой увезти можно было, живность, скотину с собой взяли и поскорее в путь. Тяжело, конечно, хозяйство обжитое бросать, да только знали, что оставаться — значит, в мучениях умереть придется.

* * *

Несколько дней вез Алексей Настенькино семейство по лесным дорогам. Ехали медленно, осторожно, чтобы никто не видел. На ночлег в чаще располагались. Наконец прибыли на место, где Алексей решил поселиться. Это был большой, поросший лесом холм. В народе его звали Ведьмина гора. Говорили, будто на холме живут ведьмы, лешие и прочая нечистая сила. К Ведьминой горе старались близко не подходить. Впрочем, подойти к ней и нельзя было: холм окружали коварные, непроходимые болота. Они были неширокими, но отличались бездонной глубиной, к тому же сверху их покрывала нежная зеленая травка. Ступал человек на эту травку и — все. Бесследно исчезал, проваливался в трясину. Поэтому и рассказывали много жутких историй о Ведьминой горе. Но Алексей знал и другое. Еще мальчишкой ходил он с дедом на Ведьмину гору грибы собирать. Грибов там было видимо-невидимо. И было много филинов. Наверное, их и принимали за нечистую силу те, кто мог случайно ночью оказаться поблизости от болот, окружавших холм. Дед показал внуку два прохода через болота на холм. Только просил никому не рассказывать. Эту тайну всего три человека знали. Они должны были спрятать на холме всех жителей деревни, если вдруг степняки в окрестностях появятся.

* * *

Тетя Настя снова налила в чашки душистый чай и продолжала:

— Привез Алексей-воин девушку и ее родню на холмистый остров, окруженный болотами. Осторожно провел через трясину (а он знал тайную дорожку) лошадей с телегами, коров, овец. И стали они все на том острове жить и поживать. Избу хорошую поставили. Часть леса пожгли и на этом месте пашню вспахали. Пасеку наладили. И зажили счастливо.

— А как же боярин, тетя Настя? Нашел он беглецов? — подал голос Ванюшка.

— Сразу боярин их не нашел. Бабушка Пелагея сказывала, Алексей-воин первое время очень опасался, что кто-нибудь проведает, где они спрятались. Степняков он не боялся. Это только хан Батый зимой с Ордой огромной на Русь пришел, а позднее ордынцы совершали набеги в наши края чаще летом. Летом же на холм пройти было нельзя. Но холопы боярские могли ненароком и зимой пожаловать. Тогда спасения не будет. Думал Алексей, думал, что делать, и, наконец, надумал. Вспомнил он: когда жил у немцев, ездил на год к чехам. Это народ такой славянский, они говорят по-своему, но мы, русские, их язык понимаем. Так вот, видел у чехов Алексей один город чудной: на главной площади под каждым домом подвал каменный и все подвалы между собой тайными проходами соединены. И ведут эти тайные проходы к подземелью большому под площадью, оно вроде убежища. Из собора старинного тоже в это подземелье ход проложен. Видно, Алексей чехам очень понравился, и рассказали они ему о своем секретном подземном убежище; в городе тайну эту знали только взрослые мужчины. Если случалось, что на город нападал сильный враг и мужчины не могли одолеть его, они брали женщин и детей и прятались с ними в обширном подземелье. Там были вырыты колодцы, устроены склады с продуктами, стояли сундуки с одеждой. Враг занимал безлюдный город и думал, что все его жители убежали.

— Вот здорово! — воскликнул Генька. — Только, наверное, подземелье-то долго копать им пришлось.

— Алексей-воин тоже решил выкопать подземелье около своего дома. К тому времени он на Настеньке женился, всей семьей они новый дом поставили на холме, сосновый. Вокруг холма тогда поселений не было, три ближайшие деревни кочевники из Орды уничтожили, так что никто в тех местах, кроме Алексея и семьи Настеньки, не жил. Алексей все же боялся, что боярин может проведать про них. Ну и задумал воин после первой зимы подземелье сделать. Сначала он яму большую выкопал. Глину из этой ямы достал. Из глины кирпичи слепил, на солнце их высушил и штабелями сложил. Потом костры из сухой березы вокруг штабелей развел, береза — она жар дает, и после обжига отменные кирпичи получились. Из кирпичей построил он на дне ямы дом с крышей-куполом, как у часовни. От того дома сделал выложенный кирпичами подземный ход до подпола своего деревянного дома. Яму снова землей засыпал, трава, кусты сверху выросли. Из подземного дома длинный-длинный боров кирпичный под землей шел и трубы на поверхность выведены, для воздуха, значит. А выходы тщательно замаскированы. Колодец внутри подземного каменного дома вырыл. И второй выход прорыл он из подземелья — в чащу на склон холма. Года через три еще одно подземелье построил, тоже на склоне холма, это специально, чтобы скотину спрятать, в случае чего. Получилась большая каменная конюшня под землей. Там тоже колодец сделал и сена запасы приготовил. И зажили все они спокойно.

— А все-таки боярин пришел к ним? — спросил Ванюшка.

— Бабушка рассказывала, что лет через пять-шесть встретились они с Лютым. А вышло вот как. В местах, где Алексей с семьей жил, было много дичи, зверья разного, и как-то боярин приехал туда поохотиться. Дело было летом. Боярин ранил лося, а тот, истекая кровью, стал уходить. Боярин со слугами за ним. Лось через болото к холму. Сохатый-то, видимо, знал проход через трясину. Боярин следом за лосем тоже прошел топь. С ним челяди человек десять. Поднялись охотники на холм и глядят: что за диво, дом стоит, постройки вокруг. А людей никого нет. Ни боярин, ни его слуги не знали, что на холме кто-то живет.

* * *

Звук охотничьих рогов Алексей услыхал накануне. И сразу понял: беда пришла, большая боярская охота пожаловала в их места. Наверняка Лютый…

Скотину увели в подземную конюшню. Все ценное, что можно было унести из дома, спустили в подземелье. Детишки и женщины там же схоронились. Избу деревянную изнутри закрыли. В ней Алексей и тесть его затаились. Вдруг видят: раненый лось бежит по краю опушки, а за ним боярин Лютый пожаловал и с ним десять самых верных его холопов. Увидали они усадьбу и про лося забыли. Окружили дом, а войти в него не могут. Стены из бревен толстенных, двери прочные, а окошки узкие, изнутри ставнями закрыты. Не поймет боярин, кто в том доме живет. Стал он злиться, от злобы той краснеть и раздуваться. Кричит слугам своим:

— Раз в дом войти не можем, подожжем его, ребята!

Холопы из сарая сена принесли, но к дому подойти не смогли. Алексей слышал, как боярин дом приказал сжечь, и с чердака — щели у него там специальные были — из лука стал стрелять. Пятерых сразу насмерть уложил, прежде чем холопы поняли, что происходит. Попрятались слуги боярские кто за сарай, кто за баню, кто за амбар. Боярин тоже за амбаром схоронился. Визжит оттуда:

— Жгите дом! Сена под него тащите! Не зажжете, запорю всех!

Один из холопов, что поближе к господину своему был, убоялся гнева боярского пуще стрелы и пополз к дому с охапкой сена. Шагов двадцать проползти успел. Сено впереди себя толкал. Но только в одном месте чуть приоткрылся — стрела Алексея поразила его. Больше никто не захотел к дому приближаться.

А Алексей тестя на чердаке оставил, чтобы внимание врагов отвлекал, сам же бегом через подпол в подземелье, оттуда запасным ходом в лес выбрался и скорей обратно к дому. Лютый тем временем за амбаром челядь свою собрал, всего четверо слуг с ним осталось, и говорит, от ярости шипит, слюной брызгает:

— Ладно, мы им покажем! Сейчас обратно пойдем и войско сюда приведем! Я с них с живых шкуру спущу! Кто проход через болото запомнил?

Это было последнее, что успел он сказать. Хорошенько прицелился Алексей — и стрела пробила боярину его черное сердце.

* * *

— Бабушка сказывала, что ни боярин, ни свита его с того холмистого острова не вернулись. Вроде бы Алексей-воин всех их по одному из лука перестрелял. Но как было на самом деле, никто не ведает. Только то точно, что смертью покарал их Алексей за горькие обиды, которые они людям чинили.

— Вот это да! — воскликнул Генька. — Неужели правда так было? Нам бы так стрелять научиться!..

— А дальше-то что, тетя Настя? — перебил друга Ванюшка.

— Дальше? Свита боярская за болотом у подножия холма шум подняла. Кричат: «Боярин пропал!» А что им делать? Покричали, побегали и решили, что боярин со слугами в трясине утонул. Известно было: из той трясины никто еще не возвращался. Охотников лезть в топь и искать следы боярские не нашлось. Вернулись к боярыне, доложили ей о гибели мужа. Только она не очень-то горевала, не любила она его, потому что уж больно злой был.

— И это все? — снова спросил Ванюшка.

— Не совсем. Зажил Алексей-воин со своим семейством хорошо, дружно. Говорят, никогда никого понапрасну не обижал, за это его и уважали. Говорят еще, что Алексей подземелье свое расширил и церковь начал строить с очень толстыми стенами и с узкими окнами, словно бойницы, только достроить не успел, смерть за ним пришла. А перед смертью позвал он своих сыновей и передал им мешочек с золотыми монетами. Сказал, что золото это с Востока, взял он его у басурман, которых убил за то, что они его родную деревню сожгли. И еще сказал, что кинжал арабский, который хранился у него, спрятан в надежном месте, потому что, по поверью, кинжал этот может принести несчастье, если его подарить своим детям. Наказал Алексей-воин сыновьям на то восточное золото обязательно церковь достроить и сделать из нее тайный ход в подземелье. Дескать, врагов много, и, если нападут, можно будет в церкви-крепости запереться, а коли враг не уйдет, внутри солому зажечь и самим в подземелье спрятаться. Враг и подумает, что сами себя сожгли…

— И что же, сделали такой ход? — спросил Генька.

— Сделали, — раздался голос Дарьи Петровны, которая, оказывается, давно уже вошла в избу и слушала около порога рассказ тети Насти. — Мне моя мать, покойница, тоже говорила про Алексея-воина. Только она еще одну историю добавляла.

— Какую? — почти хором закричали мальчики.

Дарья Петровна присела к столу.

— Мама сказывала, что в годы, когда Лжедмитрий пришел на Русь, в Рогачеве стоял большой отряд поляков. Эти поляки шли на Троице-Сергиеву лавру, но захватить ее не смогли — получили отпор. Польский отряд отступил к Рогачеву и там остановился.

— Троице-Сергиева лавра, это в Загорске? — уточнил любознательный Генька.

— В Загорске. Это монастырь, который Сергий Радонежский основал. Сказывают, еще в XIV веке.

— А кем он был, Сергий?

— Вроде сыном разорившегося боярина. До пострижения его звали Варфоломеем. Читать очень любил, как ты, Ванюшка. А потом построил келью неподалеку от городка Радонежа и уединился для иноческой жизни. В те времена многие русские люди уходили в края лесные, подальше от набегов степняков. Около кельи Сергия другие стали ставить свои кельи, потом церковь поставили, а потом уж и монастырь построили с толстыми стенами. А многие, пожив в монастыре, отправлялись дальше на север, в совсем недоступные для Орды места, и там создавали новые монастыри. Как ученики Сергия. Земли новые осваивали и земли те присоединяли к Москве, чтобы она была сильнее в борьбе с Ордой…

— А от поляков, бабушка Дарья, тоже в монастырях прятались? — снова перебил Генька.

— И в монастырях тоже. Время для Руси было тяжелое. Смутное. Бояре каждый в свою сторону тянул, ослабла страна, вот польские паны и воспользовались этим, Москву захватили.

Козьма Минин и князь Пожарский ополчение в Нижнем Новгороде собирали. Надо было прогнать с земли Русской чужеземных захватчиков. Все, кто мог держать оружие в руках, шли к Минину и Пожарскому. А кто воевать не мог, старался помочь едой, деньгами, лошадьми, сбруей. Многие посылали для ополчения деньги. Кто медные, кто серебряные, а кто и золотые. Хотя порой медные деньги стоили дороже золотых.

— Ну да? — не поверил Генька.

— Вот тебе и да! Медные-то деньги бедняки отрывали от себя. Иной последнюю деньгу отдавал. А золото имели только богатые. У них всегда что-нибудь про запас оставалось… На деньги покупали оружие, доспехи, лошадей, еду для ополченцев, корм для лошадей.

И вот из одного северного монастыря послали к Козьме Минину казну золотую. Большие ценности. Монеты золотые, кресты, утварь церковную, тоже все из червонного золота, яхонтами да изумрудами украшенные. Самоцветы в той казне были крупные, многих денег стоили. Все это помещалось в суме переметной. Говорят, богатые купцы тоже добавили в эту суму своего золота.

Везли казну к Минину три человека, а старшим был Иван, потомок Алексея-воина. Да только поляки прознали про казну.

— Что же, они золото открыто везли? — не утерпел Генька.

— Да ты слушай. Девица одна влюбилась без памяти в красивого польского пана и все на свете позабыла: честь, семью, землю родную. Девушки всегда к красоте тянутся, да не всегда понимают, что если красота со злом связана, от нее надо держаться подальше. Злая красота, она волшебное свойство имеет: кто к ней прикоснется, сам злым становится. Подслушала как-то девица: отец говорил матери, что брат девицы, сын их, с теми, кто супостатов прогнать хочет, и что поехал он вместе с Иваном в один монастырь, золото большое там взять и отвезти Минину. А обратно с золотом молодцы должны проехать лесом, недалеко от их деревни. Девица возьми да и расскажи про золото своему возлюбленному…

— Как же она могла предать брата? — возмутился молчавший до сих пор Ванюшка.

— Бывает, от дурной любви совсем с ума сходят. Потом, если тебе интересно знать, эта девушка утопилась, когда брата ее убили.

— Значит, поляки поймали ее брата? — поторопил рассказчицу Генька.

— Да ты дослушай сначала, неугомонный! Не поймали его поляки. Узнав про золото, они разослали отряды, чтобы схватить тех молодцов. И обещали щедрую награду любому, кто на их след наведет. А трое русских сторожко шли. Все лесами. Было у них шесть коней, три про запас. Иван выбрал путь через родные места, где знал все лесные тропинки. Не учел только, что тут и его многие знают. Заметил его в лесу один из местных, никудышный мужичонка, ленивый, завистливый и жадный. Донес полякам. Через зависть и жадность стал предателем. А хуже предательства на свете ничего нет! От поляков доносчик деньги получил. Только воспользоваться ими не смог: односельчане сами его казнили.

— Предателей надо казнить! — убежденно сказал Ванюшка.

— …Поляки устроили в лесу, на пути молодцев, засады на всех тропах. На одну из этих засад и наскочили Иван с товарищами. Двое крикнули Ивану, чтоб казну спасал, а сами стали задерживать польских воинов. Знали, что на верную смерть оставались.

Горько было Ивану товарищей бросать, но деньги для ополчения важнее. Он свернул прямо в чащу. А молодцы сражались с поляками до последнего и помогли ему подальше уйти. Иван знал, что верстах в сорока, в Дмитрове, стоял большой отряд русских, и решил он суму с золотом спрятать в родном селе в подземелье, а потом добраться до Дмитрова и с отрядом вернуться за золотом.

Так вот, к тому времени болота вокруг холма высохли, и через село с севера на юг проходила дорога-большак. А Иван выехал из лесу, убедился, что ничего подозрительного нет, и сразу же поскакал к церкви, той самой, что достроили после смерти Алексея-воина. Вход-то в подземелье находился в ней.

* * *

Иван огляделся. На площади около церкви никого не было. О подземелье и о тайном входе в него из храма божьего в селе знали только двое: священник, отец Никифор, и он сам, как старший в мужском роду Алексея-воина (не знал только Иван, что из подземелья имеется второй выход, прямо в лес). Сухонький, подвижный отец Никифор как раз что-то делал во дворе церкви.

— Поляки сегодня наезжали, батюшка? — крикнул Иван, соскакивая с коня.

— Бог миловал, сыне, не были.

— Слушай, батюшка, — тихо сказал Иван, — казну Минину везу. Спрятать пока в подземелье надо. А я скоро вернусь с отрядом. Двоих моих спутников убили, боюсь один казну везти.

Он потащил тяжелую суму в церковь. Отец Никифор засеменил рядом, приговаривая:

— Ах, ты, боже мой! Надо бы тебе, Ваня, второй ход показать… А здесь, гляди, увидит кто, что ты приезжал… Ну да ладно, теперь уж поздно!

Они спрятали казну в скрытый в потолке тайник, и тут Иван вспомнил, что у него остался еще небольшой кошель с золотыми монетами от купцов, врученный в последний момент. Снова открывать тайник не было времени. Иван бросил кошель прямо на пол, и они с отцом Никифором поднялись наверх. Аккуратно повернули на место потайную плиту, скрывавшую вход в подземелье. Потом вышли на площадь.

Однако расстаться им не пришлось. Иван даже не успел добежать до своего коня, он только услышал стремительно надвигающийся конский топот, оглянулся и понял, что это приближается его смерть…

* * *

— И как же, бабушка Дарья, спрятали золото в подземелье? — Генька весь извертелся от любопытства.

— Ох, грустная это история… Иван со своим старым родственником, священником, спрятал казну в подземелье, а уйти не успел. Только он на коня хотел сесть, а тут польский отряд налетел. Схватили Ивана, и священника тоже. Страшно пытали их, все требовали сказать, где золото. Не выдали они панам тайны. Умерли в мучениях.

Поляки весь храм божий обыскали, но казны не нашли. Решили, что Иван золото в лесу спрятал.

— А как же узнали, что казна в подземелье? — встрял Ванюшка.

— Об этом знала лишь попадья. Видела в окно, как Иван тяжелую суму вносил в церковь. Слышала она от мужа и про подземелье, но не ведала, где туда вход: муж никогда не показывал ей плиту с секретом. Когда священника замучили, старуха его через несколько часов умерла от горя. Перед смертью сказала верному человеку, что золото для Минина схоронено в подземелье, под церковью.

— И что же золото, бабушка Дарья? Нашли его? — Глаза Геньки так и горели любопытством.

— Про то матушка моя ничего не знала. Может, нашли, а может, и сейчас под землей лежит.

— А откуда в Нечаеве знают про то подземелье? — снова спросил Генька.

— Говорят, сынок, прадеды наши переселились в Нечаево из той самой деревни на холме, которую основал Алексей-воин…

* * *

На другой день Ванюшка, Генька и Володька Цапаев, по прозвищу Цапай, отправились в Дорошево за покупками для бабушки Дарьи, а заодно — осмотреть старую церковь.

Выйдя из деревни и миновав небольшое поле, ребята оказались на болотистом лугу, посредине которого протекала Овинная речка. Здесь следовало быть осторожным — начиналось царство гадюк. Их было особенно много на поле, разделявшем Овинную и холодную Найскую речку. Змеи выползали греться на открытые места и обычно не нападали первыми. Но если человек, не заметив гадюку в траве, слишком близко от нее ставил ногу, она могла броситься и укусить.

На этот раз гадюки ребятам не встретились, однако известный авторитет по змеям Цапай заметил на берегу Овинной речки здоровенного ужа. Уж принял оборонительную позу, яростно зашипел, извиваясь, только Володьку это не смутило, и он хладнокровно схватил змею за шею.

— Не боязно тебе? — Генька с интересом наблюдал за действиями приятеля.

— Раньше было боязно, когда ужей первый раз с земли хватал. Хоть и видишь желтые пятна на голове, а все сомнение: вдруг гадюка? Потом привык.

Цапай частенько приносил ужей в деревню, объясняя всем, какие это невредные и нужные твари, но не мог удержаться, чтобы не попугать девчонок: любил в их компании неожиданно вынуть из-за пазухи шипящее, извивающееся пресмыкающееся Девчонки с воплями разбегались.

— Отпусти ты его! — попросил Ванюшка. — Ужи, они полезные и добрые. У нас на Маросейке в соседней квартире уж долго жил. Вместе с хозяевами чай за столом пил.

— И что дальше? — заинтересовался «змеелов».

— Трагедия, — вздохнул Ванюшка. — Уехали они как-то дня на три, а ужу радио забыли включить. Он всегда в одиночестве радио слушал. А квартира коммунальная, большая. К одной семье гости пришли. Смех, шум, гам. Уж в двери щель нашел — и в коридор. Ручной был, к людям тянулся. А гости как увидели змею — визг, вопли. Не успели разобраться — убили беднягу… Так ты уж лучше отпусти рептилию, — неожиданно закончил Ванюшка, ввернув научное слово.

Володька положил ужа на землю и разжал руки. В тот же миг пленник исчез в траве.

За Найской речкой начиналось пастбище, за ним Захарьевская березовая роща, где в июле появлялись белые грибы. Особенно много было их в прошлом году: в иной день Ванюшка приносил до ста штук. Дарья Петровна сушила грибы в русской печке, но каждый раз, когда Ванюшка вваливался с полной корзиной белых, охала:

— Не к добру это! Грибной год к войне! Немец-то и так уж Европу захватил, как бы на нас не напал!

Пройдя Захарьевскую, ребята оказались в Козареве, густом бору, где встречались громадные, высокие сосны. Дедушка Илья говорил, что в Козареве есть сосны, которым по двести с лишним лет.

— Я вот что думаю, — вдруг сказал Ванюшка, — надо в Козареве шалаш нам построить. На полпути к Дорошеву. Отдыхать будем. Картошки принесем, разведем грудок, в золе картофелины испечем.

— Правильно! — поддержал идею Володька. — Выберем ель потолще и набьем вокруг ствола кольев. Тогда и крыша не нужна, а внизу хвоя подстилку заменит, колья же можно переплести лапником.

— Летом шалаш под елью делать нельзя, — заметил Ванюшка, — в грозу убить может.

Решили шалаш делать подальше от елей и сосен, на полянке около ручья. Кусты там были густые, можно замаскироваться.

— Вобьем колья под наклоном друг против друга, — предложил Ванюшка, на крышу и на землю — лапник. Никакой дождик не промочит. Сегодня церковь осмотрим, а завтра придем сюда шалаш делать. В шалаше будет основной штаб, а в церкви — запасной. Только бы бабушка Дарья не заставила хворост в Кочах завтра заготавливать.

— Так завтра же воскресенье, а она по воскресеньям тебя работать не заставляет, — заметил Генька. — Смотрите, земляника уже поспела!

Действительно, на освещенной солнцем обочине дороги ребята увидели крупную красную землянику. Все трое кинулись к ягодам.

* * *

Ребята купили в дорошевском магазине мыло, свечи, стекло для десятилинейной керосиновой лампы и отправились к церкви, построенной посредине села в самой высокой его точке. Церковь была заброшенной, но не разрушенной. В дужках толстой, обитой железом двери вместо замка ржавела закрученная проволока. Наверху, около узких, словно бойницы, окон, заметны были следы от пуль.

— Это пули белых, — Володька показал на окна, — они стреляли по церкви, когда в ней красные заперлись. Красные из окон отстреливались. А потом к ним подмога подошла, и белые сбежали.

Ребята раскрутили проволоку и отворили дверь в притвор. Прошли небольшое помещение и снова оказались перед массивной железной дверью. Она была не заперта и легко открылась. Внутри церкви хорошо сохранилась стенная роспись, почти нетронутым остался иконостас, но пол был изгажен и завален разным мусором. Мальчики начали тщательный осмотр. Ничего интересного, однако, не попадалось. Цапай, надеявшийся найти винтовку или хотя бы штык, приуныл.

— Какой же красноармеец оставит свою винтовку! — заметил Ванюшка. Это только дезертиры оружие бросают.

Володька упрямо продолжал поиски. В самом темном углу он, наконец, обнаружил две стреляные гильзы от винтовки.

Находка воодушевила ребят, и бросившиеся помогать Цапаю Ванюшка и Генька вскоре тоже нашли по пустой гильзе. Копаясь в углу, Ванюшка заметил в стене странную щель, проходившую ровно сверху вниз. На всякий случай, он потрогал стену руками. Под левой рукой кусок стены зашатался. Ванюшка нажал сильнее, и часть стены со скрипом повернулась вовнутрь, образовав прямоугольное отверстие, в которое свободно мог пролезть взрослый человек. Ребята остолбенело смотрели на открывшийся темный проем.

Ванюшка вынул из сумки коробок спичек, свечу, зажег ее и поднес к отверстию. Мальчики увидели каменные ступеньки, круто уходившие вниз. Ванюшка зажег еще две свечи, сунул их в руки Геньке и Володьке, потом молча полез в отверстие. Ребята последовали за ним.

Ступеньки привели к толстой, по-видимому дубовой, двери. Она не была заперта, но отворили ее с большим трудом. За дверью открылся узкий, выложенный кирпичами, ход — туннель. Через несколько шагов еще дверь, за ней — просторная каменная комната со сводчатым потолком. У стен стояли солидные дубовые лавки. В стене, напротив входа, ребята увидели еще дверь. За ней снова тянулся каменный туннель. Пошли по нему. Метров через пятнадцать туннель раздвоился. Левый ход оказался загроможденным какими-то бревнами, и мальчики двинулись по правому проходу, длинному и извилистому. И снова уперлись в завал.

— Смотрите! — Ванюшка показал на корни деревьев. — Тут близко поверхность земли. Надо принести лопаты и расчистить завал. Здесь должен быть выход!

Мальчики двинулись обратно. Поднявшись в церковь, они поставили плиту на ее первоначальное место в стене. Это оказалось несложным: плита легко вращалась и сразу же встала в прежнее положение. На ее внутренней стороне ребята заметили металлические скобы. На ступеньках подземелья валялись остатки сгнившего деревянного засова — когда-то плита запиралась изнутри.

— Никому ни слова! — предостерег друзей Володька Цапай. — А то набегут как саранча! Пусть это будет наша тайна, «Тайна трех»! В рассказах о Шерлоке Холмсе есть «Знак четырех», а у нас будет «Тайна трех»! Мы устроим здесь наш главный штаб. Подземный! А запасной в Козареве, в шалаше!

— Идет! — одобрил Генька. — Будет почище, чем у Тома Сойера! Вот бы нам еще клад найти!

— Генька, — в голосе Ванюшки чувствовалось волнение, — а тебе не кажется, что это подземелье похоже на то, которое Алексей-воин построил?

Генька даже подпрыгнул от восторга.

— Все точно! Ты прав! Дорошево ведь на холме, а болота — под холмом! Раньше они могли быть непроходимыми!

— Вы это о чем? — подозрительно спросил Володька, который не слышал рассказов об Алексее-воине и его потомке Иване.

— Есть одна мысль, — весело сказал Ванюшка, — понимаешь, Цапай, мы с Генькой решили найти мешок золота.

— Какое золото? Вы что, ребята, сдвинулись в этом подземелье?

— В подземелье может быть спрятано золото, которое везли Минину, когда он собирался прогонять поляков с земли Русской, — важно сообщил Генька и коротко пересказал Цапаю истории, услышанные от тети Насти и бабушки Дарьи.

Посовещавшись, мальчики решили прийти в церковь на следующий день, прихватив свечи, старую керосиновую лампу и лопату.

Однако на другой день ребятам не удалось пойти в Дорошево. С утра задержался Цапай — мать попросила его посидеть с сестренкой, пока она сбегает по своим делам в соседнюю деревню Трехденево. А когда Володька примчался, наконец, из Богданова в Нечаево, по радио началось сообщение, что фашистская Германия без объявления войны напала на Советский Союз. Было воскресенье 22 июня 1941 года.

* * *

Этот день Ванюшка запомнил на всю жизнь. Сразу исчезли улыбки с лиц взрослых. Все тревожно обсуждали сообщение радио, вспоминая, что еще неделю назад ТАСС заявило: войны с Германией не будет. Признанный деревенский авторитет в вопросах международной политики, почтальон дядя Саша уверенно предсказал: раз немец нарушил границу, это ему дорого обойдется, и в ближайшие дни Красная Армия вышвырнет фашистов с Советской земли, потом освободит Польшу, а там, глядишь, и в Германии начнется революция.

Ванюшка послушал взрослых, простился с Володькой Цапаем, который спешно помчался обратно в Богданово, и вернулся в дом бабушки Дарьи. В доме никого не было. Ванюшка разулся и прошел в залу. Ему захотелось побыть одному, чтобы обдумать, как теперь жить, а зала была, пожалуй, лучшим местом для раздумий.

Права находиться одному в зале Ванюшка добился у Дарьи Петровны только этим летом, после того как она окончательно убедилась, что он человек серьезный и не имеет дурной привычки сорить или сдвигать вещи с отведенных им мест.

Зала была отгорожена от остальной части избы дощатыми сосновыми стенами и даже имела собственную печь — покрытую изразцами голландку. Это была парадная комната, постоянно пустовавшая. В ней принимали и угощали гостей в праздники. Здесь всегда было чисто и тихо. В четырех кадках росли два развесистых фикуса, большая пальма и лимонное дерево, дававшее плоды. На стене у входа висела деревянная рамка со множеством фотографий хозяев дома, их близких и дальних родственников. В красном углу — три красивых иконы с позолоченными окладами, перед которыми горели синие лампадки. Резные деревянные стулья с высокими спинками (сделанные из простой сосны, но покрашенные морилкой под дуб) важно стояли вдоль стен, а шесть из них были расставлены вокруг дубового стола, над которым висела большая цветного стекла керосиновая лампа. Тишину залы нарушал, а скорее, дополнял, мерный ход настенных часов в длинном деревянном футляре. Каждые полчаса они отбивали время. На циферблате крупно по-французски было написано: «Король в Париже». Отец как-то перевел надпись Ванюшке. «Кажется, — заметил он, — это марка часовой фирмы».

Размеренно-неторопливый ход часов всегда действовал на Ванюшку удивительно успокаивающе. Он любил в этой по-своему уютной парадной комнате посидеть, почитать книгу. Дарья Петровна, уверовав в аккуратность Ванюшки, время от времени приносила ему с чердака очередную интересную книжку. А надо сказать, что на чердаке бабушки Дарьи хранились книги совершенно необыкновенные. Кроме русских классиков, там были сочинения таких невероятно увлекательных писателей, как Майн Рид, Жюль Верн, Гюстав Эмар, Фенимор Купер, Конан Дойл, изданные до революции, в хороших переплетах, со множеством прекрасных гравюр. Последний раз бабушка Дарья принесла с чердака «Тайны Гримпенского болота» Конан Дойла. Эту книжку, в которой рассказывалось о Шерлоке Холмсе и о собаке Баскервилей, Ванюшка прочитал залпом и тут же в очередной раз попросился подняться с бабушкой на чердак, чтобы самому выбрать еще одну какую-нибудь книгу Конан Дойла. И Дарья Петровна в очередной раз решительно отказала мальчику. Почему она никого не пускала на чердак, было уже тайнами ее нечаевского дома…

Привыкший к причудам бабушки Дарьи Ванюшка не огорчался. Книги для чтения ему охотно давали и в других нечаевских домах. Пожалуй, не только исконным доброжелательством, но еще и обилием книг в каждом доме выделялось Нечаево среди соседних деревень. Так уж повелось исстари, что деревенские плотники и каменщики, уходившие на сезонные заработки в Москву, завели обычай приносить домой иллюстрированные журналы «Нива», книги-приложения к ней и другие интересные издания.

Оказавшись в зале наедине со своими мыслями, Ванюшка вспомнил отца, которого он не только горячо любил, но и уважал за точный спокойный ум и умение хладнокровно решать любые жизненные задачи. Отец не раз рассказывал ему о фашистах, захвативших власть в Германии, и не скрывал, что если начнется война с Гитлером, то она будет очень серьезной.

Уверенность почтальона дяди Саши породила было у Ванюшки надежду, что Красная Армия, действительно, быстро разобьет фашистов и война скоро кончится, как кончилась она с японцами (о сражении на Халхин-Голе ему также рассказывал отец). Но тут он вспомнил один из разговоров с отцом.

— Знай, сын, — сказал тогда отец, — фашисты хотят захватить нашу страну и готовят большую войну. Они уже захватили много других стран. Мы тоже готовимся к войне, но хотим, чтобы она началась как можно позже.

— Почему, папа? Мы что, слабее и фашисты нас победят?

— Нет, Ваня, фашисты никогда не смогут нас победить. Мы не слабее, но мы плохо подготовлены к войне. Гитлер делает очень много танков и самолетов. А у нас танки и самолеты устарели, и мы только начали делать новые, очень хорошие, но пока их мало.

— А линкоры мы строим, папа? — Ванюшка знал, что отец работает в Наркомате судостроения, рядом с их домом в Петроверигском переулке.

— Линкоры исхода войны решить не смогут. Его решат танки, артиллерия и авиация. Я хоть и имею прямое отношение к линкорам, но должен тебе сказать откровенно: сейчас не время строить линкоры. Понимаешь, линкор стоит очень дорого… Как бы тебе объяснить? На эти деньги можно построить, к примеру, тысячу самолетов. Так что сегодня нужнее — линкор или тысяча самолетов?

— Конечно, тысяча самолетов.

— И я так думаю.

— Почему фашисты хотят напасть на нас?

— Фашисты хотят захватить весь мир. Европу они, считай, уже захватили. Они хотят установить свой порядок повсюду. «Новый порядок», как они сами это называют. Ты ведь знаешь, что люди все одинаковы, и все равны, и каждый имеет право на счастливую жизнь. А фашисты думают по-другому, они объявили, что люди на земном шаре — разные, есть народы-господа, а есть народы-рабы. Русских, таких, как мы с тобой, они тоже относят к народам, которые должны повиноваться германской расе, то есть немцам.

— Я ненавижу фашистов, папа!

— Ненавидеть мало. Надо быстрее делать нашу страну еще сильнее. Тогда никакой фашист нам не страшен. А тебе нужно хорошо учиться и быстрее взрослеть. Ты должен быть сильным, здоровым и многое знать. И, главное, ты должен быть честным, хорошим человеком.

Воспоминания Ивана прервал Генька, белобрысая голова которого просунулась в дверь:

— Ванюш, пойдем к капитану. Спросим, что он думает о войне.

Право, в Генькину голову приходили иногда неплохие мысли. О капитане Ванюшка совсем забыл. Александр Александрович, родственник бабушки Дарьи, был капитаном первого ранга, но недавно вышел в отставку и вернулся в родное Нечаево, связь с которым никогда не прерывал, несмотря на многолетние странствования по далеким морям и океанам. Поселился Александр Александрович в отчем доме, где жила его одинокая младшая сестра. С приездом капитана старая пятистенная изба сразу преобразилась, и половина, которую занял Александр Александрович, превратилась в интереснейшее для нечаевских мальчишек место паломничества. На бревенчатые стены капитан повесил карты и старинные гравюры, прибил полки для книг, а под стеклами специально заказанных столов разложил кораллы и красивые раковины южных морей. На тумбочке стояло чучело диковинного пушистого зверька, похожего на маленького серого медвежонка, сидящего на задних лапах. У зверька были большие уши, блестящий черный нос в виде сливы и стеклянные коричневые глазки. Капитан объяснил ребятам, что это коала, живет только в Австралии, ничего не ест, кроме листьев дерева эвкалипта, и никогда не пьет.

В отдельном шкафу располагалась коллекция редких монет, которые Александр Александрович собирал всю свою жизнь. Он очень много знал о монетах и мог часами рассказывать удивительные истории о медных, серебряных и золотых деньгах, существовавших в давние времена у разных народов. Впрочем, разговорчивым капитан был только с деревенскими мальчишками, которых частенько приглашал к себе в гости. Со взрослыми Александр Александрович держался хотя и очень вежливо, но сдержанно, а с некоторыми и суховато. Дружил он в деревне лишь с одним взрослым — с дедушкой Ильей.

Вот к этому-то капитану и направились Ванюшка с Генькой. Александр Александрович встретил их в полной парадной форме. Он укладывал небольшой чемоданчик, собираясь в дорогу.

— В Москву, — коротко сказал он, взглянув на ребят. — Сейчас надо воевать. В деревне сидеть нельзя. Что отцу передать? — обратился он к Ванюшке. — Я ему позвоню.

— Что я его люблю и помню все его советы, — спокойно ответил Иван. Александр Александрович, сейчас, наверное, не время, но мы пришли спросить вас, когда кончится война?

— Присядьте-ка на минутку. — Капитан говорил, продолжая укладываться. — Война будет трудной. Тяжелой. Те, кто на нас напали, сильны, и, чтобы их победить, придется драться серьезно. Фашисты готовились к войне с нами давно и тщательно. Это раз. Техники у них много, хорошей техники. Это два. И напали они тогда, когда мы уже решили, что они в этом году не нападут. Это три. Так что крови прольется много. Но мы обязательно их разобьем. В этом не сомневайтесь! — Александр Александрович защелкнул на замок крышку чемодана и на минуту сел. — Теперь у меня к вам просьба, ребята. Коллекции свои и книги я оставляю здесь, помогите сестре аккуратно все запаковать и надпишите каждую коробку — где, что лежит.

— Все сделаем, будьте спокойны! — серьезно ответил за двоих Ванюшка.

* * *

Капитан вернулся через неделю мрачный и неразговорчивый. Сестра его сказала бабушке Дарье, что врачи нашли у Александра Александровича серьезную болезнь сердца, а поэтому о флоте не могло быть и речи. Ему велели пожить в деревне и всячески беречь себя. То ли на нервной почве, то ли по другой причине, но вскоре после возвращения у капитана резко обострился застарелый радикулит, и несколько недель он почти не мог двигаться. Ванюшка, Генька и их старший приятель Лешка Трифонов навещали Александра Александровича так часто, как только могли. Капитан веселел с ребятами, казалось, при них его самочувствие улучшалось. Он охотно рассказывал ребятам о дальних странах и всевозможных случаях из своей долгой морской жизни.

Между тем вести с фронтов приходили все тревожнее и тревожнее. Немцы захватили значительную территорию нашей страны и продолжали наступать на Москву и Ленинград. Однажды через деревню прошли беженцы из Новгородской области — две семьи. Им чудом удалось вырваться из района, оккупированного фашистами, и дремучими лесами пробраться к нашим. Один из беженцев, мальчишка, рассказал Ванюшке и Геньке, что когда гитлеровские войска заняли их деревню, они согнали на большой луг несколько сот пленных красноармейцев. Луг тут же огородили колючей проволокой и поставили вокруг автоматчиков. Три дня пленных, находившихся под открытым небом, не кормили и не поили. Вся трава на лугу была начисто съедена. Чем все это кончилось, парень не знал, потому что на четвертый день сбежал со своей семьей в лес.

Ванюшка послушал новгородского паренька и почернел. Он представил себя на месте пленных красноармейцев и подумал, что не стал бы ждать, пока потеряешь силы, а подговорил бы нескольких человек броситься ночью на проволоку и на часовых, и если не удалось бы бежать, то уж лучше сразу умереть. Потом вспомнил: новгородец говорил, что многие красноармейцы были ранены и с трудом могли ходить.

* * *

Война постепенно приближалась. Ночью на юге светлело небо, появлялось зарево. Это бомбили Москву, а противовоздушная оборона отражала атаки фашистских самолетов на столицу. В Нечаево все мужчины, кроме стариков, ушли на фронт. Мальчишки теперь много работали на полях, помогая женщинам. Лишь в августе Ванюшке, Геньке и Володьке Цапаю удалось пойти в Дорошево. Они захватили с собой лопаты. В подземелье под церковью долго расчищали ход, засыпанный землей. Как ребята и предполагали, расчищенный от земли и корней ход вывел их в лес на склон дорошевского холма.

— Ура! — закричал Ванюшка, когда они вылезли из-под земли на дневной свет. — Теперь нам необязательно входить в подземелье через церковь. Из лесу входить проще.

— Давайте хорошенько замаскируем ход, — сказал осмотрительный Цапай.

И ребята набросали хвороста и веток в том месте, где образовалось отверстие в земле.

Первого сентября начались учебные занятия в богдановской школе. Ванюшка по утрам стал ходить в школу, хотя каждый день ждал, что его заберут в Москву. Александр Александрович, когда ездил в июне проситься обратно на флот, успел позвонить Ванюшкиному отцу, и тот передал, что срочно уезжает на фронт, а мама Люся приедет за ним, как только выдастся свободный день. Мать работала в Наркомате угольной промышленности на площади Ногина, и, видимо, вырваться в деревню ей никак не удавалось. Через одну деревенскую женщину мама Люся передала, чтобы Ванюшка не беспокоился, она приедет за ним позже, тем более что Москву сейчас бомбят и многие соседи ходят ночевать на станцию метро «Дзержинская». Ванюшка не понял, как можно ночевать в метро, но приехавшая пояснила, что поздно вечером каждому, кто хочет ночевать в метро, выдают на станции легкие деревянные нары, и он идет с ними в туннель. Там нары кладут поперек рельсов и на них спят, а рано утром всех просят покинуть туннель и включают ток, чтобы поезда могли ходить. Женщинам с детьми и старикам разрешается ночевать в вагонах, которые стоят на станциях. В вагонах душно, но зато удобнее.

Над Нечаевом все чаще пролетали вражеские самолеты с крестами на крыльях и фюзеляже. Они шли бомбить наши заводы где-то в районе Дмитрова.

Ванюшка, Генька и Цапай еще раз отправились в Дорошево. Но не дошли. По дороге в Козареве поставили шалаш. В том самом месте в зарослях ивняка, где и намечали. Потом улеглись внутри шалаша на лапнике. Порассуждали.

— Неужели немец возьмет Москву? — Цапай шумно вдохнул густо пропитанный запахом хвои воздух.

— Не возьмет, — живо ответил Ванюшка. — Капитан говорит, что не возьмет, но может сильно разрушить. У капитана карта на стене. Так он флажками отмечает на ней линию фронта. Вчера мне говорит: «Я этих немецких генералов знаю. Был в Германии в двадцатые годы, знакомился с их военной наукой. У них взгляды постоянные: „клин“ да „клещи“ любят. „Клин“ еще со времен Александра Невского против русских применяли.»

— Верно! — Володька расправил под собой лапник, чтобы ветки не впивались в спину. — Я кинофильм смотрел «Александр Невский»! Так там немецкие псы-рыцари выстроили на льду озера против новгородцев свое войско в форме клина. Клин тот «свиньей» назывался. Рыцари, все в тяжелых доспехах, хотели центр русского войска раздавить. А Александр Невский как ударил с боков — и рыцарей разбил. Они потом под лед многие провалились…

— Капитан говорит, — перебил его Ванюшка, — что немцы и сейчас танковый клин все время применяют. Танков у них много. А Москву хотят взять в «клещи».

— Как это «в клещи»? — спросил Генька.

— Ну как? С боков окружат, а потом сзади сомкнут «клещи». Капитан еще сказал, что немецкие генералы будут Тулу брать и Калинин, чтобы их войска могли встретиться позади Москвы. Только наши маршалы тоже это понимают и не позволят немцам взять в окружение Москву.

— Так ведь Калинин недалеко от нас, — заволновался Володька. — От Калинина немец может и сюда дойти.

— Наверное, за мной не приедут, — грустно вздохнул Ванюшка. — Я вот что скажу, — он сел. — Готовить подземелье нам надо! На случай, если фашист сюда придет. Чтобы можно было там самим спрятаться или спрятать партизан. Лешка Трифонов говорил, что в Рогачеве собирают партизанский отряд и в лесу, в сухом бору, зарывают продукты. Чтобы партизаны могли потом их взять.

— Продукты нам тоже нужны. Ванюшка, у твоей бабки Дарьи продуктов много запасено, все знают. Возьми крупы немного для подземелья, — попросил Генька.

— А я керосина достану, — предложил Володька. — У нас керосина бочка большая железная. Нам бы еще старых одеял раздобыть и сена в подземелье натаскать.

Решили немедленно вернуться домой и сразу же начать собирать продукты и необходимые для подземелья вещи.

Впервые в жизни Иван взял чужое без спроса. Зная скупость бабушки Дарьи, он понимал, что никаких продуктов она ему не даст. А объяснить ей, для чего нужны продукты, он не мог. И рассудил так: если немцы придут, они все равно все отберут, а если не придут, он потом положит взятое обратно. В подземелье продуктам ничего не сделается.

Дождавшись, когда баба Дарья уйдет, Иван отсыпал из подвешанных к потолку в горнице сумок несколько килограммов манки, пшена, риса, гречки и сахара. Потом отлил из здоровенной бутыли литра три подсолнечного масла. Аккуратно упаковав, он незаметно перетащил все в подземелье.

Володька Цапай раздобыл несколько литров керосина, старую керосинку, много свечей, спички, две керосиновые лампы. Все это (кроме керосина) он нашел на чердаке своего дома.

Генька принес в подземелье полмешка картошки, пачку чая, соль, корзину яиц и три рваных ватных одеяла.

На брошенном колхозном поле ребята набрали мешок моркови и штук сорок кочанов капусты. Морковь и капусту аккуратно сложили в подземном коридоре недалеко от большой комнаты. Остальные припасы разместили в самой комнате на деревянных лавках. На пол натаскали сена, чтобы мягче было спать.

Теперь при свете керосиновой лампы можно было начать разбирать завал в левом проходе. Когда растащили бревна, за ними открылся новый туннель. По его бокам было четыре небольших комнаты. В первой посередке оказался каменный колодец. Володька бросил в него камешек. Внизу что-то булькнуло.

— Надо принести ведро и веревку, — сказал Цапай. — Будем обеспечены водой.

Две другие комнаты были целиком выложены бревнами, одна дубовыми, другая толстыми сосновыми. Два сруба, только в земле.

— Вот это да! — воскликнул Генька. — Здесь на полу можно без сена спать. Не то что на кирпичах.

Четвертая комната была выложена кирпичами, ничего примечательного в ней не нашли.

В дубовом срубе Ванюшка заметил в щели между бревнами пола какой-то металлический кружок. Он поднял его, поднес к керосиновой лампе и ахнул: он держал в руках золотую монету.

— Ребята, — крикнул Иван, — скорее посмотрите, что у меня!

Генька и Володька осмотрели монету.

— Написано по-иностранному, — сказал Володька.

— Если это из казны, которую везли Минину, то почему монета иностранная? — спросил Генька.

— Наверное, на Руси в ту пору своих золотых монет не делали, иностранными пользовались, — сообразил Ванюшка.

— Где ты ее нашел? — поинтересовался практичный Цапай. — Может, еще есть?

— Да здесь, на полу, между бревнами. Но больше ничего нет, я проверил. Стойте! Посмотрите на стену! Снова щель! Как наверху, в церкви! Это опять замаскированный лаз! Давайте толкать бревна!

После долгих усилий мальчикам удалось выдвинуть на себя два скрепленных между собой коротких бревна. За ними оказался узкий лаз, выложенный кирпичом. И сразу же ребята увидели на полу золотые монеты. Их оказалось тринадцать. Лаз, который начинался от дубового сруба, метров через пять заканчивался маленькой, в полтора человеческих роста, каменной комнаткой, видимо, тайником. Но в ней ребята ничего не нашли.

С неожиданной находкой мальчики почти бегом бросились в Нечаево. По дороге было решено сдать золото в Фонд обороны на танк «Три друга».

— Только четырнадцати золотых мало для постройки танка, — сокрушенно заметил Ванюшка. — Впрочем, это какие-то старинные иностранные золотые, может, они редкие. Покажем их сначала капитану, он скажет, что это за монеты.

Капитан находился на своей половине избы. Он сидел в глубоком кресле и читал. Ребята знали, что он по-прежнему плохо себя чувствует и передвигается с большим трудом.

— Заходите, мальчики, — приветливо сказал он, — всегда рад вас видеть. Что нового?

— Александр Александрович, — обратился к нему Ванюшка, — вы не удивляйтесь, вот какое дело, золото мы нашли, целых четырнадцать монет. Посмотрите, пожалуйста. Мы хотим сдать их в Фонд обороны.

Ванюшка открыл коробочку из-под монпансье, в которую мальчики сложили монеты, и протянул ее капитану. Увидев золотые, старый коллекционер замер и уже не мог оторвать от них взгляда. Очень осторожно он вынул одну из монет и стал ее рассматривать. Потом тихо сказал:

— Ребята, это вот — самая древняя русская золотая монета. Называется она златник Владимира. Ее чеканили в Киеве в XI веке, взяв за образец золотую византийскую монету — солид. Может быть, отсюда потом широко распространилось в европейских языках слово «солидный»?

Капитан внимательно посмотрел на притихших мальчишек:

— У кого-нибудь в Дорошеве нашли?

— В Дорошеве, — удивленно ответил Ванюшка. — А почему вы догадались?

— Откуда же здесь могут быть такие редкие монеты! Видно, правду говорит предание… Дед мой часто повторял: «Сашка, поверь, в дорошевской церкви схоронено золото, что русские люди везли Минину, да не довезли, запрятали. Но супостатам не выдали, где схоронили. Через то смерть жестокую приняли». Я не верил в рассказы деда, мало ли что молва наговорит! А вишь ты, прав оказался дед. Так где же вы нашли монеты?

Ребята замялись, но Ванюшка твердо сказал:

— Александр Александрович, мы под дорошевской церковью подземелье старое обнаружили, а там эти монеты. Правда, больше ничего не было. Может, в стенах еще что-то замуровано. Но пока мы нашли только эти монеты. Вы, пожалуйста, не говорите никому про подземелье. Мы в нем штаб хотим организовать.

— Никому не скажу. Но со своим штабом поосторожнее, засыплет еще вас землей.

— Там каменная кладка везде. Прочно сделано.

— Да, значит, действительно жили Алексей-воин и потомок его Иван. Вот и не верь после этого преданьям…

Капитан положил на стол златник, который все время держал в руках, и взял из коробочки другую монету.

— Знаете, а ведь у вас здесь удивительная коллекция! Редчайшая! Вот это тоже очень интересный золотой. В Ленинграде, в музее Эрмитаже, хранится всего один такой. Это монета Ивана III — золотой угорский. «Угорский» означает «венгерский». Золотые угорские чеканили в конце XV века. В то время в Европе не все государства выпускали свои золотые монеты, а Венгрия чеканила их много. Ее монеты назывались дукатами, хотя первые дукаты чеканились в Венеции с 1284 года. Венгерские дукаты весили по три с половиной грамма. Их много попадало на Русь, на Руси их и прозвали угорскими.

Старый моряк увлекся, ребята слушали с большим интересом.

— Иван III тоже решил начать чеканить свои собственные золотые деньги. Он специально посылал в Европу мастеров, чтобы те освоили это дело. Мастера научились, только на русских золотых монетах стали повторять рисунки венгерского дуката — с одной стороны герб Венгрии, с другой — изображение святого Владислава. Многие думали, что это изображение московского князя. Но на монете имелась русская надпись: имя и титул великого князя Ивана и его сына-соправителя Ивана Ивановича. Вот посмотрите.

Капитан протянул золотой мальчикам. Те стали его рассматривать. Александр Александрович продолжал:

— Только русскими золотыми монетами Иван III не столько платил, сколько награждал, как орденом, за ратные подвиги. Это были почетные знаки «государева жалованья». Поэтому золотую монету иногда пришивали к одежде, например на шапку, и так ходили с ней.

Капитан помолчал.

— А иностранными золотыми обычно расплачивались при торговле с чужеземцами. Прежде всего со степняками, у них покупали табуны лошадей. Восточным купцам тоже платили золотом за их диковинные товары.

Александр Александрович снова сделал паузу.

— Еще в одном случае, мальчики, нужны были иностранные золотые монеты. Ими платили басурманам, чтобы те вернули полонянок — украденных русских женщин. Чтобы вернуть мать, сестру, дочь, никакого золота не пожалеешь…

— А что же, русские не могли защититься от набегов? — спросил Ванюшка.

— Русские защищались, но не всегда сила была на их стороне. Женщин и детей басурманы увозили, когда все мужчины были уже убиты, так что защищать их было некому…

Капитан взял из коробки еще два золотых.

— Вот еще интересные монеты. В России их называли корабельниками, а англичане, которые выпускали эти монеты, — роузноублами. Русские коллекционеры, нумизматы, это люди вроде меня, очень увлеченные собиранием монет, называют их розеноблами, они так по-английски пишутся, хотя произносятся — роузноубли. Эти монеты были очень тяжелыми — одни по семь и семь десятых грамма, другие по пять и две десятых грамма. Розенобли охотно брали купцы всех стран, потому что монета делалась из высокопробного золота. Начали чеканить розенобли при английском короле Эдуарде IV во второй половине XV века. До этого англичане выпускали золотой под названием «ноубл», что значит «благородный, знатный». А на обеих сторонах новой монеты была изображена роза, вот и прозвали ее розенобл. Кстати, вы знаете, как называют стороны монеты?

— Знаем, — сказал Генька, — орел и решка.

Капитан усмехнулся.

— По-научному это называется аверс и реверс. Русские прозвали розенобли корабельниками потому, что на аверсе у них изображен корабль, точнее, король в доспехах на корабле с большой розой на борту. На реверсе у розенобля — крест, по углам которого находятся четыре льва, а посредине солнце с розой. Вот посмотрите сами. Это на монете в семь граммов. А вот на этой пятиграммовой монете на реверсе изображен архангел Михаил. Похожие монеты делали голландцы и датчане.

Александр Александрович перебрал оставшиеся в коробке монеты.

— Здесь больше всего розеноблей. Обычно их копили торговые люди купцы. Наверное, купцы и дали розенобли Минину в качестве своей доли… А вот еще уникальная монета. Она единственная в коробке. — Капитан вынул монетку с изображением щита. — Щит по-французски «экю». Монета так и называется: экю. Интересно было бы узнать, какими сложными историческими путями она сюда попала? Ее выпускали во Франции в XIII веке при Людовике IХ, и весит она около четырех граммов. — Капитан положил экю в коробку. Вы, ребята, и не представляете себе, какое сокровище обнаружили! Золото, из которого чеканились монеты, конечно, дорого само по себе. Но каждая из этих редчайших монет стоит во много раз дороже золота, из которого она сделана.

— А самолет или танк можно на них купить? — спросил Генька.

— Можно. Богатые люди за океаном, в Америке например, много дадут за такие редкости. Только жалко будет, если они из нашей страны уйдут. Хотя, что я говорю, вы правы, сейчас нам нужны танки и самолеты, чтобы разбить фашистов.

— Александр Александрович, а кому сейчас нужно отдать эти монеты? спросил Володька.

— Я сам вот думаю и пока не могу придумать. Надо, чтобы они попали к понимающим их ценность людям, а то, чего доброго, кто-нибудь по глупости в переплавку отдаст. Спрячьте их на несколько дней. Может, мне получше станет, тогда я отвезу их в Москву.

Но лучше капитану не стало. Наоборот, радикулит его разыгрался еще сильнее, и он почти не мог вставать. Ребята отнесли золото обратно в подземелье, в дубовый сруб. Там было надежнее. Заодно еще раз все тщательно осмотрели. Капитан высказал предположение, что монеты, возможно, выпали из сумы, когда казну то ли прятали, то ли выносили из подземелья. Скорее всего, когда прятали, потому что очень торопились. Если бы, когда выносили, то подобрали бы: слишком большая ценность. Но как ребята ни старались, обнаружить казну им не удалось.

* * *

В то октябрьское утро, выйдя из дому, Ванюшка замер: поле между усадьбой и Кочами было покрыто сверкающим серебром — это ночной иней искрился на озимых в лучах восходившего над лесом солнца.

«Как красиво! — подумал Ванюшка. — Словно в волшебной сказке! Такое и нарисовать невозможно: красок подходящих не существует!»

Единственным человеком, рисовавшим красками, которого знал Ванюшка, был старший брат отца, дядя Саша. Рисовал дядя Саша масляными красками небольшие картины, в основном лесные поляны вблизи Нечаева. За годы их собралось довольно много. Рисовать он любил с детства. От взрослых Ванюшка не раз слышал, что если бы дядя Саша специально учился рисованию, из него получился бы неплохой художник. А однажды кто-то сказал запомнившуюся Ванюшке фразу: «Лесные пейзажи этого деревенского мастера очень лиричны и пронизаны воздухом».

Только учиться на художника дяде Саше не пришлось. После смерти матери он взвалил на свои плечи многие ее заботы, помогая отцу поставить на ноги двух своих младших братьев — Ивана, отца Ванюшки, и маленького Володю, которого в семье все звали Волькой. Дядя Саша начал рано плотничать, зарабатывая для семьи деньги, и лишь урывками писал красками нравившиеся нечаевцам виды окрестностей их деревни. Когда братья подросли, Александр уехал в Москву, где окончил рабфак, а затем строительный институт. Его любили на стройке за открытый, честный и справедливый характер и еще за то, что он никогда не перекладывал на других трудности, с которыми сталкивался. Все рабочие знали любимую прибаутку своего инженера: «За спины прятаться негоже, работай сам, не ты, так кто же?» Вскоре дядю Сашу избрали секретарем парткома большого строительного треста.

Продолжая разглядывать серебряное поле, Ванюшка думал уже не о красоте природы, а о том, жив ли дядя Саша? Он был с самого начала войны на фронте. Воевал и единственный сын дяди Саши, которого отец назвал в честь своего среднего брата Ванюшкой. Получилось в родне три Ивана: Иван-старшой, Ванюшка-средний и Ванюшка-меньшой. «Как известно, Русь издревле держится не на китах, а на Иванах», — говорил дядя Саша.

Ванюшка-средний, русый, сероглазый и часто улыбающийся крепыш, с детства мечтал стать шахтером, добывать стране уголь — занятие, одобренное Ванюшкой-меньшим только после просмотра кинофильма «Большая жизнь». В июле 1941 года Ванюшка-средний получил диплом об окончании Московского горного института, а на другой день ушел добровольцем на войну.

Воевал и второй дядя Ванюшки-меньшого — Волька. Этот был кадровым танкистом и командовал танковым батальоном. Перед началом войны Волька служил в Прибалтике.

Ванюшка очень любил своих троих родственников-мужчин за доброту, крепкий характер, жизнерадостность и заботливое отношение к окружающим. Когда до войны (теперь это казалось так давно!) все трое приходили в гости, в комнате становилось радостно, легко и как бы просторнее. Ванюшка-средний приносил с собой двухрядку, и четверо мужчин, включая Ивана-старшого, пели приятными баритонами под аккомпанемент гармоники задушевные русские песни. Иногда гармонист резко менял мелодию, и начинались залихватские частушки: «Эх, сыпь, сыпь камушки, не боюсь я матушки! Боюсь мужа-дурака, наломает мне бока!..»

Ванюшка снова окинул взглядом поле и лес, но хрустальная прозрачность ясного морозного утра окончательно потеряла привлекательность беспокойство за дорогих людей затуманило нежные краски природы. В тот момент Ванюшка не мог знать, что те, о ком он беспокоится, еще живы. Живы все трое.

* * *

Это было очень не просто — оставаться живым на передовой в первые месяцы войны, но каждый из троих нечеловеческими усилиями старался продлить свои дни, и не потому, что боялся смерти, а потому, что хотел как можно дороже отдать жизнь, нанеся проклятому врагу максимум урона. Им казалось, что дать убить себя слишком рано будет предательством по отношению к тем, кого они должны были защищать. Может, поэтому все трое дожили до 1942 года. А в начале 1942 года, после разгрома немецких полчищ под Москвой, сделалось совершенно ясно, что фашисты будут неминуемо разбиты, и их уничтожение лишь вопрос времени. И тем, кто воевал, стало, если только можно так сказать, легче умирать, потому как умирали они уже с твердым убеждением: «Мы победим!» Но чтобы победить, предстояло еще погибнуть миллионам советских людей, и многим из них в том тяжелом 1942 году.

Первым отдаст Родине свою жизнь дядя Володя — Волька. В марте 1942-го, под Ленинградом, он получит приказ, означающий верную смерть для него самого и для тех, кто еще оставался в живых в танковом полку, которым он теперь командовал. Волька коротко ответит: «Слушаюсь!» — и бегом направится к своим машинам. Чтобы не допустить немецкий танковый прорыв, дорога была каждая минута. На какой-то миг перед внутренним Волькиным взором мелькнет чистое лицо племянника Ванюшки, и ему станет хорошо от мысли, что этот родной человечек доживет до дня победы над фашистами. И сразу же командир полка перестанет думать обо всем, кроме того, как остановить лавину вражеских танков, рвущихся к Ленинграду по неширокому проходу между двумя болотами.

Фашистских танков было больше, много больше, чем имелось в распоряжении Вольки. Через несколько часов танки врага будут остановлены, а от полка практически не останется ничего, кроме поврежденной машины, командира, неспособной двигаться, но еще способной стрелять. И самого, истекающего кровью, Вольки — единственного живого в танке. А потом, когда ему начнет казаться, что застыли все стальные машины с крестами на башнях, среди безжизненных вражеских силуэтов вдруг появятся два новых и двинутся в сторону Ленинграда мимо неподвижной машины командира полка. Понимая, что два танка Ленинграду не страшны, Волька все же преодолеет безмерную слабость, усмехнется окровавленным ртом и, пробормотав «не ты, так кто же», ударит в упор из пушки по прущему рядом фашистскому танку. И сразу же навсегда потеряет сознание. Он уже не почувствует, как загорится его машина от ответного выстрела второго вражеского танка, не увидит, как этот немецкий танк упрямо двинется к нашим позициям и как тут же двое обвешанных гранатами раненых молча бросятся под его гусеницы. Эти двое были последними, оставшимися в живых, танкистами Волькиного полка.

Дядя Саша погибнет вторым. В осенний день в Сталинграде. Он возглавит горстку бойцов, оборонявших полуразрушенный и отрезанный немецким огнем от наших позиций дом. Извергая огонь и металл, этот дом никак не давал фашистам возможности подойти к Волге. Тогда враг подтянул артиллерию и стал бить по развалинам из орудий и минометов. Остатки стен рушились от страшных ударов снарядов и тяжелых фугасных мин… Осколок снаряда мгновенно поразит дядю Сашу насмерть. А через два часа к защитникам дома подойдет подкрепление, которое выбьет немцев с занимаемых ими позиций и на несколько сот метров отодвинет линию фронта. А каждый метр сталинградской земли измерялся таким количеством пролитой на нем крови, что никто на свете не смог бы назвать его истинную цену.

Ванюшка-средний переживет отца на несколько дней. Первоклассный лыжник и отличный парашютист, он попадет в специальную бригаду, сформированную из спортсменов. Дважды их группу будут сбрасывать на парашютах в тыл врага. И оба раза, выполнив задание, группа возвратится через линию фронта к своим, а Ванюшка будет единственным, кто не получит за это время ни одной царапины. Солдаты шутили, что их лейтенант — заговоренный от пуль. Потом бригаду перебросят на Кавказ.

Поворот горной дороги, прижавшейся к скале, имел ключевое значение. Если бы фашисты завладели им, они вышли бы на перевал, где не было наших войск. Три взвода специальной группы не подпускали врага к изгибу дороги. До подхода резервов оставалось несколько часов. Первый взвод был почти полностью уничтожен, его сменил второй, которым командовал Ванюшка. Он уже научился хорошо воевать и сразу рассчитал, как лучше оборонять дорогу, не теряя напрасно людей. «Ну что, ребята, как говорит мой батя, не мы, так кто же? А егеря у нас здесь не пройдут», — сказал он своим солдатам, верившим в него, как в бога. Второй взвод, действительно, потерял мало людей, погибло всего трое, но среди них сам лейтенант. Они не знали, что немцы только что приволокли на противоположную сторону ущелья минометы, и первый массированный залп из них сбросил троих, укрывшихся за огромным камнем, в снежную пропасть. Если бы знали, сменили позицию.

— Эх, лейтенант, — сказал сквозь слезы один из бойцов, — от пули-то тебя заговорили, а вот от мины не успели…

Нетронутые тленом тела лейтенанта и двух бойцов были обнаружены только через несколько лет после войны, когда необыкновенно жаркое лето полностью растопило в ущелье снег.

* * *

Бросив последний раз взгляд на рассыпанное в поле серебро, Ванюшка вздохнул и побрел к капитану поговорить о том, что же будет дальше.

Александр Александрович встретил его, как всегда, приветливо. Лишенный семьи из-за своей службы, связанной с длительными плаваниями, он очень любил ребятишек, а к Ванюшке относился просто по-отечески.

Беспомощность и вынужденное безделье сильно сказались на капитане. У него обострились черты лица, и внешне он выглядел еще более суровым, чем обычно.

— Здравствуй, Ваня, — сказал капитан, — видишь, красота-то какая в природе! Много я повидал стран, а краше нашей родной земли все-таки ничего нет!

— А как же теплые страны, Александр Александрович? Говорят, они самые красивые!

— В теплых странах хорошо… когда там в холодное время года бываешь… Да и когда недолго. А когда долго, домой очень тянет. Но по мне, лучше нашей русской лесной стороны ничего нет. Не встречал. Вот и картины с нашими лесами, что твой дядя, мой тезка, рисует, тоже очень мне нравятся.

— А я открытки с видами Италии видел, какие там красивые места!

— По правде сказать, Ваня, думаю, для каждого родная природа — самая красивая. Со мной капитан один плавал, родом из степной станицы. Бывало, как начнет про степь рассказывать, будто стихи задушевные читает…

— А на итальянских открытках дома тоже очень хороши! У нас я таких не видел.

— Дома, Ванюша, самые лучшие те, которые народ веками делает для своей местности. Народ в свое жилище разум вкладывает. Ты возьми сосновую избу. Ничего умнее, здоровее для нашего климата не придумаешь. Конечно, если ее построить по правилам.

— Как это — по правилам?

— Сосны нужные подобрать, чтоб на высоком сухом месте росли. Срубить их в морозы, лучше в январе, когда в дереве влаги мало. Ошкурить бревна вовремя, весной, как только сокодвижение начнется. Сруб срубить, пока дерево мягкое, проветрить и просушить, как положено. Мох хороший положить… Целебная изба получится. В ней люди болеть не будут и проживут долгие годы.

— А как же другие народы живут, у которых изб нет? Японцы, например?

— Бывал я, Ваня, у японцев. Не раз бывал. Они жилье тоже в соответствии с природой своей строят. Домики легкие делают, как из фанеры. Стены раздвижные. И мебели внутри никакой. Столик низенький, цукуэ называется. И спят на татами — матрасы такие из рисовой соломы, циновками из особой травы обшитые. Разумно все это: землетрясения там частые, а в таком домике не завалит. Климат же теплый, толстые стены не нужны.

А вот в Аравии, на берегу Индийского океана, строят большие, многоэтажные дома из сырой глины. Солнце там палит — как внутри раскаленной печи себя чувствуешь! Тамошнее солнце сырую глину крепкой делает, а внутри дома прохладно. И нет лучше дома для той местности.

Капитан говорил и говорил, как бы чувствуя, что Ванюшка хочет задать вопрос, на который трудно будет ответить. Но Ванюшка вопрос все-таки задал:

— Александр Александрович, почему мы все время отступаем?

— Не знаю, Иван, сам все думаю об этом. Первые дни, понятно, первый удар фашистов был очень силен. Сейчас пора уже и бить их как следует. Думаю, все еще с силами собираемся. Но бить мы их скоро будем, это я чувствую!

— А ведь они уже близко!

— Ничего, Ваня! Про нас, русских, говорят, что запрягаем мы долго, а уж ездим быстро! Мы ведь по природе своей созидатели, в руках все больше соху да топор, а не лук держим. Пашем, сеем, избы, хоромы ставим, а воюем, когда нужда придет… Против недобра всегда воюем… Это князья меж собой дрались, а сам народ наш миролюбивый, сердобольный, отзывчивый и на чужое не зарится. Своими руками любит строить. Кочевники, вот те пахать и строить не умели, зато лук сызмальства в руках держали, чтобы набеги на соседей совершать, добро у них отнимать. Рыцари тоже охочи были до чужой земли, другие народы холопами старались сделать.

— А что, на Руси из луков стрелять не умели?

— На Руси защищались копьем и мечом, из лука мало кто хорошо стрелял, если только такие, как твой Алексей-воин. Лук — оружие наступательное, чтобы хорошо из него стрелять, надо упражняться лет десять, а то и двадцать. Значит, с детства себя в воины готовить. А когда приходится обороняться от нежданного врага, из лука стрелять быстро не научишься. Поэтому на Руси вместо лука были арбалеты, их еще называли самострелами. Из самострела за десять дней можно научиться стрелять. А в обороне он очень хорош.

— А из какого дерева их делали? — Ванюшка спросил о том, о чем давно собирался спросить дедушку Илью.

— Лучше всех стреляли самострелы, у которых лук был не из дерева, а из железа. Из такого самострела пускали стрелы с тяжелым металлическим наконечником. Их называли болтами, и летели они в три раза дальше, чем выпущенные из лука.

«Надо будет с ребятами сделать лук для самострела из стального прута», — подумал Ванюшка и задал капитану еще один волновавший его вопрос:

— Александр Александрович, вы ничего не слышали про Латырь-камень, который воинам силу дает?

— Как же не слышал! Слышал! Янтарь так в древности называли, его много было в землях тевтонского ордена. Рыцари растирали янтарь в порошок и добавляли в питье. Этот напиток якобы добавлял силы. Теперь в тех местах Кенигсберг стоит — столица Восточной Пруссии, это тоже фашистская Германия. Только фашистам никакой Латырь-камень не поможет, все равно разобьем мы их!

* * *

На небольшом колхозном поле, тупым клином врезавшимся в Чернеевский бор, оставалось гектара три неубранной картошки. Убирать ее не собирались стало слишком опасно: фашистские самолеты то и дело появлялись в небе и безжалостно расстреливали всех, кто работал на полях. Однако Ванюшка, Генька и Володька, посовещавшись, приняли решение: «Создать в подземелье солидные запасы такого нужного продукта, как картофель». Мало ли что может случиться? А с картошкой не пропадешь.

Раздобыв лопаты, пустые мешки и матерчатые сумки, троица отправилась на бор. Там, на поле, то и дело вглядываясь в небо, а еще больше вслушиваясь в него — не возникнет ли вдали жужжащий звук вражеского самолета, ребята принялись поспешно копать картошку, стараясь не очень удаляться от края леса. Но в тот день немецкая авиация не прилетела. Наполнив картошкой четыре больших замаскированных в кустах мешка, мальчики начали постепенно перетаскивать ее сумками в свое подземное убежище. Там картошку снова ссыпали в мешки.

— Ну что ж, если от немца прятаться придется, с картошкой будет веселее, — сказал Цапай, когда они закончили свою работу.

— В случае чего, и партизанам едой поможем, — вставил Генька. — Вот только как связь с ними организовать?

Ванюшка промолчал. Ему сделалось невыносимо грустно при мысли, что фашисты смогут дойти до этих мест. Последнее время он часто просыпался по ночам и с ужасом думал, что война приближается к Москве, приближается она и к Нечаеву. Правда, капитан все равно упорно повторял:

— Ваня, они все ближе, но я не верю, что мы отдадим им Москву. Нет, как бы ни повернулось, Москву мы не отдадим!

И Ванюшка сердцем верил капитану.

На следующий день после сбора картошки Генька отправился со своей мамой в Рогачево. Было воскресенье, и мать надеялась купить на рогачевском рынке что-нибудь из поношенной одежды Геньке и его сестренкам. На площади, рядом с большой и красивой рогачевской церковью, превращенной в колхозный склад, собрались десятки людей, продававших либо менявших различные вещи и продукты.

Генька сразу же нашел себе подходящую приличную курточку и помог матери присмотреть платьица для сестренок. Совершив покупки, мать вдруг заторопилась домой. То ли на нее подействовало общее тревожное настроение, то ли по каким-то другим причинам, только она почти бегом увела сына с толкучки. Они успели пройти по большаку около двух верст и уже миновали Трехденево, когда впереди, в районе Покровского и Дорошева, послышались глухие взрывы и пулеметная стрельба. До поворота на Нечаево оставалось совсем немного, но Генька немедленно потянул мать вправо в поле, подальше от большака.

— Самолеты, — выдохнул он. — Надо скорее уйти с дороги и добраться до кустов.

Ближайший кустарник был в километре от дороги, но они успели пройти только метров четыреста, когда со стороны Покровского показался самолет с крестом на фюзеляже, низко летевший вдоль большака.

— Ложись! — что есть мочи закричала мать, но Генька, наоборот, бросился бежать по направлению к кустам, решив, что в бегущего попасть из пулемета будет труднее, чем в лежащего. Мать также побежала следом за сыном. Самолет круто свернул от шоссе влево и пошел прямо на Геньку. Тот на бегу глянул вверх и увидел очень близко над собой темный силуэт вражеского летчика, перегнувшегося из кабины и смотревшего вниз на мальчика.

«Неужели он сейчас убьет меня?» — мелькнуло в голове у Геньки.

С ревом самолет сделал круг над двумя бегущими и, вновь вернувшись к большаку, полетел в Рогачево. Стрелять по Геньке и его матери немецкий летчик не стал. То ли пожалел мальчишку и женщину, то ли не захотел расходовать боекомплект на столь незначительные цели. Перепуганные и бледные мать и сын продолжали свой путь в Нечаево. На другой день мать сказала Геньке, что пощадивший их самолет обстрелял толпу на рогачевском рынке. Три человека были убиты наповал и несколько ранены.

Фронт все ближе подходил к Нечаеву. Прибежавшая из Покровского тетя Нюша Комолова сказала, что немцы заняли Клин. Покровское находилось на большаке Дмитров — Клин, и все новости там узнавали быстрее, чем в лесном Нечаеве. Услышав про Клин, в деревне не на шутку перепугались: до него по прямой было верст двадцать пять.

Канонада со стороны Клина становилась громче. В деревне появились саперы, которые начали спешно разбирать два деревянных мостика через небольшую речку. Эти мостики соединяли Нечаево с примыкавшей к нему деревенькой Чешково. Обе деревни составляли один колхоз. Дорога из Нечаева на Трехденево и далее на Рогачево проходила через Чешково. Не успели саперы разобрать мостики, как прилетел немецкий самолет и стал бросать направо и налево мелкие фугаски. По счастью, никто не пострадал: саперы разбежались по кустам.

В момент бомбежки моста Ванюшка был у дедушки Ильи. За последние несколько недель Илья Михайлович заметно постарел и у него впервые начали дрожать руки. Но держался он молодцом.

Услышав взрывы от фугасок, дедушка Илья перекрестился, прижал к себе Ванюшку и тихо сказал:

— Немец, Ваня, конечно, силу большую имеет. С этой силой эн может деревню нашу захватить. Даже поубивать нас всех он тоже сможет. А вот чего он не сможет, так это всей нашей страной завладеть. На это силы его не хватит. Ты это запомни, это главное.

Взрывы кончились. Гул вражеского самолета постепенно удалялся.

Илья Михайлович подошел к темному резному дубовому буфету, выдвинул из него ящик и достал какие-то бумаги и старые книги.

— Тут, Ваня, в нескольких верстах от Рогачева большой монастырь был, сейчас в нем дом инвалидов. Мне оттуда разные рукописи передали, просили сохранить. Я помаленьку эти бумаги читал. А последнее время все перечитывал места, где говорилось о погибели земли Русской во время монголо-татарского нашествия. И вот ведь что главное. Из тех старых рукописей понял я, что фашист одолеть нас не сможет.

— Почему, дедушка?

— Все, Ваня, просто. У монгол, конечно, тоже сила страшная была, и в армии у них порядок был жесткий, дисциплина не хуже, чем теперь у немцев. Монгольская армия строго делилась на десятки, сотни, тысячи и тумены десятитысячные отряды. И если в десятке один воин струсит, после боя казнили всю десятку. А если десятка побежит от врага, казнили всю сотню. Была у них дисциплина, хотя и на страхе, но была…

— И что же, дедушка, монгольскую силу нельзя было остановить?

— В том-то и дело, что, наверное, можно было. Только против их порядка надо было свой поставить. А в летописях как раз много пишут, какие недружные были князья русские. Знаешь, Ваня, есть такая летопись старая, Тверская называется. В ней рассказывается о первой большой битве русских и их союзников, половцев, с монголо-татарским войском. В летописи так говорится: пришли на Русь в лето 6732-е, по-нынешнему это в 1223 году, народы неизвестные. И никто не знал, кто они, откуда пришли, каков их язык и какой они веры. Называли их татарами, а иные — таурменами, а другие печенегами. Была с ними кровавая битва на реке Калке.

— А где эта Калка, дедушка Илья?

— В Донбассе где-то. На ней русские и половцы были разбиты. Одних киевлян погибло на поле боя десять тысяч… Но вот что в летописи сообщается: допустил бог сему быти не из-за татар, а из-за гордости, высокомерия, высокоумия, зависти русских князей друг к другу… Семьдесят два лучших богатыря русских, и среди них Алеша Попович, о котором ты, конечно, слышал, полегли в бою на Калке, но доблесть их была бессильна, когда военачальники-князья недружно действовали…

— Дедушка, вы, наверное, все это говорите, чтобы сказать, что против немцев дружно воевать надо…

— Угадал. Только слушай, что я тебе расскажу, по порядку… Плохо было то, что страшное побоище на Калке не научило уму-разуму князей на Руси. По-прежнему ссорились они между собою, и от этого земля наша слабела и не могла дать нужного отпора кочевникам. А те надвигались на Русскую землю, словно огромная черная туча саранчи, постепенно заслонявшая собою все небо…

Ванюшка взглянул на дедушку Илью. Что-то случилось со стариком. Как и у капитана, словоохотливость его выдавала плохо скрытую тревогу. «Наверное, фашисты скоро придут в Нечаево, — подумал Ванюшка. — Что же делать? И за мной никто не едет!»

Между тем Илья Михайлович продолжал:

— Окаянные ордынцы снова появились на Руси в 1237 году. Вел их царь Батый, и было его войска видимо-невидимо. Шла Орда сначала тайком, лесами, и пришла на Рязанскую землю. Рязанцы поспешили попросить помощи у великого князя Юрия Всеволодовича во Владимире, а тот, надменный, отказал, сам думал Батыя разбить…

— Он что, не понимал, какая у Орды сила?

— Эх, Ваня, князь ли, боярин ли, он ведь привыкает, что в своей вотчине первый и что все его слушаются. Вот и начинает мнить о себе, как о самом сильном и самом главном на свете… А потом оказывается пшик… Юрий Всеволодович не помог рязанцам, и как те не сопротивлялись, Батый захватил их город, а всех жителей его умертвил. Потом дальше двинулся. Москву захватил, она тогда небольшой была.

— А владимирцы?

— Возглавлять оборону Владимира остались сыновья великого князя, сам он город покинул, ушел полки насобирать по другим местам. Только насобирал мало… И тут на реку Сить, где он с войском стал, весть к Юрию Всеволодовичу пришла: «Батый Владимир взял, людей всех, а также княгиню, сыновей и снох твоих убил, теперь к тебе идет». Далее в летописи написано, что от огромного горя великий князь себя не помнил. А полки русские, хоть и малочисленные, пошли навстречу ордынскому войску, и была битва жестокая, и русские опять разбиты были. В той битве погиб великий князь Юрий Всеволодович, внук Юрия Долгорукого. А Батый пошел дальше по Руси. Захватил Тверь, Торжок, Смоленск.

— И все по одному?

— Считай, так. Многие города храбро защищались, да сделать ничего не могли. Был такой город Козельск, так его жители, прежде чем погибнуть, четыре тысячи ханских воинов перебили, и в их числе многих любимых Батыем военачальников. Батый за это приказал называть Козельск Злым городом… Но все равно поодиночке обороняться от Орды было невозможно. Батый взял Киев и города Волынской земли. Вот так началось монголо-татарское иго. Много я читал про те времена и книг, и рукописей, а понял одно: нелады меж князьями, их высокомерие и беспечность помогли Орде Русью овладеть. Много позже, когда русские стали действовать совместно, всерьез да воевать как следует, иго то сбросили…

— А когда русские всерьез начали воевать с Ордой?

— Ну, если считать, когда стали одерживать большие победы, то это время наступило не скоро. Наверное, первый раз ордынцев сильно побили на реке Воже, на Рязанской земле, в 1378 году. Может, князья и воеводы поумнее сделались, особенно потому, что за год до этого их беспечность погубила большое русское войско.

— Как так?

— Собрали тогда, в 1377 году, князья и воеводы великое войско, чтобы встретить царевича Арапшу из Синей Орды, что с большой ратью на Русь шел. Русские заранее об этом прознали.

— А какая Орда Синей называлась?

— Эта, которая на юге Урала, в Сибири жила. Около Нижнего Новгорода, на реке Пьяне, ждали русские того Арапшу. Только воеводы словно разума лишились и повели себя беспечно. Летописец пишет, что в русском войске совсем не готовились к бою, одни свои доспехи на телеги сложили, другие во вьюках держали, щитов ни у кого не было, сулицы, это наконечники копей, на древко не насадили, а если воины находили в деревнях мед или пиво, то пили без меры и напивались допьяна. Поистине у реки Пьяны войско пьяным было.

— И что же дальше, дедушка?

— Дальше — хуже. Старшие бояре, военачальники, на охоту разъехались, утеху себе устроили, а в это время рать ордынская внезапно с тыла ударила. Наши даже к бою не успели приготовиться, как стали их безжалостно рубить, колоть и сечь. Мало кто из русских смог спастись…

— А все же Орду разбили! Когда в первый раз ханов одолели?

— Если по летописи судить, то, наверное, на реке Воже в первый раз и было. Ордынский князь Мамай собрал многочисленное войско и послал с ним на Русь своего любимого полководца Бегича, а великий князь Дмитрий Иванович, которого потом Донским назвали, встретил неприятеля на Рязанской земле. Ордынцы через реку Вожу переправились и, нахлестывая коней своих, с гиком пошли рысью, ударили по нашим. Но русские сами с трех сторон ринулись на неприятеля. Ордынцы не выдержали, побросали копья и бежали за реку Вожу, а наши преследовали их и многих перебили. Люто гневался тогда Мамай за то, что немало лучших его полководцев погибло в битве на Воже. И решил он сурово наказать русских, кровь их пролить и обычаи уничтожить…

— После этого Куликовская битва была?

— После Вожи Мамай позвал к себе старых степняков и долго их расспрашивал, как в прежние времена Русскую землю покоряли, а потом собрал все племена Орды и двинулся против великого князя Московского Дмитрия Ивановича. О том, что на Куликовском поле разбили Мамая, ты знаешь. От Калкской битвы до Куликовской сто шестьдесят лет прошло, и все это время земля Русская невесела была, тоской и печалью охвачена. Не думал Мамай, что разобьют его, уверен в себе был, но русские были уже не те, что прежде, они хорошо подготовились и действовали слаженно. А против нашей слаженности никакая сила не устоит, ни Орда, ни поляки, ни Наполеон, ни Гитлер. Понял ты, к чему я все эти речи длинные веду? Немец хоть и занял много советской земли, да мы зато сегодня все, как один, на врага поднялись, и русские, и другие наши народы. Потому как цель жизни у нас хорошая, добрая — чтобы все хорошо, счастливо жили при коммунизме. Ничего у фашиста не получится! Не зря в газетах-то пишут: «Наше дело — правое!»

Дедушка Илья помолчал. Ванюшка молчал тоже.

— Я тебе, Ваня, еще проще скажу. Всем известно, в нашей деревне всегда хорошие люди жили. Ты посмотри, дорога от нас до Трехденева постоянно проезжая. Потому что следим мы за ней всем обществом, и каждому дому той дороги несколько метров отведено, чтобы засыпать на этом куске лужи, прочищать рытвины и канавы боковые. Другое дело — избы в Нечаеве у всех добротные. У нас, если кто дом начнет строить, так зимой бревна — и заметь, самые лучшие, — ему из лесу вся деревня возит. Бесплатно. А одному да на одной лошаденке бревен на целый дом не привезешь. К чему я говорю? У нас сейчас вся страна такая же дружная. Супостат, он хоть и много нашей земли захватил, да ничего сделать с нами не сможет. Силы за спиной у нас большие: и на Урале, и на Волге, и в Сибири, и на Дальнем Востоке. А еще Средняя Азия и Кавказ. Я, может, до победы не доживу, но ты обязательно ее увидишь!

Дедушка Илья еще долго говорил Ванюшке разные обнадеживающие слова. Только глаза у него все-таки были грустные.

* * *

В Нечаеве собрался сход: самые боевые бабы устроили в правлении колхоза собрание, на котором было решено немедленно рыть землянки в километре от деревни в лесу, в Микрюковском враге. В землянках переждать возможные бомбежки и артобстрелы деревни.

Неожиданно выпал снег, и сразу ударили морозы. Из Нечаева и Чешкова потянулись к Микрюковскому врагу телеги и сани со скарбом и досками. Землянки рыли в мерзлой земле на склоне врага. Выкапывали небольшую выемку, накрывая ее вместо крыши досками. На доски накладывали имущество: узлы, сундучки, корзины. Для маскировки имущество покрывали белыми простынями, чтобы сверху, с самолета, землянки не были заметны на фоне снега.

У Ванюшки сильно болели руки и плечи — копать землянку пришлось ему. Дарья Петровна привезла доски, вещи, продукты и тут же попросила Ивана сбегать в деревню дать корма курам, напоить корову Дочку и заодно посмотреть, что там происходит.

Подходя к Нечаеву, Ванюшка увидел, что поле, по которому он с ребятами ходил в Дорошево, все перерыто окопами, а около деревни стоят несколько артиллерийских орудий. У своего дома он встретил человек пять бойцов посеревшие, осунувшиеся лица, и только глаза горят злостью.

— Будете отступать? — спросил у них Иван.

— Ничего, паренек, — ответил один с забинтованной рукой, — твою деревню, возможно, мы не удержим, но немец далеко не пройдет. Он уже выдохся. Это не тот немец, какой летом был. Мы его теперь сами бьем. Танков у него еще много и техники. А то бы мы ему дали как следует.

Он вдруг скрипнул зубами:

— Дадим, за все дадим! Семья у меня в Смоленской области осталась. Не успели уехать. Не знаю, живы ли. Сынишке три года. У тебя отец воюет?

— На фронте он все время бывает, с самого начала войны. Говорили, что жив. Только я москвич. И мама у меня в Москве.

— Ты лучше уходи с нами. Оставаться плохо. Фашисты лютуют.

Ванюшка и сам подумывал, как бы самостоятельно добраться до Москвы. Оставаться в деревне, если ее захватит немец, он не желал. Он решил вернуться в землянку и предупредить бабушку Дарью, что хочет уйти с нашими частями.

— Как вас зовут? — спросил он бойца с забинтованной рукой.

— Сергеем, а тебя?

— Иваном. Я должен только бабушке сказать, что уйду с вами.

— Тогда торопись, может, кто в тыл поедет. А то бой начнется, будет не до тебя.

Иван побежал в Микрюковский враг. В землянке он неожиданно увидел маму. Он радостно прижался к ней, а она обхватила его голову руками и стала быстро-быстро целовать. Потом сказала:

— Собирайся, Иван! Сейчас уходим!

— Уходите, уходите скорее, ради бога! — запричитала бабушка Дарья. Тебе, Люся, к фашисту попадать никак нельзя, ты партийная. Он коммунистов всех расстреливает.

Иван попрощался с Дарьей Петровной, закинул за плечо котомку с продуктами и потянул мать к соседней землянке — хотел попрощаться с Генькой.

— Может, с нами пойдешь? — спросил он приятеля после того, как объявил, что уходит с матерью.

— Куда мне, Иван! Мамку с сестренками нельзя бросить. Ты иди.

— Я все думаю, как Александр Александрович, как ему помочь…

Капитан очень волновал Ванюшку. Он чувствовал себя предателем, оставляя его, беспомощного, в деревне. Но передвигаться капитан не мог. Еще днем, забежав к нему, Ванюшка увидел, что тот полулежит в своем кресле, одетый в полную парадную форму. Взглянув на оторопевшего подростка, он пояснил:

— Фронт, Ванюша, приближается, а командир должен быть во время боя в форме. Если не в физической, то хотя бы в парадной. А ты уходи с нашими…

— А вы, Александр Александрович?

— Обо мне не беспокойся. Я старый вояка, что-нибудь сообразим. Монеты где?

— Обратно в подземелье запрятали. Чужаку не найти.

— Ничего, будет и на нашей улице праздник. Немцев прогоним и возьмем монеты. Ну, беги! Время дорого. Подойди-ка ко мне.

Капитан поцеловал Ванюшку в лоб и погладил по волосам.

— Береги себя, сынок! И помни: теперь за все на земле отвечаешь ты…

— О капитане я позабочусь, не волнуйся. — Генька солидно откашлялся.

Около них, как из-под земли, вырос Лешка Трифонов. Его явно что-то беспокоило.

— Я только что из деревни, — встрял он в разговор. — Там в нашем доме командиры говорили, что все дороги и поля между Нечаевым, Богдановым и Трехденевым сильно заминированы. Через них никто не сможет пройти. Один только тайный проход для наших оставлен, когда им придется отступать из Нечаева. Как же вы пойдете с матерью?

Мама Люся всполошилась:

— Может, попросить, чтобы дали сопровождающего?

Ванюшка покачал головой:

— Красной Армии не до нас, у нее дела поважнее. Самим надо выбираться! Пока немцы не заняли Дорошева, пройдем туда через Козарево, пересечем Клинское шоссе и дальше кустарником, лесом выйдем на Рогачевское шоссе оно идет на Лобню. До Москвы всего сто километров, неужели не дойдем?

Мама Люся растерянно согласилась: Ванюшкины доводы показались ей убедительными.

Сын хорошо знал окрестные леса и уверенно повел мать через чащу к Дорошеву. По дороге он спросил про отца.

— Жив, — коротко ответила мать. И, помолчав, добавила: — Из Наркомата судостроения он ушел за несколько дней до начала войны, сейчас в другом наркомате. Он делает особое оружие, Ванюша, которое поможет нам разбить немцев. И часто бывает на фронте… — Она еще помолчала. — Я ведь не знала, что у вас фронт так близко. По радио сообщили, что бои идут на Клинском направлении. Я думала, Клин еще в наших руках, отпросилась на сутки… А сюда еле добралась. Из Рогачева дальше не пускали. Спасибо, командир какой-то помог, когда я рассказала ему про тебя. Он оказался из местных и хорошо знает твоего отца и его братьев. «Сынка Ивана Алексеевича, говорит, — врагу не оставим!»

Мама Люся еле поспевала за сыном, продолжая рассказывать:

— Он и поручил мотоциклисту доставить меня в Нечаево. Мы почти доехали, а у самого Чешкова нас из кустов обстреляли. Наверное, немецкие парашютисты. Мотоцикл повредили. Боец стал в ответ стрелять, только те сбежали. А в Чешкове мне сказали, что все в Микрюковском враге находятся. Поэтому я в Нечаево и не пошла.

Ванюшке очень хотелось зайти по пути в подземелье, которое было совсем недалеко, и взять золотые. Но он понимал, что дорога каждая минута и надо успеть пересечь Клинское шоссе до подхода фашистских войск. Место перехода он наметил у подножия дорошевского холма со стороны села Покровского. Там к шоссе с двух сторон подходили густые кусты.

Внезапно впереди послышался нарастающий гул. Похоже, что по лесной дороге Дорошево — Нечаево двигались машины. Их рев, казалось, заполнял весь лес.

Ванюшка потащил мать поближе к дороге — посмотреть, что там двигается. Они спрятались в молодом ельнике. Вскоре показались танки, множество танков с черными крестами на башнях. Они прогремели мимо беглецов в сторону Нечаева, потом рев моторов неожиданно смолк — видимо, танки остановились.

Мать перепугалась:

— Куда же нам теперь, сынок? Как выйти к своим?

— Мама, ты только не бойся! Иди за мной, я знаю безопасное место. Ванюшка сам удивился своему спокойствию, ощутив вдруг необычную ответственность за жизнь матери.

Вспомнив про окопы и пушки на нечаевском поле, он понял, что сейчас там начнется бой с танками, и потихоньку стал выводить мать из ельника. Через несколько минут они подошли к куче хвороста на склоне холма. Осторожно сдвинув сухие ветки, Иван обнажил вход в подземелье, достал спрятанные рядом спички и свечи, зажег две свечи и попросил мать ползком двигаться за ним. Когда мать смогла встать во весь рост, он вернулся и аккуратно заделал входное отверстие хворостом.

— Что это? — спросила мать, когда он возвратился и они пошли со свечами в руках дальше, по подземному туннелю.

— Это, мама, старое подземелье. О нем только три человека знают: я, Генька и Володька Цапай из Богданова. Мы всего за день до начала войны нашли это подземелье, совсем случайно. Думали тут играть, чтоб у нас был свой штаб.

Он усмехнулся совсем по-взрослому:

— Видишь, как теперь играть приходится… Мы с тобой переждем немного здесь. Продуктов тут достаточно припасено, керосин есть, свечи, одеяла. Сена мы сюда натаскали, чтобы спать можно было. Тут даже колодец старый сохранился, мы воду пробовали — хорошая.

Ванюшка привел мать в сосновый сруб, где в углу было навалено сено.

— В этой комнате ночевать будем. Подожди меня немного, я схожу на разведку.

— Куда еще?

— Из этого подземелья есть лаз в заброшенную дорошевскую церковь. Двери церкви должны быть заперты, я хочу посмотреть из окон, что происходит в Дорошеве.

— Я одна не останусь. Пойдем вместе.

Они добрались до каменных ступенек и поднялись наверх. Ванюшка снял засов с внутренней стороны плиты (ребята сделали новый из молодого дубка, чтобы был прочным) и долго прислушивался. Где-то недалеко ревели моторы, но в самой церкви, казалось, было тихо. Ванюшка начал постепенно оттягивать на себя плиту, расширяя щель. Никого. Он вылез из потайного хода и помог выбраться матери. Металлические двери внутри церкви были также заперты изнутри на засов. Это хозяйственный Цапай, обнаружив на дверях скобы, тут же сделал засов из березки (поскольку подходящего дубка поблизости не нашел). Таким образом, войти внутрь храма можно было, только сломав засов или двери. На наружные двери церкви Цапай повесил большой старый ржавый замок, специально притащенный для такого случая. Ржавый вид замка не вызывал подозрений, что кто-то недавно открывал двери. Ключ от замка спрятали в церкви, в выемке около окна.

Выше окон из стены выступал здоровенный железный крюк. Ребята перекинули через него толстую веревку с узлами и с ее помощью добирались до площадки под окнами. Довольно широкая площадка-выступ опоясывала изнутри всю церковь. Это, наверное, и была галерея боевого хода, о которой рассказывал дедушка Илья.

Мать устало опустилась на каменный пол, но Ванюшка тут же подкатил ей какой-то чурбан вместо стула, а сам полез по веревке к окнам. На площади рядом с церковью немецкие тягачи разворачивали орудия, стволы которых направлялись в сторону Нечаева.

«Будут бить по нашим в Нечаеве. Танкам своим помогать», — сообразил Ванюшка. Он опустился вниз и рассказал об увиденном матери.

— Придется нам здесь посидеть, — добавил Иван. — Немцев очень много кругом. Выйдем наружу — схватят.

— А дальше что, Ваня? — Мама Люся не скрывала своего отчаяния. — Всю войну не просидим под землей. А меня завтра на работе ждут.

— Все равно сейчас идти никуда нельзя. Бои кругом. Пропадем! убежденно сказал сын.

Как бы в подтверждение его слов, начали стрелять установленные на площади орудия. Церковь наполнилась грохотом. Мать с тоской посмотрела на Ванюшку.

— Идем скорее вниз, — прошептала она.

* * *

Прошло несколько дней. Мать и сын понемногу осваивались в подземелье. Ванюшка пересказал матери предания об Алексее-воине и потомке его Иване. Показал золотые монеты и повторил все, что говорил о них Александр Александрович. Потом они вдвоем тщательно обследовали дубовый сруб и скрытый в нем тайник в надежде найти всю казну, которую везли Минину, но никаких следов клада не обнаружили.

Раза два в день оба осторожно вылезали в церковь, чтобы подышать свежим воздухом и посмотреть, что же происходит в Дорошеве. Ничего утешительного, однако, они не видели. Село было забито немецкой техникой. Недалеко от церкви немцы поставили специальную автомашину, которая давала электричество в ближайшие пять домов. Там, судя по всему, разместилось какое-то начальство. Кругом ходили часовые. На второй день Ванюшка увидел своего знакомого дорошевского паренька Витьку Зуйкова, пробегавшего мимо церкви, но окликнуть его не решился, опасаясь привлечь внимание немцев.

Ванюшка поймал себя на мысли, что если бы полгода назад кто-нибудь (например, тетя Настя, гадавшая на картах всей деревне) предсказал ему, что в ноябре месяце он будет сидеть в холодной дорошевской церкви, окруженной немецкими войсками, и наблюдать за их действиями, он, конечно, ни за что бы не поверил.

На третий день своего пребывания в Дорошеве немцы создали около площади спецзону, откуда выселили всех местных жителей. Вокруг зоны расставили часовых. В домах внутри зоны теперь жили только немцы. На площади они устроили стоянку автомашин и прочей техники. Церковь оказалась в самом центре зоны, но на «храм божий» немцы особого внимания не обратили, убедившись, что на его дверях висит ржавый замок, а на снегу вокруг нет никаких следов. Мама Люся посоветовала сыну снять засов, запиравший изнутри вход в церковь, и спрятать его в подземелье.

— Если немцы захотят проверить церковь, — сказала она, — то закрытая изнутри вторая дверь вызовет у них подозрение и они могут тщательно обыскать помещение, а при обыске обнаружить лаз в подземелье.

Ванюшка совета послушался и засов снял.

Продуктов в подземном жилище хватало. Мама Люся готовила пищу на керосинке. Меню состояло обычно из какой-нибудь каши на воде и более вкусных блюд из картошки, моркови, капусты. Поедая как-то тушенные на постном масле овощи, Ванюшка напомнил матери, как в детстве, в дни получки, отец водил его в кондитерскую на углу улицы Чернышевского и Армянского переулка. Это было недалеко от дома на Маросейке, где они жили. В кондитерской отец и сын покупали, прежде всего, шоколадные бомбы обернутые в фольгу полые шары из шоколада, внутри которых обязательно находилась какая-нибудь неожиданная, раскрашенная деревянная фигурка.

— Да, — вздохнула мать, — эти походы начались, когда ты был еще совсем маленьким. Отец сажал тебя на плечи, и вы шли в кондитерскую. С деньгами было туго, и я не одобряла этих экскурсий. Поэтому вы с отцом не говорили, куда идете, и я узнавала, где вы были, когда вы возвращались домой уже с шоколадными бомбами. А сейчас кондитерская у Армянского переулка закрыта, и ее большие зеркальные окна завалены мешками с песком.

Мать впервые стала рассказывать Ванюшке неизвестные ему подробности о жизни отца, его и своих родных. Отец, потерявший свою мать, когда ему было пять лет, смог с помощью старшего брата Саши кончить сельскую школу, а затем поехать в Москву, чтобы учиться дальше. После рабфака он поступил в институт, но вскоре женился, и им с матерью пришлось преодолевать немало материальных невзгод, особенно когда родился он, Ванюшка. Наконец, они зажили хорошо, но тут началась война.

— Я даже не знаю, на каком он сейчас фронте, — грустно добавила мать, — как не знаю, где сейчас воюют Саша, Вольна и Ванюшка.

— Ничего, мама, — бодро заметил Ванюшка, — мы ведь с тобой тоже на фронте…

* * *

Прошло еще дня три. Коротая время, мама Люся стала пересказывать Ивану содержание книг неизвестных ему писателей, а потом они вместе обсуждали эти книги и каждый высказывал свое мнение. Зная, что Ванюшка любит географию, мать рассказала все, что знала об истории географических открытий, о первых европейских путешественниках по дебрям Амазонки, тропическим лесам Африки, пустыням Австралии, горным хребтам Азии. В разговорах и беседах время бежало быстро.

Между тем наверху ничего не менялось. В зоне по-прежнему деловито сновали немцы, а на площади было полно грузовиков, которые время от времени куда-то уезжали, освобождая место для других.

На седьмой день их подземного существования, когда мать и Ванюшка сидели в сосновом срубе (там они устроили себе спальню), в туннеле, со стороны выхода в лес, послышался шум и раздались голоса. Ванюшка поспешно поднес ладонь к верхней части стекла керосиновой лампы и дунул. Лампа погасла. Было слышно, как по туннелю пробиралось несколько человек. Около открытой двери сруба появился слабый свет — кто-то нес зажженную свечу. Неожиданно раздался голос Геньки:

— Наверное, нам лучше разместиться в сосновом срубе. Туда мы сена натаскали.

— А ты меня спросил? — весело заорал из темноты Ванюшка.

— Иван! Иван! Ты? — в свою очередь закричал Генька и тут же снизил голос. — Я двоих наших обмороженных бойцов привел. И Леша Трифонов с нами.

Ванюшка вновь зажег керосиновую лампу. Бойцы оказались совсем молоденькими пареньками и не обмороженными, а сильно застуженными. У обоих был жар, и они еле двигались, но каждый принес с собой винтовку, а у одного торчали за поясом две гранаты. Бойцов тут же уложили на сено, и мама Люся принялась их лечить. По счастью, у нее оказалось несколько таблеток аспирина и других лекарств, которые она прихватила из Москвы, опасаясь, что Ванюшка может заболеть в дороге.

Между тем Ванюшка стал расспрашивать приятелей, как они оказались в подземелье и что происходило в Нечаеве после его ухода.

— Горе у нас! — тихо сказал Генька. — Приготовься к самому худшему…

У Ванюшки внутри похолодело.

— Нет больше Александра Александровича, — продолжал Генька, — и нет больше дедушки Ильи.

— Как? — хрипло спросил Ванюшка.

— Ты же знаешь капитана, не мог он находиться в плену, — пояснил Лешка. — Когда немцы, самые первые автоматчики, вошли к капитану в избу, он был одет в полную парадную форму. Увидев врагов, капитан с трудом встал с кресла, вынул из кармана пистолет и выстрелил себе в сердце. Об этом рассказала его сестра, на глазах у которой все это произошло. Немецкий офицер запретил своим солдатам трогать тело капитана и приказал покинуть дом.

— А дедушка Илья?

— Дедушку Илью убили вчера. Он был у тети Насти, а туда забежала соседская Нинка, знаешь, из десятого класса. Дура! Знала ведь, что в тети Настином доме солдаты стоят! Так нет, полезла! А там как раз был один пьяный рыжий верзила, увидел Нинку и давай приставать. Она перепугалась, а дедушка Илья встал перед немцем и говорит ему строго: «Нельзя!» Тот рыжий автомат схватил, наставил его на Илью Михайловича и зло орет ему: «Пу, пу!» Дедушка Илья еще строже по-немецки: «Ферботен!» А рыжий выстрелил прямо в грудь дедушке. Правда, Нинку потом не тронул. Может, испугался. Все наши после выстрела закричали сразу, тетя Настя чуть глаза фашисту не выцарапала, он скорее выскочил из избы. Говорят, что это пока еще передовые части и они меньше убивают, чем те, которые придут вслед за ними. Там каратели будут, они почти всех расстреливают.

Первые дни мать Ванюшки не отходила от больных красноармейцев — у обоих, похоже, началось воспаление легких, и она серьезно опасалась за их жизнь.

Но потом произошел перелом, причем сразу и у одного, и у другого. Бойцы стали понемногу поправляться, хотя были еще очень слабы. Мальчики, как могли, помогали ухаживать за больными.

За эти дни Ванюшка узнал в подробностях, как его приятели очутились с бойцами в подземелье. Генька и Лешка рассказали, что вскоре после того, как Ванюшка с матерью ушли из Микрюковского врага, со стороны Дорошева из лесу выползло много немецких танков, которые пошли по полю прямо на Нечаево. Наши орудия стали бить по ним прямой наводкой, а из окопов бойцы стреляли из противотанковых ружей. Два танка загорелись. Но у немцев, по-видимому, были хорошие артиллерийские корректировщики. С дорошевского холма ударила фашистская артиллерия и почти сразу разбила все наши пушки. Лишенные артиллерийского прикрытия, красноармейцы до последнего находились в окопах, кидая в приближавшиеся танки гранаты. Но первая волна немецких стальных машин легко проскочила между окопами и устремилась к Пешкову, где наших солдат, кстати, вообще не было.

Вторая группа танков принялась хладнокровно уничтожать оставшихся в окопах. Там полегло человек тридцать — сорок. Один из тех, кто находился в крайнем окопе на правом фланге, был контужен разрывом танкового снаряда. Когда он пришел в себя, то увидел, что все его товарищи убиты, танки ушли, а к деревне приближаются вражеские бронетранспортеры с солдатами. Боец выбрался из окопа и пополз к ближайшей усадьбе. Он протиснулся под слегами и оказался около Генькиного дома. Пока немецкие солдаты соскочили с бронетранспортеров и рассыпались по деревне, проверяя дома, боец успел незаметно войти во двор Генькиной избы и через сени залезть на чердак. Там он снова потерял сознание. Бойца звали Григорий.

Когда он очнулся, внизу слышалась немецкая речь — спускаться было нельзя. В избе поселились немцы, а из чердачного окна было видно, что по улице ходят патрули. На вторые сутки продрогшему, голодному Григорию удалось окликнуть Геньку, когда тот выскочил в сени. Генька принес какой мог достать еды и одежды, чтобы боец немного согрелся. Тот, бедный, в основном сидел на теплом борове [Боров — часть дымохода, ведущая от печи к дымовой трубе.]. Однако бойца надо было выводить из деревни, на чердаке становилось очень холодно, и Генька решил спрятать Григория в дорошевском подземелье. Там было безопасно и имелось достаточно продуктов.

Только осилить подобное дело один Генька не мог. Следовало что-то придумать. До Цапая добраться невозможно — немцы никого из деревни не выпускали, а дорогу на Богданово охраняли особо тщательно. Тогда Генька обратился за помощью к Лешке Трифонову, человеку рассудительному и надежному. Тот, не колеблясь, согласился помочь. Оставив родным записки, чтобы о них не беспокоились (большего беспокойства, чем эти записки, придумать было трудно), Генька и Лешка вечером помогли Григорию перебраться с чердака в омшаник, а ночью, открыв маленькую заднюю дверь двора, вывели его в огород. Далее троица ползком направилась мимо разбитых окопов к Овинной речке. После речки пошли не скрываясь, благо было очень темно.

Григорий шел с трудом, он простудился и последние дни плохо себя чувствовал. Но переодеться в старую гражданскую одежду и спрятать где-нибудь винтовку и гранаты, как предложил Генька, отказался наотрез. Ребята опасались, что Григорий до подземелья не дойдет и свалится прямо в лесу. Решили немного отдохнуть в шалаше.

В шалаше, к своему изумлению, ребята обнаружили еще одного красноармейца и тоже очень больного. Как выяснилось впоследствии, шофер Николай отстал со своим грузовиком, везшим продукты, от большой автоколонны. Мотор старенького грузовичка время от времени отказывал, и Николай на ходу устранял неисправность. В Дорошеве жители сказали ему, что шоссе на Рогачево уже перерезано немцами, и посоветовали свернуть налево, по лесной дороге добраться до Чернеева, а оттуда к нашим на Трехсвятское. Николай так и сделал. Но на лесной дороге мотор снова забарахлил. Шофер в который раз принялся его чинить, когда услышал шум моторов немецких танков. Кое-как Николай заставил свою технику отъехать метров на триста в лес, в сторону от дороги, после чего мотор окончательно заглох. Танки прошли мимо, не заметив грузовика.

Несколько дней возился Николай с мотором, пытаясь его исправить, но сделать ничего не смог. За это время он обнаружил неподалеку от автомобиля добротный шалаш и в нем ночевал. Он грелся около костра, который разводил с помощью бензина, но все равно простудился. Судя по установившейся в лесу тишине, он оказался в тылу у врага. Надо было что-то предпринимать. Николай спрятал в густом ельнике ящики с продуктами, в основном консервы, вытащил все, что можно, из грузовика и сжег автомобиль. Он надеялся пешком пробиться лесами до расположения наших войск. И тут ему стало совсем плохо — начался жар, потом сильный озноб. Он еле доплелся до шалаша и повалился в забытьи на лапник. Когда его нашли ребята, он не знал, сколько времени пролежал в шалаше.

Вначале Генька и Лешка растерялись: двое больных красноармейцев, которых срочно надо было лечить, но неизвестно как и неизвестно чем. Из почти бессвязной речи Николая они все же уяснили, в какую обстановку попал водитель грузовика.

Подумав, Лешка сказал:

— Генька, мы с тобой набираем как можно больше консервов — бери только мясные и сгущенное молоко — и двигаем с этими двоими в твое неизвестное подземелье. Пока темно. Здесь еще километра два с половиной. Дойдем!

И потихоньку двинулись к дорошевскому холму.

Первым медленно шел Генька, единственный из всех знавший, где вход в подземное убежище. Он постоянно оглядывался назад, боясь, что бредущие за ним бойцы упадут и больше не встанут. В то же время его не оставляли мысли о матери и сестренках: каково им будет без него и как они поймут его дурацкую записку?

За Генькой ковылял Григорий, в горячечных мыслях которого все путалось. Ему казалось, что как только они окажутся в подземной деревне так ее называл Генька, — все сразу станет хорошо и он быстро поправится. Временами он вновь и вновь вспоминал немецкие танки — четыре танка против окопа, в котором их ждали трое наших бойцов. Они одни остались в живых из всей роты и были живы так долго потому, что их окоп оказался самым крайним справа, а танки уничтожили сначала всех в центре и слева. Трое не собирались бежать, они готовились умереть, судорожно держа в руках гранаты. Но танки не стали давить их гусеницами, передний просто выстрелил в упор из пушки, и все трое упали бездыханными на дно окопа. Двое никогда больше не поднялись, а Григорий очнулся и не нашел на своем теле ни одной царапины.

Николай, следовавший за Григорием, ни о чем не думал. Он плелся, шатаясь как пьяный, и в его затуманенном сознании билась единственная мысль: «Дойти, дойти, дойти, я не имею права так глупо умереть. Если я умру, мама останется совсем одна». Эта мысль заставляла его передвигать ноги и не позволяла расслабиться ни на секунду, чтобы упасть на землю, уснуть и забыть все на свете…

Замыкал шествие Лешка Трифонов. Он обостренно воспринимал все, что происходило вокруг, и чувствовал себя в ответе за всю эту, по его мнению, не очень серьезную компанию.

Лешка не мог не откликнуться на Генькину просьбу спасти погибавшего на чердаке бойца. В то же время он не совсем доверял Геньке, зная его излишне восторженный характер. Упоминание о Ванюшке и Цапае несколько успокоило Лешку: если устройством базы в подземелье занимались Иван и Володька, значит, дело достаточно основательное. Но все же кошки у него на душе скребли: что там на самом деле находится под дорошевской церковью? Можно ли спрятать под землей больных бойцов? И как их потом лечить? Скептические мысли не мешали Лешке контролировать маршрут, которым вел их Генька. Но Генька знал Козарево как свои пять пальцев, а благодаря снегу, покрывшему землю, в лесу не было темно.

Так, очень медленно, четверо добрели до кучи хвороста, скрывавшей вход под землю на склоне холма. И тут им повезло. Только Генька начал сдвигать хворост, как с неба повалил густой снег, быстро засыпавший их следы…

* * *

Теперь пищу готовили в основном мальчики. Мама Люся почти все время проводила около больных. Правда, готовить стало проще — с принесенными из шалаша мясными консервами и со сгущенкой каши получались намного вкуснее.

Каждый день Ванюшка, Генька и Лешка, когда по одному, когда по двое, а когда и все трое, дежурили внутри церкви, расположившись на досках, принесенных ими на каменный карниз около окон. Очень осторожно, чтобы их нельзя было заметить снаружи, ребята наблюдали за немцами. Потом они рассказывали Григорию, Николаю и маме Люсе о том, что происходит на площади. Радостных новостей не было. Все также стояли на площади большие грузовики, вокруг которых сновали водители и солдаты. На закрытую на замок церковь немцы внимания не обращали. Это притупило бдительность ребят, и однажды чуть не случилась беда. Виноват был дежуривший Генька. Он прозевал, когда двое или трое немцев подошли к дверям церкви. Позднее Генька признался, что задумался о чем-то своем, забыл о наблюдении из окна за площадью и очнулся, только когда около наружных дверей раздалась громкая немецкая речь. От неожиданности мальчик замер. Он растерялся и не знал, что делать: спускаться вниз по веревке поздно — немцы могли услышать шум внутри церкви. Положение казалось отчаянным: дверь в притвор не заперта, березовый засов лежал на ступеньках, ведших в подземелье, плита, запиравшая потайной лаз, открыта.

«Если немцы собьют ржавый замок, — соображал Генька, — они войдут в притвор, спокойно откроют следующую дверь и увидят в стене зияющую дыру, через которую можно спуститься в подземелье. Меня же они собьют, как курицу с насеста».

Между тем у входных дверей двое или трое явно спорили между собой, возможно обсуждая вопрос: ломать или не ломать замок. Генька решил: если начнут ломать, он молниеносно спустится вниз и нырнет в дыру, закрыв за собой плиту. Пока солдаты пересекут притвор, он успеет запереть плиту на засов. Шум они, конечно, услышат, но главное — чтобы не успели увидеть, какая плита закроется.

Однако Геньке и другим подземным обитателям повезло: солдаты не стали сбивать замок. Возможно, немецкой аккуратности претило взламывать двери, и они решили раздобыть в деревне ключи (которых там не было). Во всяком случае, немцы еще немного поговорили между собой и ушли восвояси. Генька честно рассказал, что произошло.

— Ты чуть нас всех не угробил, — сказал Лешка Трифонов. Остальные промолчали.

Генька и сам все понимал. Сообща решили снова запирать на засов внутренние двери: пусть уж лучше фашисты ломают голову, почему дверь оказалась запертой изнутри, чем неожиданно войдут в церковь.

— Может, они, увидев спускающуюся с окна веревку, подумают, что кто-то, очень худой, запер дверь на засов, а сам вылез через окно, предположил Генька.

— Мальчишки, например, — хмыкнул Ванюшка.

Договорились, что отныне дежурить наверху будут только по двое, чтобы внимательно наблюдать за площадью из разных окон, тогда немцы не смогут подойти незаметно. Если же они начнут приближаться к церкви, то ребята немедленно спрячутся внизу, унеся с собой березовый засов.

Подходили к концу консервы. Мама Люся не жалела их, усиленно откармливая больных, чтобы те поскорее набрались сил. Ребята подумывали о походе к шалашу, где под лапником было припрятано много банок. Кроме того, по словам Николая, основные запасы консервов он сложил в ельнике неподалеку от шалаша. Решили подождать густого снега и тогда отправиться за консервами, чтобы не оставлять следов около лаза в подземелье.

Генька был все-таки человеком удивительным. Когда он что-то делал, особенно с усердием, то из этого могло получиться нечто неожиданное. На этот раз он отправился за водой к подземному колодцу. Сначала Генька воткнул свечу в щель между камнями на противоположной от него стороне колодца. Потом взял ведро с веревкой, опустил его вниз и сильно наклонился, чтобы зачерпнуть воды. При этом он прижался всей грудью к каменной стенке колодца и чуть не полетел в воду. Здоровенный камень, на который он оперся, упал вниз. Раздался громкий всплеск, Генька изогнулся в акробатическом движении, но веревку из рук не выпустил. Правда, свеча от резкого движения воздуха погасла. Тогда Генька вытащил в темноте ведро и поплелся в сосновый сруб, чтобы взять новую свечу.

Повторно к колодцу Генька вернулся с Ванюшкой и Лешкой. Они помогли ему поднять ведро с водой и только тогда заметили, что на дне выемки, образовавшейся от упавшего камня, что-то лежит. Этим «что-то» оказались старые, истлевшие тряпки, которые рассыпались от одного прикосновения. Зато под лохмотьями, к изумлению друзей, был диковинной формы кинжал в тускло-золотых ножнах и с большим прозрачным зеленым камнем в рукоятке.

Кинжал внимательно изучили и перенесли в тайник, где были спрятаны золотые монеты. На совместном «совещании трех» решили пока ничего не говорить остальным обитателям подземелья о находке. Зато новая удача воодушевила ребят на продолжение поисков клада, спрятанного от поляков. Они вновь тщательно исследовали стены и пол различных помещений (кроме соснового сруба, где поселились красноармейцы), но никаких тайников больше не обнаружили. Генька предположил, что клад замурован в стенках колодца и их надо разобрать, однако Ванюшка и Лешка категорически этому воспротивились, опасаясь разрушить и завалить единственный в подземелье источник воды. К тому же, заметил Лешка, у Ивана, потомка Алексея-воина, не было времени замуровывать золото. Скорей всего, кинжал принадлежал кому-то другому. С этим доводом все согласились.

* * *

В церкви снова стала слышна артиллерийская канонада. Теперь она приближалась со стороны Рогачева. Немцы на площади сделались суетливее.

«Нервничают, — подумал Ванюшка, наблюдая за суетой около грузовиков. Неужели наши гонят их обратно?»

Он поделился своими мыслями с остальными. Лешка и Генька также думали, что немцы собираются драпать.

— Они теперь испуганные, сжавшиеся, — сказал Генька. — Офицеры зло орут на солдат. А первые дни были веселыми, самодовольными.

Григорий и Николай обрадовались, узнав, что фронт приближается к Дорошеву. Оба были еще очень слабы. Но как говорила мама Люся: «Главное, выжили, а остальное придет».

За консервами поход отменили, не стоило рисковать. Немцы суетились все больше.

К концу короткого декабрьского дня Ванюшка собрал в церкви, тайком от взрослых, военный совет в составе Геньки и Лешки.

— Есть дело, — начал он, — сегодня с обеда идет снег и, наверное, будет снежить всю ночь. Вчера весь день и сегодня утром я наблюдал за грузовиками, они готовятся уезжать. Шоферы чинили свои машины, а двое меняли масло. Я тоже хочу помочь им поменять масло.

— Растолкуй! — коротко попросил Лешка.

— Я заметил, куда один шофер положил ключ для отвинчивания пробки в днище маслобака. Там специальный ключ нужен. Немец положил его в ящичек с инструментами в кабине. Я знаю этот ключ и отвинчу пробки у грузовиков, чтобы масло вытекло на снег. А пробки возьму с собой. Пусть тогда поедут.

— Ты рехнулся, Ванюшка, — напал на друга Генька, — тебя же застрелят!

— Вчера опять за лесом было зарево. Они жгут деревни. Я не могу их перестрелять, но испортить грузовики могу. Ты не бойся! Я все хорошо обдумал. Только вы помогите мне.

— Что делать? — спросил Лешка.

— У машин часовых нет. Часовые вокруг зоны. А наша церковь — в самом ее центре. Я спущусь по веревке из окна. Идет снег, они меня не заметят. Потом открою замок снаружи, а вы снимите засов. Если меня увидят и придется бежать, юркну в двери. Ты, Леша, у окон побудь, а ты, Геня, — у дверей. Если мне придется вбежать в церковь, сразу березовый засов вставишь. Пока немцы двери сломают, мы уйдем в подземелье. Ночью они никого в церкви не найдут, а утром решат, что мы сбежали по веревке через окно.

— Думаешь, выйдет? — Лешка забарабанил пальцами по доске, на которой сидел.

— Должно получиться. Наши вот-вот подойдут. Слышите, как громыхает? Это от Дмитрова идут наши. А без пробок фашисты далеко не уедут, моторы запорят. Я только передние машины испорчу, чтобы задние выехать из тупика не смогли. Здесь машин двадцать скопилось.

— Боюсь, — честно признался Генька, — сидели спокойно, так бы и досидели до прихода наших. Ладно! Среди нас только ты, Лешка, стреляешь хорошо, возьми втихаря у Григория винтовку и подежурь у окон. Может, за Иваном побегут, тогда стрельнешь. И гранаты прихвати, они в каменной избе лежат.

— С гранатами осторожней, — заметил Ванюшка, — как чеку выдернешь, сразу кидай вниз, а то самого убьет. Только в спешке меня не взорви!

Маме Люсе сказали, что будут допоздна в церкви наблюдать за немцами: те собираются отступать.

Снег повалил сильнее. Ванюшка взял ключ от ржавого замка и поднялся на площадку к окну. Веревку выбросили наружу. Лешка занял боевую позицию у окна и передернул затвор винтовки, загнав гильзу в ствол. Гранату он положил в нишу около окна с правой от себя стороны. Вторую гранату взял вставший у двери Генька.

— Пока, Леша. — Ванюшка неслышно соскользнул по веревке на землю, покрытую снегом.

Он сразу же присел и стал наблюдать. Тихо. В темноте, окутавшей белую землю, можно было кое-что разглядеть, даже несмотря на падавшие снежинки. Около машин никакого движения, водители спали в избах, а часовые ходили где-то по внешней границе зоны.

Ванюшка ползком приблизился к наружным дверям церкви, поднялся во весь рост и вставил в замок ключ. Затем повернул его. Замок сразу же открылся: предусмотрительный Цапай заботливо смазал его внутренности машинным маслом, не трогая наружную ржавчину.

Оставив замок висеть на одной дужке и чуть приоткрыв дверь, Ванюшка выдохнул в темноту:

— Генька?

— Здесь, — донесся из притвора Генькин шепот.

— Если что, будь наготове! Я пошел!

И он пополз к грузовику, у которого шофер не запер дверь кабины после того, как положил на сиденье ящичек с инструментами: водителя неожиданно окликнул с крыльца ближайшей избы офицер, и тот вприпрыжку помчался к начальству. Больше немец не возвращался.

Вот и грузовик. Ванюшка залез на ступеньку кабины и плавно нажал на ручку двери. Дверца поддалась. Он тихо приоткрыл дверцу, забрался в кабину грузовика, нащупал ящик и переложил его с сиденья на пол. Прикрывая свет телом, чиркнул спичкой. Ключ лежал сверху. Иван также осторожно закрыл ящик, поставил его на сиденье и вылез из кабины. Потом он неслышно закрыл дверцу и пополз под грузовик. Зажигать под днищем спичку Ванюшка не решился. Он примерно представлял себе, где должна быть пробка маслобака, но прошло несколько минут, прежде чем ему удалось ее нащупать. К этому времени он весь вспотел от нервного напряжения и готов был заплакать от досады, что ничего не получается. Но все-таки он ее нащупал, эту пробку, и сразу успокоился. Теперь главное было не волноваться и не спешить. Иван вставил ключ в углубление в пробке и начал потихоньку нажимать. Пробка не поворачивалась. Он нажал сильнее. Проклятая пробка даже не шевельнулась.

У Ивана занемели поднятые вверх руки. Тогда он вынул ключ и лег животом на снег, чтобы дать немного отдохнуть рукам.

«До девяноста, — сказал он сам себе и стал мысленно считать: — Раз, два, три, четыре… двадцать, двадцать один…»

Дойдя до девяноста, он снова повернулся на спину, вставил в пробку ключ, уперся ногами в мерзлую землю, покрытую снегом, и что было сил рванул ключ на себя. Пробка сдвинулась.

— Я вам покажу, я вам покажу, проклятые! — с каким-то всхлипом выдохнул Иван и принялся выворачивать из днища пробку. Последние миллиметры он осторожно выкручивал ее руками, отодвинувшись, по возможности, в сторону, чтобы не запачкать одежду, когда хлынет масло.

Вывинтив пробку до конца, он прижал ее сначала к днищу, а потом резко отвел руку, отодвигаясь еще дальше от показавшейся тягучей масляной струи, которая стала стекать в снег. Пробку Иван положил в небольшую матерчатую сумочку, которую специально прихватил.

У второго грузовика пробка подалась сразу. Ванюшка быстро отвинтил ее, и снова черная жидкость потекла в снег. Сняв пробку у третьего грузовика, он почувствовал, что больше не может. Наступила реакция на нервное перенапряжение, и им овладело безразличие. Но тут он вспомнил капитана и дедушку Илью, подумал, что уже никогда в жизни нельзя будет встретиться с ними, услышать их добрые и мудрые речи. Оцепенение сразу исчезло. Ванюшка сжал зубы и полез под четвертый грузовик. Он вдруг сообразил, что совсем не боится. Правда, он очень устал, но страха не было. Он не сознавал, что его страх высушен ненавистью, потому что он всей душой ненавидел и презирал всех этих дрожавших от холода людей в длинных противных шинелях, которые силой захватили его землю и пытались растоптать все, что было на ней хорошего и светлого. Иван насмотрелся в последние дни на солдат врага. Кроме ненависти, смешанной с отвращением, других чувств они в нем не вызывали. Он был слишком мал, чтобы стрелять в них во время боя из винтовки. Но если бы ему удалось задержать до подхода наших частей несколько тяжелых вражеских автомашин с грузами, то он хоть как-то помог бы общей борьбе с ненавистным врагом. Ванюшка совсем не боялся смерти, но умирать не собирался. Он страстно хотел дожить до того дня, когда враг будет вышвырнут с его земли и полностью уничтожен.

Лешка до боли в глазах всматривался в белесую мглу за окном. Снег не то чтобы густо валил, но все же падал довольно споро, и уже в нескольких метрах от церкви разглядеть что-либо было трудно. Когда Ванюшка полез под второй грузовик, Лешка потерял приятеля из виду. Грузовиков было двенадцать. Они стояли по две машины в узком тупиковом прогоне, упиравшемся в большую пятистенную избу, в которой до прихода немцев размещалось правление колхоза. В распутицу и зимой колхозные шоферы старались не подъезжать к самому правлению, потому что прогон шел под уклон и выбираться обратно на площадь было трудно — машины буксовали. На этом и строился расчет Ванюшки: вывести из строя передние грузовики, тогда задним тоже не выбраться. Ванюшка взял ключ в грузовике, стоявшем в четвертой паре, потом полез под днище соседней машины.

Лешка понимал, что после четвертой пары Иван перейдет к третьей, потом ко второй и, наконец, к первой. Но где точно находился в данный момент Ванюшка, Лешка разглядеть не мог.

Неожиданно распахнулась дверь избы, расположенной посредине прогона, и кто-то с электрическим фонариком пошел к грузовикам. У Лешки неприятно похолодело в груди. В тот же миг он с некоторым удивлением отметил, что его руки осторожно поставили на край окна винтовку, а правый глаз прильнул к прицелу. Ствол винтовки начал плавно следовать за перемещавшимся светом фонарика. Свет сдвинулся к самому заднему грузовику, потом немец, наверное водитель, открыл кабину и на минуту забрался в нее. Минута эта показалась Лешке удивительно длинной. Наконец водитель покинул кабину, фонарик осветил в его левой руке что-то похожее на бутылку. Свет двинулся обратно к избе. Ствол винтовки в Лешкиных руках проводил прыгавший по снегу луч фонарика до самых дверей.

Когда открылась дверь избы, Ванюшка крутил пятую пробку. Услышав звук открываемой двери, он замер. Потом опустил ключ и распластался на снегу. Только теперь он почувствовал, что здорово промерз. Сначала Ванюшке показалось, что немец направляется прямо к нему, но шаги стали удаляться. Хлопнула дверца грузовика из задних рядов. Мысль отползти в сторону Ванюшка отбросил: его могли сразу же заметить и тогда тут же начали бы стрелять. Он бы не успел добежать даже до церкви и поэтому предпочел лежать неподвижно, почти не дыша. Немец немного повозился в кабине, потом снова хлопнул дверцей и, что-то напевая, пошел обратно в избу.

Ванюшка полежал еще две-три минуты, вслушиваясь в звуки ночи. В избе раздавались громкие голоса. Вдали в южной стороне глухо ухало, наверное, стреляли орудия. Ванюшка вздохнул и стал продолжать отвинчивать пятую пробку.

Генька высунул нос из наружной двери церкви и пытался разглядеть, где Иван и что он делает. Но видно было плохо, и Генька мог только угадывать, под каким грузовиком находится его товарищ. Когда открылась дверь и из избы вышел немец, Генька сильно перепугался. Он сжимал в правой руке гранату, выпрошенную им у Леши, и рука его заметно дрожала. Да и всего Геньку била дрожь. Но он твердо знал, что кинет в немцев гранату, как только понадобится его вмешательство. От рождения Генька был трусом. Он боялся темноты, боялся зубных врачей, боялся уколов. Но будучи трусом по натуре, Генька был в то же время человеком мужественным. Он постоянно заставлял себя преодолевать собственный страх. Нарочно, когда темнело, ходил один по мрачной лесной дороге, сразу же отправлялся к зубному врачу, если заболевал зуб и, сдерживая внутреннюю дрожь, беспрекословно подставлял под иглу шприца необходимые медикам части своего тела. В душе он всегда завидовал Ванюшке, который был человеком хладнокровным и совсем не боялся ни темноты, ни уколов, ни зубной боли.

Пока немец возился в кабине, Генька малость успокоился и начал даже мысленно прикидывать различные возможности своего вступления в бой. Таких возможностей, по его разумению, могло быть две. Первая — если Ивана заметят, но он успеет добежать до дверей церкви. Тогда он, Генька, швырнет гранату в преследующих Ванюшку немцев, быстро захлопнет дверь, сразу же закроет на засов вторую дверь, и можно будет спокойно всем троим спрятаться в подземелье. Пусть немцы ищут в темноте, кто куда делся. Вторая возможность казалась ему гораздо опаснее. Немец мог заметить под грузовиком человека и сразу начать стрелять. В этом случае из избы немедленно выбежали бы другие солдаты с оружием, и Ванюшке не удалось бы вырваться из-под грузовиков без риска быть застреленным.

«Если это произойдет, — соображал Генька, — мне нужно будет выскочить из дверей, пробежать несколько шагов, кинуть гранату в солдат на крыльце, упасть, пережидая взрыв, и помочь Ванюшке добраться до церкви».

Все эти мысли промелькнули в Генькиной голове за ту минуту, пока шофер искал в кабине своего грузовика бутылку водки.

Но Генька не знал, что немец делает в грузовике, и приготовился вступить в бой. О том, что в этом бою он может погибнуть, Генька не подумал.

К счастью для всех, немец спокойно вернулся в избу.

Отвинтив восьмую пробку и положив ее в сумочку, Ванюшка позволил себе минуту отдохнуть. Снег шел по-прежнему споро. Стараясь меньше наследить, Ванюшка перекатился боком в сторону от грузовика. На снегу получился странный широкий отпечаток, который быстро покрывали падающие с неба снежинки. Иван стал катиться дальше в сторону церкви. У наружных дверей он остановился.

— Иди внутрь, — сказал из темноты Генька, — а я запру замок и заберусь по веревке.

Это было кстати. Ванюшка настолько промерз и руки его так плохо слушались, что залезть по веревке в окно, наверное, не смог бы. Он вошел в церковь.

Генька навесил снаружи ржавый замок, запер его и, стараясь делать валенками не очень глубокие следы на снегу, стал продвигаться к веревке, спущенной из окна. Как только он влез, Лешка втянул веревку наверх.

— А ведь взрослый в это окошко не протиснется, — вдруг заметил он. И без всякой логики добавил: — А я думал, стрелять придется.

— Ладно, — сказал Ванюшка, — пронесло. Я все-таки здорово разволновался, когда вышел этот, с фонариком. Думаю, хоть бы пистолет был, тогда не страшно. А то подойдет к грузовику, где я пробку отвинтил, заметит масляное пятно на снегу и стрелять в меня начнет. Потом я сообразил, что шофер вышел без винтовки. Хотя, может, у него в кармане револьвер был.

Генька промолчал. О своих мыслях и переживаниях он не счел нужным распространяться.

Ребята спустились в подземелье, тщательно закрыв за собой плиту. Николай и Григорий спали. Не спала только мама Люся: она волновалась за ребят. Ей сказали, что наверху «все нормально».

Утром ребята, утомленные ночными событиями, немного проспали. А когда осторожно вылезли во внутреннее помещение церкви, услышали близкую артиллерийскую стрельбу, шум моторов и яростные крики на немецком языке. Поднявшись к окну, мальчики увидели, как водители бегали вокруг машин и что-то орали друг другу. Офицеры кричали на солдат и отдавали какие-то распоряжения. Четыре последних в колонне грузовика, у которых Ванюшка не вывернул пробок, натужно ревели, пытаясь спихнуть мешавшие им выехать передние машины, но это им не удавалось. Снег уже не шел, ударил морозец, и грузовики скользили на заледеневшем подъеме.

Неожиданно на площади разорвался снаряд, за ним сразу еще один. Немцы бросились от машин врассыпную.

— Смотрите! — зашипел Генька. — Нечаево горит!

Он показывал на окно, выходившее на противоположную от площади сторону. За лесом, там, где было Нечаево, поднималось огромное облако черного дыма.

— Что же там с моими? — горестно прошептал Генька. — Хоть бы в Микрюковский враг ушли!

С чердака высокого деревянного дома застрочил немецкий пулемет. Он бил через площадь в сторону шоссе на Рогачево. С шоссе в ответ раздались одиночные выстрелы и автоматные очереди.

Лешка молча положил на край окошка снова принесенную винтовку, прицелился и выстрелил в чердачное окно. Пулемет смолк.

На площадь выскочили три танка «Т-34». За башнями сидели бойцы в белых комбинезонах. Танки притормозили, и бойцы спрыгнули на снег. Они начали осторожно приближаться к избам. Танки двинулись в дальний конец села.

— Не высовывайтесь, — предостерег ребят Лешка, — а то получите пулю от своих!

Но Генька все-таки посмотрел еще раз в окно.

— Рыжий! — заволновался он. — Тот, кто убил дедушку Илью!

На крыльце, подняв руки, появились пять или шесть немецких солдат. Их конвоировали сзади двое наших автоматчиков в белом. Один из них был Ванюшкиным знакомцем — Сергеем, но Генька этого не знал

— Смотрите! Вон рыжий, справа! — волновался Генька.

— Отойди от окна! — Лешка силой оттащил Геньку в сторону. — Еще примут тебя за немца! А рыжий никуда не денется. Мы нашим все расскажем.

— Пойдемте вниз! — глухо сказал Ванюшка. — Обрадуем маму и наших бойцов.

Выстрелы в Дорошеве смолкли.

ЭПИЛОГ

На Рогачевском кладбище перед двумя скромными, расположенными рядом могилами остановились мужчина и мальчик лет четырнадцати. Мужчина положил на могилы цветы и долго стоял молча. Мальчик тоже молчал. Наконец мужчина заговорил:

— Один из них был капитаном первого ранга, другой — плотником, оба были удивительно чистыми, хорошими людьми. Все, с кем они общались, получали от них частицы добра, честности и чувства ответственности за то, что происходит вокруг нас.

Со мной они тоже щедро делились добротой и душевной теплотой. И воспоминания об этих людях — самые светлые воспоминания моего детства.

— Отец, — сказал сын, — ты извини, но я помню, что все мужчины нашего рода, кроме тебя, погибли в первые два года войны с фашистами. Мой дед испытывал первые «катюши» и взорвал себя вместе с ними, когда оказался в окружении. Один твой дядя сгорел в танке под Ленинградом, другой остался лежать в сталинградской земле, а его единственный сын похоронен на перевале в горах Кавказа. Ты сам в моем возрасте оказался на фронте здесь, в этих местах, и тоже мог погибнуть. Я часто думаю, отец, что у тебя и твоих товарищей не было детства. Вместо детства была война. Ты же рассказывал, в какие «детские игры» пришлось играть тебе и твоим сверстникам в сорок первом году…

— Я, конечно, не хотел бы, сын, чтобы тебе выпало играть в те же игры, которые достались на долю моего поколения. Хотя считается, что в несчастье люди закаляются куда лучше, чем если они просто счастливы. Только мое военное детство я не променяю ни на какое другое, особенно более беззаботное. Мое детство или, как ты говоришь, мои «детские игры» сделали меня и моих товарищей людьми, очень ответственными перед жизнью, понимающими истинную цену добра и зла. Я бы очень хотел, чтобы и ты хорошо знал цену этим вещам и вырос человеком, умеющим отвечать за все, что происходит и может произойти в нашей жизни. Сегодня многое, в том числе мир на земле, держится на плечах моего поколения. Завтра это должны быть твои плечи, плечи всех твоих сверстников. Так что не подведи, сын!