«Резюмирую», — написал Седлецкий и надолго задумался. Последние несколько фраз должны быть энергичными, точными, содержащими всеобъемлющие выводы из материалов отчета. Едва он нащупал конструкцию первой фразы резюме, в дверь стукнула жена:

— Алеша, к телефону!

— Лиза… — отпихнул машинку Седлецкий. — Я же просил!

Аппарат в кабинете он в часы работы отключал, а тут… Однако, взяв трубку, позабыл о раздражении.

— Господин Седлецкий? Включите, пожалуйста, телевизор. Я потом перезвоню.

Так… Неизвестные звонят по телефону, который зарегистрирован на фамилию жены и номер которого знает очень узкий круг доверенных людей. Звонят неизвестные и дают рекомендации. Занимательно! Он тут же позвонил в Управление, в группу прослушивания телефонной сети, назвался и сказал:

— Мой телефон — на запись. Немедленно! Фиксируйте, откуда пойдут звонки.

И лишь потом включил телевизор — солидный, с прекрасным цветом, «шарп». Шел выпуск информации. Полковник Лопатин на фоне камуфлированного борта боевой машины пехоты напряженно смотрел в камеру:

— …просто подставили! Нас втягивают в новую авантюру, сродни афганской. Я готов идти под суд, но мне придется рассказать, как высокопоставленные жулики…

— Вы можете назвать конкретные имена? — перебил корреспондент.

— Могу, — вздохнул Лопатин.

— Не раскаиваетесь, товарищ полковник, в том, что сделали?

— Нисколько, — сказал Лопатин и развел руками. — А что оставалось еще? Спасибо вам, спасибо всем на телевидении, кто не испугался… По крайней мере, теперь на меня труднее будет навешать собак. Народ сам разберется.

На экране появился просторный и голый кабинет заместителя министра обороны. Все тот же корреспондент напористо спросил:

— Полковник Лопатин уже арестован, или это только слухи?

— Об этом говорить рано, — угрюмо сказал замминистра. — Служебное расследование начато. Да… Перед законом мы все равны.

— А те высокопоставленные жулики, о которых говорил полковник?

— Я не исключаю… что в нашей среде есть… нечестные люди, — сказал заместитель министра. — И, вполне возможно, какими-то действиями они подтолкнули командира дивизии… к поспешным решениям. Вполне возможно, повторяю.

Одутловатое лицо с добродушной улыбкой и равнодушными глазами исчезло с экрана. Корреспондент, «работавший» до этого в кадре только затылком, повернулся к зрителям:

— Наша программа берет под постоянный контроль дело полковника Лопатина. Не часто, согласитесь, уважаемые телезрители, мы встречаем сегодня армейских командиров, которые пытаются, даже ценой своей карьеры, спасти от гибели наших ребят! Тех самых ребят, которые оказались заложниками политических игрищ, которые гибнут в горячих точках на горе российским матерям!

Седлецкий выключил телевизор — не любил патетики. И знал, о чем шла речь в пропущенном начале сюжета: Лопатин сдержал слово и самовольно вывел дивизию из Шаоны. Самое малое, что его ожидает, — разжалование и увольнение из армии.

Снова затрезвонил телефон.

— Вы посмотрели телевизор, господин Седлецкий? — спросили в трубке. — У нас есть материалы и фотодокументы, раскрывающие вашу роль в подавлении партизанского движения в Шаоне. Кроме того, мы располагаем снимками, где вы изображены вместе с полковником Лопатиным. Как вы думаете, господин Седлецкий, эти снимки могут заинтересовать телевидение?

— Могут, — усмехнулся Седлецкий. — Только телевидение их вряд ли покажет. Полагаю, профессионалов будет нетрудно убедить, что снимки — фальшивка.

— Да, убеждать вы умеете, — после некоторого молчания сказали на другом конце провода. — И все же… Не хотите полюбопытствовать?

— Хочу. А во что мне обойдется этот вернисаж?

— О цене — разговор особый. Сейчас мы хотели бы только удостовериться, что подполковник Седлецкий согласен на контакт.

— Вы твердите: мы, мы, — вздохнул Седлецкий. — Кто — вы? И погромче говорите, плохо слышно.

— Плохо идет запись, хотите сказать? — засмеялись в трубке. — Представимся, не сомневайтесь. Встречаемся сегодня.

— Согласен. У меня сейчас срочная работа, а часика через два…

— Нет, нет! — снова засмеялся невидимый собеседник. — У меня, конечно, маловато опыта. До вас, как говорится, расти и расти. Но тем не менее… Через два часа стемнеет, господин Седлецкий. И мы не сможем контролировать ситуацию. Поэтому встречаемся ровно через пять минут. У памятника Энгельсу. Это рядом с вашим домом.

— Ну, хорошо… Как вас опознать?

— Это наша забота. К тому же, есть фотографии, простите за неприятное напоминание.

И телефон замолчал.

Они собираются контролировать ситуацию, усмехнулся Седлецкий. И набрал номер опергруппы.

— Минут через семь-десять будем, — сказал командир дежурного расчета. — По бульварам сейчас такое движение, ч-черт!

Седлецкий дотянулся с кресла до старого бюро, где у него хранились фотопринадлежности, достал большую и толстую коробку итальянской бумаги «феррани»… Он принципиально не замыкал ящиков стола и ничего не прятал под замок, чтобы не возбуждать любопытство домашних. Женщины, что с них возьмешь! И потом, какие секреты могут быть у профессора филологии? Материалы, необходимые для работы и кое-какое мелкое снаряжение он много лет прятал в пачки из-под фотобумаги. Поскольку фотоделом никто в доме больше не занимался, Седлецкий и не опасался, что его засветят.

Из коробки «феррани» он вынул тяжелый полицейский «кольт», неведомыми путями очутившийся сначала в Афганистане, потом почти легально привезенный Седлецким в Москву. Из деревянной коробочки для табака он достал патроны с тупыми закругленными головками. Отщелкнул в сторону барабан револьвера и неторопливо его набил. В таком деле не спешат… Мельком глянул на часы. Три минуты из пяти, отпущенных, уже прошло. «Кольт» он засунул спереди за ремень, прикрыл широкой цветастой рубашкой. Из пластикового мешочка, где валялись пустые кассеты, выудил короткую трубочку, похожую на зажигалку.

— Ты куда? — удивилась жена, когда Седлецкий в джинсах, распашонке и теннисных туфлях целеустремленно ринулся к двери.

— Пройдусь немного. Голова болит…

— Курил бы меньше, Алексей!

На улице устанавливалась та мягкая вечерняя пора, когда летнее солнце еще цепляется за горизонт и верхушки высоких домов вспыхивают розовым, когда от асфальта еще поднимаются теплые токи воздуха, но тени во дворах уже густеют и наливаются сиреневым, а гул большого города как бы стушевывается. Вдали, среди деревьев у бассейна, мелькали пестрые людские силуэты, возле станции метро у киосков шевелились крохотные фигурки, но на самой Остоженке было пусто — магазины закрылись.

Там, где Остоженка выходит на Кропоткинскую площадь, в небольшом скверике застыл мрачноватый, на темно-багровом камне, Энгельс, больше похожий не на себя, а на всех русских народников разом. Наискосок через сквер тянулась дорожка, выводящая на угол Кропоткинской улицы и Гоголевского бульвара. Шагая по дорожке, Седлецкий подумал, что неизвестные контактеры хорошо, надо признать, выбрали место встречи. Открыто, большой обзор, нелюдно. В реденькой цепочке пешеходов легко высмотреть тех, кого Седлецкий, возможно, приведет с собой. В то же время, место бойкое, рядом с метро, не каждый рискнет вести себя активно. Стрелять, например… Если у них машина, то отсюда удобно отрываться: вниз, по Соймоновскому проезду, на Кропоткинскую набережную, а оттуда — в любой переулок Остожья.

У памятника, на каменных скамьях парапета, сидела кучка юных бездельников — мальчики с девочками. Курили, визгливо хохотали и пили пиво из жестянок. Седлецкий поторчал напротив компании, любознательно вглядываясь в бесстрастное лицо основоположника и, не заметив вокруг никакого движения, с сожалением подумал, что свидание сорвалось. А может, за ним откуда-то наблюдают. Хорошо, если не через оптический прицел. Он поежился и решил ровно через минуту возвращаться домой, но тут увидел: по Кропоткинской к площади медленно ползет неприметный серо-бежевый жигуль. Не доехав до перекрестка, машина остановилась. Водитель поднял капот и принялся ковыряться в моторе. Двое на заднем сидении повернули головы к памятнику. Приехали…

— Я здесь, господин Седлецкий, — сказали сзади.

Увлекшись наблюдением за машиной, Седлецкий забыл о тылах. Это было непростительно, и он с раздражением обернулся. Обычный московский парень в широких штанцах и размалеванной майке с усмешкой смотрел на Седлецкого, заложив руки за спину.

— Документы с вами? — спросил Седлецкий, еще больше раздражаясь от этой усмешки.

— Со мной.

Молодой человек вынул из-за спины папку — обычную картонную, с ботиночными тесемками.

— Где бы нам пристроиться… — пробормотал Седлецкий, оглядываясь.

И двинулся к парапету. Они устроились неподалеку от юных любителей пива. До машины теперь оставалось метров двадцать. Седлецкий присел на теплый камень, достал пачку сигарет, протянул парню.

— Спасибо, не курю, — сказал тот.

Седлецкий развязал тесемки. Парень заметно расслабился. Даже на девочек из компании благожелательно покосился. Однако вскоре он сказал:

— Хочу заметить, господин Седлецкий, у нас мало времени. Нельзя ли поторопиться?

— Мне спешить некуда, — буркнул Седлецкий. — На кону — карьера, сами понимаете… Кого вы представляете?

— Одну из разведок, которая хочет в обмен на документы информацию о ваших людях в Шаоне.

— Сначала я должен убедиться, что документы заслуживают такую цену.

Он уже понял, что документы в папке — не бронза. И фото не смонтированы. Правда, бумаг оказалось мало, и касались они, в основном, захвата полевого командира Абдрахмана да штурма плотины.

— И это все? — презрительно сказал Седлецкий, выщелкивая из пачки сигарету.

— А что — мало? — засмеялся молодой человек.

— Туфта, мелочь… К тому же одна фотография — явный монтаж. Грубо работаете!

— Не может быть! — сказал парень. — Покажите, какая именно… Я отмечу.

— Вот эта, — ткнул пальцем Седлецкий, доставая трубочку, похожую на зажигалку.

И когда парень наклонился к папке, короткое белое пламя, парализующее сетчатку, вспыхнуло у его глаз.

Седлецкий выхватил «кольт» и, встав за парапетом, с двух рук, словно в тире, принялся палить по жигулю, из которого при вспышке парализатора вывалились пассажиры в одинаковых темных рубашках. Сзади завопили девочки из компании, а у метро шарахнулись продавцы цветов. Седоки жигуля упали на дорогу и поползли за машину. Водитель с грохотом захлопнул крышку капота, вскинул короткоствольный автомат и тут же приткнулся к машине, зажимая плечо. С бульвара, визжа покрышками, выскочило две черных волги.

— Сдавайтесь, вы окружены! — проревел на всю площадь металлический голос.

Седлецкий выдернул папку из безвольных рук молодого человека, который шатался словно пьяный и болезненно щурился.

— Мало каши ел, — добродушно сказал Седлецкий.

— Вы за это заплатите, — пробормотал парень. — Нельзя так себя вести, господин Седлецкий, у вас — дочь…

— За дочь я достану всю твою вонючую разведку! И каждому, слышишь, каждому оторву голову!

Седлецкий коротко двинул парня в печень, и тот завалился на парапет. Оперативники уже запихивали в машины арестованных.

— Прихватите тачку, — приказал Седлецкий старшему наряда. — Я переоденусь и скоро буду. Без меня не начинайте.

…Дома он еще раз изучил папку. В общем, ничего страшного, отбиться можно. Неприятно только, что Седлецкий оказался полностью раскрытым. В Шаону теперь дорога заказана. Какой-то человек аккуратно поработал, и судя по всему, рядом с Мирзоевым. Значит, и Мирзоева надо срочно изымать из Шаоны. Фу ты, склероз, с облегчением подумал Седлецкий. Мирзоев ушел вместе с дивизией Лопатина. А люди его остались. И кто-то из них нагадил. Разберемся, ничего…

— Алеша, — заглянула в дверь жена. — Ты уже дома? Соседка прибегала. Говорит, на Кропоткинской стреляли!

— Дожили… — натурально возмутился Седлецкий. — Скоро на улицу не выйдешь. Где ребенок, кстати?

— У себя. С Владиком занимаются.

— С каким еще Владиком? И чем занимаются?

— Ну, с тем пареньком… Ты ведь с ним так и не познакомился. А он хороший, милый такой.

— Некогда, — вздохнул Седлецкий.

— Тебе чайку?

— Спасибо, мамочка, не надо. Только что звонил руководитель семинара. Оказывается, надо срочно сдавать отчет. Придется ехать, что ты будешь делать…

— Не задерживайся допоздна, — попросила жена. — И не бери ночью попутчиков! Видишь, что творится в городе?