За неделю Зотов только раз и зашел к Лимону. Сначала Лимон не узнал его, хрупкого господинчика в серой, чесучовой тройке, песочного цвета бабочке и умопомрачительной панаме из рисовой соломки. Подумал — голубой. И хотел матом с лестницы шугануть. А вгляделся — батюшки, Зотыч!

Втащил приятеля в квартиру, повертел, поцокал языком, нацелился уж на Трубу за бутылкой бежать, но Зотов достал из жилетного кармана старинную серебряную луковицу на толстой цепи, щелкнул, пижон, крышкой:

— Не заводись, Жора… Совершенно нет времени. Начальство собирает на Сретенке, потому и заскочил. Вот тебе телефон, позвони вечерком, часиков в десять, сговоримся.

И к двери подался, туфлями сверкая. У порога тормознул:

— Денег не надо?

Лимон только головой помотал, обескураженный и немного обиженный.

А потом сел на кухне, разглядывая вощеную визитную карточку с золотым обрезом: «Зотов Константин Петрович. Ведущий инженер». И больше ничего, кроме телефона.

— Ведущий, значит, — пробормотал Лимон и спросил у карточки: — Куда ведущий? Если, конечно, не секрет?

Спать расхотелось. Заварил черняшки и начал думать, отдуваясь в кружку. Он на Зотова не обижался. Бизнес — святое дело. Нет времени так нет. Это Лимон может хоть сутки напролет керосинить или у девки залечь от дежурства до дежурства, а Зотов… Ведущий же! Если он заторчит, остальные бедолаги, ведомые, стало быть, собьются в стадо как бараны, и останется нм только жалобно блеять. — Не злобствуй, Жора, — одернул себя Лимон. — Ведь зарекся же никому не завидовать. У каждого своя судьба, и каждый кует бабки в одиночку. Ну, костюм, ну, шляпа… Разве в этом счастье человека?

А в чем оно, счастье, забормотал, включаясь, холодильник. В чем, спросила, сорвавшись в раковину, капля воды.

Вот тогда Лимон решил провести ревизию своего хозяйства. Он расчистил стол от объедков и даже полой рубашки зачем-то вытер. На стол сложил немецкую карту окрестностей Москвы, планчик рисованный дачного поселка, шприц-присоску и ампулу с быстродействующим снотворным, бинокль с инфракрасными насадками, саперную лопатку, баллончик с паралитическим газом, финку в чехле, кровельные ножницы, плотные резиновые перчатки, моток капронового шнура, кусок телефонного кабеля в свинцовой рубашке. Подумал и положил сверху коробок охотничьих спичек. Хорошие были спички, хоть проволоку сваривай под дождем… Отошел подальше, полюбовался кучей барахла.

— Запас карман не трет, — сказал он в пространство. — А в магазин там не побежишь.

Но чего-то в натюрморте не хватало. Подумал, принес дробовик, положил в кучу. Однако ружье было явно лишним — Лимон не собирался штурмовать дачу, паля в воздух. Убрал дробовик. Еще раз пробежал взглядом предметы на столе, примеряя каждый к возможной операции на даче. А потом хлопнул себя по лбу. Конечно! Убрав собаку и нейтрализовав охрану с хозяином, Лимон потом очень долго может биться лбом в какой-нибудь железный ящик, в котором деньги прячут. И все труды насмарку…

Пошел через двор к Жердецову. Старая слепая собака по-прежнему сидела под лестницей, и Лимон ее привычно пожалел. Жердецов открыл дверь и тихо выскользнул на площадку.

— Опять поканаем кого-то метелить? — спросил он.

— Понравилось? — усмехнулся Лимон. — Нет, Серега, сегодня мы — мирные люди. Пойдем ко мне, почаевничаем.

— Это с удовольствием, — облизнулся Жердецов.

На кухне Лимона бедный Жердецов со все нарастающим напряжением на лице наблюдал, как хозяин достает черные от накипи чашки, плитки желтого бразильского сахара и низку баранок. Заварной чайник со щербатым носиком, водруженный в центр стола, разбил последние надежды Жердецова.

— Серьезный разговор, — объяснил Лимон. — Сначала о деле, Серега. Вспомни, у кого из твоих знакомых есть универсальные отмычки. Желательно со световодами.

— Ну, ты даешь! — Жердецов подавился баранкой. — Зачем тебе универсалы? Да еще с подсветкой?

— Сундук, понимаешь, от бабушки остался, — сказал Лимон, дуя в чашку. — А ключ потеряли.

— Знаешь, сколько схватишь, если с универсалами заметут? Даже если в дело не пустишь?

— Однова живем! — подмигнул Лимон. — Какая разница, где гнить…

— Не скажи! — вздохнул Жердецов. — Я согласен опять поехать на Ямал… Лет на несколько, хрен с ним. Согласен! Но только, друг, если тут, до того, хороший кусок сорву. Чтобы Валька с Васькой горя не знали.

— Вот и я кусок присмотрел, — сказал Лимон. — И за него тоже согласен прокатиться на Ямал.

— Меня в дело берешь? — посерьезнел Жердецов.

— Нет, — покачал головой Лимон. — Дело тонкое… Ненадежное дело. Как сопля над пропастью — сорваться можно в два счета. Не хочу никого подставлять. А доля твоя, считай, в кармане — помоги лишь достать отмычки.

Жердецов долго думал, неспешно прихлебывая чай и погромыхивая баранками.

— Есть один старичок, — сказал он наконец. — Сам в полной завязке, но помогает при случае. Волшебник, собака! Однако залог берет — глаза лезут…

— Ничего, — сказал Лимон благодушно. — Мы за ценой не постоим. По девке и сережки.

— Когда нужен инструмент?

— Хоть сейчас.

Жердецов допил чай и встал.

— Если не помер… Если старичок в порядке — сегодня же вас и сведу.

— Никаких свиданий, — нахмурился Лимон. — Ты берешь инструмент, я беру сейф. Разделение труда.

— Уговорил, Жора, — тяжело вздохнул Жердецов. — Другому бы хрен в окошко показал…

Убрался Жердецов, а Лимон достал из-под ржавой и обколотой ванны плоскую металлическую коробку, в какой сантехники носят ключи. Из коробки вынул деньги, пересчитал. Отслюнявил десяток долларов и потопал в центр, в «Детский мир».

На Цветном бульваре, у Дома народов, со стороны Малого Сергиевского, пиво бутылочное продавали — прямо с машины. Лимон пристроился в небольшую очередь, да разглядел, что пойло синтетическое — колосок на этикетке не желтый, а синий. Пошел он дальше. На другом углу, уже у Трубной, толпились кришнаиты в белых простынках и босиком, тыквы бритые блестели.

— Ом мани, падме хум! — покривлялся Лимон. — Кто последний в Катманду?

Кришнаиты его проигнорировали. Лимон сплюнул. Кришнаитов он ненавидел. Москва и так черт знает на что стала похожа — черные, желтые со всего света, тюрбаны, бурнусы, тоги, леопардовые шапочки… Хозяевами глядят! А тут еще свои, отечественные говнюки перекрашиваются.

Поднялся на пригорок к Рождественке. Он ее любил — недлинную улицу, не изуродованную реставраторами и пока не занятую офисами, сохранившую, вероятно из-за Рождественской церкви, неповторимый колорит старой Москвы, в прочих местах столичного центра почти уничтоженный. Сюда, на Рождественку, еще улицу Жданова, Лимон целую зиму бегал — в девятом, кажется, классе. Жила тут девочка с простеньким именем Света…

Не успел он сделать несколько шагов по Рождественке не успел ностальгически расслабиться, как тут же в облаву попал. Завыли, перегораживая улицу со всех сторон синие «мерседесы», затопали желтыми говнодавами патрули замахали демократизаторами, сгоняя толпу в кучу к древней стене церковной ограды. Лимон встал мордой к стене, руки поднятые на нее сложил, чтобы патрули лишний раз не гавкали напоминая о правилах хорошего тона в облавах, дубинками в копчик не толкли. Об одном Лимон пожалел — доллары взял. Весной в такой же облаве ему патрули вывернули карманы и притырили шесть тысяч. Правда, нашими, лиловыми «бабочками». Невелики деньги, но обидно.

Пока он так размышлял, проворные руки патруля уже обежали Лимона по периметру, и надсаженный басок сказал:

— Можешь повернуться…

Что Лимон с неохотой и сделал. Рослый парень с мятыми прыщами на щеках, в пропотевшей форме, держал лодочкой мясистую ладонь, куда Лимон и сложил водительский сертификат. Патруль долго рассматривал фотографию на удостоверении, словно никогда не видел таких оттопыренных ушей и такой острой лысины.

— Подними рукавчик! — буркнул патруль.

И поводил пластиком удостоверения над опознавательным браслетом Лимона. А сам настороженно потянулся правой клешней к наколенной кобуре — ждал, видно, что браслет запищит от несовпадения магнитного кода. Браслет, однако, был нем, и на прыщавой роже промелькнуло разочарование. А ты хотел премию схлопотать, подумал Лимон. За поимку опасного бандита… Обойдешься пока!

— Свободен, командир? — вежливо спросил Лимон.

— Не суетись, дядя, — лениво сказал патруль. — Тачка где?

— Отдыхает… Петроля не напасешься, а у меня лишних денег нет. Я и ножками могу.

— Ну, и куда ты… ножками?

— В «Детский мир» иду.

— А я думал — в «Три ступеньки», — усмехнулся патруль.

В «Трех ступеньках», как называли грязный винный магазин в подвале на Неглинной, постоянно толклись барыги, перекупщики краденого.

— Нет, командир, — нахмурился Лимон. — Не на ту стенку картинку клеишь. Тихо-мирно иду в «Детский мир», хочу себе танк купить, вспомнить босоногое детство. А вообще, дружок, я не обязан перед тобой отчитываться. Документы в порядке? В порядке. Тогда от винта!

Лимон почти физически ощутил, как у патруля чешутся кулаки. Но перемогся парень, стерпел дерзость — работы и так было достаточно. Удостоверение вернул и даже лапу к каске приложил:

— Можешь идти… танкист.

Лимон стал протискиваться из молчаливой толпы, запоздало ругая себя. Ну, перемолчал бы — и дело с концом. Нет, о гордости и достоинстве человека вспомнил. И где? Эх, Жора, Жора… В других обстоятельствах ты давно бы уже получил по морде, по почкам и по голеностопным суставам… И в корзине тебя могли покатать, козлом связанного.

Едва он выбрался из толпы на проезжую часть улицы, как ударил со стороны Большого Кисельного автомат — будто палкой по забору повели. Облава ахнула в полсотни глоток и пала наземь. Лимон броском залег за патрульный «мерседес» и вгляделся из-под мощного бампера в дрожащий воздух тихого и ласкового сентябрьского дня. Неподалеку чертом вертелся длинноволосый парень в блестящей курточке и от живота поливал из «калашника» «мерседесы». Рядом с Лимоном растянулся патруль и принялся палить в террориста. Ему было неудобно стрелять лежа — локоть ходуном ходил.

— На капот обопрись! — крикнул Лимон. — Бей понизу — не попадешь, так срикошетит!

Патруль — тот самый, прыщавый — мельком взглянул на советчика и нехотя поднялся. Но длинноволосый уже выронил замолчавший «калашник» и схватился за живот. Сделал шаг вперед и завалился, зарылся лицом в мягкий от жары асфальт.

— Доигрался Косматый, — с облегчением сказал патруль.

— Его, что ли, искали? — спросил Лимон, отряхиваясь.

— Ага! — весело мотнул башкой патруль. — Нервишки не выдержали, вот он сам и нарисовался. Кончился Косматый, сука!

— А что ж ты ко мне прицепился? — опять завелся, не вытерпел. Лимон. — Мы с ним похожи, как свинья с табуреткой — по четыре ноги, и только!

— Работа, — пожал плечищами патруль. — А где это ты, дядя, так наблатыкался насчет стрельбы? Прямо унтер-офицер…

— Я и есть унтер-офицер, — буркнул Лимон. — А наблатыкался там, где надо.

Тут патруль совершил небывалое. Он ощерился, добродушно ткнул Лимона кулаком в бок и сказал:

— Извини, дядя… И не обижайся!

Лимон, пока до «Детского мира» не дошел, все головой тряс от удивления.

А в «Детском мире»… Ах, какой гвалт стоял в знаменитом на всю Россию магазине! Московские школьники уже слетелись после каникул в родной город, а приезжие еще не успели добраться до своих городов — учебный год только-только начинался. И у каждого школьника, как выяснилось в самый последний момент, чего-то недоставало — калькуляторов, приставок, программ, переводных картинок, запасных дисков для компов, гимназических и скаутских значков, клубных галстуков, спортивных рубашек, диктофонов и прочих мелочей, без которых не мог прожить российский недоросль с первого по двенадцатый класс. Российский недоросль и штурмовал «Детский мир» в начале учебного года по наследственной родительской привычке. На охоту ехать — собак кормить. Самая наша из всех наших поговорок.

Визжащие дети, обалдевшие от духоты взрослые затолкали Лимона, и он едва пробился в отдел мягкой игрушки. И здесь от одной витрины к другой ходили потные толпы, и здесь над головами покупателей возвышались в стеклянных кабинках бесстрастные, как сфинксы, кассиры.

Лимон не стал рыскать по всему отделу, а выбил на платном компе заказ — сто рублей не деньги. И через десять минут ему уже упаковывали в фирменный пластиковый пакет биомеханическую кошку — ровно десять долларов.

— Девочка? — спросила контролерша.

— Девочка, — кивнул Лимон. — Семь лет.

— Повезло, — вздохнула женщина. — А у меня парень… Только и знает — вооружаться. Одних пистолетов — ящик. Тра-та-та целый день. Небось бандитом будет.

— Пройдет, это возрастное, — авторитетно сказал Лимон. — Поверьте мне как педагогу.

Контролерша лишь грустно улыбнулась.

Еще он купил коробочку грима и рулон клейкой ленты. Сколько хлопот из-за какой-то паршивой собаки, думал Лимон по дороге домой. Он уже ненавидел мастиффа с дачи на Богучарской. Неподалеку от Большого Кисельного на асфальте темнело влажное пятно — наверняка замывали кровь длинноволосого. Как его звали? Косматый… Интересно, он в детстве тоже собирал игрушечные пистолеты?

Дома он подкрепился, побаловал организм — разогрел жестянку с рыбными тефтелями и картофельными кубиками производства Республики Летувы. В жестянке и схарчил, чтобы тарелки не пачкать. Тем более последнюю тарелку он отправил в раковину два дня назад, да так и не утрудился помыть — то воды не было, то охоты.

Тут и Жердецов заявился — за деньгами. Лимон лишь крякнул, когда узнал, сколько берет в залог за свои железяки волшебный дедок. Однако шкатулку потряс до основания. Бросил в нее грязную тряпку, отдал Жердецову:

— Инструмент завернешь и неси. Слесарь и слесарь…

— Голова! — сказал Жердецов. — А на улице жарища. Пивка нету?

Лимон молча вывел приятеля на лестницу и дверь захлопнул. Достал из пакета кошку, включил батарейку, погладил пушистый, почти настоящий мех. Кошка замурлыкала, замахала хвостом, сделала два шажка и встала на задние лапки.

— Мяу! — сказала мелодично и глаза прижмурила.

— Э, нет, подруга, — вздохнул Лимон. — Этак мяукать я сам умею. Не хватает тебе в голосе нахальства, знаешь ли, простуды…

Принес на кухню отвертку с паяльником, тестер, закатал рукава — закипела работа. Когда Жердецов с отмычками явился, его приветствовало гнусное хриплое мяуканье, от которого за версту несло помойкой, ночевкой в подвале и задушенной крысой. Заслышав такие звуки, сразу хочется пошарить вокруг в поисках кирпича.

— Зачем животную терзаешь? — выкатил Жердецов водянистые глазки. — Орет, бедная, аж во дворе слышно.

— Хорошо, если слышно, — непонятно сказал Лимон.

Давнул кошку за горло и в комнату забросил.

— Ну, Серега, хвались…

Не подвел волшебник — инструмент прислал классный. Жердецов тут же начал ковыряться во всех замках, которые Лимон в свое время в дверь навтыкал, и наслаждался как дитя. Лимон отобрал отмычки и сам поупражнялся, вспомнил, так сказать, юность — когда учился в университете, он подрабатывал слесарем в домоуправлении, часто приходилось помогать забывчивым жильцам вскрывать двери.

Потом Лимон достал бутылку, налил по поясок два стакана. Выпили не чокаясь.

— Такие дела… — сказал Жердецов, закуривая. — Вот до чего нас, Жора, довели! Хотя, может, сами виноваты… Меня учиться посылали, а я… Как же — знаменитый автогонщик, зиловцы на руках носили.

Лимон сто раз слышал этот рассказ и теперь лишь механически кивал в нужных местах. Однако историю, свою на сей раз Жердецов закончил нестандартно:

— Жить надоело, Жора, жить! Давно бы удавился, да как подумаю… Куда Ваське без меня? Хоть и хреновый, а отец, без куска хлеба не брошу. Верно? Ладно… Пойду, однако. Надо на смену собираться.

Жердецов работал ночным грузчиком в типографии «Литературной газеты» — рулоны катал. Лимон запер за ним дверь и тут же завалился спать, в обнимку с механической кошкой.

А на следующий день он взял свою «тойоту» со стоянки на Самотеке и еще раз покатался по Бутову и его замечательным лирическим окрестностям. Первые мазки осени лежали на перелесках вокруг дачного поселка, в садах пламенели штриффели и светили желтыми боками антоновки. Лимон набрался наглости и купил ведро яблок у говорливой старушки, участок которой примыкал к проклятой даче. Пока расплачивался со старушкой, хвалил яблоки и с хлюпаньем кусал медовый штриффель, дождался: в сарайчике тоскливо взвыл пес.

— Ну и голосище! — вздрогнул Лимон. — Не боитесь такую собачку держать?

— Соседская, — охотно завелась старушка. — С телка ростом, не вру! Чудно как-то называется, я не запомнила. Ночью гавкает — спасу нет, боюсь лишний раз на двор выйти. Так и обмираю, ноги не идут. И кошку мою гоняет — схудала совсем.

— Попросила бы, мать, кого-нибудь, — подмигнул Лимо.

— Сын или зять есть? Колбаски собачке через забор… А в колбаску — крысомора. Могу достать.

— Что вы! — замахала сухими ручками старушка. — Грех. Чай, живое. Зять тоже хотел отравить, да я не дала.

— Ну, пусть живет, — разрешил Лимон. — Может, попросишь зятя, чтобы набрал яблочек? Только с дерева, не падалицы. Я бы мешок купил. Семья, понимаешь, большая.

— Зять с дочкой в Сергиевом Посаде живут, — вздохнула старушка. — И так не часто приезжают, а тут ребятишки в школу пошли. По-теперешнему — в гимназию. Ты уж сам набери, сколько надо. Дешевле отдам.

— Хорошая идея! — засмеялся Лимон. — Если в пятницу не смогу, то в субботу, мать, жди. И жену привезу — помогать.

Пока со старушкой общался, все и углядел: защелочку хлипкую на калитке, плюнь — откроется, и глухую стену дома, вдоль которой росла малина, где можно ненароком запутаться. Соседний участок был огорожен металлической сеткой. Рядом, в огороде старушки, стояли пустой курятник и покосившаяся банька. Как раз против баньки темнел сарай, куда днем запирали мастиффа.

— Хорошо тут у вас, тихо, — сказал Лимон мечтательно. — Только пусто. Не боишься одна, мать? Дочь с зятем не зовут?

— Зовут… Да куда ж я отсюда? Это для вас тут — дачи, а я в этой избе выросла, тут отца с матерью похоронила. И бояться мне некого, кроме смерти. Хотя жить-то сейчас страшней, чем помирать.

Попрощался Лимон с бабкой, врубил скорость, напустил пыли и, пока до дому ехал, нет-нет да и вспоминал о старушке. Она так и стояла перед глазами — в кофте своей самовязаной, в байковом темном платье, в прошлом веке шитом, в галошах на толстый носок… Вот живет человек, боясь жизни больше смерти, в огороде, в саду ковыряется по мере сил, еще и детям помогает. А рядом подонок барствует, на чужом горе деньги сшибает. Охраняют его верные придурки и собака, которая за неделю столько мяса сжирает, что старушке хватило бы, наверное, от поста до поста.

— Потерпи немного, мать, — пробормотал Лимон, заезжая на стоянку под путепроводом. — Считай, отгавкался твой сосед, сучий сын…

День уже кончался, а погода, как заметил Лимон, шагая к дому, портилась. Небо заволакивала серая муть, ветерок дохнул совсем осенний. Забежал в булочную в Большом Сухаревском, проведал рыжую Зинку, интимную приятельницу с некоторых пор, яблоками угостил. Пока разговаривал с подругой, батон умял — так захотелось есть в чистенькой крохотной булочной, полной вкусных запахов свежей сдобы. Хлеб тут всегда был пышным, поджаристым, не то что серая замазка, выдававшаяся на талоны в госмагазинах.

Зинка улучила момент, когда не осталось покупателей:

— Чего в гости не зовешь? Другую нашел?

— Ты одна в моем израненном сердце, — проникновенно сказал Лимон. — Чтоб меня собаки съели, если вру. Просто некогда сегодня — ночью на дежурство.

— А завтра?

— И завтра. Напарник, понимаешь, заболел.

— Да ну тебя к черту! — рассердилась Зинка. — Ну и целуйся со своими трансформаторами…

Лимон при знакомстве сказал, что работает на электроподстанции, впервые застеснявшись своей санитарной работенки.

— Давай в субботу за яблоками съездим, — предложил он.

— Есть одна знакомая старушка… Хорошие яблоки, сама видишь.

— Ладно! — подобрела Зинка.

Улыбнулась и сразу стала в десять раз моложе. У Лимона сердце защемило. Но перемогся, ухватил на дорогу калачик и подался к себе. Редкие холодные капли дождя долбили по лысине. Осень заворачивала. Это к лучшему — дождь. Шагов не слышно…

До дежурства успел немного поспать, а к одиннадцати вечера потопал на метростанцию «Сухаревская». Неподалеку от метро блестел под дождем, прожекторами освещенный, памятник Столыпину. Ехать надо было далеко, в Выхино. Наряд дали на очистку подземных участков аж до самых Кузьминок.

Подземный переход под Сухаревкой с вестибюлем метростанции в этот не поздний еще для ночной Москвы час оккупировали сутенеры, проститутки, мелкое ворье. Тут они делили барыши, кололись, пили, отдыхали от работы на Сретенке, обсуждали свои дела и делишки.

У автоматов для продажи пива в жестянках к Лимону прицепилась нищенка с ребенком, закутанным в грязное тряпье. Чтобы отвязаться, он дал ей десятку. Еще столько же сшибет — и может пить свое пиво…

— Козел голожопый! — явственно сказал из тряпок малютка, поблагодарив таким образом Лимона за проявленное великодушие.

Лимон сначала остолбенел, а потом захохотал. Так, с хохотом, от которого шарахнулись какие-то поздние тетки, он и толкнул стеклянную дверь. Дребезжащий изношенный эскалатор с выщербленными ступеньками понес Лимона в вонючее чрево метро. Тусклый свет из вестибюля почти не разгонял мрак на середине эскалатора, и Лимон поневоле огляделся — не хватало еще получить нож в спину, просто так. Он боялся эскалаторов метро…

На заплеванном, заваленном бумажками и пивными жестянками перроне толкался угрюмый люд. Дети подземелья, называл их про себя Лимон, всех этих каких-то мятых и молчаливых созданий Божиих. На поверхности, на улицах Москвы, рассредоточенные, они не так бросались в глаза, как здесь, в подвальной погибельной полутьме… Сквозняк из тоннеля шевелил мусор, и этот назойливый трепет походил на шум какой-то адской мясорубки.

От рабочей брезентовой куртки Лимона, от сапог его и даже от ружейного чехла на свежем воздухе отчетливо припахивало тухлятиной. Но тут, в пещере метро, этот запах перебивался смрадом отбросов. Поезда пришлось ждать долго, минут двадцать, и Лимон уже начал беспокоиться — не опоздать бы. Но поезд наконец приполз, выплюнул несколько десятков пассажиров, чтобы на их место взять новых. Вагон по-палея почти целый, во всяком случае выбитыми оказались лишь два окна, а сиденья изрезаны умеренно. На «Варварке», которую Лимон помнил еще как станцию «Площадь Ногина», он перешел на Пресненскую линию. И поезда не пришлось ждать, и сесть удалось — совсем барином поехал.

В конце двадцатого века в метрополитене несколько раз повышали плату за проезд — из-за низкой рентабельности. Дошло до того, что человек среднего достатка ежемесячно тратил на метро до сорока процентов заработка. А куда деваться, не пешком же топать по одному из самых больших городов мира… Затем наступил автомобильный бум, и метрополитеном тот же человек среднего достатка перестал пользоваться. Правительство отказалось от дотаций на строительство новых линий и эксплуатацию парка вагонов. Начались массовые увольнения метростроевцев и поездных бригад. Один зажравшийся депутат городской думы выступил в «Вечерней Москве» с проектом: выращивать в штольнях шампиньоны, чтобы накормить страну и завалить грибами заграницу. Может быть, этот проект и прошел бы — мало ли какие идиотские проекты не проходили в России… Но заволновалось дно общества, вышли на улицы безработные метрополитеновцы. Оказалось, без метро Москва жить не может, ведь даже по официальным данным, в столице за чертой бедности находилось не менее трети населения. При всей дешевизне автомобилей эти люди не могли их купить, так как во много раз дороже покупки обходилось потом ее содержание — обслуживание и заправка прошибали крупные бреши в скромных семейных бюджетах.

Тогда городская дума сделала широкий жест: объявила метро бесплатным коммунальным транспортом, о чем с помпой писали все газеты как о триумфе гибкой социальной политики. Однако газеты не писали, что не все деньги с нового налога на содержание метрополитена и с благотворительного фонда шли на ремонт линий и новые вагоны и что зарплата поездным бригадам выкраивалась из социальных программ для малоимущих. Впрочем, все расходы на подземку были сведены к минимуму. Кто же не знает, что бесплатное и хорошее — далеко не одно и то же. Дешевая рыбка — поганая юшка. Не случайно в Москве была в ходу поговорка: «Чтоб тебе всю жизнь в метро кататься!»

В «Текстильщиках» вагон почти опустел — народ отвалил на последнюю серпуховскую электричку. Лимон внимательно огляделся, потому что именно в таких пустых вагонах ночью нужно было всегда держать ухо востро. На длинных перегонах, где поезда едва ползли, людей успевали и ограбить, и убить. Поэтому он чехол с дробовиком на колени положил и расстегнул на всякий случай. Однако подозрительных в вагоне вроде не оказалось. В одном углу дрых работяга в спецовке, явно со смены. В другом углу обжимались два волосатых мальчика. Напротив Лимона молчаливая компания пожилых бомжей пила пиво из горлышка.

И Лимон принялся культурно читать брошенный кем-то под сиденье измятый клок газеты. Интересно, оказывается, жилось в мире. Председатель Европарламента господин Войцех Мазовецкий дал интервью газете «Глоб» по итогам визита в Россию. Он оценивал как перспективное развитие деловых контактов Европейского сообщества и России, вернувшейся, слава Богу, в лоно мировой цивилизации. Натрепавшись о горизонтах сотрудничества на целую колонку, председатель Европарламента заканчивал свою мысль так: «Единственная угроза нашим интересам на Востоке — непредсказуемость политической ситуации в России. Здесь есть силы, мечтающие о реванше. Они не смирились с тем, что страна стоит в ряду мировых держав уже позади Китая, Индии, Бразилии и даже Мексики. Кто знает, не постигнет ли новые компании, акционерные общества и концессии, в которые Европа вкладывает немалый капитал, участь подобных предприятий, национализированных большевиками почти сто лет назад? Большевиков, правда, в России сейчас нет, но остались их дети и внуки, выучившие из всех арифметических действий только два — отнимать и делить…»

— Ну, ты даешь, председатель! — повертел головой Лимон. — Начал за здравие, а кончил…

«Правда ли, — спрашивал корреспондент, — что во время визита в Москву на вас было совершено покушение?»

«Я слышал об этом, — бестрепетно отвечал пан председатель. — Но не придал значения. В последние годы в России было два десятка покушений на руководителей государства. И все они закончились ничем, если не считать простреленной лодыжки президента Камышова. Как видите, в России разучились не только работать, но и стрелять».

— Не мне попался! — в сердцах сказал Лимон и швырнул газету на пол.

Бомжи не обратили внимания на его выходку, потому что поезд остановился и в вагон вломились патрульные службы гражданской безопасности. У эсгебистов тоже случались наряды на обслуживание метрополитена. Они шли по вагону с двух сторон. Волосатых не тронули. У Лимона молча потребовали документы и так же молча вернули спецпропуск саночистки. Бомжи допили пиво, покорно встали и пошли под конвоем к выходу. Ночлег им сегодня обеспечен, подумал Лимон. Правда, не очень комфортный. Сначала одежду прожарят, вшей поморят, подстригут и побреют. А утром дадут в зубы и выгонят с предписанием не попадаться в столице. Если комп городской службы СГБ зафиксирует по пальчикам три привода в ночлежку — готовь, бомж, сидорок для Таймыра. Либо для Ямала. Хрен редьки не слаще.

Вышел он в Выхино с небольшим запасом времени. Дождь не на шутку разгулялся — занудливый, холодный, секущий лицо под порывами ветра. На площади у желтой машины-морилки уже собралась братва. Гена, Жека Резаный, Хмызь, Иван Антонович. Прикладывались к бутылке с самогоном — грелись. Лимону тоже протянули чашу круговую, он не стал отказываться.

Немного потрепались о том о сем, тут и старшой прибежал, Агафонов, по кличке Нубля.

— Опять Цыган опаздывает? — оглядел свое воинство Агафонов.

— Вот он я, — сказал невидимый Цыган и с подвыванием зевнул. — Только бы лаяться…

Оказалось, Цыган сегодня раньше всех пришел, забрался в кузов от дождя и маленько всхрапнул — прямо на баллонах с отравой.

— Ты с кем? — спросил Агафонов у Лимона.

— Как всегда, — пожал тот плечами. — С Иваном Антоновичем, с кем же еще.

— А с Жекой не хочешь? Не хочешь… Ну, спелись, профессора!

— У вас есть претензии к нашей работе? — спросил противным голосом страстотерпца Иван Антонович.

Агафонов только отмахнулся. Леноват был Жека, и с ним в пару шли неохотно… Иван Антонович придвинулся к машине, принял от Агафонова емкость с пенобетоном, крякнул, на плечи взваливая. А Лимон свою ношу взял — ранцевый огнемет и канистру с ядом и опрыскивателем. Ружье на шею повесил вроде коромысла. А на голову резинку с респиратором натянул.

Последний поезд в депо прошел. Дрезину выкатили на рельсы. Мокрые, они блестели и отражали редкие огни над линией. Нагрузили отраву, сели, поехали. Самый молодой в команде, Жека Резаный — он только месяц ходил на крыс, — вдруг сказал Агафонову, скорчившемуся на переднем сиденье:

— Последний раз, старшой. Надоели мне крысы — сниться начали. Все равно мы их не кончим.

— Это почему же? — удивился Агафонов.

— А… В одном месте травим, они в другое бегут. Посмотри, старшой, сколько наверху, вдоль железной дороги, говна наросло. Горы целые! Крысы там небось города понастроили. А мы их из метро шугаем.

— Ничего не понимаешь, — отмахнулся Агафонов. — Метро они используют для миграции. Тут их никто не беспокоит, а к поездам привыкают. Вон, спроси у Лимона, сколько гнезд попадается! Так что говно снаружи — дело десятое. Оно себе гниет и никого не трогает, а крысы по городу заразу таскают.

— Все равно, — почесал Жека уродливый шрам от уха до подбородка. — Не люблю занудную работу.

— Позвольте вам заметить, Женя, — сказал своим противным голосом Иван Антонович, бывший редактор журнала, — что занудной работы не бывает. Бывает работа полезная и бесполезная.

— Ладно, — согласился Жека, — не люблю бесполезной работы.

— Ну, поищи другую! — завелся Агафонов. — Ты кто вообще? Шофер… Тоже мне специальность! Рупь кучка на рынке. А у нас работа редкая. И деньги хорошие. Я верно мыслю, вошкобои?

Когда-то Агафонов много лет был председателем райисполкома и с тех пор считал, что всегда мыслит верно, однако любил, чтобы его в этом убеждении перманентно поддерживали окружающие.

— Работа как работа, — неохотно отозвался Гена.

А Хмызь молча сплюнул на рельсы.

Между тем начался тоннель. Агафонов остановил дрезину. Лимон с Иваном Антоновичем полезли через липкий борт. Они всегда начинали первый пикет. Конечно, пока остальных развезут, уже успеешь наломаться. Зато потом и отдохнуть можно до общего свора. Раньше сядешь, раньше выйдешь…

Дрезина умчалась дальше, а они взяли на пикете батареи с сильными лампами и пошли вдоль свода тоннеля, внимательно его оглядывая.

— Есть! — сказал Иван Антонович шагов через двадцать.

Лимон перешел рельсы, посветил. Над водоотливной канавкой чернела рваная дыра, будто бетон тут зубилом долбили. На первых порах Лимон удивлялся, как это, мол, крысы управляются, а потом Иван Антонович объяснил: бетон стареет, появляются трещины и изломы. Крысы их чувствуют. Затем внедряются потихоньку, по крошке расширяя отверстие. Еще Иван Антонович выдвинул теорию урбаногенных мутаций — воздействие на грызунов электромагнитного поля, металлических окислов и прочего. Но Лимон и тогда знал: бетон в метро лепили на живую нитку — лишь бы побыстрее отчитаться. Вот крысы и чуяли слабину давнишней халтуры и авралов.

Кряхтя, Лимон наклонился, понюхал — отверстие было свежим. Значит, хозяева норы где-то неподалеку гужуются. Он вставил в дырку наконечник огнемета и нажал гашетку. Проскочила длинная искра от разрядника, с шумом плеснула струя пламени. Из отверстия повалил дым. Тогда Лимон качнул пару разиков насосом опрыскивателя и уж собрался выдать крысам на закуску порцию яда, но Иван Антонович потолкал в плечо. Лимон оглянулся — напарник был в респираторе. Тогда и Лимон вспомнил о наморднике. Он еще потому любил ходить с Иваном Антоновичем в паре, что тот отравиться не давал…

Пока Лимон приспосабливал респиратор, из дыры выскочила громадная крыса. Шкура у нее дымилась. Вереща, она захромала прочь.

— Посвети! — крикнул Лимон, срывая дробовик.

Выстрел гулко отозвался в тоннеле, крысу разнесло в клочья. Лимон все-таки брызнул в дыру крысомора, а Иван Антонович тщательно замазал ее пенобетоном. Вот Жека Резаный ляпал замазку кое-как, а потом Агафонов, выборочно проверявший пикеты, драл с него штрафы. Через минуту Лимон и на своей стороне крысиный ход обнаружил. И пошла работа…

К шести утра они домолотили четвертый пикет. Едва успели в «Кузьминках» поднять дрезину на платформу — подошел первый поезд. Угрюмый, невыспавшийся народ ехал из пригорода в Москву — крепить экономическое могущество столицы.

Агафонов закрыл наряды. Жеку опять штрафанул, и тот распсиховался. А Лимон с Иваном Антоновичем остались довольны: усердие их было оценено. Домой поехали вместе — Иван Антонович жил на Таганке.

— Чем занимаетесь вечером, Жора? — спросил напарник.

— К девушке пойду, — улыбнулся Лимон.

— Так я вас в гости и не дождусь, — вздохнул Иван Антонович. — Между прочим, недавно получил заказ на перевод. Интересный детектив… С космическим уклоном и небольшой, знаете ли, порнушкой. Вам понравится. Бывший коллега расстарался, он в издательстве работает, иногда помогает. Мы бы с вами разделили книжку пополам, да за пару недель… А? Текст несложный. Сейчас в литературе… Если ее можно так назвать… Да, в литературе сложных текстов не бывает. На пару недель работы, Жора! Мне вроде приработка, 3 вам шанс… Не надоело с крысами воевать?

— Надоело, — согласился Лимон. — Но и над переводами, где несложный текст, мозги сушить — не вдохновляет.

— Не понимаю, — пригорюнился Иван Антонович. — Вы еще сравнительно молодой человек. Должна же у вас мечта какая-то быть!

— Это я только сверху молодой, — погладил лысину Лимон. — А мечта есть. Как же без мечты! Мы без нее удавимся…

Дома достал из холодильника полбутылки рисовой, посмотрел на свет и назад поставил. Как ни ломило тело от ночной работы, как ни горели плечи от лямок, но решил поспать без обезболивающего — вечером голова должна быть ясной.

Спал плохо, слышал сквозь сон вопли во дворе, стук на нижнем этаже, ругань за окном. Проснулся к вечеру — тусклый свет в кухонном окне наливался закатной краснотой. Опять тучи ползли. Желто-серая грязная морось пятнала стекла. Долго стоял под душем, хлеща себя ледяной водой, извел почти все жетоны. Но зато поужинал с аппетитом и почувствовал, как вольно затолкалась по жилам кровь.

Сходил за машиной уже в сумерках, подогнал к дому. Пока распихивал под сиденья налетное имущество, совсем стемнело. Ровный тихий дождь барабанил по крыше машины, когда Лимон, притормаживая на колдобинах, выбрался на Большой Сухаревский. Призывно горело окошко в булочной на углу, и Лимон поневоле вздохнул. А потом сцепил зубы и приказал себе ни о чем таком не думать — это расслабляет.

Трижды, пока добрался до последней городской заставы службы безопасности движения, его останавливали. И каждый раз, едва взглянув на пропуск саночистки, дорожники отвязывались. По Варшавке Лимон докатил до кольцевой развязки, пересек мост через Битцу. Слева блеснула цепь прудов, и он свернул на неширокую дорогу к дачному поселку. Проехал с километр, поозирался и загнал машину в редкую поросль ольхи и березы. Место он присмотрел заранее — кювет у дороги был мелкий и травянистый.

Посидел, уцепившись за баранку и бесцельно глядя во тьму. Потом забормотал еле слышно:

— Господи! Я знаю, ты меня не очень уважаешь… Может, не за что, хоть я сирых и убогих не обижаю. Не хочешь помочь, так отвернись, не мешай… Ладно? Грехов-то на мне мало, пустяковые грехи… Поэтому, батя, не толкай под руку, дай шанс!

С тем и выбрался из машины. Проглотил таблетку транквилизатора, постоял, присматриваясь к темноте. Вскоре почувствовал, что тьма словно поредела. Теперь он видел отдельные деревья, с которых капала дождевая влага. Набросил капюшон, закурил, посмотрел в тусклом свете затяжки на часы. Еще десяти не было, а казалось, что ночь наступила сто лет назад. В одиннадцатом часу мелькнули желтые фары, с тихим мощным рокотом мимо прошел на Москву знакомый «фольксваген». Это Лоб возвращался с дачи… Следовательно, деньги он хозяину привез, привычный ход вещей не нарушен, надо было окончательно решаться.

Вернулся к машине, достал коробочку с гримом из «Детского мира», неторопливо испятнал коричневым лицо и руки. Привязал к петле воротника куртки чехол с финкой, потренировался ее выхватывать. Рассовал по карманам баллончик с паралитическим газом, заряженный шприц-присоску, кровельные ножницы; перчатки. Саперную лопатку привесил на брючный пояс и полой куртки прикрыл. Затянул мешочек с отмычками, куда и спички охотничьи бросил. Нацепил на шею вроде ладанки, за рубашку затолкал. Поверху надел ремень бинокля с инфракрасными насадками. Застегнул куртку, попрыгал, проверяя, не брякает ли снаряжение. Оставалось засунуть за пазуху механическую кошку, а в руку взять кусок кабеля…

— Готов! — сказал вслух Лимон и испугался этой готовности до спазма в желудке. — Спокойно, Лимоша… Какие, к черту, нервы после Кандагара!

Транквилизатор уже вовсю действовал — веселая злость толкнула вперед. Лес был редкий, истоптанный людьми и собаками. Лимон шел без помех, пока не уткнулся в насыпь заброшенной железнодорожной ветки, которая дугой огибала дачные участки. У насыпи Лимон встал под приметную корявую березу, приложил к глазам бинокль. Дача на Богучарской влезла в окуляры. Двор был пуст — собака наверняка пряталась от дождя. Как ни вглядывался Лимон в зеленоватый, словно вода, фон, тускло-красных силуэтов теплокровных существ, движения во дворе он не заметил. Скорей всего, и охранники кучковались где-нибудь под крышей. Это Лимону не понравилось. Он изучил точки, где обычно торчали гориллы, — под кустом сирени возле ворот и за поленницей дров у сарая. Придется затаиться в бабкином огороде, спешить некуда. Чем-нибудь себя выдадут…

Он разжевал еще одну горьковатую таблетку. Зашел в дачный поселок с улицы, где жила старушка, продававшая яблоки. Тихо открыл калитку. Одна ставня на избе была полуотворена, и крохотный огонек лампадки мелькнул за стеклом. Пошел вдоль малины у глухой стены. С крыши сочилась вода и барабанила по капюшону. Ему показалось, что этот грохот слышен за километр, и он открыл голову. Знобкое покалывание дождевых струй приятно освежило взопревшую лысину, к тому же исчезла звуковая завеса.

Свет из мансардного окна дачи мешал смотреть во двор за металлической сеткой, и Лимон медленно двинулся вдоль ограды, пока не очутился напротив собачьего сарайчика. Это неуклюжее строение закрыло окно дачи, и во дворе, под рассеянным, отраженным дождевыми струями светом, хорошо проступили детали — мокрые редкие яблони, поленница, кривая темная дорожка. Лимон залег в тени сарайчика, среди каких-то жестких будыльев, прямо в раскисшей грядке, и стал наблюдать.

Уже через несколько минут он похвалил себя за осмотрительность — неподалеку что-то стукнуло, раздался тихий кашель. Долетели обрывки разговора. Теперь Лимон знал, что гориллы прячутся в сарае. Пора было выманивать собаку… Он достал из-за пазухи кошку, погладил ее зачем-то, перебирая шелковистую шерстку, и включил кнопку на горле. Кошка ожила, задергала лапками, а потом над огородами пронесся хриплый вой. Тут же в сарайчике басовитым рычанием отозвалась собака. Лимон выключил кошку и прислушался.

— Это соседская, — сказал хрипатый голос. — Такая шалава, постоянно дразнит собаку.

Дверь сарайчика скрипнула, темная фигура показалась из-за поленницы. Лимон вжался в грязь. Когда фигура исчезла из светлого пятна, он снова включил кошку. Охранник тут же выскочил, схватил, бормоча проклятия, комок земли и швырнул в сетку. Собака залаяла.

— Гадина такая! — сказал второй голос. — Возьми фонарь…

Лимон перекатился за угол баньки. Охранники вдвоем походили вдоль ограды, подсвечивая фонариком.

— Увижу — убью, — сказал хрипатый. — Ее, сволочь, на любовь потянуло. Будет всю ночь орать, а собака — с ума сходить. Завтра хозяин рожу скривит — спать их сиятельству не давали.

Они убрались. Лимон переместился в самый угол огорода, в разлапистые кусты смородины. От мокрых листьев шел тонкий, грустный запах увядания. И опять в стоячем воздухе, полном влаги, раздался резкий и наглый кошачий вопль. Лимон рассчитал правильно — охранники уже не вышли из сарайчика, а спустили собаку. Едва он успел бросить на сетку вопящую кошку и достать баллончик с газом, как на ограду прыгнул мастифф, давясь яростным хрипом. Он почти доставал башкой до края сетки. Лимон придержал дыхание и нажал головку баллончика. И давил ее до тех пор, пока собака не сползла наземь. Кровельными ножницами он распорол сетку, словно бумагу, и в два прыжка достиг сарая.

Чиркнула спичка, табаком потянуло, Лимон поневоле дернул кадыком.

— Что-то тихо, — сказал один из охранников. — Убежала, должно быть, падла… Пойду Жулика позову. Или пусть погуляет? Ладно. Ну а дальше что?

— Озверела баба! — сказал хрипатый. — Если, говорит, еще раз с Нинкой увижу, кислоты в рожу плесну. Озверела баба…

И долго, томительно долго слушал Лимон занудливый треп хрипатого. Ладонь, сжимающая обрезок кабеля, стала мокрой от пота, но Лимон боялся пошевелиться. Как на грех, захотелось ему по малой нужде, просто сил не оставалось никаких слушать журчание дождя. Хорошо, что и охранники были сделаны не из металла.

— Пойду отолью, — сказал вдруг хрипатый. — Заодно осмотрюсь на всякий случай.

Он чуть не задел Лимона, встал на углу и расстегнулся. Нет уж, злорадно подумал Лимон, делай в штаны… И рубанул его кабелем в темя. Дверь сарайчика скрипнула — вероятно, второй охранник услышал шум.

— Ну, что там?

— Черт, не пойму, — хрипато буркнул Лимон. — Иди сюда!

Второго он ударил неудачно — вскользь. Тот охнул и завертелся волчком, подвывая и пытаясь ухватиться за кабель. Лимон, сдерживая подступившую тошноту, бил гориллу, но попадал то по вскинутым рукам, то по плечам…

Охранников он сволок в сарайчик, извел полрулона клейкой ленты, спеленал горилл, как младенцев, и рты залепил. Автоматы сунул в дрова, а обоймы забросил в бабкин огород. В несколько взмахов вырыл в мягкой земле под стеной сарая яму, бросил туда кошку и ненужный баллончик. Заровнял землю и помочился сверху, скрипя зубами от наслаждения.

Не таясь, пошел по кирпичной дорожке к даче, на свет окна. Под водоотливной трубой стояла бочка, туда с плеском падала вода с крыши. Подержал руки под струей, смыл чужую кровь и грязь. По ставне взобрался на крохотный балкон мансарды и заглянул в стекло. Молодой человек, которого Лимон до сих пор видел только в бинокль, спал на диванчике, ногами к балконной двери, с книжкой на груди. Плутарх, прочитал Лимон. Ишь ты, интеллигент… Он присел, чтобы свет не падал, достал из-за шиворота финку и тихо повел лезвием по дверной щели. Вроде не заперто… Надавил на дверь.

В комнате он уже потянулся было за шприцем, да решил поплотнее прикрыть дверь. А когда прикрыл, увидел в стекле отражение летящей человеческой фигуры. Откуда взялся четвертый? Их же было трое! Он успел удивиться и потерял сознание.

Вероятно, он недолго пробыл в отключке, потому что, когда очнулся, его еще обыскивали.

— Ого, шприц-присоска! — сказали над ухом. — Может, снотворное? Или что-то из цианов?

— А ты проверь, — сказал другой голос. — Вкати этому подонку, и все дела.

— Куда его потом девать? — вздохнул человек рядом с Лимоном и поднялся.

— Рессору на шею да в пруд.

— А ты уверен, что мы вообще отсюда выйдем? Бьюсь об заклад, этот размалеванный не один. Потому и молчат охранники.

— Тогда надо прорываться. Патронов на всех хватит.

— Прорываться? И оставить тут кучу трупов, лабораторию и сырец… У нас и так на хвосте сидят. Во всяком случае, в управлении по борьбе с наркотиками знают, что на какой-то даче рядом с кольцевой — база. Я же говорил, давно было пора съезжать. Ну, прорвемся, откроем карты… А если наши гориллы живы?

Думай, Жора, думай, сказал себе Лимон. Надо выбраться…

— Гориллы мало что знают. Думаю, ничего не подозревают.

— Зато догадываются. Расколются на допросе, а газеты потом жахнут: коммунистическое подполье не брезгает наркобизнесом! Представляешь реакцию в нашем ЦК? Только вроде начали завязывать нормальные контакты с эсерами… А после такого прокола эсеры постараются от нас откреститься. Они-то свою историю помнят, хотят чистенькими остаться.

«Вот это влип», подумал Лимон.

— Буди подкидыша… Может, он из СГБ?

Лимону брызнули водой в лицо, пнули ногой под ребра. Он застонал от боли в затылке, решил больше не сдерживаться и не притворяться. Открыл глаза. Его рывком подняли за связанные руки и прислонили к стене. Хозяин дачи сидел на диване, заложив ногу за ногу, а второй, небритый чернявый парень в спортивном костюме, стоял над Лимоном, уперев в бока крепкие кулаки. Имущество Лимона, включая носовой платок, было на туалетном столике рядом с диваном.

— Открыл глазки? — спросил чернявый, и Лимон понял, что это он предлагал прорываться. — Ну, колись, зачем без спросу в гости пришел, из какой конторы?

— Я не из конторы, — вздохнул Лимон. — Я из бригады…

Так на Руси теперь назывались банды.

— А бугор у вас кто? — наклонился небритый. — Только не ври, а то выну лампочку из торшера и начну тебя вместо нее ввинчивать. Осознал?

— Осознал, — прикрыл глаза Лимон. — Торшера не надо — паленого не люблю. Бригадиром у нас Косматый.

Хозяин дачи и чернявый быстро переглянулись. Чернявый усмехнулся. Лимон почувствовал опасность и поправился:

— Был Косматый… Да его позавчера патрули в облаве посекли.

— Ладно, — сказал после некоторого размышления чернявый. — Допустим, ты из бригады Косматого. Зачем сюда залез?

— За бабками, за чем же еще! — огрызнулся Лимон. — Мне барахло без интереса.

— Много собирался взять бабок?

— Много… Сказали, тут даже камушки есть.

— Интересно, — задумчиво протянул хозяин дачи. — Кто это такой информированный? Кто наводку давал?

— Есть люди, — неохотно сказал Лимон. — Из СГБ…

— Фамилию можешь назвать?

Лимон сделал вид, что колеблется. Чернявый взял торшер за витую ножку. Лимон изобразил испуг:

— Не знаю фамилии, век свободы не видать! Знаю, что он унтер-офицер, был на стажировке в Америке, недавно начал патрулировать на Сретенке. Там и видел. Усы как у таракана, здоровый бугай.

В глазах чернявого мелькнуло изумление. Думай, думай, Лимон, верти динамо… Чернявый обернулся к хозяину дачи:

— Представляешь, о ком он говорит? Я тебе рассказывал… Ну, тот шустрый парень, который отличился во время визита высокого гостя. Теперь я почти верю этому раскрашенному!

К великому удивлению Лимона, чернявый говорил по-немецки — на чистом хох-дойче, с характерным грассированием. И хозяин сказал по-немецки:

— Вероятно, ты прав… Так сыграть нельзя. И все же, Виктор, это не уголовник. Я на них насмотрелся.

— Что делать? — вздохнул чернявый.

— Договариваться, — сказал хозяин дачи. — Мы сейчас в положении дуэлянтов, которые приложили пистолеты друг другу ко лбу. В этом положении победителей не бывает…

Лимон решился.

— Здравая мысль, — сказал он тоже по-немецки. — Я действительно не уголовник. Служил в армии, унтер-офицер, десантник. А потом меня — под зад коленом. Вот и пошел работать в бригаду.

— Где выучил язык?

— На Африканском Роге, — вздохнул Лимон, — в иностранном легионе. У нас в полку были только восточные немцы да русские. Командовал полком майор Продль, если вам это интересно, господа. Нас все боялись, все, даже американцы.

— Интересно, — покивал хозяин дачи. — Но ваши мемуары мы послушаем в другой раз. Сейчас, по-моему, самое время договориться, если не возражаете.

— Не возражаю, — согласился Лимон. — Только руки развяжите, пожалуйста. И поверьте, если бы знали, что вторгаемся в деликатные дела… великой державы…

— Что? — прищурился хозяин дачи. — Ну-ка, растолкуйте намек насчет великой державы!

— Какой намек, — усмехнулся Лимон. — Правда, я только теперь все понял… Мы за вами давно наблюдаем. И сейчас я знаю, откуда эта аккуратность: зарядка, прогулка, обед — все в одно время. Даже, извините, девочки… И выговор вас выдает. Держу пари — вы выросли в берлинском пригороде. Взрослым так выучить язык нельзя.

Лимон не знал, что попал в точку. Хозяин дачи действительно вырос под Берлином, в Вюнсдорфе, где его отец работал в Группе Советских войск.

— Выходит, вы принимаете нас за немецких шпионов? — рассмеялся хозяин дачи.

— Принимаю, — сказал Лимон. — И сразу заявляю: мы с разведками не воюем… Будем считать, что налета не было. Я дам команду своим людям. Пока они не снимут блокаду дачи, можете держать меня в заложниках. Устраивает такой выход?

— Пожалуй, — задумался хозяин дачи. — Виктор, развяжите человеку руки…

Чернявый перерезал веревки, и Лимон с облегчением пошевелил затекшими кистями. Небритый вытащил пистолет.

— Как вы свяжетесь со двоими людьми? — спросил чернявый, настороженно наблюдая за Лимоном.

— Я должен помахать из мансарды горящей высокотемпературной спичкой. Она дает, как вы знаете, характерное белое пламя.

— Каким образом помахать? — не отставал чернявый.

— Ну, — улыбнулся Лимон. — Это несерьезно… Это мой шанс, если хотите. Позвольте инструменты! Если вы разбираетесь в подобной технике, то не станете осуждать меня за мелочное жлобство…

— Инструменты классные, — согласился чернявый.

Он протянул мешочек с отмычками. Лимон повесил его на шею, помотал головой, поудобнее устраивая отмычки за пазухой, и вдруг почувствовал, как что-то тянет ворот куртки. Финку они не нашли! А то уж он собрался было сигать рыбкой в стекло мансарды.

Лимон достал из мешочка коробку охотничьих спичек, чиркнул одной, поднял над головой шипящее белое пламя и трижды нарисовал в воздухе косой крест. И почти не удивился, заслышав через минуту неподалеку скрип тормозов, — так в образ вошел. Чернявый опустил пистолет и прильнул к стеклу. Больше не повезет, подумал Лимон. Он сунул еще горящую спичку, трещащую, как бенгальская свеча, за шиворот чернявому, прыгнул назад и через мгновение уже зажимал в сгибе руки шею хозяину дачи, одновременно приставив ему финку под ухо. Чернявый с матом сорвал с себя затлевшую куртку и приложился обожженной спиной к стеклу балконной двери.

— С-скотина, — просипел он с усилием. — Как же я прокололся! Надо было тебя, подонка, сразу шлепнуть…

— Надо было, — согласился Лимон. — Но теперь я сдаю, и козыри не ваши. Медленно опусти пистолет на пол… Медленно, я сказал! А теперь толкни ко мне ножкой. И не балуй — иначе твой дружок повиснет на пере.

Он поддел ногой скользнувший к нему «вальтер» и загнал под диван. Достал рулон клейкой ленты и принялся пеленать хозяина. В какой-то момент он уловил отчаяние на лице чернявого, тот собрался, закаменев скулами. Но Лимон уже знал, чем могут кончиться подобные фокусы, — затылок ломило.

— Не балуй, — устало повторил Лимон. — Что ж ты так за деньги цепляешься… Жизнь дороже!

И чуть-чуть нажал на финку — струйка крови потекла по шее хозяина дачи, пятная белую рубашку. Чернявый как-то сломался, опустил голову.

— Ничего, — пробормотал он. — Мы тебя потом достанем…

— Мечтай, — разрешил Лимон. — Мечтать не вредно. Но одно учти сразу: вернусь домой — передам верному человеку письмецо для эсгебистов, расскажу, чем тут коммунисты на свежем воздухе занимаются… И приметы ваши дам. Небось ищут вас, а? Как только вы меня достанете, письмо будет отправлено. Руки!

Чернявого, как и хозяина, он спеленал и бросил на диван. Теперь можно было не торопясь искать деньги. И через пять минут он их нашел — под простенькой картинкой на стене, в железном ящике с наборным замком. Ключ от сейфа нашарил в туалетном столике. На минутку расклеил рот хозяину:

— Код! Не скажешь — язык отрежу…

Так что и отмычки не понадобились. Лимон постоял перед сейфом, разглядывая аккуратные горки перекрещенных банковскими наклейками купюр. Снял куртку, сложил в нее, как в мешок, деньги и свои манатки, тщательно вытер в мансарде все предметы, которых касался, разыскал под диваном «вальтер» и сунул в наколенный карман.

Тоскливо было у него на душе, когда возвращался домой, так тоскливо, словно похоронил близкого человека… Дома бросил, не считая, деньги в железную коробку и задвинул под ванну. Умылся, посмотрел на себя в треснувшее зеркало и долго, истерически всхлипывая, смеялся. Грим, оказывается, забыл стереть — так и летел по Москве. Хорошо, дорожники дрыхли. А может, за негра принимали…

Ну, выспался, пообедал и позавтракал заодно. Сходил к Жердецову, отдал отмычки и пакет из газеты. Жердецов надорвал, глянул и обомлел. А Лимон вернулся домой, побрился, надел старый, но еще хороший костюм с галстуком, туфли надраил и таким женихом завалился к рыжей Зинке. И поехали они за яблоками. Тянуло Лимона в Бутово неудержимо… Тепло было.

Давешняя старушка во дворе шмыгала. Увидела расфранченного Лимона под руку с пышной красавицей, руками всплеснула:

— А у нас беда — чуть ночью не сгорели! Проснулась под утро — батюшки, светлынь… Горит. Прибежали мужики, да не отстояли. И хозяин как сквозь землю, и собака.

Глянул Лимон на соседний участок, а там вместо дачи — груда обгоревших бревен.

— Хорошо, мать, к тебе огонь не перекинулся, — поежился Лимон. — Бог спас.

На перильца дома он повесил пиджак, галстук рассупонил и лестницу попросил. Яблок с Зинкой они набрали отличных. С веток срывались редкие капли, оставшиеся после ночного дождя, Зинка, лестницу придерживавшая, взвизгивала. Потом старушка чаем угостила с малиной. Всю дорогу до Самотеки яблоки грызли и целовались. А потом вино липкое, кагор, яблоками закусывали, на Лимоновой тахте сидючи.

— Ты бы на мне женился? — спросила Зинка под утро.

— Теперь — да, — сказал Лимон.

— А почему только теперь?

— Денег много выиграл в подпольном тотализаторе… Но не трепись, если за меня замуж хочешь. А то язык отрежу.

Больше суток проженихался. А поздно вечером опять достал дробовик и спецовочку вонькую — крысы дожидались Лимона.