Не хотела она идти на этот день рождения. А зачем-то пошла. Ведь знала наперёд — расстроится и в который раз даст себе зарок не ходить по сомнительным вечеринкам. Открыла своим ключом дверь. Хотела тихонечко, да мама разве не заметит:

— Дашенька! Наконец-то! Мы с отцом уже волноваться начали, думали, загуляла дочка, поздно уже. Да оно и погулять не грех, в твои годы и гулять только, а уж когда замуж выйдешь, дети пойдут…

— Мама, я спать.

— А чайку, чайку, дочка? Отец лёг, а мы с тобой давай почаёвничаем, расскажешь мне, как день рождения у Кати, весело было?

— Весело, мама, весело, но я завтра расскажу. Сейчас спать…

— Ну и ладно. Спать так спать, мне тоже пора на боковую.

— Спокойной ночи…

Её маленькая уютная комнатка. Законное пространство, где она может быть сама собой. Чистенько. Она любит порядок, чтобы ни пылинки, чтобы каждая безделушка на своём месте. Горит ночничок. Постель разобрана. Мама ждала. Заботливая её мама, ждала, хотела узнать подробности вечеринки у Кати. Вернее, одно её интересовало: познакомилась ли она с кем-нибудь, а вдруг познакомилась, вдруг её провожали, вдруг ей назначили свидание… Нет, мама, нет. Всё как всегда. Она особенно и не рассчитывала на знакомство, давно поняла — с ней знакомиться не хотят. Вот только почему? Некрасивая? Вроде ничего, есть девчонки совсем никакие, а при парнях. Ведёт себя с ними как-то не так, заносчива, высокомерна? Никто ей никогда о заносчивости не говорил. Подруг у Даши много, уж они-то не потерпели бы. И на «синий чулок» она не похожа. Весёлая, любит красиво одеваться, выдумщица. Косметику, правда, не признаёт, но это скорее достоинство, чем недостаток, мужчины накрашенных женщин жалуют не особенно. Получается, всё при ней, при Дарье Малининой, которая два месяца назад отметила свои законные двадцать пять, которая окончила институт и теперь работает переводчиком в немецкой фирме, где солидные состоятельные мужчины не обращают на неё никакого внимания.

Студенткой она не особенно горевала по этому поводу. Найдётся половинка, у всех находится. Но теперь-то уже годы. Подруги вышли замуж, нарожали детей, некоторые уже успели развестись, некоторые по второму разу отыскали половинку. А она всё одна, с мамой-папой, и, конечно, переживает, хотя старается виду не показывать. У мамы тоже душа не на месте. Она, бедная, даже знакомить её пыталась. Но делала это так неумело, что Даша готова была сквозь землю провалиться. Запретила маме категорически. Они уж, на что дружные, даже повздорили тогда.

— Мама, я взрослый человек и сама буду решать свои проблемы.

— Доченька, я же всё вижу. Тебе замуж пора, а человека хорошего не находится. Любая мать добра детям хочет. А он ничего вроде, не пьёт…

Это она про электрика из соседнего дома. Электрик менял в их доме проводку, балагурил.

— Женатый?

— Какие мои годы, мать. Сейчас хороших жён нет, только в книжках остались.

— Есть хорошие, есть, — засуетилась Дашина мама и засеменила к дочкиной комнате, — Дашенька, Даша, выйди на минутку, познакомить тебя хочу.

— Мама, оставь меня в покое, я занята!

Даша слышала их разговор и разгневалась не на шутку. А электрику лишь хиханьки да хаханьки.

— Я, мать, не подарок! Я, если что не по мне, искрить начинаю. А где искра, там короткое замыкание.

Даше бы посмеяться вместе с ним, а она, пунцовая, выскочила из своей комнаты:

— Сколько мы вам должны?

— Да разберёмся…

Электрик, конечно, растерялся.

— Мама, прошу тебя, расплатись с человеком, он свободен. Больше мы в его услугах не нуждаемся.

— Ну и зануда у тебя дочка, мать. Такие, как она, в старых девах остаются.

Хлопнул дверью. Мама надулась. Даша закрылась в своей комнате.

До вечера они не разговаривали. Потом мама виновато поскреблась в дочкину комнату. Тогда Даша очень строго с ней поговорила:

— Не вмешивайся. Я тебе запрещаю.

Сейчас, после Катиного дня рождения, Даша вспомнила слова балагура электрика про старую деву. Прав… Из пяти молодых людей, Катиных знакомых, один, это было видно невооруженным глазом, благоволил к хозяйке. Принёс ей розы, сидел рядом, а когда до него дошла очередь произносить тост, изрёк, многозначительно взглянув на Катю:

— За любовь…

Была ещё семейная пара. Недавно родился ребёнок, оставили с бабушкой, но сидели как на иголках. Ушли рано. Остальные трое — холостяки, один, правда, был женат, но разошёлся с женой, как он сам сказал, «по принципиальным соображениям».

— Как это? — поинтересовалась Даша.

Лучше бы не интересовалась. Парня как прорвало. Он подсел к Даше и стал рассказывать, рассказывать. О том, что жена вставала позже него и ему самому приходилось готовить завтрак, про то, как она, хлебом не корми, любила болтаться по магазинам. Про то, как не захотела рожать ребёнка, как ночами сидела в «одноклассниках», как задумала одна ехать на курорт…

— Тут моё терпение лопнуло. Я спросил себя: «ты мужик или кто»? Тебе сели на шею, а ты терпишь. Ребята подтвердили: ты, Боря, влип. Я ребятам верю.

— Выгнал? — Даша устала слушать и подталкивала Борю к развязке.

— Сам на курорт уехал. Собрался и… По полной программе оторвался.

— Она простила?

— Простила! Она и слов таких не знает. Собрала вещи и к маме. Приезжаю с курорта, записка — «больше терпеть не могу». Это она-то терпела!

«Интересно, зачем они тогда поженились? — думала Даша. — Ведь сразу видно — разные люди, ведь белыми нитками шито. Поженились и мучили друг друга. Как о враге сейчас о ней говорит. А ведь, наверное, любил. Куда что делось?»

Даша предполагала, что Боря, рассказав о своих сердечных переживаниях, станет проявлять к ней интерес. Такое часто бывает. Мужчина любит поплакаться женщине на свою несчастную жизнь, прежде чем начать эту женщину завоёвывать. Даше всегда были неприятны такие мужчины, они казались ей инфантильными хитрецами. Она презирала их. Но к Боре отнеслась снисходительно. Ей просто хотелось внимания. Пусть только сейчас, на Катиной вечеринке. Доказать хотелось самой себе, что всё-таки внимание на неё обращают. Пусть даже такие, как Боря, ей-то что? Завтра она про него благополучно забудет.

А Боря, поплакав в Дашину жилетку, утёрся и подсел к Танечке, которая, похихикав над анекдотом, предложила выпить «за дружбу». Домой они ушли вместе.

Два других парня — один оказался спортсменом, другой занимался строительством — откровенно скучали. Даша была им абсолютно неинтересна. «Вот такая весёлая получилась вечеринка, моя дорогая мамочка», — думала Даша, засыпая в своей уютной комнате с маленьким ночником на прикроватной тумбочке. Кроме ночника, на тумбочке — фотокарточка в рамочке из ракушек. Такие рамочки продают в сувенирных лавках в Крыму. Папа с мамой возили пятилетнюю Дашу в Евпаторию. Даша в маминой шляпе с широкими полями. Она морщит нос и хохочет. Даша смотрит на себя и в который раз удивляется: она совсем не похожа на родителей. Особенно сейчас, когда ей двадцать пять.

Илья возвращался из командировки. Измучился, устал от недосыпа. Его, как фотокорреспондента, послали в Краснодар на кинофестиваль. Пришлось помотаться. Киношники народ необязательный, договорятся о встрече и забудут. Илья нервничал, отлавливал их по кафе и барам, а они ещё и пальцы гнули:

— Так не пойдёт, не тот ракурс, надо переснять.

Но теперь всё. Завтра утром Москва. Ночь в поезде и он — дома. Соскучился по детям. Ждут. Он обещал им подарки. Какое счастье — впереди два выходных, он дома, он с детьми.

Илья человек домашний. Любит поваляться на диване с книгой, любит попялиться в «ящик» да повозмущаться: «нечего смотреть, совсем нечего», любит нырнуть в Интернет и, забыв обо всём, запутаться в его паутине. А ещё он любит рисовать с детьми. Расстелить на полу рулон старых обоев, и творить, и фантазировать, и переживать счастье совместного с детьми созидания.

— Море! Краску синюю срочно! Гриша, синюю краску я сказал! Так. Волны! Смотрите, как они пенятся. Немного белой, совсем немного… Анечка, боишься? Девочкам положено бояться, на то они и девочки. Но Гриша спасёт тебя от морского шторма, он нарисует корабль, большой, красивый, а на нём капитана. Вот он! Борода, трубка…

— Он курит? — Анечка важно поджала губы, — мама сказала, курить грех.

Илья курит, и он промолчал. Да, они с капитаном грешники. Сколько пытался бросить, хватало на дня два, не больше, и опять подкатывало к горлу такое нетерпение закурить, что всё остальное казалось незначительным и мелким. Он скрывает это от детей, старается скрыть. Ночью, когда дети уснут, выходит на балкон. Жена просыпается, ворчит:

— Илья, сколько можно дымить! Прошу ведь, сходи к батюшке, он помолится.

Илью раздражают речи жены о батюшке и силе его молитвы, которая поможет ему бросить курить. Если сам не бросишь, ничего никакой батюшка не сделает. Но с женой лучше соглашаться, её всё равно не переубедишь.

Последние три года, сразу после рождения Анечки, между Ильёй и его женой Викой пробежал холодок, и отношения, вместо живых и сердечных, стали ровными, формальными, никакими. Случилось это незаметно для них обоих. Когда заметили, уже ничего сделать не могли. А жизнь продолжалась.

Илья, возвращаясь из командировок, скучал только по детям и ждал встречи только с ними. А Вика рядом как бесплатное приложение к Грише и Анечке, ну есть и есть, куда теперь её денешь…

Почему уходит любовь? Вопрос, несмотря на наморщенные лбы мудрецов, диссертации психологов, трактаты поэтов и словесные кружева телезнатоков, остаётся без ответа. Никто не знает, почему. Никто не признаётся, что не знает. Сотни ответов, один нелепее другого, только подтверждают, что правильный ответ ещё не найден. Илья женился по любви, так ему всегда казалось. Вика — бесприданница, из многодетной семьи. Пьющий папа, мама, рано постаревшая и безрадостно волочившая свою лямку. Вика знала цену новым туфлям, носила вещи бережно и долго. Умела считать копейку, экономила.

Илья, бородатый, вальяжный, ироничный, образованный, был нарасхват. Но он зорко всматривался в затуманенные любовью девичьи очи, пытался разглядеть в них не романтические глупости, а живой блеск земных ориентиров. Очи Вики взирали на него строго, испытующе, без заполошности и нетерпения. Выбор был сделан. Он получил то, что хотел. Чистые рубашки на плечиках в шкафу, холодильник, в котором тесно кастрюлям, закрутки на осень рядком в кладовке, из года в год всё больше и больше, потому что не успевали съедать. Загашник на «особый случай», теперь вот ухоженные и здоровые (тьфу-тьфу) дети.

Вика приучила Илью к домоседству, потому что и сама не была любительницей отлучаться из дома. Она варила, жарила, стирала, зашивала, протирала, гладила. Илья не мог нарадоваться хозяйке-жене, хвалил её друзьям, убеждал их искать такую же, не сдаваться, потому что кто ищет, тот всегда найдёт.

Теперь его раздражает Вика. Раздражает её хозяйская жилка, её бережливость, её манера делать замечания, а ещё — её воцерковлённость. Она знает всё и всё может объяснить. Вот что привязалась с куревом? Да брошу, захочу — брошу! Ну почему обязательно к батюшке, почему надо вешать на батюшку свои беды? Хватит того, что Вика грузит его каждую субботу после службы всякой ерундой, которую она, чтобы не забыть, записывает. Детей тащит в церковь ни свет ни заря. Гриша терпит, он постарше, а Анечка встаёт со скандалом. Илья не против, ничего в этом плохого нет, но зачем так часто? Вику не переубедишь. Она тут же зовёт на помощь святых отцов. А святым отцам возражать Илья опасается.

Вот он уже перед дверью своей квартиры. Прислушался. Басит Гришка. Такой справный, такой крепенький мужичок. Илья звонит. Улыбается.

Вика. Махровый розовый халат, волосы, прихваченные резинкой.

— С приездом.

— Папа! — это Гриша. Летит навстречу и счастливо замирает в объятиях отца.

— Я не хочу спать, не хочу, а мама… — это Аня. Надутая, но уже понимает, что спасение пришло.

Кутерьма. Вот они, самые счастливые его минуты. Илья тискает Гришу, подбрасывает его под потолок, Гриша боится, губки его сжаты, пальчики в кулачках, но глазёнки сверкают радостно. Анечка без зазрения совести потрошит папину сумку, ищет подарки.

— Иди ешь, Илья.

— А ты?

— Я уже ужинала. Пойду простирну, набралось за день…

Ну что она такого особенного сказала? «Простирну…» А Илью обдало привычной неприязнью. Он демонстративно отправился на кухню, демонстративно хлопнул дверцей холодильника, достал початую бутылку водки. Налил себе. Гриша с Анечкой заглянули.

— Спать, спать, — скомандовал отец, — кто первый ляжет, тому завтра сюрприз.

Наперегонки в спальню.

Вика в ванной, стирает. Ему хотелось быстрее лечь, выспаться, а сон пропал, вместо него клокотала внутри неуёмная энергия злости. Прачка, горничная, богомолка, только не жена, да, мать моих детей, но не жена, жёны — они другие. Они скучают, с ними можно поговорить по душам, с ними пооткровенничать можно и посидеть за рюмочкой, даже попеть под настроение. Он горько улыбнулся, представил, как они с Викой, обнявшись, сидят на диване и старательно выводят «Подмосковные вечера». Из области фантастики.

Вадим, друг, рассказывал как-то:

— Людка моя — ну сорока, ну барахольщица! В шкафу тряпок! А всё мало. И вот ведь моду взяла — купит очередную тряпку или побрякушку, наденет, встанет передо мной — кто научил только — ну фотомодель на подиуме, и так томно, так многозначительно спросит: «Вадюш, я тебе нравлюсь в этой кофточке?» Ну и что, я после этого буду спрашивать почём обновка?

«Да, Вадим, моей жене такое никогда в голову не придёт. Ходит в старушечьей чёрной куртке, платок чуть ли не на глаза, какие-нибудь серёжечки нацепить, да Боже упаси. Грех себя украшать, старцы так определили — грех. А занудствовать перед мужем греха нет. Да если уж на то пошло, жена должна мужу угождать, я тоже читал про это. Сказал — садись ужинать, она всё бросила и села. Сказал — давай по рюмочке, а она уже налила. Ну купила бы себе… — Илья задумался, ещё добавил из бутылки, — купила бы себе эдакую штуковину…» Он вспомнил — на кинофестивале одна актриса, он её фотографировал, была в такой кружевной накидке — глаз не отвести. Илья совсем не разбирался в женских нарядах, но почему-то накидку запомнил. Вике бы она пошла.

Достал фотоаппарат, стал листать кадры. Вот-вот, сейчас… На него смотрела смело и иронично молодая красавица в ажурной пелерине. Да, скажу я вам, красота спасёт мир.

Вошла Вика. Волосы прилипли ко лбу, в линялом розовом халате.

— Не спишь? — спросила дежурно.

Открыла полку, чего-то накапала, выпила.

— Сплю, — ответил резко.

И понесло Илью по всем кочкам, которые ещё час назад он смог бы объехать.

— Сплю, не видишь? Сижу, сплю и во сне водочку попиваю. Налить тебе? Во сне не жалко, — и совсем сорвался почти на визг, — выбрось свой допотопный халат, меня уже тошнит от этого розового цвета!

Вика испуганно смотрела на мужа. Молчала. Сейчас она скажет: «Не кричи, детей разбудишь», — подумал Илья.

— Не кричи, детей разбудишь, — сказала жена и ушла из кухни. Опять в ванную.

Рванулся, хотел выволочь из ванной жену, усадить её насильно в кресло. Успокоиться и сказать:

— Давай поговорим.

И говорить, говорить… Обо всём, о чём болит душа, о том, что жить вместе становится невыносимо, о том, что они оба обязаны что-то сделать. У нас дети. Дети у нас.

Ванная закрыта.

Илья стучит кулаком в дверь.

— Не смей больше надевать свой розовый халат!

Он вернулся на кухню, налил себе ещё немножко.

И, как был, в одежде, рухнул в постель.

Вика не пришла. Наверное, спала в детской.

Вика стояла на службе и усиленно вспоминала, какое сегодня число. «Илья сказал, что вернётся завтра. Или послезавтра… Надо прибраться, пропылесосить ковры, да, обязательно купить свежий творог и сделать сырники, муж любит». Мысли её устремились дальше, к Грише и Анечке: «В саду сказали, что надо сделать обоим прививку, ой, я ведь ещё за телефон не заплатила…» Вика спохватилась и вскинула на икону виноватые глаза. «Что это я, в храме, на службе, вместо молитвы о твороге думаю. Надо покаяться, не забыть, грешная я, грешная». Она сосредоточилась и стала молиться, но уже через минуты три мысль выскочила из-под её контроля и опять поскакала по кочкам земных попечений. «Надо… Не забыть… Проверить…»

Да, тяжёлый это труд — молитва. Кто молился, знает, а кто не молился, тому даже невдомёк. Она, Вика, знает, а вот Илья нет. Илья считает Викину воцерковлённость женской блажью и относится к ней насмешливо. Он вообще плохо понимает других людей, если уж он считает так, значит так и только так. Начнёшь возражать, нарвёшься на ссору. Они последнее время стали часто ссориться. Почему?

Закончилась служба. Вика вышла в притихший к вечеру церковный двор. Подмораживало. Природа грустила о промчавшемся галопом лете. Было и — нет. А ведь как ждали, нетерпеливо готовились. Успели съездить на недельку в Хосту. С погодой повезло, дети накупались, а сами… И там ссорились.

Вика в воскресенье решила ехать на службу в храм. Ну и, конечно, это не понравилось Илье. Заладил свою старую, набившую оскомину, песню:

— Нельзя пропустить одно воскресенье? Прогул поставят? Тащиться в такую даль…

— Илья, я тебе сто раз повторяла — православный человек должен обязательно посещать воскресные службы. Я православная? Православная. Значит — должна. Обязана, понимаешь?

Илья прицепился к слову «обязана» и — понеслось. О правах и обязанностях, о конституции, о моральном кодексе. Всякую чушь. Вика терпеливо слушала… и собиралась.

Вернулась в светлом настроении. А Илья с детьми ушёл в кафе. Оставил записку: «Мы в кафе, что на углу, едим мороженое». Вика разобиделась всерьёз. Ну почему у Ильи всё не по-человечески? Не мог подождать? Пошли бы вместе, папа, мама, дети, как в нормальных семьях. Это он ей отомстил за храм, он умеет изощрённо обидеть. Села почитать, а от обиды не понимает смысла. Хотела вздремнуть, тоже не получилось. Решила заняться делом — села вязать. Её всегда успокаивало вязание.

Пришли. Весёлые.

— Нам папа по три мороженого купил! — похвалился Гриша.

— Шоколадное, с орешками, — перебила Аня, затараторила, стараясь опередить Гришу, — а завтра мы на кораблике поплывём…

— Илья, — голос Вики зазвенел от злости, — ты с ума сошёл, три порции! Они же заболеют! Гриша и так вчера перекупался, покашливает.

Илья так посмотрел на Вику, что у той задрожали от обиды губы.

— Дети, — сказал он подчёркнуто официально, — завтра мы с вами опять пойдём в кафе, и я куплю вам по четыре порции мороженого.

— Ура! Папочка! Ты самый хороший!

Завизжали, повисли на нём. Вика глотала слёзы.

Потом она взяла себя в руки и решила завтра с утра опять ехать в церковь. С Ильёй творится что-то непонятное, надо заказать о его здравии сорокоуст.

…Всё-таки творог она купила. Сырники сделала. Илья вернулся уставший, с красными от недосыпа глазами. Вике стало жаль мужа. Мотается по своим командировкам, ест где попало, всегда на нервах. Как бы ещё в этих своих поездках выпивать не пристрастился. У Вики пил папа и она, младшая из пяти детей, много чего насмотрелась. Викина мама никогда не улыбалась: заботы, страх перед пьяным мужем, безденежье рано подкосили её. Вика не помнит, чтобы мама легла пораньше спать, она то возилась на кухне, то гремела тазами — стирала. А уж совсем поздно, уложив детей, доставала видавшую виды швейную машинку «Зингер», перешивала из старого обновки детям. Вика привыкла засыпать под стрёкот машинки.

Мама умерла через год после смерти отца. Его, пьяного, сбил мотоцикл. Она вроде и не переживала сильно, просто стала тихонько угасать. После маминой смерти не могли найти её фотокарточку на памятник. Оказалось, ни разу в замужестве она не снималась. Взяли с паспорта.

Сначала Вика боялась семейной жизни. Вдруг и ей попадётся муж-пьяница? И повторится невесёлая мамина история: побои, матерщина, слёзы, унижение, нищета. Постепенно страх прошёл. Вика окончила институт, стала стоматологом. Ей мама ещё в юности советовала: «Выучись, Вика, на зубного врача, всегда с копейкой будешь». Она и выучилась. Ребята, однокурсники, серьёзные, алкашей среди них не было, все думали о будущем, подрабатывали. Вика тоже подрабатывала. Сколько помнит себя, всегда на что-нибудь копила. Например, очень хотелось прокатиться на теплоходе по Волге, накопила. Потом стала копить на новый телевизор. Купила. Дали от работы маленькую квартирку, стала копить на мягкую мебель, холодильник… Поехала в отпуск на Кипр, тоже накопила, и там познакомилась с Ильёй.

Она отстала от группы в Лимасоле и — потерялась. В ужасе металась по центральной улице среди сплошных магазинов, искала своих, а нашла — Илью. Он обратил внимание на перепуганную насмерть русскую девушку. Что русская, понял сразу по особому выражению лица.

— Успокойтесь. Я вам помогу.

Привёл её в отель. Пригласил в бар выпить кофе. Борода с лёгкой рыжиной, карие грустные глаза, много знает, недавно закончил факультет журналистики, увлёкся фотографией. Москвич. В командировке.

Встретились в Москве. Вика присматривалась к ухажёру, особенно на предмет выпивки. Ничего опасного. Решила, что ей несказанно повезло.

Началась Викина семейная жизнь. С работы она ушла, так захотел Илья. Она впряглась в замужество с энтузиазмом. Хотелось окружить мужа особой заботой, у неё это получалось, ей это нравилось. Нравилось это и Илье. Он называл жену хозяюшкой и повторял, что друзья ему иззавидовались. Но что-то произошло в их отношениях. То ли просмотрели, то ли допустили, то ли спровоцировали, поди теперь докопайся до корней. Пошли ссоры. Пустые, на ровном месте. Вика считала, что из-за церкви. Илья не может через себя переступить и ходить в храм вместе с Викой. Батюшка советует ей мужа не торопить:

— Потихонечку, полегонечку, наберись терпения и жди.

— Сколько жду, батюшка, а воз и ныне там.

— Ещё жди, бывает, всю жизнь ждать приходится…

Чем больше она ждёт, тем сильнее Илья бранит Вику. Ещё ни разу она не ушла в церковь без скандала. Какая уж тут молитва, когда слёзы от обиды душат. Он вообще стал невыносимым. Вот и сегодня из командировки вернулся, ужинать не захотел, достал бутылку из холодильника, этого ещё не хватало, вдруг пить начнёт, Господи, отведи от беды, мне этого не вынести. К стирке привязался, зачем стираешь, а кто за меня постирает, дети за день так извозюкаются.

Вика закрылась в ванной, включила воду и заревела так горько, как не ревела давно. Растревоженное сердце стучало громко. Стараюсь, угождаю и никакой благодарности. Творог купила, муж из командировки, я ему любимые сырники, а он даже не заметил, что сырники… Сердце слегка заныло. Что это я? Не хватало ещё до сердечного приступа дореветься. Умылась. Холодной водичкой. Надо пойти накапать себе корвалолу.

Муж сидел и что-то рассматривал в фотоаппарате. Прошла к полке, достала флакон. Сейчас он спросит: «Тебе плохо?»

Не спросил. Зато набросился на халат. Столько ношу, молчал, а сегодня — «сними»… Из бутылки отпил прилично. Хотелось поговорить с ним, отца вспомнить, тоже ведь начинал с малого, а потом не просыхал. У нас дети, Илья! Помни об этом, нам же за детей перед Богом отвечать. Какие там разговоры! Побелел от злости, чуть дверь в ванной не вышиб.

Илья заснул. Вика тихонечко прошла на кухню, вымыла за мужем посуду. В бутылке оставалось совсем чуть-чуть, на самом донышке. Она вылила водку в раковину, заварила себе чай, развернула конфетку.

Через минуту Вика крепко спала, положив тяжёлую голову на натруженные за день руки.