В апреле 1968 года генерал-полковник М. Г. Григорьев как один из самых авторитетных и опытных руководителей назначается первым заместителем Главнокомандующего Ракетными войсками стратегического назначения Маршала Советского Союза Н. И. Крылова. В круг его новых обязанностей входили важнейшие вопросы деятельности войск и прежде всего поддержание их высокой боевой готовности, развитие новых образцов ракетно-космической техники. Как показало время, М. Г. Григорьев успешно справился и с этими ответственными задачами, хотя вхождение в должность первого заместителя главкома было для него достаточно сложным.

Генерал-полковник Г. Н. Малиновский вспоминает: «В этот же период получил назначение на должность первого заместителя главкома Михаил Григорьевич Григорьев. Мы с ним были давно знакомы и уважали друг друга. На первых порах ему после командования армией казалось, что новая работа не столь уж напряженная. Мы откровенно обменивались своими мнениями.

В личных беседах со мной он не скрывал определенных особенностей этой должности, неудовлетворенности многими ограничениями, свойственными положению заместителя, и, соответственно, результатами своей деятельности. Однако в своей практической работе стремился быть предельно активным и взыскательным к нам — заместителям Главнокомандующего, начальникам управлений и служб. Это был переходный период, нужно было время, чтобы им «переболеть».

В этом Михаилу Григорьевичу часто помогало внимание Главнокомандующего Маршала Советского Союза Н. И. Крылова, который подчеркнуто считался с его мнением в решении многих проблем, стоящих перед РВСН».

Прошло немного времени, и Михаил Григорьевич нашел свое место в аппарате Главнокомандующего и активно включился в работу. Оказалось, что круг обязанностей довольно обширный и требует постоянного напряжения духовных и физических сил.

В должности первого заместителя Главнокомандующего РВСН особо четко проявлялись основные качества Григорьева: высокий профессионализм, честность, справедливость, добропорядочность, отеческая забота о подчиненных, вера в них и дело, которому он отдавался полностью, простота и доступность в общении.

На период, когда Михаил Григорьевич был первым заместителем Главнокомандующего РВСН, приходится расцвет Ракетных войск. Именно в эти годы группировка РВСН включала около 40 ракетных соединений, 3 мощных испытательных полигона, а кроме того, ряд арсеналов, ремонтных заводов, около десятка высших военных учебных заведений.

М. Г. Григорьев постоянно находился в фокусе важнейших событий и дел, чувствовал пульс войск. В выполнении своих широких функциональных обязанностей стремился с полным охватом подходить к решению каждой задачи и никогда не делил их на главные и второстепенные. Особое место занимала работа в войсках, каждый выезд тщательно готовился.

Одной из сильных сторон характера Михаила Григорьевича было постоянное стремление учиться. Для него не имело значения, кто в данный момент может его учить. Учителем мог быть и грамотный солдат, и академик. Важно было то, что этот человек был квалифицированным в новом для Григорьева вопросе. В освоении нового ему помогала также тонкая наблюдательность.

Вспоминает полковник Г. В. Дядин: «После прихода генерала Григорьева первым заместителем Главнокомандующего РВСН мне очень часто приходилось выезжать на комплексные проверки войсковых частей в составе комиссий, возглавляемых Михаилом Григорьевичем. Он обязательно посылал меня в войсковые части, когда проводились учебно-боевые пуски с боевых позиций полков. Как правило, такие поездки были плодотворными для всех. Только один пример. На ракеты Р-12 и Р-14 конструкторским бюро были разработаны целых семь графиков для проведения пусков ракет из различных степеней боевой готовности. Это было очень неудобно для номеров боевых расчетов. Порой приходилось пользоваться одновременно двумя, а то и тремя графиками. Моим отделом был разработан единый график переводов и пусков из различных степеней готовности. Для облегчения работы боевых номеров в графике операции переводов были синего цвета, а пуска — красного. Когда этот график показали генерал-полковнику Григорьеву, он сразу же оценил его достоинства и помог в кратчайшие сроки издать его и довести до частей. Это дало значительный эффект, позволило сократить временные нормативы и значительно облегчить труд номеров боевых расчетов.

Михаил Григорьевич очень уважал инициативных офицеров, имеющих хорошую инженерную подготовку. Сам лично при изучении каждой новой ракеты пытался докопаться до каждой мелочи, был очень трудолюбивым и своим примером воодушевлял подчиненных. Он неоднократно говорил нам, что такой подход давал очень высокие результаты в период Великой Отечественной войны».

Не менее результативной была деятельность М. Г. Григорьева по совершенствованию управления войсками с запасных командных пунктов. Со всей ответственностью он руководил работой целого ряда комиссий, решавших сложные, разноплановые вопросы деятельности Ракетных войск.

Соединения и подразделения РВСН дислоцировались практически по всей территории страны — от Прибалтики и до Камчатки, от районов Средней Азии до районов Крайнего Севера. В случае проведения министром обороны учений, командно-штабных тренировок ракетчики привлекались к ним в обязательном порядке.

Вспоминает генерал-майор П. П. Пузик: «Конструкторское бюро под руководством главного конструктора А. Д. Надирадзе создало новый самоходный ракетный комплекс, оснащенный твердотопливной ракетой ТР-1, способной доставить заряд на дальность свыше 1000 км. Несмотря на то что данная ракета относилась к классу ракет оперативного назначения, формирование полков с такими ракетными комплексами было поручено Ракетным войскам стратегического назначения на базе частей РСД. Было сформировано несколько таких полков. Используя возможности комплекса, его высокую готовность, маневренность и проходимость, нами была выработана система боевого дежурства такими полками не на одной, а на 6–7 позициях, что значительно повышало их живучесть. Перемещение полка с одной позиции на другую производилось по определенному, регулярно меняющемуся графику. Для практической проверки такой системы мы разработали опытное учение с выходом полка в позиционный район, развертыванием его в боевой порядок, отработкой подготовки и пуска ракет, смены позиций и управления полком. Руководителем учения был назначен первый заместитель Главнокомандующего генерал-полковник М. Г. Григорьев, возглавлять штаб руководства поручалось мне. Учение планировалось провести на территории Казахстана. Получив указания генерал-полковника М. Г. Григорьева, я с группой офицеров вылетел для рекогносцировки района учения севернее города Сарыозека. Учение мы провели по плану в полном объеме, прохронометрировав все операции, там же подготовили отчет и сделали разбор. В последующем на основании полученных данных был разработан проект «Наставления по боевому применению ракетных полков, вооруженных ракетами ТР-1» и произведен выбор позиционных районов для ракетных полков такого типа. По решению Генерального штаба эти полки и вся документация были переданы в состав Сухопутных войск».

Яркими воспоминаниями об участии М. Г. Григорьева в учениях поделился и полковник в отставке Н. К. Монахов: «В феврале 1971 года министр обороны СССР проводил учение «Центр». Руководство стратегическим учением «Центр» размещалось в городе Львове. Нашу оперативную группу возглавлял первый заместитель Главнокомандующего генерал-полковник М. Г. Григорьев. Работать под руководством Михаила Григорьевича было ответственно и трудно. Будучи опытнейшим ракетчиком, в прошлом командиром одной из инженерных бригад РВГК, пройдя все командные ступени, обладая глубокими разносторонними знаниями, он не прощал даже малейшей неточности. На этом учении М. Г. Григорьев готовился доложить министру обороны Маршалу Советского Союза А. А. Гречко график подготовки к пуску ракет, находящихся на вооружении Ракетных войск. Считали каждую секунду. Я всю ночь перед докладом уточнял по каждой системе время достижения ракетой после старта безопасной от воздействия противника высоты. Доклад министру обороны, как всегда, прозвучал четко и обоснованно.

Я также помогал М. Г. Григорьеву во время одного из его выступлений в Военной академии Генерального штаба перед руководящим составом Министерства обороны самого высокого ранга. Помню, в перерыве ко мне подошли два командующих военными округами, уточнили прохождение службы М. Г. Григорьевым и сказали, что ракетчики должны гордиться тем, что у них такой первый заместитель Главнокомандующего. Еще их очень поразило известие, что М. Г. Григорьев является лауреатом Ленинской премии. По тому времени для командующих округами это был трудно объяснимый факт. Когда получали эту премию ученые, деятели искусства, писатели — это было понятно. Но чтобы лауреатом стал боевой генерал?»

Михаил Григорьевич возглавлял работу над боевыми уставами РВСН, подкомиссию от РВСН по уставам Вооруженных Сил СССР.

Вспоминает полковник Н. И. Мельков: «В первой половине семидесятых годов в Министерстве обороны проводилась активная работа по переработке общевоинских уставов Вооруженных Сил СССР. Председателем комиссии по рассмотрению проектов уставов министр обороны назначил Главнокомандующего Сухопутными войсками генерала армии И. Г. Павловского. Штаб Ракетных войск, в том числе и отдел службы войск, в этой работе принимал самое непосредственное участие. В Ракетных войсках председателем подкомиссии был назначен генерал-полковник М. Г. Григорьев, а рабочим органом был определен, естественно, отдел службы войск, который и готовил все предложения по содержанию новых проектов уставов. Кроме того, нам было поручено разработать новую статью в Устав внутренней службы по организации и проведению парково-хозяйственного дня в войсках. Наши предложения по этой статье прошли без изменений. Заседания комиссии по рассмотрению одного из уставов проводились один раз в неделю, на них разгорались жаркие споры по содержанию многих статей проектов уставов. Каждый вид Вооруженных Сил отстаивал свою точку зрения.

30 июня 1975 года общевоинские уставы Вооруженных Сил СССР были утверждены Президиумом Верховного Совета СССР и вступили в действие».

С первых же дней пребывания в должности первого заместителя Главнокомандующего РВСН Михаил Григорьевич самое серьезное внимание уделил вопросам военно-исторической работы. К тому времени РВСН как вид Вооруженных Сил уже просуществовали более 10 лет, а ни одной серьезной работы по истории войск, истории создания ракетно-ядерного оружия не было. Работая над обобщением опыта применения артиллерии в Великой Отечественной войне, Григорьев убедился в том, что даже спустя несколько лет после события уже трудно восстановить его в деталях. Поэтому при самой активной поддержке главнокомандующих РВСН Н. И. Крылова, а затем и В. Ф. Толубко он лично возглавил эту работу. Сохранился приказ Главнокомандующего РВСН Маршала Советского Союза Н. И. Крылова от 11 сентября 1971 года:

«В 1970 году разработан военно-исторический труд «Ракетный щит Родины». За активное участие в подготовке труда к изданию объявить благодарность и наградить денежной премией».

Далее перечислены участники, а в конце списка рукой Главнокомандующего дописан M. Г. Григорьев.

В 1979 году Михаил Григорьевич в соавторстве с группой товарищей опубликовал популярную книгу о ракетчиках (она так и названа — «Ракетчики»). Книга правдиво, широко и конкретно показывает историю развития ракетного оружия и войск в нашей стране. Многие ее страницы посвящены героике боев и памяти воинов-ракетчиков, павших в Великой Отечественной войне и после нее. Сделана первая попытка в доступной форме рассказать о службе стратегических ракетчиков. Воспитательное значение этой работы особенно актуально в наши дни. Глубоко зная РВСН, Григорьев как руководитель авторского коллектива внес большой вклад в создание содержательного военно-исторического труда, посвященного самому могущественному виду Вооруженных Сил, службе которому он посвятил свою жизнь. Книга вышла тиражом в 100 тысяч экземпляров и способствовала повышению престижа Ракетных войск стратегического назначения. Мне доводилось слышать откровения некоторых офицеров о том, что в профессию они пришли после того, как прочли «Ракетчиков».

Вспоминает генерал-лейтенант В. М. Рюмкин, в то время председатель Научно-технического комитета РВСН:

«Меня он просил прочитать рукопись и отметить, что пока нельзя публиковать. После этого рукопись сильно похудела. Храню экземпляр книги с дарственной надписью М. Г. Григорьева от 1 июня 1979 года: „Писать пока можно правду, только правду, но не всю правду…“»

После этого началась работа над секретным фундаментальным трудом объемом более 40 печатных листов — «Ракетные войска стратегического назначения». Кстати, он и поныне широко используется в РВСН.

Вспоминает полковник И. П. Терехов: «Об этом труде, и не столько о нем, сколько о некоторых его создателях, хочется вспомнить особо. Трехтомник разрабатывался в течение пяти лет. В подготовке первоначальных материалов были задействованы Главный штаб и все центральные управления и службы, объединения, полигоны и вузы.

По-разному относились к этой работе. Иногда приходили совершенно неприемлемые материалы. Большинство же задействованных организаций отнеслись к этому добросовестно. Добротные материалы поступили из Главного управления ракетного вооружения, Военной академии имени Ф. Э. Дзержинского, с полигонов. Помню, как генерал Ю. А. Яшин, начальник полигона Плесецк, в дополнение к рукописному материалу привез весьма содержательные фотографии.

Руководил работой первый заместитель Главнокомандующего РВСН генерал-полковник М. Г. Григорьев. Мне хочется вспомнить о Михаиле Григорьевиче как об умелом руководителе авторского коллектива, в котором формально числилось много людей, а фактически работали четверо: М. Г. Григорьев, полковники Г. Н. Астапенко, Н. Я. Лысухин и автор этих строк.

Генерал Григорьев, помимо того что сам был живой историей Ракетных войск, еще отличался особым трудолюбием и исключительной требовательностью к подчиненным.

На своем веку мне довелось общаться и с научными руководителями, и с начальниками, желающими «участвовать» в научной работе, но такого, как Григорьев, не встречал. Сам он не писал ни строчки, но без него книга не состоялась бы. Никаких научных регалий Григорьев не имел, но это был настоящий научный руководитель.

В те времена была учреждена неофициальная должность — дежурный главком, назначаемый из числа заместителей официального главнокомандующего, который дежурил по выходным и праздничным дням. Когда заступал М. Г. Григорьев, то непременно звонил и приглашал: «Я тут ночку поработаю, а ты завтра, в воскресенье утром приходи, потолкуем».

Материал он тщательно изучал по главам и по каждой из них делал подробные замечания и предложения (для учета в последующей работе).

Когда тираж первого тома был уже готов, я принес сигнальный экземпляр на подпись М. Г. Григорьеву. Обычно сигнальные экземпляры подписывают не глядя. Но генерал сказал:

— Оставь дня на два, я еще внимательно почитаю.

Но на другой день раздался звонок с коротким словом: «Зайди». По тону я понял, что случилось что-то неладное.

Чувствуя недоброе, пришел. Он молча протягивает мне раскрытый труд с известным портретом Л. И. Брежнева в маршальской форме. В те времена было негласным правилом помещать в любом солидном труде портрет руководителей партии, государства и Вооруженных Сил и, конечно, приводить к месту и не к месту гениальные мысли из написанных для них выступлений и книг.

Ничего не понимая, вопросительно смотрю на М. Г. Григорьева.

— Почитай подпись под фотографией.

Читаю: «Председатель Государственного Комитета Обороны, Генеральный секретарь ЦК КПСС…» и проч. и проч.

— Есть разве у нас такой комитет?

— Нет, — отвечаю.

— Тут еще кое-какие шероховатости, особенно в подписях. Разберись и доложи свои предложения.

Стал разбираться. Оказывается, полковник В. И. Перейма поручил отредактировать подписи под рисунками (а труд был богато иллюстрирован) новому работнику отдела, только что закончившему службу в Управлении боевой подготовки, полковнику запаса П. В. Цветкову, у которого не было совершенно опыта такой работы.

— Что будем делать? — при очередном моем посещении спросил Михаил Григорьевич. — С такими перлами пускать труд на волю не годится.

Посоветовались с В. И. Переймой. В результате весь готовый тираж пришлось уничтожить и издавать первый том заново, внося соответствующие поправки в готовый набор».

Михаил Григорьевич никогда не отмалчивался на заседаниях военного совета Ракетных войск. Его суждения по рассматриваемым вопросам всегда были результатом внимательного изучения состояния дел. Его принципиальность была примером для участников мероприятий Главнокомандующего. С присущим ему едким юмором он умел показать, к чему может привести беспринципность в военном деле. По самому широкому кругу вопросов шли люди к М. Г. Григорьеву, шли, зная, что формального рассмотрения их забот не будет, он сделает все, что в его силах, окажет помощь советом и делом. Михаил Григорьевич всегда держал данное им слово, энергично поддерживал все прогрессивные начинания и передовые идеи.

Как первый заместитель Главнокомандующего Михаил Григорьевич постоянно держал под контролем деятельность Научно-технического комитета (НТК) РВСН, присутствовал на всех его заседаниях, где решались принципиальные вопросы, связанные с новой ракетной техникой.

Так, например, 12 апреля 1972 года на заседании НТК рассматривался вопрос о дальнейшем совершенствовании унифицированных командных пунктов (УКП) контейнерного типа. Докладывали председатель НТК генерал-майор А. С. Калашников и заместитель начальника 4-го НИИ по научной работе генерал-майор М. И. Емелин. В конечном итоге из двух вариантов выбрали шахтный командный пункт контейнерного типа, разработанный ЦКБ тяжелого машиностроения (главный конструктор Н. А. Кривошеий). Выступает генерал-полковник М. Г. Григорьев: «1. Основное: устранить недостатки УКП, выявленные макетной комиссией и др.

2. Искать пути уменьшения габаритов аппаратуры.

3. Нужно всегда думать о людях, о боевых расчетах, их размещение должно быть хорошим, на этом мы должны жестко настаивать.

УКП сейчас наиболее отсталый элемент в отработке позиционного района. Поэтому надо ставить вопрос перед ВПК и ЦК, чтобы исправить это положение.

УКП — основа боеготовности. Нужно всем коллективам навалиться на него и в кратчайшие сроки доработать. Необходимо смотреть в перспективу, но рассматривать эту перспективу прежде всего исходя из реальных возможностей. Нужно от промышленности взять все, но опять же только исходя из реальных возможностей».

При этом Григорьев особо настаивал на том, чтобы офицер на командном пункте чувствовал себя как можно комфортнее — ведь он был трое-четверо суток поставлен в довольно-таки экстремальные условия. Офицер на КП должен иметь удобную одежду, удобную обувь — не в сапогах же ему находиться под землей на глубине в несколько десятков метров. Это была его твердая позиция, и он сделал все, чтобы воплотить задуманное в жизнь.

Забегая вперед, скажу, что не все военачальники, особенно из других видов Вооруженных Сил, правильно понимали специфику боевого дежурства. Например, для генерал-полковника В. С. Родина, назначенного членом военного совета, начальником политического управления РВСН в середине 80-х годов, легкая и удобная обувь дежурного офицера на КП была все равно что красная тряпка для быка на корриде. Он постоянно ворчал: «Ракетчики… сидят в мягких креслах, ходят в тапочках по командному пункту, государство сделало для вас все. Служите как в санатории» и т. п. К слову сказать, сам он ни разу на боевое дежурство не заступал, специфику ракетной службы не понимал, да и не старался понять. Остается благодарить Бога, что таких было немного, а то заставили бы офицеров дежурить на КП в сапогах, портупее и противогазах.

Унифицированными командными пунктами Михаил Григорьевич потом занимался несколько лет подряд.

Вспоминает полковник в отставке В. А. Пухов: «В конце 70-х на вновь созданных унифицированных командных пунктах (УКП) грянула беда. Стоило офицерам заступить на дежурство, как спустя час-полтора у них обнаруживались лихорадка с подъемом температуры до 38° и выше, кашель, резкая слабость. С каждым месяцем болезнь разрасталась, захватывала все новые и новые боевые расчеты, но не удавалось отыскать причину странных «лихорадочных реакций», которые вывели из строя за какие-то полгода несколько десятков офицеров. Причина, однако же, таилась в самих УКП, поскольку все симптомы на вторые-третьи сутки после дежурства исчезали, чтобы снова проявиться на дежурстве. Строили новые УКП, ставили на дежурство, болезнь стала распространяться по всем ракетным войскам подобно эпидемии. История эта длинная, сложная, богатая всякими событиями, и потому описание эпопеи с поиском причин и их устранением заняло бы чересчур много места. А посему скажем только, что ни опыты на себе, какие ставили сотрудники отдела обитаемости 4-го НИИ МО с попытками (порою небезуспешными, но для установления причины недостаточными) отравить себя выделениями из пластиков, которыми были насыщены обитаемые помещения командных пунктов, ни бесчисленные эксперименты на животных, ни привлечение к научно-исследовательским работам крупнейших НИИ Академии наук, Минздрава и ведущих КБ долгое время никаких полезных результатов, кроме разве что серии диссертаций, не давали.

И в разгар этой загадочной «эпидемии» меня вызвал для доклада М. Г. Григорьев. Вызвал он, если быть точным, начальника медицинской службы РВСН Г. А. Пономарева, но тот, будучи генералом опытным и предусмотрительным, нашел способ избежать экзекуции и отправил на «углубленную беседу» меня — в ту пору начальника отдела обитаемости. Я, разумеется, был наслышан о том, в какой манере Григорьев проводит подобные «углубленные беседы», но по самонадеянности пренебрег советами бывалых людей как-нибудь уклониться от встречи. Ко всему прочему меня одолевало любопытство увидеть этого человека и поговорить с самим Григорьевым о проблеме, которую, как мне казалось, знаю в должной мере. Тщеславие молодости!

— Прошу доложить, — с порога промолвил глуховатым голосом генерал, — что происходит на УКП… в чем причина?

— Пока не установлено… — смешался я.

— Почему? — приподнялся в кресле Григорьев, и лицо его стало наливаться краской.

— Сложная проблема, — еще больше смутился я.

— Наука для того и существует, чтобы решать сложные проблемы, — произнес военачальник. — Надеюсь, у вас есть какие-то предположения?

— Есть! — обрадовался я — Гипотез много…

— Спасибо, — усмехнулся Михаил Григорьевич, — раз много гипотез, значит, и науки много. Так? Давайте по порядку.

И я принялся демонстрировать свои познания, вернее сказать, предположения. Перво-наперво закатил речь о том, что причина не где-нибудь, а в самом УКП, скорее всего в химических веществах, выделяемых стройматериалами, главным образом пластиками, из которых сделан контейнер и которыми насыщен обитаемый отсек.

— Эпихлоргидрин! — воскликнул я, намереваясь показать армейскому генералу свою ученость.

— А это еще что за зверь такой? — поинтересовался Григорьев, отодвигая блокнот.

— Аллерген, — небрежно объяснил я, — думаю, он летит из стеклопластика.

— Вы это установили или снова гипотеза?

— Установили… Почти.

— И что?

И тут меня, что называется, понесло. Я перечислял вещества, вызывающие аллергию, давал им характеристику, изображал формулу этого самого эпихлоргидрина, рассказывал о том, как мои сотрудники и сотрудницы травили себя всякой дрянью ради установления того единственного аллергена, который вызывает у офицеров болезнь, как отравиться удавалось, а характерную картину лихорадки получить никак не могли, о том, какие сложные опыты ставили на мышах и крысах… Григорьев делал какие-то пометки в блокноте, изредка останавливал меня, что-то уточнял, словом, вел себя как прилежный ученик. А я все больше распалялся, сыпал медицинскими терминами, не замечая усмешек генерала, вдавался в подробности и сам не заметил, как перешел к лекции об иммунной системе и неспецифической резистентности организма. Не знаю, надо ли было это первому заместителю главкома, но он слушал и делал в блокноте пометки. Наконец я опомнился.

— Значит, эпихлоргидрин? — без ошибки назвал химическое вещество Григорьев.

— Пока что доказать не удалось, — признался я и увидел, как снова покраснел генерал.

— Все что вы рассказали, занимательно, — вымолвил он, — но мне нужна конкретная причина. Кстати, генеральный конструктор доложил в ЦК, что причина не в УКП, а в том, что мы плохо отбираем офицеров, плохо кормим, что не даем витаминов, а еще в том, что наши люди травятся удобрениями с колхозных полей и больными заступают на дежурство. Что скажете?

— Честь мундира! — выкрикнул я возмущенно.

— А где же честь науки? — вдруг улыбнулся Григорьев. — Давай-ка поподробнее про обитаемость УКП, только не тараторь…

И снова меня понесло. Услышав «не тараторь», я уловил, что военачальник признал меня за своего, раз уж перешел на «ты», а потому стесняться в подробностях и терминологии не следует. Я повествовал о факторах обитаемости, показателях микроклимата, освещения, составе воздуха, электромагнитных излучениях от работающей аппаратуры и прочее, убеждал генерала, что ни один из этих факторов лихорадку вызвать не может, что дело здесь в чем-то другом, покамест непонятном. Михаил Григорьевич временами отрывался от блокнота, задавал вопрос, кивал, услышав ответ, и требовал: «Не тараторь». Наконец я иссяк.

— Уразумел, причину не нашли. Хотя гипотез предостаточно. Что предлагаете?

— Надо прокаливать на заводе контейнеры, чтобы из стеклопластика ушел весь эпихлоргидрин.

— Так ты же сказал, что причина не установлена. Знаешь, сколько будет стоить твое прокаливание?

Я опустил голову.

— Вот то-то, и я не знаю, но полагаю, в копеечку влетит. А толк? И потом, что делать с теми УКП, которые уже на дежурстве? Может, какое лекарство есть? Для профилактики.

Я продолжал молчать. Михаил Григорьевич встал, прошелся по кабинету, глянул на часы. Затянулась наша беседа.

— Вот что, доктор, — промолвил негромко генерал, — ты собери свою науку, объясни, что негоже так работать. Люди страдают, а вы никак из гипотез вылезти не можете. Возьмите встречный план, — вдруг улыбнулся он. — Будет что доложить, приходи в любое время, хоть днем, хоть ночью. А женщин больше не трави. И мужиков тоже не надо. Небось, у тебя в отделе для этого белых мышек хватает. Верно говорю?

…Прокаливали на заводе контейнеры из стеклопластика (как оказалось, Григорьев настоял), резали кондиционеры и чистили от грязи, ибо появилось подозрение, что гадость летит из кондиционеров и вызывает так называемую «болезнь легионеров», схожую с нашими «лихорадочными реакциями», продолжали ставить опыты, месяцами пропадали в войсках, сочиняли отчеты, докладные, диссертации, словом, как могли, старались защитить честь науки, попранную загадочным недугом. И все же, надо признать, так и не открыли причину лихорадки. Спустя несколько лет она прекратилась сама собой. Невзирая на научные отчеты, доклады и даже диссертации».

12 мая 1972 года. В повестке дня заседания научно-технического комитета вопрос «Рассмотрение материалов по оценке радиационной обстановки в позиционных районах РВСН после нанесения противником массированных ядерных ударов». Докладчик заместитель 12-го ЦНИКИ МО доктор технических наук генерал-майор С. В. Форстен. Генерал-полковник М. Г. Григорьев заинтересованно участвует в обсуждении проблемы, но когда кто-то из выступавших заявил, что методика оценки уже якобы имеется в войсках, Григорьев реагирует на это следующим образом: «У нас пока ефрейторский подход к этой проблеме. Кто-то что-то передал, и мы начинаем считать. А нужна автоматизированная система контроля за радиационной обстановкой в позиционном районе. Она должна обеспечить контроль по всем параметрам. Командир обязан вовремя получить ответ на вопрос — в каком состоянии находится его позиционный район после нанесения ракетно-ядерного удара».

На одном из заседаний НТК в 1980 году Генеральный конструктор подвижных ракетных комплексов и директор Московского института теплотехники А. Д. Надирадзе представлял проект нового малогабаритного подвижного ракетного комплекса с межконтинентальной ракетой. Он дал подробные характеристики комплекса. Затем ему начали задавать вопросы. Все шло хорошо до тех пор, пока в беседу не включился Григорьев. Читая протокол этого заседания, я поразился тому, насколько точными и предметными были его вопросы. Александру Давыдовичу пришлось изрядно попотеть, чтобы отстоять свои позиции, и по многим параметрам ему это не удалось. Он согласился с тем, что комплекс нуждается в значительных доработках. Напомню, что к этому времени А. Д. Надирадзе по праву считался выдающимся ученым и конструктором в области летательных аппаратов, автором ряда научных концепций и конструкторских разработок в ракетостроении.

В феврале 1972 года скоропостижно скончался Главнокомандующий РВСН Маршал Советского Союза Н. И. Крылов. Николай Иванович Крылов командовал Ракетными войсками девять лет, и его вклад в развитие РВСН огромен, хотя сам он в технические тонкости ракетного дела глубоко не вникал. Поэтому не случайно он так доверял Михаилу Григорьевичу в вопросах технической оснащенности войск. Как бы то ни было, но за период совместной службы у Крылова и Григорьева никаких разногласий по работе не было. Это был дружный тандем военачальников, способных вместе решить любую задачу.

Два месяца подыскивалась кандидатура на должность Главнокомандующего Ракетными войсками. В управлении главкома позиции разделились. Многие понимали, что с Григорьевым спокойной жизни ждать не приходится. Поэтому те, кто чувствовал себя неуверенно на своем посту, сразу же пустили в обиход фразу: «Наступили „Григорианские времена“». С позиций сегодняшнего дня лучшей кандидатуры на пост Главнокомандующего РВСН, чем Григорьев, нельзя было придумать. Его кандидатура рассматривалась и в ЦК, и в Министерстве обороны. Маршал А. А. Гречко прекрасно знал Григорьева, часто встречался с ним, всегда высоко оценивал. Но очевидно, что в то время было немало подводных течений, до сих пор нам неведомых. Предпочтение было отдано кандидатуре генерал-полковника Владимира Федоровича Толубко, который к тому же еще и упорно сопротивлялся новому назначению (те, кто хорошо его знал, говорили, что он рвался на должность главкома сухопутных войск, которая вот-вот должна была освободиться). Назначение объясняли как-то неуклюже — мол, В. Ф. Толубко прошел такую ступеньку, как командование военным округом, а Григорьев нет. Между тем специфика РВСН такова, что вряд ли кому-нибудь удастся разумно объяснить — зачем главнокомандующему обязательно проходить через командование округом. Тем более Григорьеву, командовавшему ракетной армией, которая по численности личного состава, насыщенности техникой не уступала некоторым военным округам.

Как бы то ни было, но два месяца, пока шла эта «подковерная» борьба, генерал-полковник Михаил Григорьевич Григорьев исполнял обязанности Главнокомандующего Ракетными войсками. И здесь также проявились его лучшие человеческие качества, в том числе стремление к объективности и справедливости в решении многих вопросов.

Характерный пример. В одной из дивизий во время тактико-специальных учений погиб сержант. Произошло это из-за нарушения графика пользования лифтом. А только две недели назад в войска была направлена подробная инструкция о правилах организации работ при проведении учений и регламентов. Там по секундам было расписано, как организуется эксплуатация лифта. Если бы эти требования были выполнены, беды не произошло бы. Как водится, в полк прибыли комиссии для разбора случившегося. Накануне военный совет Владимирской ракетной армии рассмотрел этот вопрос. Виновным признали командира полка, он был отстранен от командования и ожидал своей дальнейшей участи.

Приехала группа офицеров и по заданию М. Г. Григорьева. Выяснилось, что инструкцию, о которой говорилось выше, до командира полка никто не доводил, она пылилась в штабе дивизии. Позже, правда, спохватились и попробовали заставить командира полка расписаться в том, что он ознакомлен с инструкцией, как говорится, «задним числом», но тот наотрез отказался. Доложили об этом Григорьеву — он тут же отменил решение военного совета армии.

Один из офицеров рассказывал мне, что стал невольным свидетелем разговора командующего армией с генерал-полковником М. Г. Григорьевым. Командарм с обидой в голосе сказал: «Михаил Григорьевич, ну что же это получается. Такой солидный орган, как военный совет армии, принял решение, а вы это решение отменили. Как-то несолидно, и авторитета военному совету это не прибавляет. Приехали ваши «чижики», раз-два, и такой нехороший исход дела». Григорьев парировал немедленно и жестко: «Товарищ генерал, я «чижиков» в войска не посылаю. В управлении Главнокомандующего работают самые знающие и авторитетные офицеры. А об авторитете военного совета армии вам надо было позаботиться раньше и разобраться самим в сути происшедшего. А вы на военном совете постарались прикрыть задницы командира дивизии и его начальника штаба, которые проявили вопиющую неисполнительность и халатность, и в то же время незаслуженно наказали офицера!»

М. Г. Григорьев из когорты людей, умеющих мыслить по-государственному, болеющих за свою страну и все силы отдавших на ее благо. Это не подлежит сомнению, потому что на всех постах он проявлял действительно государственный подход к делу. Читаю аттестации, написанные Григорьевым на генералов центрального аппарата РВСН.

В апреле 1978 года в аттестации на начальника 6-го управления генерал-лейтенанта А. Т. Сухарева Михаил Григорьевич пишет: «В настоящее время необходимо более настойчиво вместе с научно-исследовательскими организациями и КБ отслеживать и добиваться постоянного превосходства наших боеприпасов по всем показателям над соответствующими боеприпасами потенциального противника».

В аттестации на председателя НТК генерал-майора С. А. Сергеева: «В дальнейшем в работе научно-технического комитета и научно-исследовательского центра РВСН основные усилия необходимо направить на техническое превосходство систем вооружения над вероятным противником, отслеживание фундаментальных и прикладных наук в стране и техническое сопровождение разрабатываемых систем в интересах РВСН».

В аттестациях ни слова о строевой выправке, борьбе за высокую дисциплинированность и т. п. Это аттестации, написанные человеком, который, отбросив всякую мелочность, мыслил только интересами государства.

М. Г. Григорьев пользовался исключительным авторитетом среди выдающихся конструкторов ракетно-космической техники: С. П. Королева, М. К. Янгеля, В. Н. Челомея, Л. Д. Надирадзе, В. Ф. Уткина, В. П. Макеева, М. Ф. Решетнева и многих других, ценивших его компетентность, порядочность, способность добиваться успешного решения сложных вопросов, постоянно возникавших при создании перспективных систем ракетного вооружения.

Труд, связанный с испытаниями новых ракетных и ракетно-космических систем, М. Г. Григорьев любил и глубоко понимал. Долгие годы его зрелая плодотворная работа как председателя Госкомиссии в оборонной промышленности принималась за образец. Как первый заместитель Главнокомандующего он отвечал в Ракетных войсках за ракетную технику и всегда был в центре всех событий и баталий, разворачивавшихся по тому или иному ракетному комплексу. Надо отдать ему должное, при этом он всегда стремился к тому, чтобы комплекс в полной мере отвечал тактико-техническим требованиям, заданным войсками. Разницы между конструкциями, например, В. Н. Челомея или М. К. Янгеля для него не существовало. Главное, чтобы эти комплексы способствовали укреплению Ракетных войск, повышению их боевой мощи.

Поражает его чутье нового, вера в талант наших конструкторов. В свое время мало кто верил в возможность минометного старта многотонной ракеты. Тот, кто видел минометный старт более чем стотонной ракеты, никогда не забудет его. Кажется, что нарушены законы земного тяготения, законы физики. И поневоле изумляешься — это же какой инженерный расчет тяги двигателей, какая система управления нужны для того, чтобы ракета при старте вела себя именно таким образом?

Григорьев поверил в минометный старт сразу и безоговорочно. В одной из бесед Михаил Григорьевич рассказывал жене М. К. Янгеля: «У меня как-то любопытный спор вышел. С одним известным конструктором летели мы по делам службы. Зашла у нас речь о стартах. Он и говорит: «Я — самый крупный специалист в этой области. И то, что сейчас предлагает Янгель, категорически отвергаю. Нереально. Кому, как не мне, знать все тонкости поведения движущегося тела, заполненного жидкостью, с учетом специфики возникающих при старте колебаний?» Я конструктору и предложил: «Вот чистый лист бумаги. Пишите, что Янгель не прав. И свою подпись поставьте, да поразборчивее». Он так и сделал. Даже место нашей дискуссии указал: «Борт самолета Ил-18». И как он некоторое время спустя неловко себя чувствовал, когда я ему предъявил эту записку. Вариант минометного старта, предложенный Михаилом Кузьмичом, к этому времени отлично себя зарекомендовал и прочно вошел в нашу практику».

В декабре 1972 года М. Г. Григорьев был назначен председателем Государственной комиссии по испытаниям ракетно-космического комплекса с орбитальной пилотируемой станцией «Салют», она же «Алмаз».

Об «Алмазе» в последние годы написано очень много. В еженедельнике «Итоги» от 9 февраля 1999 года мне попалась на глаза статья Д. Свойского и В. Гринина «Вышли мы все из „Востока“». В ней авторы подробно освещают эпопею событий, связанных с работой пилотируемых станций «Салют». Неприятно поразили некоторые подзаголовки в статье: «Спутники-убийцы», «Космическая крепость», «Ракеты „космос — космос“». Несколько отрывков из статьи: «В июне 1974 года новый «Алмаз» стал на вахту под именем «Салют-3». Он выглядел грозно и внушительно. В его полу зияла линза специального телескопа почти метрового диаметра. Он способен был рассмотреть самые мелкие детали на авиабазах и ракетных комплексах противника…

Этот «Алмаз» был единственным космическим аппаратом, оснащенным самым настоящим оружием для ближнего и дальнего боя в невесомости. На корпусе на специальной турели вращалась 23-миллиметровая пушка, разработанная КБ Александра Нудельмана для стрельбы в вакууме. На ней был установлен особый инфракрасный радар, который разворачивал дуло вслед за источником теплового излучения — вражеским кораблем…

Но пушек показалось мало. На «Алмазе» установили две ракеты класса „космос — космос“».

И далее все в таком же пугающем стиле — мол, американцы заговорили о «звездных войнах» в 1983 году, а в СССР, оказывается, готовились к ним на 10 лет раньше. Читаешь и приходишь мысленно к голливудскому стереотипу — бедные американцы думают, как спасти человечество от ядерной угрозы, а в космосе носится грозный советский «Алмаз» и Павел Попович в шапке-ушанке (он был командиром первой экспедиции на станции «Салют-3») держит палец у кнопки и пристально вглядывается в космические дали — не появился ли в поле поражения какой-либо американский спутник, чтобы опробовать пушку Нудельмана и сковырнуть с орбиты «вражескую железяку».

Сегодня кому-нибудь, может, так и представляется суть вещей. На мой взгляд — все было значительно проще. Начало 70-х годов ознаменовано достижением нашей страной стратегического равновесия с США. На боевом дежурстве с обеих сторон находилось почти по полторы тысячи межконтинентальных баллистических ракет, и пока что о благоразумии не было и речи. Первые разведывательные спутники системы «Мидас», «Сэмос» и «Дискаверер-13» американцы запустили в 1960–1961 годах. На основе спутника «Сэмос» в начале 60-х был создан спутник для проведения радиотехнической разведки под названием «Феррет». На нем установили чувствительную радиоэлектронную и записывающую аппаратуру для перехвата сигналов советских радиолокационных станций. Начиная с 1971 года США регулярно запускали в космос разведывательные спутники «Биг Берд», которые получили название «шпион в небе». К началу 70-х годов космос бороздили уже десятки разведывательных спутников США.

Еще Дж. Кеннеди провозгласил тезис о господстве в космосе. Его преемник на посту президента США Л. Джонсон позже так изложил космическое кредо США: «Англичане господствовали на море и управляли миром. Мы господствовали в воздухе и были руководителями свободного мира с тех пор, как установили это господство. Теперь это положение займет тот, кто будет господствовать в космосе». Судя по той политике, которую проводят США сегодня — этого тезиса они придерживались всегда и придерживаются до сих пор.

В то время для нас вполне закономерным было наше стремление знать точно, что и где находится на территории США. Думаю, что у американского политического руководства и генералитета аналогичное по отношению к СССР желание было не менее горячим. И то что по некоторым направлениям в космических разработках мы опережали американцев, вовсе не свидетельствует о нашем милитаризме или кровожадности. Просто мы их опережали! Уже в то время фотоаппаратура, установленная на «Алмазе», имела разрешающую способность 1 метр.

Так вот, «Алмаз» — это прежде всего спутник многоцелевого назначения. Он был создан для ведения всепогодной детальной космической фоторазведки и, конечно, прежде всего в интересах Вооруженных Сил СССР.

По тому времени наш вероятный противник ничего подобного не имел. Когда в 1976 году прекратились полеты пилотируемых станций «Салют», в монтажно-испытательном корпусе Байконура уже стоял готовый к запуску «Алмаз», способный работать в беспилотном, автоматическом режиме. Это вообще было чудо космической техники, и здесь надо отдать должное таланту В. Н. Челомея и его конструкторов из ОКБ-52. Но к тому времени трения и разногласия, возникшие между Д. Ф. Устиновым и В. Н. Челомеем, стали причиной того, что ОКБ-52 вообще запретили заниматься космической тематикой. Утверждают, что именно тогда Д. Ф. Устинов произнес слова: «Челомею нет места в космосе». Испытатели Байконура на свой страх и риск сохранили тот «Алмаз». Он простоял в монтажно-испытательном корпусе почти 10 лет. А в 1987 году практически без всяких доработок успешно выдержал все предстартовые испытания и был запущен на орбиту под названием «Космос-1870». Американцы признавали тогда, что СССР опережает их и что спутник такого типа появится у них только через 5 лет. На сколько же лет мы опережали США в начале 70-х?

О деятельности М. Г. Григорьева в должности председателя Государственной комиссии мне много рассказывал В. П. Петровский, в то время — районный инженер. Для непосвященных: районный инженер — это представитель Министерства обороны (военпред) в ракетно-космической промышленности с огромными полномочиями. В его ведении находилось несколько военных приемок. Ему было разрешено принимать любое решение, для того чтобы военный заказ, объект отвечал всем тактико-техническим требованиям, заданным Министерством обороны страны, и без его подписи ни один объект не мог быть принят на вооружение или в эксплуатацию.

В. П. Петровский вспоминает, что, как и всегда, Михаил Григорьевич работал с Госкомиссией и испытателями космодрома предметно и конкретно.

Так, задолго до начала летных испытаний «Алмаза» он много раз посещал ОКБ-52, встречался неоднократно с В. Н. Челомеем и ведущими конструкторами орбитальной станции, присутствовал на испытаниях отдельных узлов и агрегатов, а также всей станции в заводском монтажно-испытательном корпусе.

Новая орбитальная пилотируемая станция была рассчитана на длительное пребывание на орбите космических экипажей. Михаил Григорьевич несколько раз посетил отряд космонавтов, Институт космической медицины, для того чтобы самому четко представлять, как будут работать на орбите космические экипажи, как будет организовано их питание, отдых и т. д. Институт космической медицины подчинялся руководству Военно-воздушных сил. В. П. Петровский сопровождал Григорьева во время этих посещений.

К этому времени Институт космической медицины уже имел серьезные наработки в отборе и подготовке космонавтов, медицинского обеспечения безопасности полетов, поддержании нормальной жизнедеятельности, здоровья и работоспособности экипажей. Сопровождал Григорьева и давал пояснения по всем интересующим его вопросам доктор медицинских наук, профессор, лауреат Государственной премии СССР А. М. Генин. Григорьев внимательно слушал пояснения, а затем начал задавать вопросы.

В. П. Петровский рассказывал, что, оставшись с ним наедине (Григорьев куда-то отлучился), А. М. Генин с восхищением сказал: «Виктор Петрович, меня даже зависть берет. Как же вам, ракетчикам, повезло, что у вас такие умные руководители. У меня такое ощущение, что над проблемами космической медицины ваш Григорьев работает уже несколько лет — настолько точны и конкретны вопросы, которые он мне задавал». В это время в фойе какой-то авиационный генерал пристально рассматривал себя в зеркало. Глянув в его сторону, Генин добавил: «Нашим бы руководителям хоть немного этого ума. А то разоденутся, как петухи, и потом часами любуются на себя в зеркало».

Еще пример конкретной работы Михаила Григорьевича. Подходил к завершению многомесячный цикл испытаний и подготовки к стыковке с ракетой-носителем 20-тонной орбитальной пилотируемой станции «Алмаз» в штатной комплектации. На космодром прибыла Государственная комиссия во главе с генерал-полковником М. Г. Григорьевым. На предкомиссионный доклад в кругу военных были приглашены А. А. Курушин (начальник космодрома), В. А. Николаенок (заместитель начальника космодрома по космической тематике), П. M. Катаев (начальник четвертого управления, которое испытывало комплекс ракета-носитель «Протон» — ОПС «Алмаз») и др.

Началось совещание. Первым докладывал В. С. Патрушев. Доклад прошел спокойно. Следующим на трибуну был приглашен П. М. Катаев. Он встал, вытащил из кармана справку о техническом состоянии и результатах испытаний ОПС «Алмаз», которую ему подготовили подчиненные и которую он не удосужился до этого даже как следует прочитать.

Михаил Григорьевич распорядился справку спрятать и продолжать доклад «без бумажки». Такого поворота событий никто не ожидал. Все слабо представляли себе состояние дел по орбитальной станции, «не царское это дело» — вникать в детали. Возникла немая сцена.

Первым нашелся А. А. Курушин, который предложил заслушать начальника отдела комплексных испытаний ОПС «Алмаз» № 01 майора А. П. Завалишина. Михаил Григорьевич согласился, но при этом заметил, что если один майор может заменить генерала и двух полковников, то он готов осуществить соответствующие перестановки. Так как Завалишин работал с комплексом практически круглосуточно, то уверенно доложил о его состоянии, оценил все просчеты и результаты, попутно вступил в полемику с начальником ГУКОСА А. Г. Карасем, который, стараясь защитить честь мундира, попытался некоторые промашки командования свалить на действия боевых расчетов космодрома.

В заключение Григорьев констатировал, что космодром все же «лицом в грязь не ударил». Но в последующем, если он хотел узнать реальную картину на комплексе, заслушивал, как правило, А. П. Завалишина.

Позже, когда сняли с должности начальника четвертого испытательного управления П. М. Катаева (несколько солдат выпили хладоагент и, естественно, отдали Богу душу), М. Г. Григорьев вызвал в Главный штаб А. П. Завалишина и предложил ему возглавить управление. Мотивировал свое предложение он так: «При нашей инспекции только твой отдел по научным и опытно-конструкторским разработкам был высоко оценен, имел очень интересные разработки и заделы, необходимые для качественного ведения и анализа результатов испытаний». Завалишин отказался, сославшись на то, что у него нет еще достаточной практики по управлению войсками, что ему рановато идти на такую должность и что на космодроме есть еще целый ряд достойных кандидатов, в том числе и офицеров-фронтовиков. Михаил Григорьевич сказал: «Молодец, за критическую оценку своих возможностей хвалю, расти, но в следующий раз отказа не приму». Начальником управления был назначен полковник А. И. Могила, а его заместителем по испытаниям А. П. Завалишин.

Орбитальная станция «Салют-3» была выведена на околоземную орбиту 25 июня 1974 года. Управление станцией производилось Крымским центром. После проверки основных систем станции в автономном полете 3 июля 1974 года на орбиту был выведен космический корабль «Союз-14», пилотируемый экипажем в составе командира корабля П. Р. Поповича и бортового инженера Ю. П. Артюхина.

Через двое суток, 5 июля, была осуществлена стыковка корабля «Союз-14» с орбитальной научной станцией «Салют-3». После перехода экипажа научная пилотируемая станция «Салют-3» начала функционировать.

Тогда же в Специальном научно-исследовательском институте Министерства обороны СССР (45-й СНИИ МО) разрабатывалась программа создания в нашей стране Системы контроля космического пространства (СКПП). В ходе полета «Алмаза» необходимо было провести один из экспериментов по обнаружению в космосе ИСЗ — в данном случае американской космической станции «Скайлэб». Вот как вспоминает об этом в журнале «Новости космонавтики» один из разработчиков этой программы А. Горелик:

«Летом 1974 года я со своими сотрудниками В. А. Стасевичем и С. С. Эйнштейном приехал в Евпаторию, откуда проводилось управление «Алмазом». С размещением в гостинице были проблемы, и мне посоветовали переговорить с генерал-майором, который командовал всеми организационными вопросами. В его кабинете оказался неизвестный мне генерал-полковник, с которым я и заговорил. Как выяснилось позже, это был председатель Государственной комиссии, заместитель Главкома Ракетных войск стратегического назначения Михаил Григорьевич Григорьев.

Надо сказать, что у меня в руках была книга Л. С. Утченко «Цицерон и его время», и у нас с генералом (по его, естественно, инициативе) состоялся очень интересный разговор о Древнем Риме, о Цицероне — величайшем ораторе всех времен и народов, о Каталине, казни которого он в конце концов добился. У нас установились доверительные отношения. Это и помогло, как ни покажется парадоксальным, провести эксперимент.

Когда мы примерно за сутки рассчитали азимут и угол места американской станции относительно прибора «Сокол», а также время встречи «Алмаза» и «Скайлэба», мы обратились к руководителю полета от фирмы В. Н. Челомея, создавшей корабль «Алмаз», с просьбой провести эксперимент. Однако получили решительный отказ. Аргументы: нет времени, нет энергетики, космонавты устали и т. д.

Полночи я воевал с руководителем полета, но ничего не добившись, позвонил в 5 часов утра генералу М. Г. Григорьеву. Доложил суть вопроса и заручился его поддержкой на проведение работы.

Команда руководителя Государственной комиссии была выполнена, мы передали на борт П. Поповичу и Ю. Артюхину необходимые расчетные данные. Каково же было наше счастье, когда в зале, откуда осуществлялось управление полетом, раздался радостный голос Павла Романовича, возвестивший, что впервые в истории космонавтики по целеуказаниям с Земли космонавт обнаружил американскую станцию».

Программой полета «Салют-3» предусматривалось после девятисуточного автоматического и двухнедельного пилотируемого полета сменить экипаж станции. Поэтому 19 июля 1974 года корабль «Союз-14» в составе П. Р. Поповича и Ю. П. Артюхина совершил мягкую посадку в заданном районе, а на корабле «Союз-15» готовился к полету на станцию другой экипаж в составе командира корабля Г. В. Сарафанова и бортинженера Л. С. Демина. Корабль «Союз-15» стартовал 26 августа 1974 года с экипажем на борту. Старт и первые сутки полета прошли без замечаний. По плану второго дня космонавты выполнили предусмотренную программой отработку техники пилотирования корабля в различных режимах полета, В процессе маневрирования корабль «Союз-15» неоднократно сближался со станцией «Салют-3». До момента причаливания все системы корабля и станции работали как надо, а на участке причаливания в системе управления была отмечена ненормальная работа системы стыковки, что в свою очередь привело к чрезмерному расходу топлива. По решению Государственной комиссии попытка причаливания корабля к станции была прекращена и экипажу дали команду приготовиться к спуску на Землю.

Космонавты Г. В. Сарафанов и Л. С. Демин 28 августа благополучно вернулись на Землю в районе города Целинограда. Поисково-спасательный комплекс ночью, в 23 часа по московскому времени, в сложной метеорологической обстановке обеспечил обнаружение спускаемого аппарата и эвакуацию космонавтов.

23 сентября 1974 года запланированная программа работ в автоматическом и пилотируемом режимах на станции «Салют-3» была полностью выполнена и от станции по команде с Земли отделился возвращаемый аппарат с материалами исследований и экспериментов (410-килограммовая капсула, в которой помещалось около полутора километров отснятой фотопленки). В расчетное время была включена его двигательная установка, аппарат перешел на траекторию спуска к Земле. Перед входом в плотные слои атмосферы произошло отделение двигательной установки, а на высоте 8,4 километра — введение в действие парашютной системы. Возвращаемый аппарат приземлился в заданном районе и был эвакуирован поисково-спасательной службой. Предполагалось, что спускаемые капсулы с информацией будут приземляться еженедельно и раз в месяц транспортный корабль будет доставлять на орбиту новые четыре капсулы, но в полном объеме отработать эту программу на «Салюте-3» не удалось. Забегая вперед, скажу, что не удалось полностью отработать программу и на станции «Салют-4».

Полет станции «Салют-3» был завершен 24 января 1975 года над заданным районом акватории Тихого океана.

Станция проработала в космосе в общей сложности семь месяцев. Научная аппаратура станции «Салют-3», медицинские приборы, экспериментальные устройства позволили, помимо военных задач, провести интересные медико-биологические исследования, определить некоторые физические характеристики космического пространства, а также выполнить съемки, представлявшие большой интерес для поисковых работ геологических партий, составления почвенных карт, выявления загрязнений вод рек, озер и морей, инвентаризации лесов, сельскохозяйственных угодий и т. д. С борта станции, кроме того, выполнялись наблюдения и съемки облачного покрова планеты, тайфунов и циклонов над акваторией Атлантического океана, где в период полета станции проводились эксперименты и исследования по международной программе «Тропэкс-74». В полете станции «Салют-3» были проведены успешные испытания усовершенствованной конструкции бортовых систем и аппаратуры. Был решен ряд новых инженерно-технических задач, в том числе отработаны многорежимная система управления с бортовым вычислительным комплексом, система энергопитания с поворотными панелями солнечных батарей, усовершенствованная система терморегулирования, автономная система навигации, радиотехнические системы.

В ходе руководства Государственной комиссией М. Г. Григорьеву довелось много и плодотворно работать с Генеральным конструктором В. Н. Челомеем. В своей книге «Сквозь пространство и время» А. П. Завалишин пишет: «Встречаясь в процессе испытаний, накануне и в процессе Государственных комиссий и технических руководств, я поражался, как искусно и артистично два замечательных человека, Михаил Григорьевич Григорьев и Владимир Николаевич Челомей, проводили заседания. Они составляли прекрасный дуэт людей, стремящихся познать глубину испытываемой техники и найти ей достойное применение».

Испытатели полигона Байконур единодушны во мнении — много было общего у Владимира Николаевича Челомея, Михаила Федоровича Решетнева и Михаила Григорьевича Григорьева. Им были присущи влюбленность в свое дело, необычайная глубина мышления, широта взглядов, органично сочетающиеся с огромной эрудицией и талантом организатора.

В 1975 году стартовала последняя из этой серии орбитально-пилотируемых станций — «Салют-5». Во время работы на ней экипажа в составе В. Б. Волынова и В. М. Жолобова обнаружился ряд неполадок на станции. Программа полета была рассчитана на перекрытие по длительности 63-суточного полета П. И. Климука и В. И. Севастьянова. Экспериментальная же часть исследований являлась продолжением работы, начатой на орбитальной станции «Салют-3».

Первый месяц космонавты трудились нормально, регулярно выполнялась программа исследований, а затем с орбиты начали поступать сигналы о том, что экипаж испытывает дискомфорт, который мешает ему работать. Особенно тяжело переносил возникающую чрезмерную влажность в отсеках станции бортинженер В. Жолобов. На Земле сразу не смогли определить причины этого явления и меры, которые надо было принимать. Как председателю Госкомиссии, Григорьеву пришлось заниматься этой проблемой. Вот как об этом вспоминает доктор медицинских наук, в то время начальник отдела обитаемости космических аппаратов 4-го НИИ МО В. А. Пухов: «При очередном космическом полете орбитальной пилотируемой станции «Салют» первоначально все шло благополучно, но через несколько дней один из космонавтов повел себя как-то странно, обнаружились непонятные отклонения в организме, стала повышаться температура, появился кашель. Все это встревожило не только Госкомиссию, но и высшее руководство страны. От Григорьева потребовали немедленно решить проблему, чтобы продолжить рекордный по тому времени полет и тем еще раз продемонстрировать преимущества советской космонавтики перед американцами. Состояние космонавта, однако, продолжало ухудшаться, и все более очевидным вырисовывалось решение: полет следует прекратить.

Вот тогда-то Михаил Григорьевич и пригласил для обстоятельной беседы крупнейшего специалиста в области авиационно-космической медицины академика О. Г. Газенко и совершенно неожиданно позвал на эту встречу меня. Пятичасовая беседа состоялась в кабинете начальника Центрального госпиталя Ракетных войск, расположенного в городе Одинцове.

Олег Георгиевич Газенко и генерал Григорьев по рангу и положению были фактически равны, я же поначалу чувствовал себя неуютно, сознавая свое невежество в космонавтике. Однако Григорьев быстро избавил меня от напряжения своими благожелательными вопросами, да и академик повел себя в духе старой русской профессуры. В общем, мы обменивались предположениями, употребляли научные термины, вероятно, не очень понятные Михаилу Григорьевичу. Он требовал разъяснений, заносил пометки в блокнот, выжимал из нас все соки, причем делал это так, что мы и сами изо всех сил старались выложить все, что знаем. Толку от того, увы, не было, поскольку картина состояния и поведения космонавта была совершенно непонятной и запутанной. За пять часов беседы начальник госпиталя раз десять приносил чай и уходил, чтобы нам не мешать. «Может, прекратить полет?» — негромко высказался Газенко, распечатывая третью пачку сигарет и закуривая. Михаил Григорьевич глянул на него так внимательно, что стало ясно — такое решение невозможно. И тогда Олег Георгиевич стал предлагать некие препараты, изменение режима работы космонавта, что-то вроде психотерапевтической беседы с ним и тому подобное. Григорьев слушал внимательно, задавал вопросы, уточнял кое-что, а затем, когда академик закончил, спросил: «Возьмешь на свою ответственность?» Газенко понурился. Григорьев усмехнулся: «Я пошутил. Ответственность должен брать на себя председатель Госкомиссии».

Когда мы выложились сполна и тема исчерпалась, Газенко вдруг спросил о чем-то, связанном с ЦК КПСС. Хотел, так я его понял, знать, почему невозможно прекратить полет.

Михаил Григорьевич прошелся по кабинету, остановился напротив академика, произнес назидательно:

Прочитав эти строки, он внимательно стал всматриваться в глаза Газенко, стараясь угадать, знает ли тот автора четверостишия. На худом породистом лице Газенко появилось то выражение, с помощью какого демонстрируют эрудицию и пытаются скрыть незнание. И тут я, что называется, выскочил, куда меня не звали.

— Алексей Константинович Толстой! — заявил я нагло.

— Верно, — не без удивления молвил Григорьев. — А как называется поэма? Помнишь?

— А как же! — вознесся я. — «История Государства Российского от Гостомысла до Тимашева».

— И главную строчку помнишь? — рассмеялся Григорьев.

— Как не помнить, — ответил я. — «Страна наша богатая, порядка только нет!»

— Вот какие в ракетных войсках ученые, — произнес с гордостью Григорьев, — не академик, а кое-что знает».

В конечном итоге, 24 августа 1976 года, после выполнения 48-суточной программы, полет экипажа был досрочно прекращен. Посадка спускаемого аппарата произошла в заданном районе в двухстах километрах юго-западнее города Кокчетава. Врачи определили состояние космонавтов после приземления как удовлетворительное.

Бывали и другие нештатные ситуации. И всегда Григорьев со всей своей дотошностью пытался понять суть происшедшего и сделать правильные выводы. Из воспоминаний Л. Г. Лагойко, в то время начальника отдела анализа 5-го НИИП МО: «Из председателей Государственных комиссий по испытаниям ракетных и ракетно-космических комплексов оставили неизгладимые впечатления такие яркие личности, как М. Г. Григорьев, К. А. Керимов, А. И. Соколов, Ф. П. Тонких, Г. Н. Малиновский, Е. Б. Волков, Г. С. Титов, Ю. А. Яшин. Почти с каждым из них у меня были постоянные служебные контакты.

Несколько слов об авариях во время испытаний. Они случались нередко. Потенциальными виновниками аварий ракет при запуске и в полете являются боевой расчет, изготовитель и конструктор. Вина боевого расчета устанавливается относительно просто и быстро. С удовлетворением отмечаю, что таких случаев практически не было. Решающим моментом в расследовании причин аварии было установление характера неисправности — конструктивный или производственный? И здесь разворачивались настоящие баталии. Масла в огонь подливали смежные фирмы. Вспоминаю участие в таких разборах Л. Д. Кучмы, отстаивавшего свой завод, и начальника КБ-2 конструкторского бюро «Южное» М. И. Галася, которому принадлежала крылатая фраза: «Это же вам не факт, а было на самом деле!»

Михаил Григорьевич Григорьев прекрасно ориентировался в этих подспудных обстоятельствах, четко отличал, где ведомственные интересы превалируют, а где есть рациональное зерно, и всегда добивался истины в вопросах расследования причин аварийных ситуаций. Вспоминается такой случай. Однажды я как начальник отдела анализа докладывал Государственной комиссии под председательством М. Г. Григорьева об аварии двигателя ракеты-носителя одного из космических аппаратов. Затем выступали представители промышленности, каждый из которых ссылался на мой доклад. Рассердившись на то, что все говорят одно и то же и не выдвигают новых идей, Михаил Григорьевич сказал: «Что вы все — Лагойко да Лагойко! У вас собственные мысли есть или нет? И потом — не надо тут петь дифирамбы Лагойко! Я как председатель аттестационной комиссии в РВСН буду аттестовать его сам!»

Скажу прямо, если бы я получил письменную аттестацию такого выдающегося человека, как Григорьев, я бы этим гордился всю жизнь».

Работать с Григорьевым было нелегко. Он не терпел никакого формализма в работе. Не выносил, когда на совещаниях бубнили по бумажке.

Особенно доставалось некоторым нерадивым командирам на учениях. По должностным обязанностям, Михаил Григорьевич возглавлял Центральный запасный командный пункт (ЦЗКП) РВСН. Если на ЦКП РВСН в расчеты входили начальники различных управлений и служб, то на ЦЗКП расчеты состояли из вторых лиц — заместителей начальников этих управлений и служб. У каждого на учениях были заготовлены так называемые «рыбы», в которых расписывались действия службы по той или иной вводной. «Рыбы» порой долгое время не менялись, и это вызывало у Григорьева законное возмущение: «Ну что ты говоришь, что ты мне докладываешь? Ты сам веришь в то, что все будет происходить именно так? Я жду обоснованного доклада о действиях службы по конкретному вопросу. А пустословие мне здесь ни к чему».

Многие обижались. Я не исключаю даже, что кто-нибудь втихую ненавидел его за то, что не давал спокойно «сидеть на должности» и наслаждаться жизнью. Мерки были высокими, и не каждый соответствовал им. Но в отличие от «прокрустова ложа» — тем, кто соответствовал этим меркам или выходил за их рамки, Григорьев всегда давал высокую оценку.

Говорят, что Михаил Григорьевич был слишком уж требовательным к подчиненным. Что тут можно сказать? Лично я считаю, что требовательность требовательности рознь. В одну из командировок, после моей лекции ко мне подошел командир полка, на вооружении которого был БЖРК (боевой железнодорожный комплекс). Он согласился с выводами лекции (говорил я о необходимости новых подходов к оценке деятельности офицера, пересмотра в корне отношения к людям во всех войсковых звеньях), а потом привел пример «требовательности» со стороны старшего начальника. Представьте себе — боевой железнодорожный ракетный комплекс (БЖРК) вышел на опытное боевое патрулирование и движется по Восточно-Сибирской магистрали. По пути следования стало известно, что на комплекс прибывает командующий армией. На одной из станций, где это позволила обстановка, БЖРК загнали в тупик. По положению, на остановках из состава может выйти только машинист тепловоза для осмотра подвижной техники и командир дежурных сил — два человека. Так было и на этот раз. Тупик оказался захламленным до предела. Судя по всему, территория тупика не убиралась несколько лет, у железнодорожников до этого не доходили руки.

«Как вы думаете, — спросил меня собеседник, — чем закончился визит командующего?» Я промолчал, хотя уже примерно догадался, как развивались события. Командир полка продолжил: «Вертолет приземлился через 15 минут после того, как мы остановились в тупике. Первым делом командующий объявил мне строгий выговор за то, что территория тупика не убрана к его приезду. Долго матерился, и, не заходя даже в поезд, улетел, сильно раздосадованный. А мне тоже стало так обидно, что я не смогу навести порядок в тупике, — ведь расположен он за сотни километров от дислокации полка, но, что самое главное, больше в этот тупик я, может, никогда не попаду».

Вроде бы и требовательность. Но если кто-либо докажет, что это пример деловой требовательности, то в таком случае я — папа римский. Не хочу больше приводить примеров, пишу ведь о Григорьеве. Но все, с кем я встречался в ходе работы над книгой, были единодушны во мнении — Михаил Григорьевич требовал только по делу. И даже когда ругал подчиненного, умел найти такие слова, что люди не обижались, хотя разговор велся порой в довольно жесткой форме, с употреблением «непарламентских выражений».

С Григорьевым можно было поспорить. Характерный пример. На учения РВСН часто привлекались представители других видов и родов Вооруженных Сил. Так было и на очередном учении. Идет заслушивание на ЦЗКП о действиях по очередной вводной. Григорьев забраковал одно выступление, другое. На очереди — заслушивание представителя от ГУКОС (Главное управление космических систем). Поднимается офицер в звании капитана второго ранга. Начинает говорить. Григорьев через минуту с раздражением его перебивает. Тот не выдерживает: «Товарищ генерал-полковник! Я наслышан о том, что вы прекрасно разбираетесь в обсуждаемом вопросе. Но вы не знаете наших последних разработок и, не дослушав до конца, перебиваете меня. Дайте мне время — 15 минут, и я постараюсь доложить вам по существу! И прошу меня не перебивать!» Григорьев соглашается. А в конце выступления дает такую оценку: «А ведь и правда — дело говорит! Я прошу присутствующих учиться на этом примере, как надо подходить к оценке обстановки и планировать действия своих служб».

А. П. Завалишин вспоминает, что у начальника испытательного управления космодрома Байконур Анатолия Иосифовича Могилы, прекрасного человека и неплохого специалиста, была одна существенная особенность: он патологически боялся М. Г. Григорьева. Наезды первого заместителя ГК РВСН по испытаниям ракетно-космической техники «выводили его из строя». Особенно Могила пасовал перед ним при разборах замечаний и недостатков по радиоэлектронным системам, так как ему, механику по образованию, не понимавшему многих физических процессов, трудно было объяснять причины и последствия дефектов, отказов. И хотя Завалишин подробно инструктировал его по всем вопросам, все равно толковых ответов от Могилы Григорьев добиться не мог.

Но выход был найден. Когда приезжал Михаил Григорьевич, А. И. Могила усаживал А. П. Завалишина посередине, как буфер между собой и Григорьевым. Этот обряд вошел в привычку. Григорьев, смеясь, спрашивал: «Ты, Могила, опять подсовываешь мне Завалишина?» На что тот отвечал, не кривя душой: «Так точно! Не могу и не хочу переозвучивать его с ошибками». — «Ну, тогда учись!» — соглашался Михаил Григорьевич.

Следует остановиться подробно еще на одной черте Григорьева — мастерском владении словом. Особенно важно это умение для руководителя любого ранга. С его помощью командир способен отмобилизовать людей на выполнение, казалось бы, нерешаемых задач.

Как профессиональный лектор, сожалею, что не довелось ни разу услышать выступления Михаила Григорьевича. Зато мне иногда доводилось слышать «короткие» и, главное, «емкие» выступления отдельных командиров самого различного ранга. Некоторые запомнились на всю жизнь. Например, в середине 70-х годов встречали «целинников» из нашей дивизии в Забайкалье. Замышлялось, что выступление командира дивизии будет не по бумажке — надо было просто сказать несколько добрых слов в адрес личного состава целинной роты, которая вернулась с уборки урожая без потерь. Несколько военнослужащих были представлены к правительственным наградам. Митинг у прибывшего железнодорожного состава получился действительно непродолжительным. И речь запомнилась. Она была «яркой и короткой». Командир пристально оглядел прибывших и изрек: «А чего это вы позарастали все … вашу мать, как Карлы Марксы? Хоть сейчас вас на большую дорогу выпускай». После этого последовало несколько фраз о том, что за своим внешним видом военнослужащий должен следить неусыпно, и на этом митинг завершился. До сих пор гадаю, что все же крылось за этим выступлением — то ли комдив хотел приравнять прибывших целинников к классикам марксизма-ленинизма, то ли у него Карл Маркс ассоциировался с «разбойником с большой дороги»?

Рассказывают, что Михаил Григорьевич не любил витиеватых и псевдонаучных речей. Подчиненных и всех тех, с кем приходилось работать (в том числе и ученых), просил выражать мысли просто и доступно. Однажды на очередном совещании выступал начальник одного из НИИ. Выступление начал витиевато, сыпал различными научными терминами, но по существу говорил мало. Григорьев, наконец, не выдержал: «Слушай, ты еще кандидат наук или уже защитил докторскую?» Докладчик не без гордости сообщил, что он уже доктор, на что Михаил Григорьевич ответил: «Вот почему я вообще ничего не смог понять из твоего выступления».

Сам он в своих речах стремился к простоте и доходчивости. Яркий пример тому — выступления Григорьева перед самыми различными аудиториями, особенно на итоговых проверках. Почему-то его слово запоминалось многим, с кем мне довелось разговаривать.

Для непосвященного читателя. Итоговые проверки в армии — это, помимо огромного напряжения физических и духовных сил сотен и тысяч военнослужащих, еще и большой спектакль, включающий в себя как элементы трагедии, так и комедии. Проверки делятся на внезапные и плановые. Внезапные — это когда о них становится известно за несколько часов до их начала. На моей памяти полной внезапности удавалось достичь крайне редко, а если удавалось, то эти проверки входили в историю как легенды.

Плановая итоговая проверка — это когда о ее начале становится известно, по крайней мере, за полгода и когда для полной подготовки к ней, как правило, не хватает двух дней. Можно было перенести проверку на месяц позже, но для полного завершения подготовки все равно не хватало все тех же двух дней.

Порой доходило до курьезов. Как-то летом вылетаем на итоговую проверку из штаба Оренбургской ракетной армии в город Пермь. Командир дивизии предупреждает, что принять борт не в состоянии, так как над промышленным городом Пермь висит смог. Перспективы нерадостные. Смог будет висеть еще несколько дней. На следующий день инспекторская группа вылетает в Нижний Тагил, благо — там тоже дислоцировалась наша дивизия. Прилетели, пообедали, едем на железнодорожный вокзал, садимся в поезд, приезжаем на следующий день рано утром в Пермь. Погода замечательная. Никакого смога над городом нет. Приезжаем в дивизию. Интересуемся у летчиков авиационной эскадрильи — какая вчера была погода? Летчики отвечают: «Миллион на миллион!»

Зато двое суток выиграно. Все в дивизии свежевыкрашено. Проверяющие липнут к стенам и дверям, матерятся.

Итоговая проверка, как правило, длится в течение 7–9 суток. По результатам работы готовится разбор. Это апофеоз проверки. Каждому проверяющему по своей службе надо написать как можно больше недостатков, причем написать творчески, с огоньком. Для некоторых военачальников в разборе обязательно должны быть эмоциональные места типа: «А где же в это время были вы, товарищ Иванов? Где здесь просматривается воспитательная работа? Где контроль за людьми, о котором мы вам постоянно напоминали? Куда Вы смотрели?» Высший шик, когда эмоциональные места для начальника выделены красным фломастером. (Именно вот здесь надо сделать сердитое лицо, побагроветь от возмущения и разрядиться пафосом и гневом!) Были мастера написания разборов, они высоко ценились у командиров всех степеней.

Мне довелось служить в различных управленческих звеньях — от полка до Главного штаба РВСН. Сам нередко участвовал в написании разборов. Бывало всякое. Случалось, что материалы, подготовленные мной, швыряли чуть ли не в лицо (иногда даже не читая), орали, что я не уловил мыслей, обуревавших на тот момент очередного «полководца» и т. п. Поэтому мне очень интересны были рассказы очевидцев о том, как проводил разборы Михаил Григорьевич.

Вспоминает полковник в отставке И. П. Терехов: «Григорьев своей дотошностью изводил буквально всех, пытаясь в любом вопросе дойти до «глубины». Например, Маршалу Советского Союза Н. И. Крылову готовились доклады на 200 страниц и более, он очень доверчиво относился к разработкам, почти не правил подготовленные материалы и, читая их, расставлял по тексту странные знаки препинания, похожие на запятые, но не внизу строк, как обычно, а наверху. Как позже выяснилось — это были «дикционные» знаки препинания. Хотя надо отдать должное — Николай Иванович обладал незаурядным искусством яркой публичной речи.

С Григорьевым все было значительно сложнее. Крупные учения проводились с определенной периодизацией, но были и накладки. Помню, весной 1972 года после только что проведенного учения в объединении, дислоцированном в европейской части Союза, было решено сразу же провести такое же учение с аналогичной темой с объединением, расположенным в Забайкалье, но под руководством не Главнокомандующего, а его заместителя — М. Г. Григорьева.

Все, кто трудился над материалами разборов, знают: труд намного облегчается, если предварительный материал будет подготовлен заранее, еще до выезда в войска, то есть до начала учения. По этому поводу даже существовала байка, как генерал, выезжая в войска, нигде не бывал, зато делал гениальные разборы, поскольку вычислил идентичность самых живучих недостатков.

Этим методом пользовался и я: основа, структура доклада готовилась заранее, а потом оставалось только нарастить ее «живой фактурой». Тем более что на сей раз после работы комиссии, возглавляемой Н. И. Крыловым, у нас был обстоятельный материал, поэтому мы не особо торопились. Но когда наступил критический момент (до разбора остались одни сутки), я доложил уточненный текст генерал-полковнику М. Г. Григорьеву. Не прошло и получаса — звонок и обычное короткое: «Зайди!» Еще не дав мне войти в кабинет, он со злостью бросил: «Ты что мне принес? Газетную статью? Ты сам-то видел то, о чем пишешь? Немедленно переделать!»

«Легко сказать — переделать, — подумал я, выйдя из кабинета. — Маршалу подобный материал понравился, а ему подавай другой. А какой, ведь оставались одни сутки?» Иду к операторам — как будем поступать? Они разводят руками — дескать, мы тоже не знаем, чего он хочет.

«А, была не была!» — подумал я и иду обратно к Григорьеву:

— Товарищ генерал-полковник, офицеры группы разбора в затруднении. Мы не совсем представляем, в каком духе готовить доклад.

— Где офицеры?

— В классе оперативной подготовки.

— Пошли.

Зашел в класс, взял кусок мела, подошел к доске и стал по пунктам излагать, сопровождая меловой записью, структуру доклада.

«Как хорошо, когда знаешь, чего начальник хочет», — слушая Григорьева, подумал я, и за несколько часов подготовил и успел отпечатать материал.

Прочитав доклад, Григорьев сказал: «Ну вот, совсем другое дело».

После длительной работы с Михаилом Григорьевичем я понял, что подготовка материалов для него требует особого искусства. Нужно «нутром» чувствовать назревшую войсковую проблематику и глубоко знать реальное, а не «докладное» состояние дел на местах. Надо подавать этот материал так, чтобы служащие воспринимали его не как очередной разнос, а как обстоятельный анализ и умную программу дальнейшей работы. В подобных докладах все негативные моменты должны быть тщательно обоснованы, а критика обязана быть доброжелательной и объективной. Эти материалы должны также содержать благодатную «пищу» для последующих научных проработок. И наконец, итоговые документы по результатам учений должны закладывать фундаментальную основу под уставные и другие нормативные документы, регламентирующие все стороны повседневной и боевой жизнедеятельности войск».

Но в большинстве случаев Михаил Григорьевич откладывал подготовленный для него текст и говорил: «Частные разборы с вами проведены. Обо всех недостатках вам сказали. Еще больше недостатков вам удалось скрыть, и о них вы знаете лучше нас. Поэтому давайте поразмышляем…»

Дальше в течение 1,5–2 часов Михаил Григорьевич размышлял. О перспективах развития ракетно-ядерного и космического оружия, о новых подходах к организации эксплуатации ракетного вооружения, о системе боевого дежурства, о месте каждого офицера в вопросах поддержания боевой готовности. Слушали такие выступления, как правило, затаив дыхание, потому что редко можно было услышать такой разбор. И никого эти выступления не оставляли равнодушным. Еще долго после отъезда комиссии офицеры делились друг с другом впечатлениями об услышанном.

Вновь обратимся к воспоминаниям соратника М. Г. Григорьева генерал-полковника Г. Н. Малиновского: «Не припомню ни одного плохого слова о нем как о командире и человеке. Из моего личного общения с Михаилом Григорьевичем я бы добавил его очень высокую личную организованность в ратном труде, умение работать с военными строителями и особенно с промышленностью. Говоря о личной организованности, следует отметить способность Григорьева при очень большой нагрузке не терять контроля за истинным состоянием дел на большинстве участков работы. Эта «цепкость» Михаила Григорьевича очень активизировала труд его подчиненных, знавших, что рано или поздно к оценке их работы командир подойдет. Как правило, Григорьев не «перетягивал» за собой проверенные кадры и на новом месте службы внимательнейшим образом изучал полученное «наследство», воспитывал новых подчиненных своей высокой требовательностью, своим постоянно растущим авторитетом и доверием, которые надо было заслужить.

Оценка же неудовлетворительной деятельности кого-либо из подчиненных была суровой, как правило, с большой долей сарказма, но без унижения. Интересно, что Михаил Григорьевич находил возможность заметить положительные результаты в труде у ранее им наказанных подчиненных и умел гласно, особо подчеркнуть эти достижения. А это уже показатель большой человеческой души такого командира. К сказанному следует добавить, что Михаил Григорьевич всегда стремился расширять круг лично ему знакомых подчиненных, и не только в штабах и управлениях, но прежде всего на рабочих местах, боевых постах — в подразделениях и частях. При хорошей памяти на лица и фамилии это делало его очень осведомленным. Подготовленные ему штабом материалы для подведения итогов работы в частях и соединениях и разборы проведенных учений и тренировок в войсках генерал Григорьев использовал как канву, вкладывая в оценку действий войск значительную часть своих личных впечатлений, с конкретными фактами и фамилиями. Такие доклады мало кого оставляли равнодушными.

Не следует считать, что приведенные выше командирские качества и приемы работы были свойственны только ему. Они присущи большинству зрелых военачальников, но в личности Михаила Григорьевича они проявлялись очень ярко, вполне гармонируя с его природной любознательностью, непосредственностью и выработанной службой силой воли и организованностью в труде.

Не имея непосредственного инженерного, а тем более строительного образования, М. Г. Григорьев тем не менее считался знатоком в вопросах техники и вооружения, хорошо разбирался в вопросах технологии и экономики капитального строительства. Не случайно «едких» вопросов Григорьева побаивались и мы — инженеры и военные строители».

Вне службы, на отдыхе, Михаил Григорьевич не уединялся. Был очень подвижен, любил шутку, острое слово, песню. Умел поддержать компанию, но в выборе компании был очень избирателен.

Еще один эпизод. Во время одной из командировок М. Г. Григорьева в войска поступила серьезная шифровка. В очередной раз объявлялось о начале беспощадной борьбы с пьянством, о том, что офицеры Главкомата во время поездок в войска увлекаются походами в бани, сауны и т. п. Поэтому впредь — никаких бань! Шифровка была подписана Главнокомандующим РВСН В. Ф. Толубко и генерал-полковником П. А. Горчаковым. Принесли шифровку Григорьеву. Он внимательно прочитал ее, посмотрел на подписи, а потом произнес: «О, и Петр Андреевич подписал. Сейчас я ему позвоню». А надо сказать, что член военного совета РВСН, Герой Советского Союза генерал-полковник П. А. Горчаков был большим мастером по части бань и выпивки, что, конечно, ни в коей мере не принижает всего того положительного, что он сделал на своем посту. Дальше состоялся разговор по телефону: «Петр Андреевич, прочитал я документ — очень серьезно! Но все дело в том, что мы с группой офицеров в командировке уже десять суток. И еще неделю будем здесь находиться. Может, прикажете нам в солдатскую баню идти? Ведь завшивеем без бани». Горчаков миролюбиво ответил: «Тебя, Миша, эта шифровка не касается!» На что Григорьев не без сарказма ответил: «Это что же подумают обо мне офицеры, с которыми я месяцами нахожусь в войсках, если я позволю себе сходить в баню, а им категорически запрещу подобное. В общем, Петр Андреевич, докладываю тебе как начальнику политического управления — сегодня у нас с офицерами банный день!»

Григорьев был широко образованным человеком — много и системно читал, был интересным и содержательным собеседником. В домашнем архиве Григорьевых сохранилась всего лишь одна тетрадь с его записями. Это не удивительно — он имел дело с совершенно секретной техникой и документами и свободных записей не вел. В этой же тетради он делал пометки, касающиеся вопросов воинской дисциплины. Что характерно? Свои размышления он подкрепляет высказываниями видных полководцев, военных теоретиков и, что особенно впечатляет, выдержками из произведений классиков русской литературы — Л. Н. Толстого, А. И. Куприна, Ф. И. Достоевского и многих других. И хотя в доме была очень хорошая библиотека, все же задумываешься — когда он только находил время для чтения?

Круг интересов у Михаила Григорьевича был обширен. Примечательно то, что он находился со многими представителями творческой интеллигенции Москвы в довольно-таки дружеских отношениях. Среди тех, с кем он часто общался, — Олег Ефремов, многие актеры Центрального театра Советской Армии.

Перебирая друзей Михаила Григорьевича, мы можем найти немало незаурядных личностей. Одним из них был Павел Гордеевич Новиков. С ним Григорьев познакомился, когда отдыхал в санатории «Фрунзенское». Новиков в то время был егерем в местном охотхозяйстве, где о нем ходили легенды. Он в одиночку «вязал» по пять вооруженных до зубов браконьеров, был человеком бесстрашным и мужественным. Такие люди глубоко импонировали Григорьеву. Сам же егерь дружбой с Михаилом Григорьевичем очень дорожил. В последующем, став директором Никитского ботанического сада, Павел Гордеевич развел плантации роз и наладил промышленное производство розового масла. Позже неугомонный Новиков переехал в поселок Гвардейское, где в степи создал рукотворное озеро и занялся рыбоводством, а также выведением новых сортов черешни. Для этой цели в местной администрации он добился устройства отводного рукава от канала Днепр — Крым. В один из приездов Михаила Григорьевича в гости к Новикову тот выставил на стол около ста тарелок с черешней. Ни один сорт по вкусу не походил на другой. Григорьеву нравились такие неугомонные люди, желающие сделать жизнь лучше и красивее.

Михаил Григорьевич очень внимательно следил за теми произведениями искусства, в которых отражалась жизнь и работа ракетчиков. Он был главным консультантом фильма «Укрощение огня», встречался с создателями фильма, актерами, занятыми на съемках. Посмеивался над некоторыми несообразностями. Известно ведь, что запуск первых спутников Земли, межпланетных автоматических станций, первых космонавтов осуществляли боевые расчеты ракетных испытательных частей. Но в фильме ракеты запускают чисто гражданские специалисты в аккуратной спецодежде, вылощенные. Было немало и других огрехов. В ответ на замечания Михаилу Григорьевичу объясняли, что такой сценарий одобрен «на самом верху» и невозможно уже что-либо изменить.

В своей книге «Ракеты и люди» Б. Е. Черток, который тоже был консультантом фильма, так сказать, от ученых кругов, приводит интересный эпизод. На одном из заседаний консультантов Борис Евсеевич высказал мысль о том, что было бы неплохо, чтобы в фильме прошла тема репрессий. Известно же, что Сергею Павловичу Королеву пришлось побывать и на Колыме, и поработать в так называемых «шарашках», организованных по инициативе Л. П. Берии. М. Г. Григорьев возразил: «Борис Евсеевич, я вас очень уважаю как специалиста, но удивляюсь вашей наивности в политике. Ну кто в наше время это потерпит?! Я не пожалею средств, чтобы показать настоящие пуски. Мы выдумываем бункеры и строим декорации пультовых, о которых пока только мечтаем — это все пройдет. А вот воспоминания о репрессиях не имеют ничего общего с задачами фильма…»

Генерал-лейтенант В. М. Сизов, в то время заместитель командира ракетной дивизии, рассказывал мне, что в один из приездов в Кострому Григорьев попросил его в выходной день организовать поездку по историческим местам города. Во время этой поездки Михаил Григорьевич поделился с ним своей заветной мечтой — объездить во время отпусков все города Золотого кольца России, причем сделать это не наспех, а обстоятельно, не пропустив ни одной достопримечательности. Конечно же эта мечта осталась нереализованной — слишком напряженной и загруженной была жизнь у Григорьева. Но мечта-то стоящая!

Все офицеры, которым довелось побывать с ним в командировках, отмечают, что не было практически ни одного выезда в войска, когда офицеры, сопровождавшие Григорьева, не посетили бы какой-либо интересный музей или спектакль в местном театре. При этом Михаил Григорьевич неустанно подчеркивал, что без соответствующего культурного роста не может быть и высокоэрудированного, знающего офицера. Казалось бы, ну какая связь между ракетной техникой и спектаклем в театре? Не знаю, может быть, Михаил Григорьевич нашел эту связь интуитивно, а может, был знаком с тогдашними исследованиями американских психологов и социологов. В те годы в США часто практиковались семинары с управленцами крупного ранга. И изучали они на этих семинарах вещи, совершенно не связанные с управленческой деятельностью — читали и разбирали классические произведения мировой литературы, посещали художественные выставки и музеи, премьеры кинофильмов с последующим их обсуждением. Что характерно, после таких двух или трехнедельных семинаров эффективность работы управленца возрастала почти вдвое, и такой подзарядки ему хватало почти на год.

Есть у творческих личностей состояние, которое не всем присуще — это состояние некой комфортности. Возникает оно, когда человек находится в кругу единомышленников, близких ему по духу, равных по знаниям. Это состояние нельзя сравнить ни с чем. Так вот, Михаил Григорьевич, в силу своей талантливости, глубоких знаний, на мой взгляд, очень часто его испытывал. Он ни перед кем не тушевался. Многочисленные совещания с учеными самых разных рангов, на которых ему приходилось не только присутствовать, но и выступать непосредственным организатором, как правило, начинались с того, что он осматривал внимательно аудиторию, а затем следовало добродушное: «Ну что, академики, чем порадуете сегодня?» И так как в зале действительно, как правило, присутствовали несколько академиков, создавалась какая-то особенная атмосфера и чувство того самого комфорта, когда всем сразу становилось интересно участвовать в обсуждении той или иной проблемы.

Григорьев был истинно русским человеком, патриотом. Нет-нет да и прорывался у него этот «русский дух».

Вспоминают ветераны-фронтовики: «Как-то, после очередного залпа, командир бригады с начальником разведки Амбаловым и начальником связи Самаровым, в сопровождении топографов Симакина и Рыбакина направились вслед за атакующей пехотой на высоту Малый Кариквайвишь, чтобы самим увидеть результаты бригадного залпа. Оказавшись в зоне эллипса огня бригады, все с удовлетворением отметили, что залп лег точно по цели. Опорный пункт немцев был взорван.

Карабкаясь на Кариквайвишь, как-то само собой получилось, что вся группа вытянулась в цепь. «7-я наступает фронтом», — улыбаясь заметил комбриг. Пройдя передний край противника, группа миновала два блиндажа, из которых немцы продолжали вести огонь. Михаил Григорьевич приказал Рыбакину бросить в один из них гранату. После ее взрыва из блиндажа вылез с поднятыми руками гитлеровец. «Война для вас окончена, — сказал, обращаясь к нему, командир, — выводи всех из блиндажа». Вот и пригодилось командиру знание немецкого языка, которым он владел в совершенстве. Немец вернулся и вынес сперва нашего мертвого солдата, видимо, ворвавшегося туда во время атаки, затем убитого фашиста. Из другого блиндажа вышел еще один немец, бросил оружие и поднял руки. Прихватив с собой пленных и осмотрев разрушенные укрепления, группа в хорошем настроении повернула обратно. Возвращаясь, внезапно попали под яростный огонь противника. Немцы бросились на землю, прижались к ней и не в состоянии были двинуться с места. «Вояки! Русский солдат идет не сгибаясь, а вы от своих же снарядов готовы в землю влезть», — сказал, обращаясь к ним, Григорьев. Говорил он это на русском языке, и только потом осознал Симакин, что данная фраза предназначалась явно не для немцев, а для нас, для нашей бодрости. Поблизости снова разорвался снаряд, и большой камень упал прямо перед командиром. «Так ведь и убить могут», — спокойно заметил он и прибавил шагу. Вернулась вся группа в расположение благополучно, с живыми трофеями — двумя немцами».

Еще пример. Председателя НТК В. М. Рюмкина сослуживцы поздравили с 60-летием. Открытка была шутливого содержания. Посредине открытки отпечатали как бы официальное поздравление за подписью первого заместителя ГК РВСН генерал-полковника Григорьева.

Михаил Григорьевич открытку подписал, а затем сделал собственную приписку: «P. S. Я рад, что длительное время пришлось работать вместе. Спасибо за честный труд. У Вас хорошая голова и чистая совесть. У настоящих русских — это ценится».

Коротко и емко, а главное, от этой приписки веет добротой, человечностью и гордостью за настоящих русских, каким был и сам Григорьев.

Михаил Григорьевич всегда дивился красоте и богатству русского языка. Идет разбор после итоговой проверки. Выступает очередной проверяющий: «В ходе проверки обнаружены частые недовложения продуктов в офицерских и солдатских столовых». Григорьев встрепенулся: «Так, повторите, пожалуйста, последнюю фразу». И, послушав, прокомментировал: «Если выразиться попроще, то это означает, что воруют систематически».

Во время испытаний орбитальной пилотируемой станции (ОПС № 2) «Салют-3» один из сотрудников НПО «Вымпел» уронил на пол 400-килограммовую капсулу со специальной информацией, снаряженную мощным пороховым зарядом и пиротехническим запалом. Только по счастливой случайности не произошел взрыв, появилась небольшая вмятина на корпусе капсулы. Долго заседало техническое руководство, разбирая этот случай и его последствия. Решено было доложить о происшествии председателю Госкомиссии. М. Г. Григорьев сразу понял, какая опасность для номеров боевого расчета могла возникнуть, но ожидаемого разноса не последовало. Прочитав доклад, Григорьев неожиданно рассмеялся. Оказывается, его рассмешила фраза в докладе «о нештатном соприкосновении ампулы с полом…». Он сказал при этом: «Русский язык настолько богат, что одной фразой можно приукрасить даже откровенное разгильдяйство».

В апреле 1981 года генерал-полковник М. Г. Григорьев был назначен военным инспектором — советником Группы генеральных инспекторов Министерства обороны СССР. Произошло это очень внезапно, без всяких объяснений, что позже дало почву для самых различных предположений, вымыслов и догадок.

Например, в журнале «Новости космонавтики» (№ 3 за 2001 год) авторы статьи «Космические аппараты радиолокационного наблюдения, созданные в НПО машиностроения» В. Витер, В. Петровский, А. Кучейко пишут: «По заданию Министерства обороны НПОмаш на базе ОПС «Алмаз» (стартовая масса более 18 тонн) разработало автоматический КА всепогодной оперативной видовой разведки.

Идея создания такого аппарата имела немало высокопоставленных противников, среди которых был министр обороны Д. Ф. Устинов. Попыткам заморозить программу противодействовал председатель Госкомиссии первый заместитель ГК РВСН М. Г. Григорьев (в дальнейшем за поддержку программы он поплатился карьерой)».

Трудно сказать, что только это сыграло такую важную роль в военной судьбе Михаила Григорьевича. Слишком много «подводных течений и камней» существовало тогда в отношениях между военным отделом ЦК КПСС, Военно-промышленной комиссией, Министерством обороны и т. п., чтобы сделать только такой однозначный вывод.

Есть еще несколько версий, но они не находят документального подтверждения.

Полковник Л. Г. Лагойко пишет, что с Григорьевым расправились за ракету 15А30. Был такой неприятный случай, который в Ракетных войсках имел большие последствия. Эта ракета была принята на вооружение, не пройдя всего цикла полетных испытаний, то есть без пяти положенных запусков на предельную дальность в акваторию Тихого океана. Ракета стояла на боевом дежурстве, когда выяснилось, что при запусках на участке газодинамического старта ракеты из шахты в приборном отсеке возникают колебания, недопустимые по амплитудам и частотам для нормальной работы гироскопических приборов. В конечном итоге это приводило к тому, что ракета в полете вела себя так, как «ей вздумается», что было чревато совершенно непредсказуемыми последствиями. Лагойко дальше пишет: «Уже после устранения этих злополучных продольных колебаний в конце полета первой ступени Д. Ф. Устинов, возглавивший после смерти А. А. Гречко Министерство обороны, воспользовался случаем, чтобы обвинить Е. Б. Волкова (начальника 4-го НИИ МО, председателя Госкомиссии по этой ракете) и М. Г. Григорьева в отказе от проведения испытания ракеты на максимальную дальность полета и уволить их с занимаемых должностей».

Что касается Е. Б. Волкова, то он точно пострадал. Я читал материалы его персонального дела, где он предстает в виде «стрелочника», потому что обвинения в его адрес явно высосаны из пальца. Так получилось, что решение о принятии данной ракеты на вооружение принималось без учета мнения председателя Госкомиссии. М. Г. Григорьева в данном случае никто к ответственности не привлекал, и его подпись на окончательном решении о приемке ракеты отсутствует.

Генерал-полковник Г. Н. Малиновский пишет другое: «Михаил Григорьевич Григорьев был уволен из армии под благовидным предлогом — заболевание. Истинная причина была значительно глубже — давняя неприязнь с В. Ф. Толубко. Мне было искренне жаль Григорьева. Большой дружбы между нами никогда не было, да и быть не могло. Но Григорьев в моей жизни оставил значительный след. Деловитость, постоянное стремление познать вооружение до тонкостей, умение держать данное слово и сдерживать эмоции — эти замечательные качества его характера очень поддерживали его авторитет в войсках. Григорьев во многом дополнял Владимира Федоровича Толубко. Но по кадровым вопросам главком с ним не советовался или делал это для приличия, когда вопрос о замене уже был, в принципе, решен».

По документам, имеющимся в архиве РВСН, эти взаимоотношения конечно же не проследишь, потому что недоброжелательство, интриги никогда не оформляются документально. Вот, например, что писал В. Ф. Толубко через полгода нахождения в должности Главкома в аттестации от 5 ноября 1972 года на первого заместителя Главнокомандующего РВСН генерал-полковника М. Г. Григорьева:

«Тов. ГРИГОРЬЕВ M. Г. — один из ветеранов-ракетчиков, принимал активное участие в формировании и становлении ракетных частей. В 1950 году он сформировал и в течение нескольких лет командовал одной из первых ракетных бригад.

Главнокомандующий Ракетными войсками генерал армии В. Толубко».

За время службы в Ракетных войсках приобрел большой опыт подготовки, обучения и постановки соединений и частей на боевое дежурство по освоению новых ракетных комплексов. В течение многих лет генерал М. Г. Григорьев был председателем Государственной комиссии по испытаниям новых образцов ракетного вооружения, проявив при этом высокое трудолюбие и принципиальность в решении поставленных задач, за что в 1967 году удостоен почетного звания лауреата Ленинской премии.

В должности первого заместителя Главнокомандующего Ракетными войсками с апреля 1968 года. Обладает хорошими организаторскими способностями и волевыми качествами, прилагает много сил и инициативы для поддержания и дальнейшего повышения боевой готовности и укрепления воинской дисциплины Ракетных войск.

Генерал М. Г Григорьев часто бывает в войсках, возглавляя комиссии по всесторонней проверке, оказанию на местах необходимой практической помощи командирам и штабам. Много уделяет внимания организации боевого управления с запасного ЦКП, взаимодействию и координации деятельности всех управлений и служб Главнокомандующего.

Лично тов. Григорьев много работает над повышением своих военных и технических знаний, хорошо знает ракетную технику и основы ее боевого применения. Систематически работает над изучением вопросов марксистско-ленинской теории, часто выступает перед офицерами с лекциями и докладами, принимает активное участие в общественно-политической жизни, является депутатом Верховного Совета РСФСР.

Вывод: Занимаемой должности первого заместителя Главнокомандующего Ракетными войсками стратегического назначения вполне соответствует.

А вот выдержка из последней аттестации на М. Г. Григорьева, подписанной Главнокомандующим РВСН В. Ф. Толубко в связи с переводом его первого заместителя на почетную и ни к чему не обязывающую должность военного советника Группы генеральных инспекторов Министерства обороны:

«За время прохождения службы в Вооруженных Силах СССР аттестуется только положительно. Имеет большой опыт командно-штабной работы. Обладает высокими организаторскими способностями. Как ракетчик внес большой личный вклад в развитие РВСН. Хорошо знает технику, неоднократно назначался председателем Госкомиссии по испытаниям образцов ракетного вооружения и космических систем. С возложенными обязанностями справлялся успешно. Умело организует взаимодействие с представителями оборонных отраслей промышленности, НИИ, КБ. Вносит большой вклад в повышение боевой готовности войск и эффективности вооружения. В 1967 году удостоен Ленинской премии. Товарищ М. Г. Григорьев уделяет большое внимание вопросам перспектив развития вооружения, научного сопровождения проводимых в войсках мероприятий. Много и с большой отдачей работает в войсках. Постоянно повышает свои военно-технические знания… требователен, принципиален, внимателен к людям, пользуется авторитетом среди личного состава войск, офицеров и генералов центрального аппарата…»

Ну разве можно упрекнуть Владимира Федоровича в какой-либо предвзятости? Тем не менее все, кто в то время служил в управлении Главнокомандующего, не отрицают, что отношения между В. Ф. Толубко и М. Г. Григорьевым были далеко не однозначными.

Михаил Григорьевич никогда не молчал, когда видел несправедливость, был очень принципиальным при решении значимых для РВСН проблем. Свое мнение высказывал всегда прямо, без околичностей. Немецкий писатель Жан Поль (И. П. Рихтер) когда-то сказал: «Добропорядочные люди наживают больше врагов своими речами, чем негодяи своими делами». Как бы то ни было, но особенно последние месяцы службы Михаила Григорьевича с В. Ф. Толубко были действительно очень напряженными. Они порой демонстративно не замечали друг друга.

Я не стал копаться в этих отношениях. Боюсь быть субъективным. Те, кто служил непосредственно с В. Ф. Толубко, яростно доказывали мне, что Владимир Федорович был кристальной души человек. Другие с неменьшим пылом убеждали меня, что он искалечил немало судеб. К людям такого масштаба обывательские мерки не применимы, поэтому я оставляю этот вопрос открытым. Лично я так и не понял, почему Михаилу Григорьевичу сказали о переводе на другую работу после того, как был подписан приказ министра обороны. Обычно такие вопросы решаются загодя.

По тому времени должность генерального инспектора была почетной. Как правило, в эту группу, получившую ироническое название «райской группы», назначали маршалов Советского Союза, главных маршалов родов войск, генералов армии. Конечно, в этой группе специалиста-ракетчика такого уровня, как Григорьев, не было. Но перевод Михаил Григорьевич воспринял очень тяжело. Его оторвали от дела, которому он посвятил лучшие годы своей жизни. Он замкнулся, мог часами сидеть в задумчивости, видимо прокручивая в памяти пережитое. Когда встречал сослуживцев, то оживлялся, бесконечно расспрашивал о положении дел в войсках, интересовался буквально всем, что было связано с ракетами.

Умер Михаил Григорьевич 12 ноября 1981 года.

Заслуги генерал-полковника М. Г. Григорьева перед Отечеством оценены по достоинству. В числе наград — два ордена Ленина, четыре ордена Красного Знамени, орден Отечественной войны I степени, два ордена Красной Звезды, орден «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР» III степени, два иностранных ордена, более 20 медалей.

Он являлся депутатом Верховного Совета СССР, РСФСР, УССР нескольких созывов, был делегатом XXII, XXIV, XXV и XXVI съездов КПСС.

И последняя почесть, как признание огромных заслуг М. Г. Григорьева перед Родиной — он похоронен на Новодевичьем кладбище столицы. Если мы пойдем по центральной аллее Новодевичьего кладбища к могиле Н. С. Хрущева, то в 18 ряду найдем могилу генерал-полковника Григорьева. В декабре 2002 года на могиле Михаила Григорьевича был открыт прекрасный памятник. Случилось это спустя двадцать один год после смерти военачальника. Так уж вышло. Но важно другое, то, о чем я писал в самом начале книги, — он остался в памяти людей, которые с ним служили.