В конце ноября неожиданно нагрянули особо свирепые зимние холода. Они приостановили бешеный напор гитлеровской армады. Немецкие танки и автомашины стали останавливаться, так как залитое в них машинное масло не было рассчитано на тридцатиградусную стужу. А мороз все крепчали и крепчали! Немецкие солдаты и офицеры страшно страдали от русских морозов – их обмундирование тоже не годилось для ведения боевых действий в зимних условиях. Казалось, что сама русская природа выступила против них, захватчиков.

Но главной причиной замедления фашистского наступления, конечно же, стало беспримерное мужество советских солдат. Здесь, под Москвой, собрались сотни тысяч русских, украинцев, и белорусов, молдаван, татар, и евреев, казахов, киргизов, грузин, армян, азербайджанцев, и эстонцев, литовцев, латышей, узбеков, туркменов, таджиков… – словом представители всех национальностей, проживающих на огромной территории СССР! И все они ныне стали братьями – братьями по оружию, братьями по пролитой крови. Никто не щадил своих жизней, никто не допускал даже мысли, что они сдадут столицу врагу.

Конечно, случались и проявления трусости, мародерства, предательства – не без того. Были такие и в тылу, в Москве. Предатели тайно готовились встретить фашистов «хлебом и солью», как своих освободителей от власти большевиков. Активную подрывную работу вели и многочисленные шпионы. Органы НКВД охотились за ними, уничтожали предателей и паникеров на месте, но обстановка в Москве оставалась очень тревожной. Ведь враг был буквально на пороге!

Сталин так и не решился бросить в бой все оставшиеся резервы Красной Армии. Дипломаты вели активные переговоры со странами потенциальных союзников, в первую очередь с США, по вопросу открытия Второго фронта, но американцы не спешили вступать в войну. Сталин тогда еще не знал, что пройдет более двух лет, прежде чем американский десант наконец-то высадится в Нормандии. К тому моменту уже станет ясно, что Советский Союз победит в схватке с фашизмом, и западные страны решат вступить в активные боевые действия с одной единственной целью – чтобы не дать первой в мире некапиталистической стране единолично пожинать плоды Великой Победы! Фраза «Поспеть к разделу европейского пирога» – не красивая фигура речи, а циничный девиз наших союзников по антигитлеровской коалиции.

Президент США Рузвельт и премьер-министр Великобритании Черчилль приняли тайное решение: встать стеной на пути коммунистов в Западную Европу. Кроме того, они рассчитывали на трофеи, как материальные, так и человеческие. Не случайно после войны многие немецкие ученые, впрочем, как и военные преступники, оказались в США. Американский континент приютил и фон Брауна – специалиста по ракетной технике, впоследствии много сделавшего для ракетно-ядерной программы Соединенных Штатов, и Аугсбурга – командира подразделения СС, выполнявшего задачи по масштабному уничтожению евреев. Доктор Менгеле – «врач», ставивший опыты над пленными, убийца, запятнавший руки кровью сотен тысяч жертв концлагерей, и Барбье – шеф лионского гестапо, прозванный за свою жестокость «лионским мясником», тоже нередко привлекались к работе разведслужбой США, хоть и скрывались от правосудия в Латинской Америке.

Не мог тогда Сталин знать, что спустя несколько десятков лет дети и внуки людей, которые открыли Второй фронт только в 1944 году, всего за год до Великой Победы, попытаются приписать эту Победу исключительно себе. Более того, в 2009 году, на одном из своих самых позорных заседаний Европарламент поставит знак равенства между СССР и фашистской Германией! И представители многих стран Западной и Восточной Европы, которых Красная Армия освободила от гитлеровских завоевателей ценой миллионов жертв, охотно проголосуют за эту страшную резолюцию, которая переворачивала мировую историю с ног на голову. Они не собирались каяться в том, что большая часть европейских стран активно помогала Гитлеру, но призывали каяться Россию! Никто из европейских парламентариев при этом не захотел вспомнить о том, как авиация союзников варварски уничтожила до основания знаменитый город-музей Дрезден, и о том, как в самом конце войны американцы сбросили на японские города Хиросиму и Нагасаки первые две атомные бомбы, что уничтожили в течение нескольких минут более двухсот пятидесяти тысяч – нет, не солдат, а мирных жителей!

Ничего этого Сталин, разумеется, тогда, в начале декабря 1941 года знать не мог. Главнокомандующий думал только об одном: как отстоять Москву. И в этой главной задаче все средства были хороши, даже те, о которых в другое, более спокойное время, он бы даже и не подумал.

…Ранним декабрьским утром к Тушинскому аэродрому подъехал черный автомобиль. Из него вышли двое плечистых сотрудников НКВД, а за ними – заросший седой щетиной человек лет пятидесяти в солдатской ушанке, валенках и телогрейке. Поежившись от холода, он поглядел на серое предрассветное небо. А потом, несмотря на мороз, глубоко вдохнул полной грудью – словно пытаясь освободить легкие от затхлого воздуха одиночной камеры.

Один сотрудник НКВД, судя по нашивкам на петлицах, майор госбезопасности, достал из машины какой-то довольно большой плоский предмет, завернутый в белую материю, а второй, капитан госбезопасности – объемную брезентовую сумку.

– Ну, пошли… «молитвенничек», – с кривой усмешкой сказал капитан и тоже пристально взглянул на небо. – А сегодня, вроде, спокойно…

И тут же где-то вдали послышался рев сирены воздушной тревоги. Начинался очередной налет немецких самолетов.

Майор сплюнул на землю:

– Ну вот, ты и сглазил, Петр… Как же, будет сегодня «спокойно»! И ведь что обидно: одно дело погибнуть в бою, а другое – вот так, ни за что… – и он с мрачным видом покосился на арестанта.

Серафим хмуро усмехнулся.

– А вы на передовой-то хоть раз бывали, вояки?

Сотрудники НКВД инстинктивно потянулись руками к своим кобурам. Чтобы арестованный смел над ними смеяться… Да его на месте шлепнуть мало! Эх, жаль, что нельзя эту контру трогать. Но, так это ж только пока нельзя…

Серафим мотнул головой, словно стряхивая с себя накопившееся в тюрьме ожесточение от постоянных тяжелых допросов и побоев.

– Простите, братья! – виноватым тоном произнес он. – Не то я… Простите!

Они молча пошли к небольшому двухмоторному самолету. Там, около кабины, их уже поджидал молодой летчик в меховой куртке и кожаном шлеме. Коротко кивнув, он полез по лесенке в кабину.

Оказавшись в тесном салоне, Серафим сел на жесткую лавку. Внутри самолета, казалось, еще холоднее, чем снаружи. От дыхания людей воздух наполнился сизым паром.

Капитан протянул ему сумку.

– На, переоденься.

В сумке оказались: зимняя ряса на овечьем меху, и черный широкий подрясник и, судя по блеснувшим золотым нитям вышивки, какая-то богослужебная одежда. Отдельно в темном платке были завернут наперсный священнический крест.

– Зачем это? – удивленно спросил Серафим.

– Вот тебе пакет. Тут все сказано. Наше дело тебя сопровождать, – коротко объяснил капитан.

Серафим вскрыл конверт с сургучными печатями. На листе белой бумаги был напечатан на машинке текст приказа, из которого следовало, что сержанту Соровскому, он же иеромонах Серафим, надлежит «с прилагаемой» (вот же канцелярский язык, прости Господи) иконой облететь на самолете вокруг Москвы, совершая положенное моление о даровании Красной Армии победы над врагом и сохранении города Москвы. Подписи не было.

Серафим оторвался от бумаги и поднял глаза на майора. В них была и радость, и изумление.

– Вам все ясно? Выполняйте приказание, товарищ сержант, – строго сказал капитан. – И побыстрее.

Вполголоса читая положенные молитвы на облачение в богослужебные одежды, Серафим вначале прямо на телогрейку (не раздеваться же на морозе) надел параман, сверху просторный подрясник (надо же, все предусмотрели). В этот момент капитан подал ему теплую рясу.

– Одевай скорее, отец, закоченеешь же, – изменившимся тоном сказал капитан. – Нам еще над Москвой кружить не один час.

Серафим оделся, повесил на шею крест и епитрахиль, а затем надел и зашнуровал на запястьях поручи, стянув ими рукава подрясника.

И сразу же бывший арестант и сержант почувствовал себя словно заново рожденным. Он опять был иеромонах Серафим и предстоящая ему сейчас служба была как раз тем, чему он когда-то в молодости решил посвятить всю свою жизнь.

Один из сопровождающих, майор госбезопасности, равнодушно развернул сверток. В нем была Тихвинская икона Богоматери – та самая, старинная петровская икона!

Сердце Серафима сжалось от сладкой, радостной боли, а глаза наполнились слезами. Он осторожно взял в руки драгоценную реликвию, трижды перекрестился перед ней, и поцеловал.

Взревел мотор. Самолет плавно тронулся с места и вскоре поднялся в серое, низкое небо.

Этот день Серафим Соровский запомнил на всю оставшуюся жизнь. В салоне самолета стоял невыносимый холод. К тому же сотрудники НКВД время от времени открывали дверь, и внутрь самолета врывался поток ледяного воздуха. Но Серафим ничего этого словно не замечал, и смело подносил икону к распахнутой двери, чтобы Богородица смогла с огромной высоты лицезреть панорамы страшных боев.

Все те часы, когда самолет Ли-2 трижды облетал Москву, отец Серафим молился. Он просил Господа простить неразумных людей, которые закрыли и порушили на Руси десятки тысяч церквей; взорвали величественный храм Христа Спасителя в Москве; убили, заключили в тюрьмы, сослали в лагеря тысячи священнослужителей. Он просил Господа, чтобы в этот решающий час Он десницею Своею оградил и защитил от врага Москву – Третий Рим, ставшую духовной наследницей Второго Рима – Константинополя – столицы православной Византии. Он просил, чтобы Господь помог сейчас Красной Армии отбросить фашистскую орду от стен древнего Кремля, а затем и вовсе изгнать захватчиков из Отечества.

Молитвы ко Христу отец Серафим перемежал прошениями к Пречистой Деве, образ которой держал в руках. Он просил Заступницу усердную рода христианского умолить своего Сына помиловать Россию и простить ей грех богоборчества. Серафим пел по памяти богородичные молитвы и все более и более воодушевлялся. Слезы текли из его глаз. Сердце его переполняла острая жалость и сострадание ко всем сражающимся, страждущим и скорбящим там внизу, на земле. Душа – любовью и благодарностью ко Христу.

– Бо-го-ро-ди-це Де-во, ра-а-дуйся, – затягивал он в очередной раз, – благода-а-тная Мария Господь с тобо-ю. Благослове-е-нна ты-ы в же-нах и благослове-е-н плод чре-е-ва твоего, яко Спаса родила еси ду-у-ш на-а-ши-и-х, – пел он и восторг захватывал его душу.

Сосредоточенный на молитве и пении отец Серафим не слышал как, офицеры госбезопасности непроизвольно стали тихонько, себе под нос, подпевать священнику. Впрочем за гулом моторов этого не было слышно. С детства слышанные ими песнопения, которые на сельских праздниках, в крестных ходах и дома, перед иконкой Богородицы в красном углу своей избенки пели их матери и бабушки, да и они сами, тогда еще наивные и благоговейные деревенские сорванцы, разбудили в их душах что-то далекое, доброе и светлое.

Серафиму доставляло особенную радость петь благодарственную песнь Богородице, избавляющей своих верных служителей и почитателей от военной грозы. От музыки и смысла слов этой песни душа Серафима исполнялась твердой уверенности в неминуемой победе над врагом. Услышав мелодию этой песни, майор выпрямился и машинально поднес ко лбу щепотью сложенные пальцы правой руки, но вовремя отдернул вниз и покосился на капитана. Тот сделал вид, что ничего не заметил. Он и сам чуть было не перекрестился. Уж больно хорошо поет этот поп!

– Взбра-а-нной Во-о-ево-де по-о-беди-и-тельна-я, яко изба-а-вльшеся-а от злы-ых, бла-го-да-а-рственна-я во-о-списуем Ти раби Твои, Богоро-о-дице, но яко иму-щая держа-ву не-победи-и-мую, от вся-ких нас бед сво-о-боди, да зове-е-ем Ти: ра-а-а-дуйся, Неве-сто Не-неве-стна-я.

Еще в семинарии Серафим узнал, что это одно из самых любимых в народе православных песнопений на самом деле есть древний кондак праздника Благовещения, написанный греками в честь избавления Константинополя от нашествия на город варваров в седьмом веке. И вот теперь эта песнь, прославляющая Богородицу, звучит по-славянски над Москвой.

Несмотря на лютый мороз, голос Серафима ни разу не дрогнул, а его руки не заледенели и крепко держали икону. Та, главная икона Богоматери Одигитрии Тихвинской, список с которой был призван сейчас спасти Москву, по преданию чудесным образом покинула Константинополь за семьдесят лет до его падения под ударами турков-османов, и в 1383 году явилась на Руси в пределах Великого Новгорода над Ладожским озером. Совершив «светозарное шествие по воздуху», икона Богоматери остановилась на реке Тихвинке. Здесь в ее честь построили деревянный храм, а в 1515 году на его месте для хранения чудотворного образа по повелению великого князя московского Василия III был возведен каменный Успенский собор, стоящий и поныне. В 1560 году царь Иван Грозный основал при этом соборе мужской монастырь, который стал на протяжении веков местом паломничества православных людей. Они стекались в монастырь со всех концов Руси на поклонение одной из главных православных святынь – Тихвинской иконе Богоматери. Особенно почитаемой эта икона стала после того, как она чудесным образом помогла русскому войску в 1613 году одолеть шведскую армию и спасти город Тихвин и Тихвинской Успенский монастырь. Она же осенила благословением заключение Столбовского мирного договора со Швецией в 1617 году. И вот сейчас, три с лишним века спустя, список с этой великой иконы был призван спасти от врага Москву!

Погруженный в молитвы Серафим не замечал, что в те моменты, когда они приближались к позициям гитлеровских войск, по самолету начинали бить десятки зенитных орудий. Дважды в погоню за самолетом бросались немецкие «Мессершмиты». Они могли без труда разделаться с «транспортником», но каждый раз к своему огромному удивлению и досаде, немецкие летчики почему-то теряли цель среди густых облаков.

…Когда самолет приземлился на Тушинском аэродроме, Серафим вдруг потерял сознание. Сказалось огромное, нечеловеческое напряжение, а также тяжелые испытания, выпавшие на его долю в тюрьме.

Когда Серафим очнулся, иконы в его руках уже не было. Сопровождавшие офицеры молча смотрели на него, и в их глазах читалось огромное удивление и восхищение. Они никак не ожидали, что этот истощенный, ослабленный голодом и побоями арестант способен на такое!

– Ну, пошли, спаситель! – на этот раз без всякой иронии произнес капитан госбезопасности.

Он помог Серафиму спуститься по лесенке на укатанный самолетными лыжами снег аэродрома. Пошатываясь от слабости, тот сделал шаг вперед – и увидел, как возле самолета остановился роскошный черный автомобиль. Не тот, в котором его привезли из тюрьмы – другой.

Распахнулась дверца, и из нее тяжелым медведем – не вышел, а именно вывалился грузный человек в пенсне и в длинном пальто.

Это был народный комиссар внутренних дел Берия.

Офицеры вытянулись в струнку и отдали честь своему главному начальнику. Майор отрапортовал:

– Товарищ генеральный комиссар госбезопасности! Ваше приказание выполнено.

Берия кивнул, пристально разглядывая Серафима. От его взгляда тому стало не по себе. О Берии в стране ходило много жутких легенд, которые передавались из уст в уста, но только шепотом и только самым близким, доверенным людям. Мол, это не Сталин, а злодей Берия устроил кровавые репрессии под предлогом борьбы с «врагами народа». Статья 58 «Контрреволюционная деятельность»… И кто только не попадал под эту статью! Колхозники, военные, шахтеры, ученые, врачи, актеры, певцы, рабочие… Многие твердо верили: мол, великий вождь товарищ Сталин ничего не знает о том, какой палач орудует, прикрываясь его именем, уничтожая лучших людей в стране.

Но Серафим всегда усмехался, слушая эти тихие разговоры. Ведь до Берии был палач Ягода и палач Ежов… И всего этого Хозяин не видел и не знал? Чепуха! Конечно, знал. Просто ему было выгодно, чтобы страх, окутавший всю страну, ассоциировался не с ним, а с именами его подручных.

Берия тем временем почти весело сказал:

– А тебе идет ряса, лейтенант!

Серафим насупился.

– Я сержант, товарищ генерал.

– А вот и нет! – хихикнул Берия. – За успешное выполнение боевого задания товарищ Сталин только что лично присвоил тебе звание лейтенанта! – А потом многозначительно добавил: – Конечно, если ты на самом деле успешно выполнил задание…

Серафим был удивлен. Он-то считал, что его сегодня же расстреляют! Ведь, по нынешним нравам, главного свидетеля в таком деле никак нельзя было оставлять в живых.

Словно бы поняв его мысли, Берия добавил:

– Благодари товарища Сталина, лейтенант! И не только за повышение в звании, а за кое-что поважнее… И знай: лично я был против этого! Но товарищ Сталин иного мнения.

Серафим кивнул.

– Мне нужно дать слово офицера? – немного растерянно произнес он. – Ну, о том, что я буду молчать…

Берия добродушно улыбнулся.

– Что ж, давай это самое слово офицера! Мне давай. Сам понимаешь, с кем имеешь дело. Хоть я и не всесилен, как твой Господь, но уши у меня чуткие, а руки – длинные. И запомни: сегодняшнего полета не было! Да его и быть не могло. Ведь мы, большевики, верим в учение Ленина-Сталина, а не в вашего бога!.. Ладно, иди. Переоденешься в машине. Сегодня же ты вернешься в свою дивизию. Там идут жаркие бои, и твоя икона может нашим бойцам еще не раз понадобиться… Да, да! Мы разрешаем тебе заниматься прежним делом… ну сам знаешь, каким. И генерал Рокоссовский в курсе.

К самолету подъехала черная «эмка» – та самая, на которой Серафим приехал на аэродром этим утром. Серафим на негнущихся шагах пошел в ее сторону, не веря в происходящее. Этот зверь Берия пощадил его, да еще по приказу самого Хозяина? Невероятно! Чудо, да и только. Слава тебе, Господи!

Берия неожиданно схватил его за рукав.

– Нет, лейтенант, ты не туда идешь. В «Счастливую дивизию» тебя отвезу лично я. А на той машине поедет пилот…

Серафим вздрогнул, увидев, как понурый летчик идет в сопровождении двух сотрудников НКВД. Они крепко держали его за руки.

Серафим перекрестился:

– Спаси, Господи, и помилуй раба Твоего!

Берия жестко сказал:

– А он тебя и спас, Серафим! А вот насчет этого пилота никаких особых распоряжений товарища Сталина не было.

Серафим упал на колени и со слезами на глазах взмолился:

– Товарищ Берия! Этот человек… он ни в чем не виноват! Прошу вас…

Лицо Берии вдруг исказилось злобой. Он пнул ногой Серафима так, что тот едва не упал на бетонные плиты.

– Да кто ты такой, чтобы просить меня ? – прошипел он. – Моя бы воля, я бы кончил вас обоих прямо здесь, у трапа самолета! Но у тебя нашелся высокий заступник… А у этого пилота такого заступника нет!

– Но этот пилот ни в чем не виноват! – с печалью в голосе повторил Серафим.

Берия пожал широкими плечами.

– Мало ли кто ни в чем не виноват… Это, понимаешь ли, дело десятое! Главное, что все делается для пользы нашей страны. А что ей полезно, а что нет, решаю только я один!

И тут же спохватившись, поправился:

– Точнее, здесь решаю…

Эта поспешная оговорка показала Серафиму, что Берия тоже боится – не его, конечно, а Хозяина…

Перед тем, как сесть в «эмку», пилот обернулся и посмотрел на священника. Понимая, что ему нечего больше терять, летчик, попросил:

– Помолись, отец, за раба Божия Виктора.

Отец Серафим благословил его, начертав в воздухе правой рукой широкое крестное знамение.

– Да сохранит тебя Господь!