В медленном, горячем и вонючем поезде Акопов осознал, как легко работается дома. Не надо было напрягаться, вспоминая слова совсем чужого языка. Не надо было постоянно помнить о чужих обычаях. В Бахрейне, например, он однажды из-за этих обычаев чуть не сгорел. Обратился на улице к женщине с каким-то нормальным вопросом. Нормальным для московской улицы. Женщина-то была одета совсем по-европейски. Но на Акопове был клетчатый палестинский бурнус. А борода подстрижена в кружок, как у шейха из пустыни. И его приставания к незнакомой женщине, пусть и не с праздным вопросом, оценивались однозначно.

Здесь в поезде не надо напрягаться. Ехали они с Юсупом и Назаром в разных концах плацкартного вагона, не поддерживая, так сказать, даже визуального знакомства. Рядом с Акоповым расположился небольшой табор среднеазиатских цыган-люли. Глава семейства, пожилой добродушный пузанок с усами раджи, едва поезд тронулся, пристал к Акопову с предложением скрасить дорогу бутылочкой сладкого вина. Покочевряжившись из вежливости, Акопов принял предложение. Хоть и удивился: цыгане с чужими не пьют. Значит, меняются обычаи… Хозяйка проворно достала по первому знаку мужа лепешки, зелень, холодное мясо, конфеты. Цыганята завертелись и зажужжали вокруг конфет. Мать цыкнула — ребятня исчезла.

Разговаривали Акопов с хлебосольным цыганом на том узбекско-таджикском смешанном наречии, который обжил хребты Зеравшана и Байсунтау и который понимают все от Нукуса до Хорога. Цыган плакался, что старший брат зажал «жигуль». Покупали его вскладчину, теперь он брату не нужен, поскольку тот недавно приобрел волгу.

— Совсем бандит! — стучал цыган по столу черным пухлым кулаком. — А у меня семья, сам видишь. Старший уже большой — на чем мальчику ездить?

И Акопов тоже плакался — на нехорошего начальника, настоящего бая, который не дает продохнуть, загонял по командировкам. Никак не хватает времени закончить строительство дома. И денег не хватает. Хоть и хороший навар получается у экспедитора, но что с того навара остается… Сам знаешь — тому дай, этому сунь. С удовольствием импровизировал Акопов, с деталями. Так они плакались друг другу, пока не опустела бутылочка, пока не закружили вокруг поезда вечереющие предгорья с размазанными пятнами солнечных ожогов по склонам.

Наконец, сморило цыгана. Акопов пошел умываться в залитый водой туалет с незакрывающейся дверью. Умылся и увидел у двери Юсупа. Тот лениво обмахивался журналом «Муштум», сложенным вдвое. Сигнал тревоги. Акопов сразу подобрался. Вышел в тамбур и обнаружил Назара.

— Двадцать шестое место, — сказал Назар.

Из расписания поезд давно выбился, и теперь Акопов даже приблизительно не мог представить, где они находятся. Вокруг поезда медленно вращалась выжженная солнцем полупустыня с редкими желто-зелеными зарослями верблюжьей колючки. Ее сладковатый запах, долетающий в раскрытые окна, не мог перешибить едкий дух старого, полного людей, вагона. От горизонта накатывала волна тьмы — ночь наступала быстро.

— Когда ближайшая станция? — спросил Акопов у проводника, пожилого таджика в мятой черной форме.

— Минут через двадцать, — сказал проводник, почесывая живот и зевая. — А может, через сорок. Если тебе, друг, бутылка нужна, то и станция ни к чему. Обратись только к дядюшке Расулу. У него все есть.

— А кто такой Расул?

— Я, кто же еще…

Так… Засветился Акопов с цыганом, на весь вагон засветился. Вот уже и бутылку предлагают. Нормально. Повесив на шею скрученное полотенце, Акопов, не торопясь, пошел по вагону. От полноты чувств принялся напевать старинный танцевальный мотив «Тановар». Его режиссер Гайдай в свое время для комедии приспособил. «Если б я был султан, я бы имел трех жен!» Напевал Акопов и весьма благожелательно разглядывал пассажиров. Земляков искал, надо понимать, этот невысокий симпатичный шерабадец. Когда подвыпьешь, охота с земляками покалякать. Нашел Акопов земляка. Правда, не совсем своего…

На двадцать шестом месте сидел молодой узбек. Светлый и легкий, как у Акопова, облегал его костюм — мечта провинциала. Образ дополняли желтые сандалии на босу ногу и небрежно брошенный в сетку над головой портфель из тисненой кожи. Бухгалтер, наверное. Или учитель. Плечи, однако, были широковаты для труженика умственного труда. А может, труженик в свободное от труда время занимался курашом — любимой борьбой узбекской молодежи…

Юноша в светлом костюме равнодушно посмотрел на Акопова и отвернулся. Чуть-чуть торопливее, чем нужно, отвернулся. И веки у него дрогнули. И в лице что-то изменилось. Такое происходит, когда человек, ведущий наружное наблюдение, не научился до конца контролировать свои эмоции, сталкиваясь с «объектом» лоб в лоб.

По этим мелким деталям, совершенно недоступным вниманию нормального человека, Акопов понял: не зря засекли ребята этого бухгалтера. Или учителя. Неважно. А важно, что он из госбезопасности. Из конкурирующей, стало быть, фирмы, как бы она теперь ни называлась в «независимых» государствах. Гебешников в Управлении не любили. За непрофессионализм, за мелкие цели и задачи, за кумовство в руководстве.

Однако гебешники в наружку поодиночке не ходят. Парами любят гулять. И второго Акопов вычислил. Выглядел тот обычной русской швалью. Этакий европейский люмпен, присохший к Средней Азии: пропотевшая распашонка, расстегнутая до пупа, сиротские серенькие штанцы и босоножки-вьетнамки. Такие болтаются по всем рынкам и чайханам, шакалят возле рыночных воротил, пьют зеленый чай с тем же удовольствием, что и водку, спят с любой более-менее раскрепощенной женщиной Востока. Курят анашу и носят при себе узбекский широкий нож-пичак. Привычка к азиатскому быту не мешает им презирать местный язык и традиции.

Такой, значит, по-научному говоря, имидж… Акопов сфотографировал русского взглядом и залег на верхнюю полку. До места назначения оставалось часов шесть, и за это время надо придумать, как избавиться от гебешников. Если они сами вышли на Акопова, то их пора уважать. А если группу подставили? Вполне могло случиться, что задание Акопова являлось маскировкой другой, более масштабной, акции. Пока ГБ будет пасти Акопова, кто-то без помех отработает свое.

С другой стороны, думал Акопов, крайне нерационально использовать его группу в качестве подсадной утки. Специалистов, подобных Акопову, в Управлении лелеют и холят. Да и любого просто так не сдают. Значит, протечка наверху? Такого Акопов не помнил… Но если учесть невероятный бардак, творящийся вокруг, бардак, который не обошел и Управление… Все может быть. Но Акопов привык выполнять задания, сроду хлеб не ел даром. Значит, задание — вот что основное. Как там советовал Рахмат: души сомнения? Задушим, будьте благонадежны. А потом разберемся, откуда протекло.

Он сразу успокоился, едва принял решение. Совсем стемнело. Редкие далекие огни мелькали в окне. Цыганята угомонились. Глава семейства похрапывал на нижней полке, разметавшись от жары. Лишь цыганка, пристроившись напротив мужа, отгоняла от его лица вездесущих мух пестрым платком.

Акопов спрыгнул в проход, покачался и побрел в тамбур. Русский встрепенулся и проводил его взглядом. Трехгранным ключом Акопов закрыл дверь на переходную площадку в соседний вагон, а наружную, наоборот, открыл.

Когда он вернулся, пьяная дурацкая улыбка застыла на его лице. Хватаясь за чьи-то ноги, опираясь на полки, он поковылял вперед, пока не добрался до двадцать шестого места. Икнул и наступил на ногу молодому человеку в светлом костюме.

— Извините, пожалуйста, — пробормотал.

У молодого человека в глазах мелькнуло изумление.

— Ничего, — поморщился он. — Бывает…

— Нечаянно! — с пьяным упорством сказал Акопов. — Просто сильно качает.

Завертевшись, он рухнул на колени молодому человеку.

— Нечаянно, — повторил Акопов и убрался в проход.

Пистолет гебешника уже лежал в его кармане. Все так же улыбаясь и мурлыча под нос «Тановар», он дошел, до русского, коротавшего время над газетой с грудой костей и корок. Акопов снова не вписался в проход. Объедки посыпались на пол.

— Ты что делаешь? — зашипел русский.

— Да я тебя… — с пьяной обидой сказал Акопов и на плохом русском языке кратко изложил перспективу дальнейших отношений с представителем старшего народа-брата.

Русский полыхнул глазами и схватил Акопова за шиворот. Со своего места сорвался гебешник в светлом костюме, Растерянно шаря под полой. Заверещали женщины. Поднялись Юсуп с Назаром, но Акопов взглядом приказал им не вмешиваться. Через секунду русский выволок Акопова в тамбур и прижал к стенке возле угольного ящика. Молодой человек в светлом костюме показал вагону красное удостоверение:

— Мы из милиции! Оставайтесь на местах.

Дверь за собой он захлопнул и повернулся к Акопову:

— Ну, закончим игры, дорогой друг?

Спросил по-русски. И Акопов ему ответил по-русски:

— Закончим, дорогой друг. С удовольствием.

Стрелял он сквозь карман. Спустил трупы под откос.

Брызги крови вытер собственным пиджаком, а потом выбросил его вместе с пистолетом гебешника в гудящую тьму. Закрыл дверь. Рванул рубашку на груди, мазнул по угольному ящику ладонью, провел по лицу. В таком виде и заявился в вагон:

— Вай, люди!

— Чего орешь? — высунулся проводник. — Выпил — спи!

— Ограбили! — продолжал орать Акопов. — Говорят, сволочи, из милиции, а сами пиджак с деньгами сняли и выпрыгнули!

— Так тебе и надо, — вздохнул проводник. — Меньше пей в другой раз.

— Как же я домой поеду? — завопил с новой силой Акопов, размазывая по лицу грязные слезы. — Всю выручку отняли, всю выручку! Три ковра ручной работы! Вай-дод!

— Значит, давно за тобой наблюдали, — сказал проводник. — Может, с самого рынка. Теперь сходить придется. Скоро станция.

— Зачем сходить? — продолжал убиваться Акопов. — Мне домой надо, дети ждут…

Вокруг него собралось полвагона.

— В милицию на станции заяви, — объяснил проводник. — Недалеко ведь отъехали, может, поймают.

— Спасибо, надоумил! — полез к проводнику с объятьями Акопов. — Ух, если поймают… Собственными руками!

— Собирай вещи, батыр, — отпихнул его проводник.

Акопов вытащил из-под полки с цыганятами тяжелую сумку — приметную, из красного кожемита, и пошлепал, тихо завывая и мотая головой, к выходу. В окнах уже мелькали редкие станционные фонари.

В крохотном зальце вокзала он наклонился на секунду над сумкой — и появились у Акопова пышные усы. Еще секунда — и темная рубашка сменила прежнюю, разорванную у ворота. Красная оболочка сумки полетела в мусорный бачок. Таблеточку горькую пожевал, отшибая винный запах. Совсем другой человек явился к готовому тронуться поезду — аккуратный, собранный, деловой. Поднялся в купейный вагон, показал билет.

— А я на ваше место… подсадил, — повинился проводник. — Вы же от самого Ташкента не показывались!

— Не суетись, брат, — подмигнул Акопов. — В другом вагоне с друзьями засиделся. Согласен на любое свободное место.

Так еще лучше. Если, предположив невероятное, люди из ГБ знают о его купейном билете, то не сразу доберутся. Впрочем, подумал Акопов, шагая за проводником, у него только и осталось забавы — предполагать невероятное…

Через час, когда вагон давно спал, он вышел в тамбур.

Здесь опять каменно маячил Назар.

— Все тихо?

— Тихо. Пожалели тебя и успокоились.

— Как вы засекли соседей?

— Они сели в последний момент. До самого отхода поезда болтались в Ташкенте на перроне. Видно, опасались, что ты на ходу спрыгнешь. Потом пошли с двух концов вагона. Явно искали. Увидели тебя — расслабились. А до этого немножко нервничали. И вообще…

— Вот именно, вообще… — вздохнул Акопов. — Теперь видишь, до чего нервозность доводит? Нет соображений — как они на меня вышли?

— Сдал кто-то, какие еще соображения, — невозмутимо сказал Назар. — Других соображений нет.

— Верно. Сдали. Но почему только меня?

— Потому что нас с Юсупом готовили отдельно. Потому что мы подключились только в Ташкенте. Следовательно, сдали высоко — в Москве.

— Умница, — потрепал напарника по плечу Акопов.

— Ты их… совсем? — неуверенно спросил Назар.

— Другого выхода не было, — помрачнел Акопов. — Отрываться приходилось с гарантией. В кошки-мышки играть некогда.

— Понимаю, — тихо сказал Назар, отвернувшись к окну. — И все же…

— Не думай об этом, — мягко сказал Акопов. — Такая работа. И мы, и соседи по нормальным законам не живем… Мы над законом. Или за ним. Точнее, вне закона. В нашем деле неприменимы категории «плохо» или «хорошо». «Нужно» или «не нужно»! Вот и все. У Киплинга, не помню в какой вещи, есть прекрасная мысль, хорошо иллюстрирующая нашу ситуацию… Имейте в виду, мол, что в маленьком, скрытом от мира обществе, где нет общественного мнения, все законы смягчаются. Почти дословно.

Они долго молчали.

— Любишь Киплинга? — наконец, спросил Назар.

— Нет… Плохой писатель. И совершенно не знает Восток. Я его перечитал, представь себе, после Афгана… Ладно. Разбежались. А Юсупу передай — сходим в Джетыкургане. Боюсь, на конечной остановке уже будут дожидаться.

— Они могут дожидаться и в Джетыкургане, — резонно заметил Назар. — И на любой другой станции.

— Сходим в Джетыкургане, — повторил Акопов. — Раздельно. Идем на рейсовый автобус или на такси. Визуальная сигнализация прежняя. Ну, ни пуха, ни пера, как говорят старшие братья.

— Ни два пера, ни три пера! — невесело хохотнул Назар.

— Грубо, грубо! — поморщился Акопов. — Будь тоньше…