Перед сменой Чекалину сообщили неприятность. Старший наряда, сержант Тетерников Сергей Сергеевич, ногу в отгуле сломал. И теперь уже балдеет в дивизионной больнице. Поэтому старшим в наряд идет унтер-офицер Кухарчук, стажер курсов повышения квалификации.

— Где ж его надрало — ногу сломать? — спросил Чекалин напарника, Витьку Жамкина.

Они как раз выходили во двор дивизиона на развод перед сменой. В застоявшемся между бетонных стен горячем воздухе сильно приванивало.

— Сергей Сергеевич найдет где ногу сломать, — буркнул Витька. — Наверное, опять на рыбалку подался, на озера под Шатурой. А если еще и за галстук заложил…

— Горе, — вздохнул Чекалин; — А мы теперь… с этим…

— Ничего! — сказал Витька. — Бог не выдаст, унтер не съест. Видали мы таких.

— Ребята рассказывают, — насупился Чекалин, — он перед сменой даже шнуровку на жилете проверяет. Или возьмет и даст кулаком прямо в диафрагму. И тут же выговор: что за патрульный, если можно в дыхалку засветить! Где, мол, ваша реакция, в бога мать! Во какой ласковый…

Патрульные столпились на выходе. В просторном вестибюле дивизиона, на серых бетонных плитах, было прохладно, а во дворе, над плацем, вонючий воздух дрожал от зноя.

— Дивизион! — гаркнул с крыльца капитан Стовба, замначопер. — Шевели копытами!

— А еще, ребята говорят, — продолжал бубнить Чекалин в спину Жамкина, — этот Кухарчук любит, чтобы бляха кончиком точно на пуговицу смотрела. У тебя вот куда смотрит?

— Вроде на пуговицу, — покосился Витька на свою бляху.

Подумал и потер ладонью эмаль алого щита.

Дивизион строился. Шесть сотен патрулей, шесть сотен молодых свежевыбритых рыл. Старше сорока — никого, кровь с молоком, рост не меньше ста девяности. Грудные клетки — фордовские капоты, ручищи — лопаты экскаваторные. Шесть сотен молодцов в синих комбинезонах и желтых тупорылых ботинках. Голубые рубашки с витыми погончиками наглажены, торчком стоят, как жестяные. От эмалевых блях, от серебристых касок с золотым государственным орлом глазам больно…

Хилых в патрули не берут — снаряжение одно сколько весит, а с ним еще бегать надо, работать. Справа, из наколенной кобуры, торчит рукоять плоского никелированного «Смита». Хорошую машинку делают в Туле по лицензии — Чекалин, например, с двухсот метров по движущейся цели пульки одну в другую кладет. В левом наколеннике — запасная обойма и баллончик с «Акацией». Над левым грудным кармашком комбинезона — алая бляха с личным номером. Это чтобы граждане знали, на кого бочку катить — у нас демократия. А в самом кармашке — дорожный анализатор. Мгновенно щупает на алкоголь и наркотики. В правом кармашке спрятана мощная рация уоки-токи с аварийным вызовом и громким сигналом алярма. На широком желтом поясе — наручники и дубинка. Иначе говоря — батон. В напряженных ситуациях патрулю полагается бронежилет с автоматом. Но пока, слава Богу, никакой напряженки, а то ведь сгореть можно в жилете по такой погоде.

Чекалин с Жамкиным дошли до своего сектора плаца, как раз под молодым топольком, в тенечке. Там уже переминался детина с медным загаром и с усами веревочкой. На погонах у него тускло поблескивали унтер-офицерские звездочки.

— Мои? — гавкнул усатый, приглядываясь к патрулям.

— Мамины, — флегматично ответил Жамкин.

Раз ты — не по уставу, так и мы — уж не обессудь…

Унтер молниеносно выбросил кулак, целясь Витьке в солнечное сплетение. Но и Жамкин не зевал. Поймал руку усатого в захватик — непопулярный, но эффективный, если как следует отработать. «Капкан тигра» называется. Унтер замер и зашипел от боли. А Витька нахально улыбнулся.

— Виноват! Привычка…

— Не извиняйтесь, — переведя дух, пробормотал унтер и запястье исподтишка растер. — Хорошая привычка. За нее и деньги платят. Молодец!

— Рад стараться!

— Я Кухарчук, — сказал унтер-офицер. — Иду старшим.

А вы, очевидно, Чекалин?

— Не, я Жамкин. А Чекалин — вот он…

— Патрульный Чекалин, — доложился тот сухо — ему не понравились атлетические игры унтера с подчиненными. — Личный номер…

— Не стоит, — улыбнулся Кухарчук. — Вижу. Смотрел вашу анкетку, Чекалин. Взрывная реакция — записано. Вот и подумал. Меня еще никто в капкан не брал.

— Это дело наживное, — наставительно сказал Жамкин.

— Все, братцы, — построжал Кухарчук. — Становись!

Полковник идет…

И точно — одновременно с низким вибрирующим звуком сигнального гонга из дверей дивизиона вышагнул невысокий седой полковник в обычной патрульной форме, но в черной парадной пилотке с красным кантом и орлом.

— Дивизион, смирно! — заорал на весь плац капитан Стовба и полетел на цырлах к полковнику.

Командир дивизиона остановился в центре плаца, чуть наискосок от наряда Кухарчука, и благожелательно поглядывал на патрулей, пока Стовба отдавал рапорт. Чекалин, чувствуя взгляд серых жестких глазок командира, тянулся как мог. Он вообще-то никого и ничего не боялся, но близкое присутствие высокого начальства всегда вызывало в нем некий трепет души, схожий с веселым ужасом, какой человек испытывает перед мощной и красивой стихией — грозой, например…

Полковник у них — что надо. Между прочим, ребята из других дивизионов завидуют. Начинал еще в милиции и даже вроде в коммунистах состоял. Может, потому до сих пор и полковник, а не генерал. Комми везде попридерживают. А тут — шутка сказать: служба гражданской безопасности. Ладно, пусть и комми… Зато справедливый. Если, скажем, в кадрах тянут с надбавкой за выслугу, или классность зажали, или нарядами вне очереди задолбили, а то, бывает, и с жильем не шибко чешутся — всегда можно запросто к полковнику подойти. Говорят, его в руководстве либералом дразнят. Мол, дешевую популярность у подчиненных ищет. Брехня! Он и строг бывает, когда надо. Жамкину прошлым летом десять суток карцера вкатил — за необоснованную стрельбу в центре города. А недавно с одного говнюка погоны перед строем содрал — за трусость. Не поглядел, что тот зятем важной шишке приходится. Вот вам и либерал!

Капитан Стовба закончил кричать и петушком отскочил в сторону.

— Вольно, — благодушно сказал полковник. — Ну что, гвардейцы, жарко? Знаю, жарко… А работать надо. Обстановка, ребятки, расслабиться не дает.

Голос полковника окреп, с чеканного лица сбежала улыбка:

— Плохо мы работаем, наверное, если положительных сдвигов нет! Наблюдается, понимаете, тенденция к росту тяжких преступных проявлений. Грабежи, значит, изнасилования, убийства… Нам, понимаете, жарко, спим на ходу, а преступники не дремлют!

Об этом Чекалин и сам догадывался — точно, не дремлют… Редкая смена обходится без столкновений.

— Буквально в последние дни, — продолжал полковник — участились случаи грабежей в сеттльментах. Вот, дожил Весь мир, понимаете, все прогрессивное человечество… Оказывают нам помощь в построении нового общества. Тысяч специалистов едут в нашу страну, миллиарды вкладываются народное хозяйство, чтобы мы жили еще лучше. А у нас бардак. Спецов бомбят прямо на дому. Кто к нам после этого рискнет? Иностранные представительства справедливо обращаются к нашему руководству с требованием оградить! Человек приехал в Россию — Здрасте… Тут тебе и вымогатели, бомбилы в самом широком ассортименте. Стволами, понимаете, трясут!

Полковник даже голову на грудь сронил — от позора за державу, должно быть. А потом скомандовал:

— Рядовой первого класса Чекалин! Выйти из строя…

Чекалин, одеревенев, вышел из строя и повернулся нале во кругом. Его широкое простецкое лицо посерело.

— В прошлую свою смену, — загремел полковник, — рядовой первого класса Чекалин обезвредил бандита! Опасного подчеркиваю, бандита — со стволом и взрывчаткой. Действо вал Чекалин грамотно, оперативно, самоотверженно. От лица службы выражаю благодарность. А от себя лично награждаю вас, Чекалин, стереовизором «Юность».

— Служу Родине! — крикнул Чекалин, умеряя дрожь в ногах.

Встав в строй, он получил дружеский тычок Жамкина.

— Берите пример с Чекалин, — сказал полковник. — Обнажил парень ствол — убей. Вот заповедь эсгебиста. Иначе парень выстрелит в тебя, в твою мать или брата. Слава Богу, закон недавно избавил нас от волокиты. Не надо, рискуя жизнью, вязать каждую сволочь, да еще следить, чтобы она не выкинула ствол, перо или пластик. Доказывай потом… Теперь парень не повертится на суде, как дешевая проститутка без патента. Теперь у него не осталось надежды, что сбережет задницу. Поэтому прошу… Даже требую! Никаких поблажек, никаких шансов на суд! У присяжных и так хватает забот. Не жалеть сволочь! Она вас не жалеет.

Полковник перевел дух, а потом со скорбью поведал о рядовом второго класса Захарове, который самоотверженно бросился на самодельное взрывное устройство возле площади Тверской заставы. Ценой собственной жизни Захаров предотвратил гибель многих ни в чем не повинных людей. Дивизион почтил память героя минутой молчания.

— Так гибнут лучшие, — сурово сказал полковник и поднес к левому глазу платок. — А ведь наряд Захарова получил соответствующий сигнал от домового комитета. Однако его слишком медленно проверяли. Парня можно было взять теплым, на дому! На виновных в волоките наложены самые суровые взыскания. Бюрократизму не место в эсгебе!

От железных ноток в голосе командира у Чекалина побежал по лопаткам холодок. Он потверже сжал челюсти.

— Сегодня в столицу, — продолжал полковник, — прибывает председатель Европарламента господин Войцех Мазовецкий. Вы уже, конечно, слышали. По агентурным данным, некоторые партии запланировали акции протеста. Возрожденцы, социал-демократы, республиканцы сблокировались и хотят провести шествие. Между тем, как известно, городская дума запретила массовые манифестации не столько в пределах Садового, но и всего большого Кольца. Обратите внимание! Трудовая партия России, наша руководящая партия, в трудный час испытаний обращается к Европе. И она протягивает нам братскую руку помощи. А кучка авантюристов готова грызть эту руку! Ставлю задачу… Эй, там, в седьмом секторе! Да, именно вы, курсант! Три шага вперед…

Из седьмого сектора, недоуменно помаргивая, вышел белобрысенький, совсем молодой патрульный. На погонах у него была желтая окантовка — слушатель патрульной школы, в дивизионе не летней практике.

— Почему вы смотрите вверх, разинув едало? — спросил командир дивизиона. — На разводе надо смотреть на меня, а не на господа Бога. Ну, что там любопытного в небе, сынок?

— Это… летает, — тихо сказал курсант.

Все покосились вверх. Против солнца, почти невидимая, висела тарелка.

— Дневальный! — гаркнул полковник. — Очистить воздух!

Из дивизиона выбежал дневальный с длинноствольным калашником, на ходу навинчивая куммулятивную насадку. Все с интересом проследили, как под днищем тарелки полыхнула клякса белого огня. Тарелка вздрогнула и, вихляя, покатилась за высокие деревья.

— Вот так, хорошо, — прокомментировал полковник. — А вы, курсант, запомните: когда говорит командир — слушайте, не ловите мух, даже если вам на голову мочатся из всех тарелок Солнечной системы. Встать в строй…

Паренек встал в строй и тут же дернулся от боли — видно, врубили по копчику. Полковник сделал вид, что ничего не заметил.

— Итак, ставлю задачу. Первое. Немедленно разгонять любые подозрительные скопления народа. Немедленно и жестко. Разрешаю применение «Акации». Приказ я заготовил. Второе. На патрулирование выступить по форме номер один. Вы слишком дорого обходитесь государству, ребятки, чтобы каждая сволочь вас дырявила. Жить-то хочется. Верно?

— Так точно, господин полковник! — рявкнул плац.

— Вопросы есть?

— Есть! — крикнул Жамкин.

С тех пор как полковник ему карцер вкатил, у Жамкина на разводе всегда были вопросы:

— Осмелюсь спросить, господин полковник… Надо ли разгонять очереди у пивняка? Или черную толкучку?

— Я же сказал — подозрительные скопления… Все? И у меня все. Патрульные листы заложены. С Богом, ребятки!

Дробный топот сотен ног потряс плац. Полковник с капитаном Стовбой с крыльца дивизиона провожали глазами лавину синих мерседесов с желтым двуглавым орлом на дверцах. Машины по крутым пандусам выскакивали из бетонных подземелий и исчезали в распахнутых воротах. Полковник снова вынул платок и сказал, заметив недоумение замначопера:

— Ресница, дьявол ее раздери… Не чаял, когда развод закончится. Скажи ты, такая маленькая, а точит и точит…

Он поелозил платком по глазам, промокнул залысый лоб под пилоткой и вспомнил:

— Да! Представление написал на этого Захарова?

— Написал, Денис Вячеславович, — кивнул Стовба. — За службу Родине, второй степени.

— А почему не первой?

— Так это… Денис Вячеславович, вроде не положено. Второй класс — значит, и медаль второй степени.

— Ладно тебе, буквоед, — отмахнулся полковник. — Посмертно же, Виктор Ильич! Перепиши на первую. Семья получит десять лишних кредитов. Наверное, прослушал, а я только что сказал: бюрократизму не место в эсгебе.

— Перепишу, — заверил Стовба.

— Так… Ну-ка, Виктор Ильич, проинформируй: у Чекалина серьезные взыскания имеются?

— Серьезных, кажется, нет. Надо в кадрах справиться.

— Ты о каждом должен все без кадров знать. На то и заместитель.

— Две тысячи человек… — вздохнул Стовба.

— Да хоть двадцать две! В чрезвычайной ситуации ты должен точно знать, что можно от парня ждать, а чего нельзя. Под огнем в кадры не побежишь. Ты и в армии так же за кадры прятался, товарищ ротный?

— Не надо армией попрекать, господин полковник, — обиженно нахмурился Стовба. — Я не виноват… была армия — служил. И неплохо, осмелюсь заметить, если в эсгебе рекомендовали.

— Не заводись, Виктор Ильич, — засмеялся полковник.

— Шуток не понимаешь. Вернемся к Чекалину. Нет у парня взысканий — пора выдвигать. Хладнокровный, волевой, не раздумывающий. Стреляет как Бог. Того бандита у Курского вокзала положил — дырка аккурат в центре лба. Между нами, Виктор Ильич, не бандита шлепнул Чекалин… Генерал на оперативке сообщил, что в Москву стягиваются боевики из Крыма и южных казачьих автономий. Что понадобилось у нас твоим землячкам, Виктор Ильич? Не представляешь? Ты же из казаков…

— У нас в семье об этом давно забыли, — вздохнул Стовба. — Правда, дед по матери… Перед смертью достал откуда-то два креста, попросил во гроб положить. Я совсем пацаном был.

— А у меня дед в энкаведе служил, — сказал полковник.

— Может статься, твоего деда ущемлял… Да, жизнь. Ладно, сделай справку на Чекалина. А заодно присмотри еще десяток таких ребят. Деревенских, знаешь, истовых… Как присмотришь — приходи, пошепчемся.

И командир дивизиона стремительно побежал по широкой лестнице на второй этаж, в кабинет. Любил он продемонстрировать подчиненным хорошую спортивную форму. Стовба, оставшись один на крыльце, достал короткую изгрызенную трубку из вереска, неспешно натолкал в обожженную чашечку желтого болгарского табака — друг с таможни снабжал… Ароматный дым поплыл над залитым солнцем пустынным плацем, мешаясь с тяжелым вонючим запахом ветра. Унюхав дым, свободный дневальный, который гонялся за крохотной бумажкой с калашником и метелкой, неодобрительно покосился на капитана — курить в стенах дивизиона запрещалось.

Да, подумал Стовба, этот, с Курского, не был обычным бандитом. Он ехал на связь. Видать, не выдержали нервы, когда увидел патрулей. Может, подумал, что именно его собираются вязать. Вот и выхватил ствол. Когда они там, в станицах, научатся конспирации? Кто же отправляется на связь с «Кольтом» и рулоном взрывчатки?

Не ведая, что стал предметом разговора начальства, Чекалин ехал на своем месте в мерседесе, справа, прямо за спиной Кухарчука. Все шнуровали жилеты. Все, кроме четвертого члена патруля, водителя Дойникова — он не должен покидать машину ни в коем случае, а в патрульном мерседесе и без жилета не пропадешь…

— Попотеете сегодня, — болтал Дойников, объезжая выбоины. — Форма раз — надо же! Да хрен с ним, с этим паном председателем… Кому он нужен?

— Попотеем, — вздохнул Жамкин, заталкивая в петли жилета короткоствольный автомат узи. — А все же господин полковник верно сказал: жить всем хочется. Лучше потеть в этом сарафане, чем мерзнуть на цинковом столе.

Никто эту тему из суеверия не поддержал, и Жамкин, осознав свою глупость, надолго замолчал.

— Когда прибывает пан председатель? — спросил водитель.

— Во второй половине дня, — ответил Кухарчук.

— Ага… Полдня — сплошная напряженка. Скоро начнут кучковаться господа манифестанты, чтобы успеть его перехватить по дороге. Такая жара, Господи, а им неймется! Да, кстати, старшой, что это у вас за батон? Чудной какой-то… Не самодельный, часом?

Дойников был коренным москвичом, к тому же сержантом с большой выслугой, поэтому со старшими наряда всегда разговаривал со смесью почтительности и развязности.

— Презент, — рассеянно ответил унтер-офицер, всматриваясь в монитор бортового компа, по которому полз патрульный лист. — На стажировке был в калифорнии, американцы подарили. Так, теперь на Самотеку держите, сержант!

— Есть на Самотеку… — кивнул рыжей башкой Дойников. — Интересуюсь, он тяжелее, что ли, этот батон?

— Разница в конструкции. Наши — из литой резины, а этот — полый. Внутри стальной шарик бегает. При отмашке перемещается в головку и увеличивает кинетическую энергию.

— Скажи ты! — поежился водитель.

Они ехали некоторое время молча, пока сквозь мешанину безликих небоскребов Божедомки, минуя Екатерининскую площадь, не вырвались на простор Самотечной улицы. Тут поток машин был плотным, несмотря на ограничения, введенные недавно, и драконовские меры застав службы безопасности движения.

— А плачутся, петроля не хватает, — переключил свое внимание Дойников. — Не протолкнешься… И кто только не шляется по самому центру. Вон, гляньте, какое чучело прется с красной маркой! Ну, сейчас тебе покажут…

Несмываемые флюоресцирующие красные марки на лобовое стекло стали ставить года три назад на автомобилях старых выпусков и экологически грязных. Нахала с красной маркой, вздумавшего появиться в центре Москвы, уже перехватила застава службы безопасности движения. Дойников даже голову вывернул, наблюдая, как споро и весело ребята в черных комбинезонах и рогатых касках с респираторами крушат специальными ломиками боковые стекла нарушителя.

— Ничего, теперь почувствуешь, каково за тобой, засранцем, нюхать! — сказал Дойников. — Послушайте, старшой, а вашим батоном можно, например, выщелкнуть боковое стекло?

— Можно, — кивнул Кухарчук. — Внимание, подходим к Цветному бульвару. Здесь уже наш маршрут.

Чекалин, тоже заглядевшийся на расправу с красномарочником, не заметил кодировки патрульного листа в конце считывания и спросил:

— Какой номер, господин унтер-офицер?

— Семьдесят второй. По-моему, ничего веселого…

— Так точно, веселого мало. Осмелюсь доложить, трущобы.

— Маршрут хорошо знаете? — спросил Кухарчук.

— В начале года только здесь и работали. Ну, Уланский переулок с колледжиком для особо одаренных. Петарды на уроках делают, чертенята… Сретенка с ресторанами, само собой — от Сухаревской площади — по бульварам до Тверской. Потом до Садового и опять до Сухаревки. На Трубной улице пивняк, дерутся часто. На Петровке — черная биржа. На Малой Дмитровке — эротический театр, голых представляют и психи собираются. На Страстной, возле Пушкина, дорогой кабак «Кис-кис». На Тверской, у Садового — тряпочный «комок», в подворотнях барыги…

— Ну, хорошо, — перебил Кухарчук. — Это, так сказать, точки обычной напряженности. А где бывает больше праздношатающихся?

На Трубной площади, возле Дома народов. Кришнаиты толкутся, толстовцы — ничего народ, смирный.

— Вы, наверное, не знаете, — влез в разговор Дойников, — а я помню… Дом народов раньше назывался Домом политического просвещения.

— Какого просвещения? — подал голос Жамкин.

— Отставить посторонние разговоры, — сказал Кухарчук.

— Продолжайте, Чекалин.

— Слушаюсь, господин унтер-офицер…

— Погодите, Чекалин. Я прошу… — Кухарчук обернулся и пристально посмотрел на патрульных. — Прошу вас… Отставить на маршруте уставные обращения. Все эти «так точно, осмелюсь доложить, господин унтер-офицер» и так далее… Только время теряем. Называйте меня коротко и ясно: чиф. На вопросы отвечать — да, нет. Ясно?

— Так точно, господин унтер-офицер! — в голос ответили Чекалин с Жамкиным.

Дойников коротко заржал, а Кухарчук вздохнул:

— Рассказывайте, Чекалин…

— Возле Центрального рынка тусуются спекули. Золотишко, алмазы, моржовый клык, молибден… Миллионами ворочают. Там тихо — каждого спекуля собственные гориллы пасут. Напротив цирка, в сквере, собираются книжные толкачи. Тоже тихо. Сделки потом совершаются, а тут у них — плешка, вроде биржи.

Они въехали под путепроводом на Цветной бульвар и притормозили возле концерна «Литературная газета». Среди автомобильного стада у подъезда мерседес патруля не так бросался в глаза.

— Интересно, — сказал Кухарчук, косясь на огромную вывеску «Литературной газеты», — какие книги сейчас идут в ординаре? Давно не интересовался.

— Не могу знать, — сказал Чекалин. — Не до книг, госпо… чиф. Они, заразы, слишком дороги нынче. Так что не знаю.

— Сейчас посоветуемся, — сказал Кухарчук, щелкая на клавиатуре компа. — Так… «Парижские тайны» Эжена Сю, «Графиня де Монсоро» незабвенного Дюма, «Одиссея капитана Блада». Смотрите, ничего не меняется! Я школу кончал, так и тогда за этим же бегали. В прошлом году, перед командировкой в Штаты, такой же расклад был. Вы читали «Одиссею капитана Блада», Чекалин?

— Насчет этого… Блада, чиф. Как раз вспомнил, что в Большом Сухаревском переулке есть подпольный бардак. Вот там весело — травка, поножовщина. Еще возле сортира на Трубе, на площади значит, гомики тусуются. А также — всякие извращенцы.

— Гомики, по-вашему, не извращенцы? — с любопытством спросил Кухарчук.

— Ну… если их за это не сажают… Гомики — это педерасты. А извращенцы — это которые с собаками, например. За такую любовь срок вешают. А раз срок — значит, извращенец.

— У меня сосед тоже извращенец, — доложил Дойников.

— Обязательно на крыше, и обязательно на железной. А их, железных крыш то есть, сейчас в Москве и не найдешь. Так он, верите ли, господа…

— Отставить, Дойников, — незлобиво сказал Кухарчук.

— В спокойной обстановке доскажете. У вас, Чекалин, все?

— Так точно, чиф. Да.

Кухарчук склонился над дисплеем и некоторое время вглядывался в мерцающий зеленоватый экранчик. Потом спросил:

— Добавите что-нибудь, Жамкин?

— В Последнем переулке — две точки самогоноварения, в Печатниковом — одна. Там самогон лучше, но очень дорогой. А вообще, чиф, маршрут дохлый. Блевотина, кровянка, алкаши, сутенеры. Вечером сами увидите. Точно говорит Чекалин — ничего веселого. В кафушке возле «Форума» квартирные бомбилы собирались, мы их гоняли. Теперь всех пересажали.

Кухарчук промолчал, продолжая разглядывать дисплей. Через минуту патрульным стало скучно. Они исподтишка подмигивали друг другу. Тетерников Сергей Сергеевич никогда с компом не советовался, у него на любой маршрут нюх был. От нечего делать патрульные стали рассматривать подъезд «Литературной газеты». Время от времени оттуда выходили господа в невесомых чесучовых костюмчиках, и патрульные каждый раз завистливо косились на эти белые одеяния, в которых, конечно же, так замечательно переносится жара. Господа падали в мощные машины и уматывали по своим делам. Один даже нетерпеливо посигналил Дойникову — подвинься, мол. Самостоятельный… Минуты текли, а Кухарчук все пялился на дисплей, словно надеялся увидеть там указ о присвоении ему звания Героя Отечества.

— Ну, вот, — наконец оторвался он от компа. — теперь у нас полная информация. В Последнем переулке, кроме двух точек самогоноварения, штаб республиканцев. Трехэтажный особняк с черным ходом. На Сухаревской площади, у памятника премьеру Столыпину, часто собираются возрожденцы.

— Это не только наш маршрут, — сказал Чекалин. — Часть Сухаревки и проспект Сергия Радонежского, до Мясницкой, входят в семьдесят третий.

— Будем контачить с семьдесят третьим. Где рандеву с ними? У Рождественки? Поехали. Врубите связь, Дойников…