Сегодня Даша уезжает в санаторий. Мама суетится возле сумок, отец нервно поглядывает на часы. Илья вызвал такси, и оно уже три раза просигналило.

— Ну, с Богом!

Илья поднял чемодан.

— Дочка, врачей слушайся, обязательно слушайся врачей.

Даша засмеялась.

— Они же ничего не понимают!

— Есть такие, что понимают. Например, Стелла Ростиславовна.

Дашу совсем немного огорчает разлука с Ильёй. Время пролетит быстро, а после санатория начнётся другой его отсчёт. Подготовка к свадьбе. Даше очень хочется этих приятных забот, но она отгоняет их от себя, потом, потом, ещё не время, рано. Так заждавшемуся тепла садовнику не терпится опустить в землю семечко диковинного цветка, но земля ещё не прогрелась — рано. Да уж скорее бы…

Она взяла Илью под руку. Пошли к машине. Из окошка смотрит мама, пусть порадуется. Илья предупредителен и заботлив:

— Тебе не дует? Закрыть окно?

Даша весело качает головой. Ни в коем случае! Пусть тёплый ветер врывается к ним в машину, такой замечательный тёплый ветер, от него разве заболеешь. Он, наоборот, лекарь и затейник, с ним и дышать лучше и на сердце веселей.

Даша поглядывает на Илью. Как он дорог ей, какое счастье выпало на её долю — встреча с Ильей, а если бы она, не дождавшись тогда Маринки, не пошла на каток. Ужас. Представить страшно. Надо будет взять Маринку в свидетели, как виновницу их знакомства. Маринка до сих пор ничего не знает.

Даша скрывала от подруг, что в её жизни появился Илья. Такая болтовня начнётся, девчонки захотят подробностей, и её светлая тайна превратится в обычное словоблудие. Даша почти не думала о свадебном наряде. Для неё это не самое важное. Свадебный наряд важен тогда, когда другие радости уже пережиты, когда праздничное застолье, приглашение гостей, выбор ресторана занимает главное место. А для Даши главное — великая тайна соединения. Об этом даже думать страшно. Они с Ильёй будут допущены к самому сокровенному, что составляет главный смысл продолжения жизни. Они станут причастниками этой прекрасной тайны, они будут допущены туда на правах законных супругов. Как страшно, как счастливо, как желанно. В каком храме они будут венчаться? Пусть выберет Илья.

«Даша, давай договоримся, вернёшься, я тебе что-то скажу. У нас перед свадьбой не должно быть никаких тайн друг от друга», — сказал перед отъездом Илья. Интересно, что хочет сообщить ей любимый? Скорее всего, о каком-то неудачном романе, о давней несчастной любви. Конечно, у него были знакомства, такой красавец, прекрасный викинг. У него была несчастная, неразделённая любовь, и он считает своим долгом рассказать об этом будущей жене. Как он прав! Между нами не должно быть даже маленьких секретов.

— Что бы ты мне не сказал, ничего уже не изменишь, наша свадьба неотвратима, как наступающее лето. — Даше нравится разговаривать с Ильёй высокопарным шутливым слогом.

Илья благодарно сжал её руку.

И помчал поезд Дашу в тёплый Крым, где чудодейственные грязи, «хоть на хлеб мажь». И пережила Даша время неповторимое и прекрасное. Она любима, она любит, впереди счастливая семейная жизнь, сулящая ей тысячу долгожданных радостей. У них с Ильёй будет много детей. Ой, умора, она, Даша, многодетная мать, а Илья рачительный хозяин, бородатый, основательный. Они обязательно станут водить детей в церковь. В церкви Даше хорошо, но ей всё некогда, после свадьбы она будет ходить туда часто. Не буду, а будем. Привыкай выражаться правильно.

Когда человек счастлив, он не жаден, ему хочется делиться своим счастьем со всеми, его нельзя выкачать из сердца до конца и остаться ни с чем. Моторчик работает, энергия подаётся бесперебойно, и постоянным током бежит по жилам горячая кровь.

Даша любила в санатории всех. Горничную-татарку, которая убирала её номер. Она так забавно представилась — Раечка… Врача-армянина, большого, угрюмого, с крупным рыхлым носом. Когда шла к нему на приём, Даша вспоминала песенку: «На лицо ужасные, добрые внутри…» Официантку-хохотушку Сонечку.

— Ешьте, ешьте, а то доедаю за всеми, вот меня и разнесло.

Соседок по столу, престарелую, с палочкой, даму и её пожилую дочку. Дама капризничала, дочка нервничала, Даша как могла их утешала.

— После обеда пойдём на прогулку.

— Мама, сходи одна, я хочу полежать.

— Одна? Ты меня отправляешь одну?

— Ну, мама…

Даша вскидывала на соседей счастливые глаза.

— Хотите, я могу сходить на прогулку, я очень люблю гулять.

Очень скоро Даша стала всеобщей любимицей. Она приходила на обед и раскланивалась направо и налево. В очереди на процедуры всем уступала место. Массовик Ромик проявил к ней особое, подчёркнутое внимание:

— Вас не видно на дискотеках, я не могу позволить, чтобы в нашем санатории кто-нибудь скучал.

— Ой, что вы, я не скучаю, мне очень даже весело, я читаю, гуляю по горам.

— Да, но от танцев здоровью только польза, это я вам как специалист говорю, у нас даже старушки скачут, а вы молодая, красивая…

Даше не нравится этот слащавый Ромик с дешёвым перстнем на мизинце. Прилипчивый. Глазки масленые.

Даша окидывает Ромика надменным взглядом и произносит зловещим шёпотом:

— Я не имею права ходить на танцы.

— Почему? — Ромик струхнул и оглянулся.

— Я выхожу замуж.

Даша встала и с гордо поднятой головой удалилась. Ромик с тех пор поглядывал на неё с опаской.

В Москву она возвращалась похорошевшая, нетерпеливая. Почему это поезд обратно едет медленнее, чем туда? Потому что тебя ждут в Москве, Дарья Сергеевна Малинина. А когда кого-то ждут, поезда всегда еле тащатся.

Илья, некуда тебе отступать. Сегодня крайний срок. Сегодня ты встречаешь Дашу на вокзале и сообщаешь ей правду. Сегодня. Это приказ.

Дорогое лицо в вагонном окошке.

— Даша…

— Илья…

Встретились. Как он соскучился по ней, прижать бы её к себе со всей недюжинной силой, до хруста в косточках. Но Илья лишь бережно обнимает Дашу. Ну, говори. Не молчи, говори.

— Дашенька, я обещал, помнишь, сказать тебе что-то.

— Домой, Илья, сначала домой, все разговоры потом, я есть хочу.

Заехали домой. Мама ждала, стол накрыт. Илья напряжён, небольшая отсрочка ему в муку.

Наскоро перекусили.

— Мамочка, нам с Ильёй надо ненадолго отлучиться. Мы скоро.

У Ильи ватные ноги. Ещё немного и он рухнет на грязную мостовую, бездыханный, отмучившийся. Где, где лучше поговорить? Илья хватается за соломинку. В церкви! В той самой, где он молился и вымолил примирение с Дашей. Ну, конечно, Божия Матерь даст ему силы, как он сразу, болван, не догадался.

— Едем в храм.

Даша обрадовалась.

— Туда, где будем венчаться?

Едут. Пробки. Духота, в голове у Ильи пульсирует боль. Таблеточку бы.

Храм в заалевших к вечеру облаках устремлён к этим облакам, выше, через облака, к той самой синеве, которую с земли не видно. Храм знает о ней. Его купола пронзают облака, чтобы дать синеве пролиться и на пробки, и на духоту, и на тех, кто совсем запутался.

Народ торопился ко Всенощной.

Илья с Дашей протиснулись к Казанской.

— Пойду свечку куплю, — шепнул он Даше.

Последняя отсрочка. Перед смертью не надышишься, но всё же.

У свечного ящика толпятся. Илья встал в хвост очереди.

Свечка пахнет мёдом. Илья вдыхает аромат другой жизни, непохожей на его прежнюю. Идёт к Казанской. В полумраке ему пригрезилось… Даша и Вика. Стоят, разговаривают. Совсем спятил.

Ты не спятил, Илья. Прими всё как есть. Вика увидела Илью. Илья увидел Вику. Даша увидела Илью и улыбнулась.

— Илья, вот женщина говорит, что это чудотворная икона.

Взял Дашу за руку.

— Познакомься, это моя бывшая жена.

Даша хлопает глазами, как близорукая.

И тут с криком «папа» к Илье подлетели его дети. Гриша повис на нём первый, а Анечка отталкивала брата, легонько стучала кулачками по его спине.

— Папа!

Сзади зашушукали. Даша смотрела по сторонам растерянно и жалко.

— Папа, ты был в командировке?

— Папа, а мама сказала, что одуванчики летают!

Вика смотрит спокойно. Она в тёмном платке и похожа на монахиню. Но это Вика. А это твои, Илья, дети.

— Даша, это мои дети.

Он не узнал свой голос. Так говорят в мегафон распорядители праздников.

Даша взглянула на Илью с жалостью. Илья это почувствовал. Не с гневом, не с возмущением — с жалостью. И от этого Дашиного взгляда он стал сам себе противен.

— Знай, Даша, я хочу быть с тобой всю жизнь. Детей я люблю. Прими их в своё сердце. Вот что я хотел тебе сказать…

Опять зашикали сзади.

— Постеснялись бы, в храме… Места другого нет. Идите на улицу и разговаривайте.

— Простите, — тихо сказала Даша и вышла.

Илья дёрнулся за ней.

— Папа!

Гриша вцепился в него насмерть.

— Не уходи, — захныкала Анечка.

Вика молчала. В тёмном платке.

Очень быстро Вика привыкла быть уборщицей. Никакого стыда, никакого дискомфорта она не испытывала, ей нравилось прибираться в храме, нравилось ловко махать шваброй с намотанной на неё мокрой тряпкой, оставляя после себя сверкающее чистотой пространство. Но особенно ей нравилось чистить подсвечники. Лунки для свечек забивались огарками и Вика, раз-два, подцепляла их острым ножичком. У неё имелась небольшая жёсткая кисточка, она счищала ею свечные крошки, потом протирала подсвечник мягкой тряпочкой, любо-дорого посмотреть. Когда в работе сразу виден результат — она в радость. Никто не подшучивал над Викой, никто презрительно не усмехался, всё было как прежде. Наоборот, радовались, даже поздравляли.

— Хорошо, что ты теперь здесь…

Дети с ней. Она и в воскресную школу их сводит, и накормит чем Бог послал в трапезной у Васильевны, они поиграют, побегают в церковном дворе. Всё Господь устроил. Вика любила поразмышлять сама с собой на эту тему. Страшно было принять батюшкино предложение насчёт уборщицы, а вот пересилила себя и — радость.

Было у Вики особое желание помогать новеньким. Она безошибочно узнавала их по растерянности и смущению. Почему-то те, кто впервые переступали порог храма, закидывали головы и смотрели на потолок. Или купят свечку и стоят, не знают, что с ней делать. Вика спешила на помощь:

— Вам о здравии? К иконе. К любой. Целитель Пантелеимон, если человек в немощи, а если путешествует, то к Николаю Угоднику, конечно.

— Сорока дней ещё нет? На канун, к Распятию, вон туда, левее. А лучше сорокоуст заказать.

Люди благодарили. Один, совсем молоденький, принёс ей даже шоколадку.

— Это вам. Спасибо, что помогли. Мне сказали, что в церкви бабки злые, спросишь, отбреют, а вы добрая.

Вот уж повеселилась. Стала себя звать «бабка добрая».

Сердечная её боль постепенно затихала. Так, значит так, ничего не поделаешь. Не приведёшь ведь Илью в кандалах обратно в семью. Отец Леонид часто повторял ей одно и то же:

— Ты, Виктория, только его не кори, в сердце злобу не пускай, прошу тебя Христом Богом. Злоба уже у горла кипит, а ты стой как скала — Илья хороший, Илья хороший.

Много раз пробовала, помогает. В привычку вошло, теперь злобы нет, отступила. Но думала она об Илье часто: как там ему в новой семье? Вика была почти уверена, что не сахар Илье жизнь с артисткой. Небось, ни пирожков испечь, ни огурчиков засолить не умеет, у них, у артистов, непонятно откуда руки растут. В кафе, наверное, его таскает, а там разве поешь по-человечески? Испортит себе желудок… А куртка? Сколько можно в ней ходить? Себе наряды справляет, а ему куртку новую не купит. Вика вспомнила фотокарточку артистки в ажурной пелерине и почувствовала, как подступает к сердцу злоба на разлучницу. Сейчас по совету батюшки ей надо повторять: «Артистка хорошая, артистка хорошая…»

Нет, отец Леонид, это мне не по силам.

А ведь Илья стал в храм ходить. Верно говорят, пока петух не клюнет, некогда зайти в церковь. А тут, видать, клюнул. Ну слава Богу, что ходит. Ей, Вике, это в радость.

Она не задумывалась о том, что ей тоже ещё можно выйти замуж. Галина Степановна завела об этом разговор, так Вика замахала руками — не надо, не продолжайте. Куда, помилуй Бог, замуж? Они венчаны с Ильёй, значит, теперь до гробовой доски одна. Вика хорошо понимала, что венчание не шутка, это не красивый обряд, это тайна соединения двух в одно. Муж и жена — плоть едина. Всё случается в жизни, вот и у них случилось. Но ведь никто венчание с них не снимал, как были едины, так и остались. Да — артистка, да — разлюбил, да — седина в бороду, но ведь Господь венчание не отменил, значит, как была она законной перед Богом женой Ильи, так и осталась. И никакие артистки ничего тут не сделают.

«Галина Степановна, я прошу вас впредь никогда мне ничего на эту тему не говорить», — строго предупредила её тогда Вика. Галина Степановна снисходительно улыбнулась.

Так и жила Вика от службы до службы, от уборки храма до уборки, от праздника до праздника. Ремонт она всё же закончила. Пришлось влезть в долги, зато квартирка у неё теперь как игрушечка. Светленькие обои, свежевыкрашенные окошки, много, много фотокарточек детей по стенам. Илья наснимал, она повесила. Это правильно, если в доме много фотокарточек детей, там никогда не пропишется одиночество.

Вика всегда приходит в храм пораньше. Сегодня совсем рано, сторож только открыл.

— Вика, ты первая сегодня…

— Детей из сада забрала и сразу сюда. Васильевна их кашей накормила, слава Богу.

Повязала платок концами назад, заправила под него волосы — добрая бабка к подвигам готова.

Вычищает подсвечники, хорошо работается, от души. Подсвечников много, но и ей спешить некуда, дети во дворе носятся, сторож успокоил, что присмотрит.

Полы Вика натёрла — ступать жалко. Она всегда умиляется тому, как входят в храм прихожане сразу после уборки: боятся ступить на эту чистоту, мнутся в нерешительности.

— Смелее, смелее, — подбадривает она, — не мы для пола, а пол для нас.

Потихоньку заполняется Божий храм. Огоньков свечей становится больше, жар от них всё сильней. Вика встала перед самым большим подсвечником у Казанской. В который раз удивилась: сколько скорбей вокруг, идут, идут страждущие люди, просят о помощи Божию Матерь, умоляют, плачут. Изо дня в день, из года в год. Всегда. Какие глубокие у людей скорби. Иногда диву даёшься, как можно такое вынести. Сравнимо разве с её, Викиными, несчастиями. Казанская сверкает дорогими подношениями. Слышит. Помогает. Утешает. Радует. Заступница усердная. Слово-то какое славное — заступница. Заступи… Мы редко говорим сейчас так. Помоги — чаще. Но «помоги» очень уж попросту, панибратски. Заступи — это дистанция. Это почтение. Это склоненная в смирении голова. Это опущенные долу очи.

Не заметила, а в храме уже теснота. Свечки некуда ставить. Не опаляя, кладут их на подсвечник. Вика следит внимательно: догорел огарок — на его место новая свечка из принесённых заранее.

— Скажите, это Казанская?

— Казанская.

— Чудотворная?

— Чудотворная.

— Ой, хорошо! Мне к ней надо.

На Вику благодарно смотрит девушка. Светлый платочек, белая блузка на маленьких изящных пуговичках. Чёрная сумка на ремешке через плечо. Похожа на гимназистку. Что-то есть в ней трогательнодоверчивое, забытое.

— Всем к ней надо, — улыбнулась Вика, — смотри, сколько у неё подарков. Все благодарят.

— А я, — девушка опустила глаза, — я для Неё колечко пожалела. Представляете? Просила-просила, выпросила, что хотела, а колечко до сих пор на мне. Я такая грешная… — девушка смущённо улыбнулась и вдруг решительно сняла с руки кольцо. — Вот, хочу отдать.

— Надо позвать старосту, он киот откроет…

Но девушка уже вложила кольцо в Викину ладонь.

— Прошу вас, мне самой стыдно.

— У тебя была беда?

Девушка засветилась улыбкой.

— У меня счастье! Мне Бог послал любимого человека! Скоро мы с ним повенчаемся. Здесь. Здесь хорошо. Он сейчас подойдёт, пошёл свечки купить, он понравится вам, он замечательный.

— Ты молись Казанской. Всегда молись, даже когда счастье.

— Мало я молюсь. Но мы с мужем будем часто в храм ходить, и детей водить, если, конечно, родятся.

— Родятся, — твёрдо сказала Вика, — почему бы им не родиться?

— Да врачи разное говорят. Я только что из санатория, подлечили. Так хочется много детей…

Вика смотрела на это удивительное создание. Господи! Какая девочка! Сколько в ней чистоты. Она как будто из прошлого века. Кому-то в наше время достанется такое сокровище. Только бы оценил её замечательный человек, только бы оценил.

Вика почему-то сама разволновалась.

— Ты проси детей у Казанской. Молись, приходи сюда почаще. Меня Вика зовут. У меня двое, Гриша и Анечка, ещё бы родила, да муж к другой ушёл.

— От вас? — девушка удивлённо вскинула брови, — вы такая хорошая…

В этот момент Вика увидела Илью. Он пробирался прямо к ним. К Казанской. Две свечки в руках.

Девушка успела шепнуть:

— Идёт. Это мой Илья. А меня Даша зовут.

Уже дома, вспоминая в деталях эту потрясшую её нечаянную встречу, Вика удивлялась: а куда же делась артистка? Пока, наконец, не поняла, что артистку она себе надумала. Мало ли кого муж фотографировал на кинофестивалях. «Илья встретил свою судьбу», — повторяла Вика. Повторяла законная венчанная жена законного венчанного мужа. Повторяла женщина, которой изменил муж и которую оставил ради разлучницы-любовницы. Даша — его судьба. Илья встретил настоящую любовь. На беду ли, на радость ли, но встретил. Это факт. И теперь уже Вике не каяться отцу Леониду, что она не может простить разлучницу. «Артистка хорошая…» Слова можно произносить через силу, фальшиво, манерно, неискренне, и будет это самое обыкновенное враньё. А вот Даша… Даша хорошая! Никаких усилий, никакого труда, никакой фальши. Даша хорошая! Девочка, которая хочет иметь много детей. От Ильи. От её бывшего мужа. Поди разберись в лавине хлынувших на неё чувств.

Вика поняла, что у Казанской произошло что-то очень серьёзное между Ильёй и Дашей. Она поняла, что Даша не знала ни про неё, ни про детей. Бедная девочка. Сколько боли претерпела она в те минуты. Как мог Илья допустить такое? Накануне венчания! Не по подлости, он не подлец. Тогда почему? Да потому что боялся её потерять. Тянул, тянул — «сегодня, завтра, через неделю», вот и дотянул. Это на него похоже. А вдруг Даша не простит ему? Понять её можно, скрыть такое! А ведь он торопился, сказал Вике, что хочет развестись с ней как можно скорее. Торопился и тянул. Илья, Илья, что ты натворил.

Вика прислушалась к себе, чтобы честно обнаружить хотя бы намёк на ревность. Но не было ревности. К артистке была, к Даше — нет. Наоборот, Вике хотелось пожалеть Дашу, а Илье выговорить по первое число за то, что поступил жестоко.

Вика разволновалась не на шутку. Встала. Осторожно, как всегда, прошла в спальню к детям. Гриша разметался поверх одеяла, голова его съехала с подушки, почти под неё. Анечка спокойно посапывала на левом боку. Вика вышла на балкон. Как помочь Даше? Поговорить с Ильёй? Глупо. Встретиться с Дашей? Но что она такое ей скажет? А если Даша уже простила Илью и они оба счастливы? А тут она, Вика, является с утешениями. Цирк. Шапито.

Вдруг её как обожгло. Колечко! Даша оставила Вике колечко. Вика совсем забыла, сунула в карман, принесла домой. Она кинулась к куртке — не потеряла ли? Колечко на месте. Маленький бриллиантик сверкал капелькой солнца на Викиной ладони. Завтра она попросит старосту открыть киот, и Вика повесит колечко перед образом. Подарок благодарной Даши. За что благодарит она Казанскую? «За встречу с Ильёй», — решает Вика и облегчённо вздыхает.

Спал дом. Спали соседи. Спали дети. Не спала только Вика. Она прислушивалась к себе и радовалась особому, доселе неведомому чувству, которое посетило её в эту удивительную ночь.