До рассвета оставалось два часа, не больше, когда они затормозили у последнего поста десантников. Дальше дорога к плотине простреливалась.

— Сколько людей надо? — спросил у Мирзоеза сопровождавший их майор, командир батальона.

— Нисколько, — ответил Мирзоев и махнул своим «ночным гвардейцам».

Четверо парней в черных комбинезонах, в башмаках на толстой подошве, выстроились вдоль кювета.

— Там хорошо замаскированные секреты, — не отставал майор. — Мы недавно напоролись.

— Мои люди не напорются, — рассеянно сказал Мирзоев.

Седлецкий тоже выбрался на гладкую дорогу, уходящую в ночной морок, в едва заметный на фоне неба распадок. Открыл подсумок, принялся набивать обоймы, привычно вгоняя гладкие, маслянистые на ощупь, патроны.

— И вы, товарищ подполковник, с нами? — нехотя спросил Мирзоев.

— С вами, товарищ майор.

Мирзоев вздохнул, покачался на носках, потом приказал людям из спецподразделения выгружать снаряжение. Седлецкий не раз видел, как собираются на дело, сам хаживал, тоже не раз. Поэтому он туго перетянул пояс, проверил карманы, передвинул кобуру на спину, чтобы не мешала ползти.

— Помочиться! — напомнил группе Мирзоев.

И повернулся к Седлецкому:

— Отойдемте, товарищ подполковник…

— Я и тут могу, — со смешком сказал Седлецкий.

Но Мирзоев прихватил его под локоть маленькой железной ладошкой и повел за горячую, провонявшую соляркой, коробку машины.

— Алексей Дмитриевич! Не смею переть против воли старшего по должности и званию… Но если ты меня уважаешь… Как специалиста, черт возьми, уважаешь! Откажись от своей затеи, не ходи с нами.

— Почему? — набычился Седлецкий.

— Начну с того, что у тебя бинт видно за километр.

— Нашел проблему, — содрал бинт Седлецкий. — Обычная царапина. Я уж и забыл.

— А я — нет. Извини, Алексей Дмитриевич, тут война, не до чинопочитания. Не до тонкостей душевной организации… То есть, хочу откровенно сказать, не рассчитывая польстить. Не обижайся. Приключений ищешь? Ищешь, давно замечаю. Хотя не знаю, зачем. Готов поспорить, плохо спишь по ночам. Значит, нервы ни к черту. Так?

— Так! — Седлецкий начал закипать. — Конечно, плохо сплю по ночам. Исключительно потому, что которую ночь таскаюсь с тобой и чищу здешние нужники!

— Не о том речь, — сжал его локоть Мирзоев. — Сейчас, такой заведенный, да еще контуженный… Ты же станешь обузой молодым здоровым ребятам. А на плотине будет посложнее работать, чем в прошлый раз.

— Один из молодых здоровых ребят — это ты, что ли? — спросил сквозь зубы Седлецкий. — А меня, Турсун, в старики записал?

— Не я записал, — просто сказал Мирзоев. — Нас в старики автобиография записывает. Людьми рисковать не могу. Ты рвешься в дело, чтобы доказать… Не знаю кому… Может, самому себе доказать, что еще ого-го-го какой мужик! Ладно. Докажи. Прими командование группой — и докажи. Возьми такую ответственность. А я за тебя ответственность брать не хочу. Ну, что молчишь, Алексей Дмитриевич?

— Да вот… думаю, — грустно сказал Седлецкий, — сейчас тебе по морде дать или потом, когда вернешься…

— Конечно, потом, — с облегчением сказал Мирзоев. — А ты здесь майору помоги — местность хорошо знаешь. Когда он по нашей ракете начнет выходить к плотине, посоветуй двигаться по нижней дороге — там возможность обстрела меньше. Вырветесь на плотину — жмите до упора, не останавливаясь. Если у нас информация не полная, и мы не сумеем разминировать до конца… Сам понимаешь.

— Понимаю.

Они вернулись к группе. Мирзоев снял пятнистую куртку и тоже оказался в черном комбинезоне, сливающемся с ночью. Спецназовцы натянули капюшоны с прорезями для глаз. У каждого на шее висели очки ночного видения. На дороге в неярком свете подфарников уже было сложено снаряжение: миноискатели, портативные рации, бухты тонкого капронового троса с грузиками, арбалет, сапоги с пневмоприсосками, баллоны с нервно-паралитическим газом, израильские автоматы, ножи в чехлах и какая-то трубка с мундштуком, похожая на кларнет.

— А это что? — заинтересовался Седлецкий.

— Духовая трубка, товарищ подполковник, — учтиво доложил Мирзоев. — Осваиваем оружие народов тропиков.

Потом он придирчиво осмотрел каждую вещь на дороге, забросил за спину арбалет на двух лямках и скомандовал:

— Разобрать снаряжение! Попрыгать… Сечкин, опять копилку изображаешь?

— Виноват, товарищ майор… Карабинчик отцепился.

Когда группа потянулась с дороги, Седлецкий придержал Мирзоева:

— Ты смотри, Турсун, на рожон не лезь. Возвращайся!

— Что, жалко стало? — шепнул Мирзоев.

— Буду я еще жалеть всяких наглецов! Просто привык к тебе за столько лет… Ни пуха, ни пера, Робин Гуд! С пистолетом не надежнее?

— Громче, — пожал плечами Мирзоев.

Шагнул в темноту и пропал. Седлецкий прислушался; ни единого звука не доносилось с той стороны, куда ушла группа. С командиром десантного батальона в кузове автомашины они разложили на откидном металлическом столике аэрофотографию. Плотину, гидростанцию и прилегающую местность снимали в спешке, фрагментами, опасаясь партизанских ракет. К тому же не очень точно состыковали кадры при печати. Поэтому погрешности были видны, что называется, невооруженным глазом. Например, очень заметная на фотографии балка — чуть выше уровня водохранилища — такой темной казалась не из-за своей глубины, а потому, что снимали ее при низком вечернем солнце. В другом месте из-за неточной состыковки на берегу старого речного русла ниже плотины как бы образовалось два небольших совершенно одинаковых заливчика в форме острого собачьего уха.

Еще в цитадели, в штабе воздушно-десантной дивизии, когда обсуждались детали операции, кто-то из гидротехников обратил внимание генерала Кулика на погрешности аэросъемки. Но Седлецкий резонно заметил, что главное — точно снятый гребень плотины. Летуны по его просьбе постарались: плотину сняли отдельно и в двух ракурсах — со стороны верхнего бьефа и со стороны нижнего. Вся поверхность бетонной стены высотой почти в сто сорок метров была видна отчетливо. Просматривались даже небольшие валуны по берегу русла и пенная шапка на водосбросе. Одну из трех шахт запорного устройства водосброса и заминировали партизаны. Бородатый связник Абдрахмана, которого допрашивал Седлецкий, правда, не знал, какую именно. Поэтому группе Мирзоева придется сначала отыскать заряд, а уж потом, если Бог даст, обезвредить его.

Приглашенные на ночное совещание к Кулику местные гидрологи и чудом убежавший в город инженер-эксплуатационник ГЭС в один голос подтвердили самые худшие прогнозы: при разрушении плотины столица республики будет смыта напрочь. Заместитель премьер-министра, участвовавший в совещании, сообщил, что началась эвакуация города и не хватает транспорта. Генерал обещал помочь. Тогда зампремьера довел до сведения присутствующих, что правительство республики категорически возражает против штурма плотины и призывает российское командование договориться с партизанами и пропустить их на нейтральную полосу в горном районе, сопредельном с соседней республикой.

Выслушав специалистов и заместителя премьера, командующий отпустил гражданских и сказал участникам операции:

— Ставлю задачу: плотину взять к шести ноль-ноль. Любой ценой.

…Командир батальона, приземистый и крепкий, как хороший боровой гриб, деликатно отмахивался беретом от сизых волн табачного дыма, которые ритмично выплывали из угла, где находился Седлецкий.

— Как вы думаете, товарищ подполковник, сколько еще дожидаться? — спросил майор.

К Седлецкому он относился с почтительной настороженностью — ему не до конца была понятна роль в операции этого не по-армейски самостоятельного в обращении со старшими подполковника.

— Сколько ждать? — потянулся Седлецкий. — А кто его знает. Не к девушкам пошли…

Он снова придвинул к себе аэрофотоснимок и постучал пальцем по плотине:

— Вот автодорога. Здесь парапет. Довольно высокий, но редкий — не особенно спрячешься. Придется идти за ним, с внешней стороны, на высоте. Возле шахт, конечно, часовые. Не смогут снять — придется спускаться в тоннели водотока. А там — ползти над самой водой, упираясь в стену и потолок туннеля.

— На присосках? — поднял брови майор. — Сомневаюсь… Я как-то пробовал — плохо держат.

— Наши — плохо держат, — согласился Седлецкий. — Но у них японские. По любой стене можно ходить. Впрочем, если большая раковина в бетоне или неверное движение… Падаешь в воду, которая несется со скоростью поезда.

— Да уж… — поежился майор. — Не позавидуешь. Ну, падают люди. И тонут?

— Не утонут, — неохотно сказал Седлецкий. — Однако водички похлебают. Придется вытягивать на леерах. И так до тех пор, пока не доберутся до шахты. Думаю, партизаны в самих шахтах посты не держат — ведь прорваться туда по водотоку невозможно. Во всяком случае, невозможно с точки зрения нормального человека.

Они долго молчали. Майор зевал и смущенно прикрывал рот. Седлецкий посмотрел на часы — стрелки, казалось, не двигались. От нечего делать он в который раз принялся рассматривать аэроснимок, хотя и без него хорошо представлял себе, как выглядит местность вокруг гидростанции. О нижней дороге к плотине он уже майору сказал.

…ГЭС строили в годы лихорадок великих строек коммунизма, одновременно с каскадом волжских станций. Ущелье, по дну которого бежала речка Кумари, загородили в самом узком месте высоченной плотиной. Примерно в километре по течению реки поставили двухэтажную коробку станции с машинным залом. Подвели деривационный туннель. По нему падала вода и вертела турбины. В техническом отношении строительство станции не представляло большой сложности, и местность словно заранее была спланирована под такую застройку. В береговых скалах чуть подчистили естественную выемку — и здание станции встало так, будто стояло здесь от сотворения мира. Выходящие на поверхность у плотины базальты крепко держали бетонную перемычку, поэтому не было нужды укреплять берег водохранилища.

Когда вода поднялась и затопила русла двух десятков мелких речушек, впадающих в Кумари, образовалось причудливое, похожее на многолучевую звезду, большое озеро, по лесистым берегам которого быстро встали белые здания пансионатов, санаториев, туристских баз и правительственных дач. Вскоре местная печать не называла водохранилище иначе как жемчужиной республики.

Мощность гидроэлектростанции была относительно невелика — около ста пятидесяти тысяч киловатт. Этого вполне хватало на нужды столицы и прилегающих районов еще несколько лет назад. А когда за перевалом поставили атомную станцию, дающую энергию половине Кавказа, Кумаринская ГЭС почти потеряла хозяйственное значение. Теперь же большая часть заколоченных пансионатов и дач была разграблена или сожжена. И эти брошенные дворцы среди первозданной природы воспринимались как символы долгой смуты.

Однако сотни тысяч кубометров воды, собранные в горах за тридцать лет, стали теперь символом стихии, выходящей из-под контроля человека. Достаточно небольшого пролома в теле плотины, чтобы гигантский водяной вал вырвался на свободу и помчался по долине реки.

Разглядывая на столе вновь и вновь знакомый черно-белый пейзаж, Седлецкий думал о том, что в Управлении самое время создавать подразделения, специализирующиеся в блокировании террактов на сложных промышленных сооружениях — атомных станциях, ГЭС, химкомбинатах.

Разрушения таких объектов чреваты последствиями, сравнимыми разве что с результатами массированной бомбардировки. Пока существуют подобные сооружения, всегда найдется безответственная сволочь, готовая шантажировать угрозой искусственно вызванной катастрофы. А там, глядишь, и до космоса доберемся, подумал Седлецкий. Собственно говоря, до космических объектов Управление уже добралось. Осталось понять, как обезопасить их в будущем от террористов.

— Разрешите! — вломился в машину молоденький солдат. — Там привели!

— Кого? — вздрогнул майор. — Что ж ты, воин, не по уставу дверь с петель рвешь! Ладно, воспитаем… Давай, кого привели.

В кузов втолкнули гражданского, по виду горца — папаха на глазах, замусоленный костюм с брючинами, заправленными в пыльные, скособоченные сапоги.

— На секрет напоролся, товарищ майор, — доложил один из десантников. — Пытался убежать… По-русски не говорит.

— Обыскали?

— Так точно. Оружия нет.

— Ч-черт… — пробормотал майор. — Куда его девать прикажете?

— Сейчас выясним, — сказал Седлецкий. — Расстрелять всегда успеем.

Повернулся к горцу и сказал буднично, негромко:

— Папаху-то сними, тут жарко.

Горец дернулся было рукой к папахе, но замер, настороженно посверкивая глазами из-под волнистой серой овчины.

— Садись, — приглашающе похлопал по скамейке Седлецкий.

Задержанный, чуть поколебавшись, осторожно присел на краешек скамьи.

— Ну, расскажи, как ты по-русски не понимаешь, — усмехнулся Седлецкий.

— Мало понимаю, — пробормотал горец. — Русскым не жил.

— Так. Раз ты не понимаешь по-русски, будем говорить на твоем языке. Договорились? Куда шел, откуда?

— Из города шел, от брата, — сказал горец. — Брат болеет, начальник, совсем плохой!

— Ага, брат Митька помирает, ухи просит, — пробормотал Седлецкий. — Значит, брат у тебя в городе, а ты в горах… Кем работаешь?

— Чабаном, овец пасу.

— Овец много?

— Много… Шесть сотен. И еще сотня — родственники дали.

— Всего семьсот, — подвел итог устному счету Седлецкий. — А теперь руки покажи!

Задержанный насторожился, непроизвольно сцепил руки на животе:

— Зачем, начальник?

— Погадаю, — отрезал Седлецкий. — Ну-ка, ребята, заставьте его показать ладони…

Руки у чабана были грязные, но узкие, неогрубевшие, совсем городские.

— Ты знаешь, что такое куйюк? — спросил Седлецкий.

— Конечно, — с готовностью ответил горец, вытирая папахой внезапно вспотевший лоб. — Это, начальник, такая палка с крючком, которой овец ловят.

— Вот-вот… В моих родных местах такую палку называют герлыга. И от нее на ладони образуются большие мозоли. Особенно здесь, на подушечках под большими пальцами. Ты понимаешь о чем я говорю?

Горец молчал.

— Ну, — поощрил Седлецкий, — соври, что недавно записался в чабаны. А до того был бухгалтером.

Задержанный лихорадочно облизнулся.

— Не бойся, — сказал Седлецкий лениво. — Пытать не будем. Неинтересно. Просто расстреляем.

— За что? — вздрогнул горец.

— Понимаешь, война идет… На плотине — бандиты, которые собираются ее взорвать и затопить город. И вот эти ребята, — Седлецкий кивнул на десантников, — будут рисковать жизнью, чтобы спасти твоих же земляков. Откуда я знаю, что ты идешь не к бандитам? Сейчас прикажу раздеть. Совсем. Солдаты прощупают одежду и обувь — до последнего шва. Найдем что-нибудь, может, узнаем, кто ты. А не найдем, тоже не велика беда. Умрешь без имени, как подозреваемый в шпионаже в условиях чрезвычайного положения.

— Так нельзя! — раздул ноздри горец. — Вы же не можете… невинного человека!

— Невинные дома сидят, — заметил Седлецкий. — Кстати, ты, оказывается, хорошо говоришь по-русски.

— Ваша взяла, — досадливо сказал задержанный. — Я не мог предполагать, что тут найдутся… знатоки чабанской работы. Впрочем, встреча с вами в мои расчеты и не входила. Пришлось импровизировать.

— Ну, поговорим без импровизаций. Представьтесь для начала.

— Эсаул Реджебов из республиканской разведки… Можете связаться с нашим руководством и проверить.

— Есаул? — подивился майор. — И тут в казачков играют!

— Это старое тюркское воинское звание, — объяснил Седлецкий. — Соответствует званию капитана. Правильно, эсаул?

— Правильно, — кивнул задержанный.

Открывшись, он держался свободнее. И папаху снял, небрежно бросив на стол.

— А зачем мы будем связываться с вашей разведкой? — задумчиво спросил Седлецкий. — Мы ведь не контачим. Нет человека — нет проблемы… Так выражался один из руководителей органов, уроженец Кавказа, между прочим.

— Что вы хотите этим сказать? — насторожился Реджебов. — Предупреждаю, мое руководство знает, что я пошел через ваши посты. Да, мы не контачим… Но ведь и не воюем! У вас будут проблемы, уверяю! И вы ответите…

— Конечно, ответим, — прищурился Седлецкий. — Мол, шел ваш человек, шел — и напоролся на пост. Его с испугу и убили. За что приносим глубочайшие извинения… Ладно. Рассказывайте, зачем шли на плотину.

— Никаких задач, вредоносных для вас, я не решал. Я должен был уговорить партизан отступить в горы, не дожидаясь штурма плотины. Тем более, что Абдрахмана, настаивающего на сопротивлении, нет… Он был очень упрям, между нами говоря.

— Инте-ересно! — протянул Седлецкий. — Откуда вы знаете, что Абдрахмана нет?

— Не знаю, но догадываюсь. Он не пришел в назначенное время на явку в городе, на окончательные переговоры. Мы решили: задержан, либо убит.

— Понимаете, что затевается? — повернулся Седлецкий к командиру батальона. — Доблестная республиканская разведка решила сберечь бандформирование Абдрахмана! С какой целью, нетрудно догадаться. Оно еще пригодится, когда настанет срок брать власть сторонникам Самиева… Так, эсаул?

— Политика — не мое дело, — уклончиво сказал Реджебов. — Мы просто хотели избежать напрасного кровопролития. Вас ведь тоже должен устроить такой поворот событий!

— Поздно, — сказал Седлецкий. — Вы опоздали на несколько часов, Реджебов.

— Ракета, товарищ майор! — показался в дверях солдат.

— Хорошо. Выступаем! Пусть возьмут под стражу этого… есаула!

— Вы хотели попасть к партизанам? — сказал Седлецкий. — Доставим с максимальным комфортом. А потом еще побеседуем. Если останетесь живы, разумеется. Шальные пули, знаете ли…

Батальон снимался. Головные машины уже втягивались в пологую лощину, которая выводила на нижнюю дорогу к плотине. Холмы отстояли от этой дороги дальше, чем от верхней, и у партизан было меньше возможности скрытно подобраться к колонне. Ночной штурм в горах… Седлецкий, пересевший в кабину, опустил стекло и держал наготове автомат. В любую секунду на темном склоне, загораживающем звездное небо, могли вспыхнуть желтые брызги выстрелов.