Если бы Зотов ехал на настоящем велосипеде, то он бы километров двадцать уже отмотал… Как раз к Пахре подъезжал бы. Когда-то были у него любимые места на Пахре, были. А потом начали Зотову попадаться какие-то странные рыбы — слепые уклейки, например. Не просто с бельмами, а вообще без глаз. Или красноперки, белые, как вата. Окончательно забросил Зотов рыбалку, когда поймал небольшого, в ладонь, окуня — без чешуи, колючек и жаберных щитков. Конечно, поймать голого окуня с научной точки зрения любопытно. А с практической — выгодно. Чистить не надо. Но стал бы его кто-нибудь жрать?

Потел Зотов, похрипывал бронхами, вертел педали тренажера — обычной рамы, укрепленной на двух вилках. Колено свое несчастное разрабатывал, хоть и не очень верил в сей целительный метод. Ладно. Докторам тоже надо оправдывать существование.

В колено Зотова «итальянка» поцеловала. Были у басмачей такие итальянские мины, похожие на турбинки для насоса. Осколком задело коленную чашечку и сухожилие. Из госпиталя вышел быстро, зажило как на собаке. Только небольшой рубец остался. Потом он, бывало, месяцами не вспоминал о ранении. А в последнее время что-то стал рубец припухать, наливаться сизой кровью, боль отдавала в сустав. Пришлось даже палкой обзавестись.

Доктор из бесплатной собесовской клиники, хмурый, с утра поддатый вурдалак, посмотрел снимки, помял ногу и спросил: чем, мол, Зотов питается. А Зотов, озверевший от долгой очереди в вонючем коридоре, от боли, причиненной лапами доктора, сдерзил. С ногой, сказал, к вам человек пришел, а не с геморроем. Доктор посоветовал прийти с геморроем в другой раз. А сейчас он вынужден заниматься исключительно конечностями, принимая разную рвань. И если каждое дерьмо на палочке, каждый раздолбай будет тут, в кабинете врача, изображать из себя мастера эстрады, то этому дерьму и так далее через минуту потребуется не ортопед, а зубной протезист. И без всякого перехода спросил обалдевшего от докторского красноречия Зотова:

— Какой дебил операцию делал?

— Майор Веденеев…

— Так я и думал. Что майор. Или капитан. Найди этого позорника и оттяпай ему яйца. Даже если он уже полковник. Тем более. А теперь быстро: что жрешь?

Зотов рассказал.

— Вот видишь, — вздохнул вурдалак. — Одна клетчатка. Без работы, значит, сидишь?

— Конечно, — буркнул Зотов. — Были бы у меня деньги или талоны — пошел бы я в эту вашу живодерню!

— Ладно, — сказал доктор. — Выпишу я тебе шведские активаторы, хоть и не положено. На тунеядцев… Мясца поешь. Найди возможность. Тренажер достань. Крути педали, пока звезды не дали. Вот тебе еще два талона на масло. Это мои. Я масло не люблю. Раз в год надо ложиться на реабилитацию. А то — без ноги поскачешь.

Этот веселый разговор состоялся в прошлом году. Больше в поликлинику Зотов не ходил. А свой старый, дореформенный еще велосипед переделал в тренажер. И каждое утро крутил педали до рясного пота. Лучше ноге не становилось, но и ухудшения не наступало. Спасибо доктору-вурдалаку.

После тренажера настал черед гантелей. Но едва Зотов взял в руки тяжелые чугунные чушки, как в дверь позвонили. Он тихо опустил гантели на половичок и подкрался к двери. Прислушался. Решил пока не отвечать. Если в коридоре квартирные бомбилы — через несколько минут примутся курочить замок. Ну, пусть разомнутся. А если из домового комитета — еще позвонят. Знают, что Зотов редко выходит.

Позвонили. Зотов пригнулся к глазку и увидел Жигайлова. Приятель в глазке выглядел шарообразным уродцем. Он переминался с ноги на ногу, как будто немедленно хотел в сортир, и промокал нос платком. Зотов включил запорный механизм, засовы скрежетнули, и Жигайлов вошел в переднюю, по-прежнему зажимая нос несвежим клетчатым платком. Светлые брюки у него были в грязных пятнах.

— Еле нашел, — невнятно сказал Жигайлов. — Помню дом, а какой этаж… Забыл.

— Почаще надо к друзьям в гости ходить, — усмехнулся Зотов. — А что с тобой случилось? Катались?

— Вроде того, — поморщился Жигайлов. — Только вошел в подъезд — мальчишки. Тинэйджеры проклятые… Лет по четырнадцать, не больше. Но ты же знаешь, как они сейчас растут. Прямо гориллы! Ну, ухватили за горло, потрясли…

— Что взяли?

— А что с меня взять… Талонов не ношу. Кредитка им, сам понимаешь, без надобности. Плюнули на кредитку, прилепили мне ко лбу и дали по носу. Кровь вроде не идет? Ну, ладно.

— Значит, уже и днем нельзя пройти спокойно, — сказал Зотов. — Уполномоченный, козел, когда менял квартиру, сказал, что район тихий. Вот тебе и тихий!

— Дай водички — нос прополоскать, — попросил Жигайлов.

— Полощи, брат, но не роскошествуй — жетоны кончаются…

Потом они отправились на кухню, где на плите тихонько булькал чифирок.

— Контрабандный, — принюхавшись, определил Жигайлов.

— Да, азербайджанский. Ребята достали. Держи чашку…

Жигайлов прихлебнул чая и покосился в угол:

— У тебя, кажется, холодильник стоял. Сдал, что ли?

— Давно… Холодить нечего. Я теперь на пакетиках существую. Очень удобно. А за холодильник отвалили талоны на сахар и ботинки.

— Смотри! — показал в окно Жигайлов. — Явились, голуби…

За окном, в ущелье из серых домов, примерно на уровне двадцатого этажа, висела летающая тарелка — чуть больше обычного легкового «вольво». Против солнца посверкивали линзы сильной оптики.

— Надоели, сволочи! — досадливо сказал Зотов и опустил жалюзи из стальной фольги. — Сколько лет летают… Хоть бы ручкой помахали из приличия! Или кукиш показали — все-таки осмысленное действие. Нет — висят и наблюдают! Скоро будут из своей тарелки в мою заглядывать. Иногда, веришь, так хочется взять в руки что-нибудь посущественнее палки… Да как вмазать по окулярам — для контакта!

— Тут тебе не Кандагар, — слабо улыбнулся Жигайлов.

— То-то и оно, — покивал Зотов. — Знаешь, Васька, изредка жалею, что мы тогда сдали «калашники». Удобная вещь… Мы сдали, а умные люди оставили.

— Толку-то! — отмахнулся Жигайлов. — Недавно на моих глазах, возле Курского вокзала… Одного такого шибко умного эсгебисты положили на месте. Он и ствол не успел поднять.

— Наслышаны о новом указе, — помрачнел Зотов. — Положили на месте, говоришь? Значит, теперь можно по любому палить — почудилось, скажем, что за базукой полез в карман. Да-с, дожили, господа хорошие! Зато сколько трепались о деспотизме коммунистов… Но при коммунистах можно было ходить с высоко поднятой головой, а в нынешнем царствие свободы — только с высоко поднятыми лапками.

— Желчью исходишь, — добродушно сказал Жигайлов. — Осуждаешь насилие, а сам о калашнике мечтаешь. Нет, мне нынешние порядки нравятся. Как потопал, так и полопал. Между прочим, ты тоже не бедствовал, пока работал.

— Тогда не так гайки закручивали, — досадливо сказал Зотов. — Смяли партийную головку и вроде успокоились. А теперь пошли корчевать шире, жать мелких функционеров. Меня же четыре года членом партбюро курса выбирали… Не пойму, зачем это нужно? Вот эта мелочная, злорадная месть? Ведь таких, как я, по России — не один миллион… Что, если нам надоест унижаться, надоест терпеть и нести крест неизвестно за какую вину? Я, что ли, виноват, что мои партийные начальники крали и врали? У народа крали и ему же врали? Только они покаялись и неплохо устроились. А мне каяться не в чем, потому и последний хрен без соли доедаю!

— Ладно, не психуй, — вздохнул Жигайлов. — Як тебе… как раз насчет соли. Помнишь Кота, пропара нашего? Ну вот, я у него в отделе рекламы работаю и так… по мелочи. Коту нужен хороший конструктор. Я про тебя вспомнил. Рассказал про твою карьеру на «Салюте».

— А что меня с десятком патентов с «Салюта» поперли и чуть не посадили — тоже рассказал?

— Коту это до лампочки. А занимается он пространственными игровыми автоматами. Модели — в одну сотую натуральной величины. Ну, там, воздушный бой, десант, танковая атака, ракетный удар… Готовые блоки немцы поставляют.

— Хорошо устроился, — задумчиво сказал Зотов. — Гребет, значит, денежки! Сколько стоит один комплекс, не знаешь?

— Много. Кот свои игрушки продает только на грины, на зелененькие. И находятся, между прочим, покупатели.

— Ничего удивительного! Довели, суки, державу до ручки… Одному жрать нечего, а другой с жиру сам с собой воюет!

— Да, — покивал Жигайлов. — Раз в государстве курсируют зеленые, то у кого-то их должно быть много. А у тебя есть капуста?

— Есть, — сказал Зотов хмуро. — Осталось кое-что после моей выдающейся деятельности в «Салюте». На черный день берегу. Ногу придется серьезно ремонтировать. Болит, зараза… Но, сам знаешь, в наших собесовских больничках только спид лечить.

— Надо специалисту показаться, — посоветовал Жигайлов. — Спецы чудеса делают. Одна моя знакомая встать не могла, радикулит одолел…

— Дурак, — беззлобно перебил приятеля Зотов. — Для курса активной терапии кушать надо хорошо. Пенсии мне только на суповые пакетики из рыбьего клея хватает. Если бы не Ариф с Толиком… Помнишь татарчат? Они в супермаркете ханыжат, помогают. Вчера мясных обрезков дали — сварил. И все сразу сожрал.

— Ты что ж, на одну пенсию тянешь? — удивился Жигайлов. — А пособие по безрыбью?

— Сняли весной… Я в третий раз биржу труда… послал. Предложили, паразиты, биметаллическую пайку в одной шарашке. Это мне!

— А… что за пайка такая?

— Чип, дешевка. Сначала медь к алюминию припаиваешь, потом — наоборот. Шучу! Так что от меня Коту понадобилось? И где он сидит?

— Не знаю, что понадобилось. А сидит он в «Аргусе», на Сретенке, офис твенти уан. Очко, не забудешь. Но ехать к нему нужно срочно, сегодня же.

— Я за срочность дорого беру, — усмехнулся Зотов.

— Не дороже денег, — сказал Жигайлов. — А вообще — не выпендривайся. Сейчас это невыгодно.

— На первую попавшуюся работу не бросаюсь, — сухо сказал Зотов. — Так можно докатиться до дна. Ты вот доволен?

— Работа как работа, — пожал плечами Жигайлов. — Есть лучше… Но я никогда не забываю, что есть хуже.

— Не могу вспомнить, — сказал Зотов, — как его фамилия?

— Кота? Сальников, как же еще.

— Да, да… Помнишь, как он запчастями спекулировал? Видать, с того и денежки завелись. На собственное дело поднакопил… Мы песок жрали, а Котяра афганцам грузовики загонял! Товарищ прапорщик, мать его… Ей-богу, Васька, словно все это… Триста лет назад было. И не с нами!

— С нами, — сказал Жигайлов тихо.

Они в молчании допили остывший чай. Жигайлов поднялся.

— Я тоже выхожу, — сказал Зотов. — Погоди, оденусь.

Он поднял жалюзи и выглянул на улицу. Тарелки за окном уже не было. Уличный смрад не развеивался и теперь, высвеченный солнцем, плавал между домами, как жирный желтый туман. Дом напротив едва проглядывал в мареве.

— Что с погодой, не слышал? — спросил Зотов.

— Стандартный набор. Ясно, жарко, ветер западный. Осадков, слава Богу, не ожидается. Взвесь в норме, радиация тоже.

— И это — норма? — кивнул Зотов на мутное окно. — От одного вида в горле жжет.

В комнате у него было пусто: раскладушка с серым бельем, над ней — картина. Утопающий парусник. У двери — платяной шкаф. На торцевой стенке — сизый экран телевизора. Наверное, подумал Зотов, телевизор тоже можно сдать. Ведь только погоду слушает да иногда смотрит передачу «Страны мира»… Реклама ему ни к чему, а порнофильмы и музыкальные шоу, почти не отличимые от порнушки, Зотов не любил. За телик можно было получить кучу талонов и безбедно прожить полгода — аппаратура люкс. А вообще двадцатиканальный телевизор для безработного — предмет недопустимой роскоши. И последнее напоминание о том, что не так давно Зотов был специалистом высокого класса, деньги лопатой греб.

Если бы не та глупая авария в цехе… Зотов не попал в тюрьму — инвалид. Но все доходы с патентов идут теперь на погашение убытков компании. Накопления ушли на покупку квартиры. Когда мать умерла, уполномоченный по жилью предложил Зотову либо выметаться из двухкомнатной квартиры, либо дать согласие на подселение. Через день Зотов принес уполномоченному зеленый ордер валютного банка на однокомнатную квартиру. Да еще и покочевряжился, погонял уполномоченного из района в район.

Думал, что решил все проблемы. А как же — специалист! Но за ним хвост тянулся — во-первых, авария, во-вторых, бывший коммунист. Скорей всего, авария — во-вторых… К тому же недавно родное правительство оригинально отметило юбилей вывода войск из Афганистана — приравняло всех инвалидов той позорной войны к обычным калекам, к тем, кому на производстве по расхлябанности руку оторвало, и к тем, кто по пьянке копыта отморозил.

Да, ни к чему Зотову телевизор. И библиотеки хватит. Сколько он еще книжек не прочитал! В школе ленился, в армии не до них было, а потом не хватало времени. — то учеба, то работа, то ее поиски…

Натянул рабочие брюки из дешевой хлопчатки, рубашку-коротышку. Брюки подпоясал широким кожаным поясом, под которым скрывалась сложенная вдвое металлическая цепь. Этот обычный с виду пояс не раз выручал. Обулся в растоптанные армейские башмаки. В стельку, в разрез, запихнул талоны на табак. Береженого Бог бережет. Куртку на руку прихватил — неизвестно, когда вернется, а к ночи в Москве августовской холодные, хоть и жарит днем, словно в Африке. Парниковый эффект… В карман куртки положил баллончик со слезоточивым газом.

Однако на баллончик Зотов сроду не надеялся. Он палку прихватил. Неказистая была она — тонкая, ободранная, с расшлепанным резиновым наконечником и треснувшим пластмассовым набалдашником, стянутым изолентой. Всего и форсу, что бамбуковая. Однако, если второе снизу коленце поворачивать на девяносто градусов, одновременно оттягивая набалдашник, — из резинового наконечника бесшумно выскакивало узкое и длинное стальное жало. Понятно, не очень удобно так манипулировать — на метр разведенными руками, зато никто до такой манипуляции не додумается. С палкой он возился целую зиму. Работа получилась ювелирная, во многих облавах проверенная. Патрульные службы гражданской безопасности обязательно вертели палку, дергали, щупали — как и положено по инструкции. Однако все проверки сходили Зотову рук, иначе он давно бы уже что-нибудь строил на Таймыре за незаконное ношение оружия. Все же Зотов судьбу не искушал, на центральных улицах делал жалостную рожу и хромал больше нужного, чтобы не вязались патрули, которым везде мерещатся террористы.

Он нацепил на правую руку водительский браслет, а на левую дозиметрический, который одновременно служил и часами, и индикатором вредных взвесей в атмосфере. Проверил. Крошечный глазок мигнул успокоительным зеленым светом.

— Васька, я готов! — крикнул он, кодируя дверной замок.

Дорого ему встала в свое время эта дверь из стального листа, обшитая непритязательной фанеркой и пластиком. Зато за библиотеку был спокоен. Книги взлетели в цене, когда японцы за отданные им Курильские острова завалили страну дешевыми телевизора, автомобилями, видяшниками, компьютерными игрушками, индикаторными браслетами и прочим барахлом устаревших моделей, которое на мировом рынке почти не котировалось. Наплыв компьютеров и видео подрубил корни книгоиздания — любую, самую редкую книгу можно было размножить без всяких усилий. Лишь бы хватило бумаги. Но библиофилы презирали эти торопливые копии, лишенные запахов, красок и солидных переплетов старых типографий. Поэтому за однннадцатитомник Лескова выпуска пятидесятых годов настоящие ценители давали тойоту с максимальным стотысячным пробегом. Трехтомник Брема конца девятнадцатого века и крупным воротилам был не по карману.

Библиотека Зотова иногда ему самому напоминала гигантский автомобильный склад. Ведь лицензионную «хонду» он выменял себе на три сборника фантастики, выпущенных издательством «Штиинца» в конце восьмидесятых годов прошлого века в бывшей Молдавской ССР. К сожалению, фантастики, детективов и приключений у Зотова было мало, а классику он обменивать на харчи не хотел. Когда Зотов на вершине своей карьеры ударился в собирательство книг, он не подумал, что Сименон и Агата Кристи могут долго и сытно кормить человека…

Взять дверь пытались не однажды, но ее только танком можно было своротить. А, скорей всего, за дверь брались непрофессионалы, ибо непрофессионализм стал в государстве нормой и стилем жизни. О книгах Зотова не знал-, пожалуй, никто, в том числе и редкие приятели вроде Жигайлова. Даже активисты из домового комитета, вечно сующие нос куда не следует, не смогли догадаться, что за старым и драным гобеленом на торцевой стене в комнате — стеллаж, забитый книгами. На стеллаже и висел постоянно раскатанный рулон телевизора.

Вышли в коридорчик перед лестничной клеткой. Зотов захлопнул дверь и прислушался — мягкое гудение моторчика, несильный скрежет. Засовы встали на место — четыре толстых лома. Поди угрызи! Замка в обычном смысле на двери не было, просто одна из медных бляшек, набитых на дверь, реагировала на папиллярные линии правого большого пальца. Этот замок Зотов сам изобрел.

— Слушай, давно интересуюсь, зачем тебе такая дверь? — спросил Жигайлов. — Что прячешь? Даже холодильник сдал…

— Ничего не прячу, — пожал плечами Зотов. — Просто не нравится, когда ко мне без спросу в гости ходят. Ноги, понимаешь, забывают вытирать. А я пыль не люблю.

Лифт с изрезанными стенками, с похабными рисунками и надписями повез их, погромыхивая, с шестнадцатого этажа вниз. Пока спускались, Зотов обнаружил под пультом свежий сюжетец: на крохотной виселице болтался пузатый человечек, и на пузе у него было корявой латиницей написано: «комми». Зотов невольно потверже перехватил палку и подумал: «Сначала попробуйте повесить! Я вам покажу комми…»

Так, с палкой наперевес, он и вышагнул из кабинки.

— Хенде хох! — заорал на него здоровенный детина в кожаном жилете на голом теле и прицелился из какой-то черной штуковины.

— О, господи! — вздрогнул Зотов. — Боря, ты в своем репертуаре…

— Все нормально, Константин Петрович! — рявкнул Боря пуще прежнего и потряс бутылкой, из которой только что целился в Зотова. — Оталонился за полмесяца… Одну уже квакнул, не утерпел. Поехали ко мне, Константин Петрович, угощаю!

— Я же не пью, Боря, — сказал Зотов. — А потом — мы с приятелем…

— И приятеля вашего зову, — уперся Боря, не давая Жигайлову выйти из лифта. — Ну, по-соседски, а?

— Спешим, — сказал Зотов, выдергивая Жигайлова из объятий Бори.

— Что за жизнь, — грустно сказал Боря и причесался. — Уж и выпить не с кем…

Кабинка закрылась, Боря поехал к себе, а Жигайлов привалился к стенке с почтовыми ящиками и прерывисто, со всхлипом, вздохнул. Достал белую таблетку, проглотил, постоял недвижно, пот отер.

— Не соскучишься у вас, — сказал он наконец. — То морду бьют, то «хенде хох» кричат… Он целится, а у меня одно на уме: кредитку на Верку не перевел по завещанию.

Зотов вовсе не презирал Жигайлова за трусость. Да и не трусость это была. Досталось Ваське на веку. Сначала его «духи» пытали — кожу на пятках обдирали. А потом уж, дома, рэки достали, когда Жигайлов лет десять назад кондитерскую открыл. Раскаленным утюгом живот гладили, интересуясь, куда Жигайлов выручку за три дня спрятал. Деньги он рэкам отдал и с собственным делом завязал — на побегушках работал. Теперь вот к Сальникову прилепился. Боли Жигайлов не боялся — его насилие страшило.

Зотов прихватил приятеля под руку, и они медленно вышли из подъезда в глухой конец двора. Вонь, почти неразличимая в подъезде, на открытом воздухе усилилась — горячий ветер нес эти сладковатые противные запахи, словно кто-то пережаривал на машинном масле лук с повидлом.

Ветер западный, вспомнил Зотов. Значит, это воняет норвежский белковый комбинат под Волоколамском, где стряпают суповые пакетики. Норвежцам выгоднее штрафы платить, чем ставить надежные фильтры. Был как-то Зотов недавно в тех местах. Студентом он под Волоколамск по грибы ездил. А теперь там даже трава не растет — все забила жирная сладкая копоть морковного цвета.

Зотов глянул на индикатор взвеси — зеленый огонек сменился лимонным. Ничего, жить можно, хоть и вонько. Они дошли до сиреневого жигайловского датсуна, брошенного неподалеку от подъезда. На капоте сиротливо торчала кучка свежего дерьма — хулиганы, прижавшие в подъезде Жигайлова, от разочарования отыгрались на машине. Жигайлов опять затряс губами.

— Не заводись, — сказал Зотов, куском кирпича смахивая дерьмо. — Не мина же… Скучно пацанам.

Жигайлов посидел в кабине, откинувшись на спинку кресла, поморгал и выпрямился:

— Значит, договорились: подгребай сегодня. «Аргус», двадцать один. С двух до трех Кот обедает. А после обеда он добрее. Так что после трех и заявляйся. Пропуск будет заказан. А чтобы тебя не разорять… Кот просил передать.

Жигайлов пощелкал секреткой бардачка, достал рулончик грязно-бежевых талонов на нефтепродукты:

— Петроль за счет фирмы. Держи.

— Ну, батюшка, Василий Степанович! — приятно удивился Зотов. — На эти талоны можно в Питер смотаться и обратно!

— А что ты там забыл, в Питере? — вздохнул Жигайлов.

— Шучу, — сказал Зотов. — Ни черта я там не забыл.

Он проводил глазами Жигайлова и вслед за датсуном вышел на улицу. Возле автобусной остановки валялся обгоревший остов машины, не поймешь, какой марки. Зотов вспомнил, что просыпался ночью от надсадного вопля сирены дорожной службы. А потом вроде стреляли. Значит, гонялись за кем-то, остановить не могли, вот и шарахнули термиткой… Подожженная машина успела выскочить на узкий газон, и теперь белесый пепел сгоревшей травы вспархивал под ногами.

Редкие прохожие, какие-то пришибленные и сутулые, брели мимо черного скрюченного железа, не обращая на него внимания. Зотов похромал вдоль угрюмых, изъеденных кислотными дождями домов, мимо чахлых кленов и серых лиственниц бульвара. Перекресток возле метростанции «Борисовской» — не так давно «Красногвардейской» — забили машины, не пройти. Сизый дым выхлопов, разноголосица клаксонов… Пришлось спуститься в подземный переход, заваленный рваной бумагой, бутылками и испражнениями. Навстречу, загораживая жидкий свет противоположного входа, брел пьяный. С облегчением Зотов снова оказался под тусклым горячим солнцем. За пустырем, у глубокого оврага, виднелся ажурный ржавый забор автостоянки.

Сторож Сергей Иванович, бывший преподаватель научного коммунизма, пожилой очкастый заморыш, поманил Зотова из будки:

— Могу чайком угостить, Константин Петрович!

Зотов поколебался, а потом подумал, что к Лимону ехать еще рано — тот отсыпается после ночного дежурства. И вошел в крохотную, заставленную покрышками будку сторожа. На щербатом столике перед Сергеем Ивановичем торчал двухлитровый китайский термос. Зотов примостился на драном сиденье какого-то грузовика — оно изображало гостевой диван, — и Сергей Иванович вручил ему чашечку с желтоватым ароматным чаем.

— Душицу сами собирали? — принюхался Зотов.

— Сам, — гордо ответил Сергей Иванович. — никакой заразы, уверяю. Моя племянница недавно карту откорректировала, так что со спокойной совестью и за травкой езжу, и по грибы.

О племяннице Сергея Ивановича Зотов был наслышан — она работала на Тверской атомной. Сергей Иванович поставил термос на пол, а на столе раскинул карту Московской области и прилегающих к ней территорий. Словно кожной сыпью, карта была раскрашена пятнышками красного — так высокоученая племянница отметила места выпадения радиоактивных частиц после январской аварии на Курской АЭС. Особенно густо краснел восток области, а Луховицкий район почти весь был накрыт ожогом.

— Пока жить можно, — сказал Зотов, внимательно рассмотрев карту. — Я думал, что заражение окажется более плотным.

— И на сей раз повезло, — сказал Сергей Иванович. — Направление ветра и все такое… Осадки. Племянница рассказывала, да забыл. Воронеж, Рязань, Мордовия — там хуже. А что вас не было видно? Болели? Или, может, с работой определились?

— Нет, — пожал плечами Зотов. — Бездельничал, читал…

— А я ничего не читаю, — признался Сергей Иванович.

— Не могу. Сплю, в лес катаюсь. Ничего не читаю. Газеты вот иногда. Кстати, как вам нравится визит председателя Европарламента? Сегодня прибывает.

— Никак не нравится, — усмехнулся Зотов. — По-моему, в Библии сказано: где труп — собираются орлы. В данном случае — вороны.

— Вороны, — согласился Сергей Иванович — Глаза у трупа давно выклеваны, теперь остатнее мясо с костей подчищают. В программе визита — новые договоренности о совместных фирмах свободных зонах. А немцы хотят покончить с неопределенным статусом Кенигсберга. Читали речь Лютцова в бундестаге? Если федеральный канцлер так откровенен, я бы сказал, нагло откровенен, то хорошего ждать нечего. Немцы более не потерпят двойного управления в Кенигсберге. И наш президент готов на уступки. До конца срока еще два года, в бюджете дыра, а тут — такой шанс поправить дело. Как вы считаете, Константин Петрович?

Зотов долго не отвечал, сосредоточенно прихлебывая чай. Ему было жалко старика. Сергей Иванович в падении с высоты, пожалуй, расшибся больнее, чем Зотов. Крохотная пенсия, никому не нужное звание кандидата наук. И больная сестра на руках. К тому же Сергей Иванович какое-то время был одним из руководителей марксистской платформы в КПСС, и теперь его фамилия красовалась в самом начале черного списка. И Зотов там был, но где-то на сотой, может быть, странице, до которой не добирались кадровики, если, конечно, не обращались к помощи всезнайки-компьютера. А они, как на грех, постоянно обращались к этой помощи…

— Я стараюсь не думать о политике, — сказал Зотов.

— Как же можно не думать! — возмутился Сергей Иванович. — Раз нельзя заниматься политикой, то нужно хотя бы подумать! Ко мне пришел недавно мой ученик… из последних. Очень интересное соображение высказал, очень! Он сказал: Ленин совершенно прав, мы переживаем очередной виток спирали. Сейчас мы наблюдаем временное отступление социализма. Только и всего! Значит, есть смысл думать, моделировать будущее, готовиться к нему. Весь этот разгул стихии, насилия, антигуманизма… Он чреват новым социальным взрывом!

— А вы не хотите предположить, — угрюмо перебил Зотов, — что это в семнадцатом году произошло временное отступление капитализма? Согласно, опять же, теории спирали Владимира Ильича… Что касается социальных взрывов… не верю я в них, Сергей Иванович, не верю. Бомба, скажем, или снаряд не взрываются дважды — материал для взрыва выгорает один раз и дотла. Это я говорю, как специалист по взрывам.

— Ну хорошо, — согласился Сергей Иванович. — Взрыва не произойдет. Однако в какую-то сторону эволюционировать мы должны? Я уверен, что нынешнюю ситуацию скоро будут рассматривать как издержки прогресса, как один из его неудачных опытов, пройдет некоторое время, и человечество поймет…

— Извините, опять перебиваю, — вздохнул Зотов. — Я знаю, что вы скажете. Ни черта не поймет ваше человечество. О каком прогрессе речь? О социальном? Но в начале двадцать первого века мы живем хуже, чем в начале двадцатого, потому что социальное размежевание выражено резче. О прогрессе техническом? Его в двадцатом веке просто не было.

— И это говорите вы, технарь? — изумился сторож.

— Да, это говорю я, технарь, — насупился Зотов. — Извольте сопоставить. Двигатель внутреннего сгорания, величайшее постижение ума, появился в конце девятнадцатого века. Весь двадцатый ушел на его совершенствование. И с ним мы явились в двадцать первый. Принцип ракетного движителя был обоснован опять же в девятнадцатом. Тогда и был построен самолет. В двадцатом самолет и реактивный двигатель лишь додумались совместить. В двадцатом веке не было новых идей. А человечество занималось взаимным истреблением. Три мировых войны — не много ли для одного века?

— Позвольте! — выпрямился на своей табуретке Сергей Иванович. — Какая такая третья мировая война? Или вы имеете в виду конфликт на Индостанском субконтиненте?

— Ничего себе конфликт! — разозлился Зотов. — Я почти двадцать лет назад чуть голову не оставил в этом конфликте. А потом — полтора девятка стран, два континента, четыре миллиона погибших…

— Не пойму, — сказал сторож, — каким образом вы увязываете наше присутствие в Афганистане с последней войной между Индией и Исламской Федерацией? Ведь увязываете, коли о своей голове вспомнили?

— Увязываю, — буркнул Зотов. — С Афганистана все и началось. Мы заставили их учиться воевать. Когда ушли, они додрались между собой, помирились и решили применить полученные знания. Мы только начинали игру, а заканчивали ее другие.

Сергей Иванович задумчиво протирал очки подолом рубашки и скептически хмыкал.

— Не надо убаюкивать себя наивными грезами, — сказал Зотов. — Знаете, когда я понял, что они пришли надолго, если не навсегда? Когда не стали сажать коммунистов. Ведь мы, чего греха таить, думали, что начнутся массовые посадки. Как же! Распустили компартию, признав ее деятельность нежелательной. Завели черные списки. Зажали бывших коммунистов с работой. Следующий шаг, по теории и практике… По нашей, между прочим, практике! Да, лагерек, телогрейка, лопата — и великие стройки. На сей раз — стройки народного капитализма… А посадок, к нашему недоумению, не было. Понимаете, они всего-навсего от нас отмахнулись. И не просто перечеркнули восемьдесят с лишним лет, а восстановили путь. Так вырезают кусок магнитофонной ленты с плохой записью, а концы склеивают. Отсюда эта упрямая тяга к возвращению старой атрибутики — знамя, герб… Посмотрите на карту Москвы! Возвращены все старые названия, а новые, хоть чуть напоминающие славное прошлое страны Советов, — изменены. Сначала казалось диким, что у трехцветного знамени на карауле — унтер с георгиевским крестиком… В американском комбинезоне! Теперь к этой дикости привыкли. И теперь это норма. А все остальное — отклонение от нее. Если они еще перестанут преследовать бывших коммунистов…

— Вы просто уставший человек, Константин Петрович, — пожалел Зотова сторож. — Вам, думаю, не хватает стойкости.

— Увольте от стойкости, — резко сказал Зотов. — Сухую палку всегда ломит, а живую ветку только гнет. Для начала надо выжить. Я убедился, что это сложнее, чем стойко бороться за что-нибудь абстрактное. За мир во всем мире, например. Или за построение коммунизма в следующей пятилетке.

— Хочу вам заметить… — вспыхнул Сергей Иванович.

Но ничего заметить он не успел, потому что к сторожке лихо подкатили два черных «кадиллака». Из переднего выбрался здоровенный детина в чесучовом костюмчике, распахнул дверь сторожки и пробасил:

— Привет, дядя Сережа! Все своему Карлу Марксу молишься? Ну, молись, молись, это не вредно. А между делом поставь мою тачку в боксик, помой, пропылесось, поодеколонь. Ха-ха! Через неделю заберу. Вот, возьми — побалуй внуков.

Он бросил на стол ключи от машины и мятую пятидолларовую бумажку. И уже уходя, заметил за дверью, на диванчике, согбенного Зотова. Детина мгновенно собрался, потом оглядел чашки на столе, недоеденный бутерброд, ухмыльнулся и подмигнул Зотову:

— Не совращай дядю Сережу, земляк! Ему еще работать сегодня, прорываться в светлое завтра…

Он сел в машину, «кадиллак» выбросил из-под колес ошметки грязи и умчался. Брошенный перед воротами лимузин слепил глаза золотистыми стеклами.

— Сосед, — вздохнул Сергей Иванович. — Мама его в приемной фабрики-прачечной работала. Скромная женщина, тихая… Ко мне за макулатурой ходила — я газет много выписывал. Золотое было время, Константин Петрович! Помните?

А макулатуру она на книги меняла. Дюма там, этот самый… Коллинз, еще кто-то. Мальчик тоже был хороший — тихий, милый, вежливый… Сейчас служит в охране у крупного промышленника.

— Да-а, — протянул Зотов. — Напрасно мамочка старалась. Ладно, Сергей Иванович, нажмите кнопочку, пожалуйста. Заберу машину.

— А вы на нем поезжайте, — показал на «кадиллак» сторож. Вижу — еле ковыляете. Ваш бокс двадцать восьмой, если память не изменяет. Рядом с мойкой. Бросьте машину там, скоро мыть отправлюсь. И вообще, Константин Петрович, поступайте к нам, а? Тут сменщик увольняется. Нашел работу по специальности.

— Вот и я хочу по специальности, — сказал Зотов. — А потом… Мы же через неделю передеремся, выясняя, кто виноват в нынешнем положении, да что делать, да как вывести страну из пропасти. Были говорунами — говорунами и остались. Уж извините за прямоту.

— Как хотите, — сухо сказал сторож.

В отечественном «кадиллаке» Зотов не ездил давно. Мощный мотор чутко слушался прикосновения к педали, а кожаное кресло надежно охватывало тело. В такой тачке, подумал Зотов, хорошо бы выпрямиться на скоростной автостраде, да и махнуть… В Ригу, например. В седьмом, кажется, классе Зотов в Ригу ездил, на экскурсию. Давно это было. В прошлом веке.

Захлопывая за собой дверцу «кадиллака», Зотов обнаружил под ручкой крохотное бурое пятнышко. Крови он навидался достаточно, и свежей, и засохшей — как эта, на дверце роскошного лимузина. Он брезгливо вытер руку о штаны и быстро пошел к своему боксу. И потом уже, подъезжая к супермаркету на Кустанайской улице, все тер ладонь.

Охранник в воротах стоял знакомый. Он молча кивнул Зотову на служебный вход. Попав в склад, Зотов сразу наткнулся на Арифа. Бывший студент-иранист, военный переводчик, награжденный медалью ЗБЗ, тащил на горбу запятнанный кровью полотняный куль. Завидев Зотова, Ариф с облегчением свалил куль наземь, и теперь на полотне можно было прочитать жирные синие буквы: «Мутон. Новая Зеландия».

— Ты как нельзя кстати! — сказал Ариф, тряся руку Зотова. — Айда со мной…

И потащил Зотова по закоулкам, заставленным сокровищами, словно пещера Али-Бабы. Тут возвышались пирамидами и бастионами ящики со всего света — тушенка, овощи, кофе, рыбные консервы, крупа, масло, печенье. От этого изобилия жратвы у Зотова закружилась голова. В супермаркете он раньше бывал только у служебного входа. Или во дворе дожидался ребят, если пускала охрана. А теперь сподобился, попал в самые недра. Ничего, кроме головокружения и безадресной ненависти, он не испытал, созерцая завалы еды. Не для него она была тут сложена, вот в чем дело.

Они подошли к какому-то металлическому коробу с дверцей. Возле короба смущенно переминался молодой человек с отверткой и тестером, а седой мужичок в белом халате что-то сердито ему выговаривал.

— Хозяин, — сказал Ариф седому, — я электрика нашел.

Седой оглянулся, посверлил Зотова взглядом и буркнул:

— Сделаешь — банку тушенки и бутылку…

Оказалось, сломался подъемник, и теперь новозеландскую баранину из холодильника пришлось доставать вручную. Сегодня — мясной день, клиенты в зале уже волнуются: вдруг не успеют отоварить талоны…

Мне бы ваши заботы, подумал Зотов, принимая инструменты. Поломка оказалась до смешного нелепой — кто-то с чудовищной силой вдавил кнопку спуска, так что отогнулись лепестки контактов. А молодой электрик добросовестно щупал тестером всю цепь. Для поддержания авторитета профессии Зотов снял и поставил на место кожух пускателя, почистил кое-где клеммы. А потом подогнул контакты, включил рубильник и нажал кнопку. Подъемник лихо загудел, в проеме показалась платформа, с которой ошалело соскочил толстый серый кот. Хозяин ушел и вскоре принес пластиковый пакет с тушенкой и бутылкой водки.

Может, ко мне пойдешь? — спросил он Зотова. — Хозяйство большое, работы хватит. А то шлют с биржи… одних безруких.

Зотов покосился на молодого электрика и заметил в глазах парня тоскливый страх.

Не могу, — сказал Зотов. — Меня уже берут в одно место.

Во дворе за ящиками курил Талип, подставляя солнцу голую до пояса мускулистую тушу.

— А машинку я сломал, — доложил он Зотову. — Нажал — аут.

— Спасибо, Толик, друг! — с чувством сказал Зотов. — Ты помог мне заработать жратву и выпивку.

— Почаще заходи, — пригласил Талип. — Еще сломаем. Какие проблемы, абзый…

— Ну, рахмат, в таком случае, — засмеялся Зотов. — Чем занимаетесь завтра, татарва?

— Все тем же, — вздохнул Ариф. — Завтра суббота, день крупы. Легкая, зараза, много надо. Пока народ отоварится — мы без задних ног.

— Двадцать первый век на дворе! — удивился Зотов. — Когда же у вас транспортеры пустят?

— Капитализм, сержант, — развел руками Ариф. — Если нас с Талипом всю жизнь в грузчиках держать — все равно обойдется дешевле установки и эксплуатации транспортеров. Даже учитывая, что мы и дальше будем воровать. Тележка дешевле.

— Боже, с кем я связался! — заломил руки Зотов. — Вы еще и воруете?

— Обязательно, — сказал Талип серьезно. — У меня семья. Тут все воруют.

— Пережитки социализма в сознании масс, — объяснил Ариф. — А зачем ты про субботу спрашивал?

— Просто так, — вздохнул Зотов. — Хотел на рыбалку пригласить. Забыл, бездельник, что вы работаете.

Ариф проводил его до машины, оглянулся и сунул в пакет еще две банки, которые извлек из карманов ситцевого халата.

— Слушай, сержант, — помялся Ариф. — Вопрос есть. Хозяин заставляет вступать в Мусульманский фронт. Не знаю, что и делать. Не вступлю, боюсь — выгонит.

Зотов бросил пакет с дарами супермаркета на заднее сиденье, подумал:

— Грозится выгнать — вступай. Работа у тебя хорошая. А Толик что думает?

— Он — за мной… Понимаешь, Костя, пока этот фронт формируется как культурная ассоциация. Изучение и пропаганда традиций мусульманства, покровительство национальным школам, развитие печати… Но — фронт! Мы же культурные люди, Костя, и я все понимаю! Начинается-то хорошо, а чем кончится? Не придется ли потом в подполье уходить?

— Не уходи в подполье, — посоветовал Зотов. — Дойдет дело до подполья — отвали. Мы, брат, не виноваты, что общество навязывает нам определенные модели поведения. Если на одном конце стола — это фронт, а на другом — молоко для твоей же девчонки… Иди, иди во фронт и ни о чем не думай. Пусть голова болит у того, кто нас до всего довел.

Он тронул «хонду» и выехал на дорогу. Теперь встреча с Лимоном стала не просто желательной, но и настоятельно необходимой…