— Пусть любители погреть руки над костром межнациональных конфликтов запомнят: мы никому не позволим оскорблять великую державу и ее армию! — так закончил выступление по первой телевизионной программе Содружества вице-президент.

Жесткое, выдержанное в традициях доброго старого времени, обращение к народам Содружества в течение суток передали трижды. Под аккомпанемент вице-президентского выступления «крокодилы» и «сухари» месили горы ракетами и кассетными бомбами. Труднодоступные базы, оборудованные в пещерах и на больших высотах, вдали от жилья, забрасывали вакуумными гранатами. Вслед за бомбардировочной авиацией над горами шли вертолеты с десантами. С земли их поддерживали мотострелки Дивизии Лопатина.

На чрезвычайном заседании Совета Безопасности рассматривались жалобы Ирана и Турции — боевые действия разворачивались в опасной близости от их границ.

Российский представитель в Совете Безопасности сначала отмалчивался, а потом посоветовал правительствам стран-жалобщиц сначала разобраться со своими курдами, прежде чем указывать великой державе, которую он имеет честь представлять, что ей надлежит делать для обеспечения мира и спокойствия на южных рубежах. Газеты мира тут же обозвали выступление российского представителя «беспрецедентным со времен Хрущева, стучавшего ботинком по трибуне ООН.» Президент США пригрозил затормозить кредиты, направленные России, а президент Франции обратился в Европарламент с требованием приостановить рассмотрение документов о приеме России в Сообщество.

Иностранные корреспонденты обрывали телефоны в российском МИДе, требуя пресс-конференции, на что им отвечали, что начальник Управления печати внезапно заболел, его заместитель в отпуске, а сам министр от встречи с журналистами отказывается, так как занят подготовкой срочного визита президента в Японию.

Через сутки после наступления на базы партизан по той же первой программе Содружества выступил генерал-майор Кулик, назначенный уже командующим группой войск в Шаоне. Почти двухметровый, краснощекий мужик с руками, похожими на тюленьи ласты, давал интервью телевизионщикам под сенью винтов флагманского «крокодила».

— Когда убивают женщин и детей, — веско ронял медвежьим басом генерал с птичьей фамилией, — русский солдат не может остаться равнодушным! Вот таким образом. И я, как русский солдат, ответственно заявляю: больше кровопролития в Шаоне не будет. Вот таким образом.

— Однако, господин генерал, — влез корреспондент грузинского телевидения, — российская армия ведет войну против мужей тех самых женщин, которых вы собираетесь защищать!

— Да, — согласился генерал Кулик. — Кровь льется, даже когда аппендикс отнимают. Однако, думаю, вдов тут будет меньше, чем у вас в Абхазии. Вот таким образом.

Повернулся и поднялся в «крокодил». Картинка дернулась — оператор убегал от винтов.

Седлецкий выключил телевизор и повернулся к Лопатину:

— Зря генерал полез в телекомментаторы… Не его это дело.

Лопатин угрюмо промолчал.

— Мне в город надо, — сказал Седлецкий. — Можно воспользоваться дежурной машиной?

— Берите, — сказал полковник.

И пошел к сейфу. Седлецкий в дверях оглянулся: комдив доставал из сейфа бутылку. Совсем расклеился Константин Иванович. А с виду такой собранный…

Мирзоев, как обычно, дожидался у моста — чтобы не рисоваться в части рядом с Седлецким, который для офицеров дивизии продолжал оставаться представителем Минобороны.

Пока доехали, их несколько раз останавливали патрули десантников, но пропуск коменданта города, который демонстрировал Мирзоев, действовал безотказно. Лишь в одном месте попался патруль самообороны. Пристал с вопросами. Мирзоев тихо сказал на местном языке:

— Отвалите! Русского везу… Сейчас свистнет своих!

— Почему столько патрулей? — удивился Седлецкий.

— Клопы от кипятка куда бегут? — засмеялся Мирзоев. — В другую щель. Мы их в горах ущемляем, а они, значит… Сюда. Вот и ловят.

Их уже ждали в полуразрушенном доме, где окна были занавешены плащ-палаткой. Тускло светила, треща и сыпя искрами, керосиновая коптилка. Седлецкий встал так, чтобы лицо не попадало в колеблющийся круг жидкого света. В комнате, усыпанной битым стеклом и штукатуркой, было двое — худой ополченец и коренастый малый в гражданском.

— Это и есть московский человек? — спросил ополченец у Мирзоева. — Ладно… Скажи ему, что Абдрахман собирается взорвать Кумаринскую плотину.

— Можешь говорить прямо мне, — с некоторой заминкой подбирая слова, произнес Седлецкий. — Зачем Абдрахману плотина?

— Под ней город, — сказал ополченец. — Абдрахман велел передать, что ждет до завтрашнего полдня. Если русские не выпустят его с гидростанции — он взорвет плотину.

— Абдрахман лжец! — накручивая себя, прошипел Седлецкий. — Он обещал сдаться без условий. Я выпросил у русского генерала жизни людей Абдрахмана! Как я посмотрю теперь в глаза генералу? Передай Абдрахману, что он не мужчина.

— Можешь сам это сказать Абдрахману, — чуть поклонился ополченец. — Если, конечно, московский человек, ты тоже мужчина и не боишься назвать в глаза джигита лжецом.

— Я скажу это Абдрахману, — мрачно пообещал Седлецкий. — Обязательно скажу. Перед тем, как расстреляют этого негодяя с раздвоенным змеиным языком.

— Так не годится, господа, — вмешался молчавший до сих пор гражданский. — Вы неправы, уважаемый человек из Москвы. Нельзя рисковать городом, потому что вам не нравится Абдрахман. Он ведь только спасает своих людей. Надо с ним договариваться, уважаемый московский человек.

Седлецкий уже заметил, что в обращении к нему ополченец и гражданский употребляют слово, обозначающее у горцев и «человек» и «гость». Не хватает только крохотной уважительной приставки, которая и придает слову второе значение. Такой вот филологический нюанс.

— Хорошо, — сказал Седлецкий хмуро. — Повтори, чего он хочет.

— Ваши солдаты должны уйти из Кумаринского ущелья и пропустить Абдрахмана в сторону границы, — сказал ополченец.

— А плотина? Она останется заминированной? И потом Абдрахман, отойдя подальше, нажмет такую маленькую штучку… Ты знаешь, что такое радиодетонатор?

— Знаю, — усмехнулся ополченец. — Плотина останется заминированной. Тут русским придется положиться на слово Абдрахмана, уважаемый московский человек, на слово джигита.

— Я ведь знаю не только ваш язык, — сказал Седлецкий высокомерно, — но и ваши обычаи. Мусульманин может нарушить клятву, если дает ее неверному. Аллах прощает даже в том случае, когда мусульманин клянется перед неверным на коране… Поэтому я не верю ни тебе, ни твоему хозяину.

— У меня нет и не было хозяев! — резко сказал ополченец. — Мой командир, мой брат Абдрахман не клялся перед тобой на коране…

— Господа, господа! — снова вмешался гражданский. — Наши переговоры безрезультативно затягиваются. Надо искать выход! Абдрахман не хочет терять людей, а вы не хотите рисковать городом. Так? Давайте искать выход!

— Ладно, — процедил Седлецкий. — Вы же понимаете, что последнее слово не за мной. Предлагаю встретиться здесь снова через два часа. Думаю, смогу уговорить генерала не начинать пока операцию. Согласны?

— Согласны, — с облегчением сказал гражданский. — Через два часа, здесь же. Договорились.

Присутствующие синхронно поднесли к глазам часы. Седлецкому стоило большого труда не фыркнуть, потому что эта сверка часов была совершенно бессмысленным актом, о чем, естественно, не догадывались представители полевого командира Абдрахмана.

— Извините, уважаемый московский гость, — вдруг на хорошем русском языке сказал ополченец. — Правда ли, что кулик — это маленькая птичка, которая живет на болоте?

— Правда, — кивнул Седлецкий.

— Зачем же такие птички летают в наши горы? Их могут заклевать орлы. Пусть птичка кулик побыстрее возвращается в болота…

Теперь ополченец откровенно улыбался. И гражданский, наклонив голову, прятал усмешку.

— У этой птички, — Седлецкий упорно не переходит на русский, — очень длинный нос. Очень длинное шило. Оно может глубоко тебя достать.

Улыбка сбежала с лица ополченца. Нечаянно или намеренно Седлецкий оскорбил его, потому что сказал двусмысленность: шило у горцев имело еще одно — рискованное — значение…

Седлецкий с Мирзоевым, не прощаясь, вышли из руин и двинулись к машине, громко хрустя и топая. Мирзоев взял с переднего сидения сумку и толкнул шофера в плечо. Машина тронулась, рыча и подвывая, а Седлецкий с Виргилием немедленно спрятались в развалинах. Мирзоев достал из сумки очки-насадки, которые они немедленно и напялили. Седлецкий отфокусировал очки и посмотрел вдоль улицы. Ночь мгновенно кончилась. Красноватый, будто на закате, свет заливал руины и пустую дорогу. И в этом свете хорошо было видно, как одна из высоких договаривающихся сторон — ополченец с гражданским — выглядывают из проломленной стены дома, который Седлецкий и Мирзоев только что покинули.

— Турсун, видишь их?

— Конечно. В гражданском — заместитель начальника контрразведки Шаоны. На Дальнем Востоке когда-то служил. На Курилах, если быть точным.

— A-а… Так это Баглоев. Не узнал — у нас в фототеке старые снимки. Ты уверен, что Абдрахман в городе?

— На девяносто девять процентов.

Ополченец и гражданский, посовещавшись, двинулись по улице. Седлецкий приподнялся было, но Мирзоев придержал его. Из-за дома показались еще двое ополченцев. Баглоев помигал фонариком, и ополченцы присоединились к контрразведчику и представителю Абдрахмана. Чуть выждав, Седлецкий и Мирзоев отправились следом за ними. Теперь они шли почти бесшумно, потому что хорошо видели дорогу. Интересное кино, думал Седлецкий, глядя в широкую спину Баглоева. Это называется противостоянием спецслужб… Все смешалось в сумасшедшем доме! Посмотрим, посмотрим, товарищ с Курил, чему ты там научился под боком у самураев… Судя по тому, как беспечно отозвал секрет, научился немногому.

Шли недолго. Ополченец с гражданским юркнули в тенистый переулок и остановились у большого одноэтажного дома за высоким забором. Секрет отстал и затаился на углу. Скрипнула калитка, Баглоев и его спутник скрылись во дворе.

— Знаешь, чей это дом? — тихо засмеялся Мирзоев. — Самиева… Я так и думал — друзья соберутся под одной крышей. Хороший танцор Самиев — и вашим, и нашим за копейку спляшем…

— Но ему, как и всякому плохому танцору, кое-что мешает, — буркнул Седлецкий. — Давай, Турсун, вызывай людей…

Мирзоев достал из сумки радиомаяк и включил. Минут через пять рядом сказали запыхавшимся голосом:

— Ну, как тут, майор?

Седлецкий оглянулся и увидел десантника в очках ночного видения.

— Нормально, — сказал Мирзоев. — Видишь двоих на углу? Надо тихо снять. А потом окружайте дом. Всех, кто выйдет, не трогать. Ориентироваться по свистку. Давай проверим.

Он опять покопался в многоцелевой сумке, достал свисток вроде судейского и дунул. Седлецкий ничего не услышал, но десантник поправил наушники и поморщился:

— Не дуй сильно, майор — оглохнуть можно!

По знаку десантника с двух сторон переулка метнулись белесые силуэты. Сторожевой секрет на углу лишь ногами успел мелькнуть. Дом окружили.

— Покурить бы, — зевнул Мирзоев. — Таблеточку не хочешь, Алексей Дмитриевич?

— Давай, — согласился Седлецкий. — Боюсь, долго нам тут придется заседать.

Он сжевал горьковато-пряную таблетку и через минуту почувствовал, как проходит сонливость и давящая резь в веках.

— А выпить не найдется?

— Найдется, — заверил Мирзоев. — Но после. Внимание!

Калитка в заборе напротив приоткрылась. Сначала выбралось несколько охранников, которые, поозиравшись и обойдя улицу, вернулись во двор. Теперь показался давешний ополченец, уже вооруженный калашником. Затем из калитки вышел Баглоев. Седлецкий напрягся, однако, больше никто не показывался. Минуты текли за минутами, а ополченец с Баглоевым, почти содвинувшись головами, о чем-то болтали. Изредка до Седлецкого доносились обрывки смеха. Так это же они надо мной смеются, вдруг дошло до Седлецкого.

— Интересно, о чем треплются наши друзья? — вздохнул он.

— Ну, если так интересно…

Мирзоев достал короткую трубку с оптическим прицелом и наушниками на длинном проводе. Один дал Седлецкому, а сам начал тщательно целиться трубкой в разговаривающих.

— …и ни одной бабы, представляешь? — сквозь шум и какое-то подвывание услышал Седлецкий слабый голос. — Тогда берем катер — и на Шикотан. Вроде, за свежим хлебом. У них пекарня своя. А там на рыбокомбинатах — одно бабье. Со всего Союза, представляешь?

Бойцы вспоминают минувшие дни, усмехнулся Седлецкий, снимая наушник.

Калитка вновь приоткрылась, и на улицу выбрался толстый, похожий на мешок, человек, которого Седлецкий уже видел у премьер-министра. Самиев… А за председателем милли меджлиса вышел высокий и прямой горец в униформе, увешанный подсумками и гранатами, словно елка игрушками. Он обнялся с Самиевым и потряс руку контрразведчику. Затем Самиев и Баглоев скрылись во дворе. Мирзоев поднес к губам свой беззвучный свисток. Так же беззвучно ринулись от забора светлые тени.

Абдрахмана и его сопровождающего десантники затолкали на углу переулка в БМП. Подошла машина комдива. Седлецкий с Мирзоевым забрались в кабину и сняли очки. Ночь вернулась. Только белесый хвост пыли впереди показывал путь БМП.

Остановились на окраине, у цитадели. Здесь теперь находился штаб командующего группой войск в Шаоне. Пленных провели через неприметную дверь в глухих массивных воротах со стороны гор. Долго спускались куда-то вниз по тускло освещенной лестнице из широченных щербатых тесаных камней. Запахло плесенью. По серым стенам заблестела влага.

Очутились в низком гулком подвале, залитом светом сильных ламп в сетках. Подвал был оборудован как обычная походная канцелярия — раскладные столы и стулья, невысокий металлический ящик-секретер с выдвижными ячейками.

— Откройте ему рот, — показал Седлецкий на Абдрахмана.

Десантник из конвоя дернул лейкопластырь, Абдрахман замычал от боли — часть его замечательных усов осталась на белой клейкой полоске.

— Собаки! — было первым словом Абдрахмана.

— Да ладно тебе, дружище, — вздохнул Седлецкий. — Я же предлагал играть в открытую. А ты захотел вытащить из рукава козырного туза.

Он показал на ополченца:

— Этого пока уведите. И оставьте нас одних…

Остались с глазу на глаз. Седлецкий закурил, сел напротив пленника:

— Ну, Абдрахман, теперь тебя никто не видит. И не слышит. Разыгрывать героя не перед кем. Рассказывай…

Абдрахман молчал, лишь тоска загнанного смотрела из его глаз, похожих на светлые сливы.

— Рассказывай, рассказывай! Где взрывчатка заложена, где посты. Расскажешь ведь?

— Расскажу, — глухо сказал Абдрахман. — Вы все равно выпытаете, я знаю… Уколы, говорят, есть такие.

— Уколы есть, — усмехнулся Седлецкий, — да не про твою честь. Вздорожали медикаменты нынче. Нет, не будет тебе уколов… И бить никто не собирается. Если промолчишь сейчас — завтра выведем на центральную площадь города, соберем женщин и стариков и расскажем, что ты хочешь сделать с Кумаринской плотиной. Народ устал, Абдрахман… Недавно женщины забили камнями снайпера. Не слышал?

— Хорошо, буду говорить, — склонил голову Абдрахман. — Но одна просьба… Уберите этого… моего человека.

— Понимаю, — встал Седлецкий. — Очень хорошо понимаю тебя, Абдрахман.

Слабак, подумал он почему-то с сожалением. Вышел из подвала, взял у Мирзоева пистолет и дважды выстрелил.

— А-а! — громко застонал понятливый Мирзоев.

Седлецкий вернулся к пленнику.

— Карта есть? — угрюмо спросил Абдрахман. — Снимите наручники…

Седлецкий достал ключик и расстелил карту Кумаринского ущелья с частью водохранилища, похожего на кляксу.

— Показывай…

— Сейчас, — пробормотал Абдрахман, растирая крепкие волосатые запястья. — Одну минутку…

Наконец, он поднял голову, и на лице его Седлецкий с тревогой заметил угрюмое торжество.

— Сейчас покажу, где взрывчатка, — сказал Абдрахман, криво улыбаясь.

Теперь Седлецкий увидел в руках пленника колечко с хвостиком — чеку от гранаты. Недоглядели, значит, когда обыскивали… Он в броске залег за металлический секретер, и тут же ударило в уши взрывной волной, завизжали по камню осколки. Седлецкий потряс головой, прогоняя тонкий пилящий звон, и выглянул из-за ящика. Его чуть не стошнило…

Вбежал Мирзоев, помог подняться.

— Пусть тут уберут, — прохрипел Седлецкий. — Потом давай бородатого.

— Может врача позвать, Алексей Дмитриевич? — спросил Мирзоев, смахивая платком с лица Седлецкого глину и кровь. — Кажется, крепко задело.

— Обойдусь, — Седлецкий сел, ноги его не держали, — не до врачей… С плотиной надо разобраться. Налил бы стопарик, ведь обещал.

— Сейчас! — подхватился Мирзоев. — Разбавить?

— Не надо, Турсун… Мне стопарик, а клиенту — укольчик. Хватит шутки шутить, в благородство играть. Прошли рыцарские времена… Тащи бородатого. И обыщи его хорошенько!

Ввели бородатого.